Марат

Намон хмыкнула. Марат читал дальше.

– «Их комплекция слишком отличалась от нашей, цвет их кожи, их длинные волосы, язык, на котором они говорили, все убеждало меня в правомерности подобного суждения. Когда я огляделся, я увидел, что на полу, вдоль бортов, лежит множество чернокожих, скованных цепями. Меня сковали в одну из таких цепочек. Мне было очень страшно».

Руки старухи сплетали паутину зла. Мысли Марата вернулись к Лесли. После разговора в библиотеке его захватило знакомое чувство охоты на человека. Оно уже было у него, когда он воевал с бандой Клавинго. Теперь оно появилось снова. Он изучал Лесли, ходил за ней, заглядывал ей в глаза. Он знал, что она понемногу начинает его бояться.

Так продолжалось, пока они не столкнулись у таксофонов. Это произошло поздно вечером, когда в колледже осталось совсем немного студентов. Марат пересдал контрольную и шел по коридору. Он не думал в тот момент о Лесли, его волновал только долг перед Робертом. Каждая задержка в колледже означала отсутствие вечернего заработка.

Вдруг он услышал звук – характерный стрекот, который издают диски телефонных автоматов. В холле второго этажа стояло десять бесплатных таксофонов. Марат сам никогда не пользовался этими штуками, но понимал, зачем они нужны. Богатые детишки звонили домой, чтобы их забрали на машине.

– Миссис Годин? – В тишине пустынного холла голос Лесли разносился мелодичным эхом. Пауза – она слушает, что ей говорят. Марат замедлил шаги.

– Да, пожалуйста. – Снова пауза, на этот раз долгая. Марат медленно вышел из коридора. Он еще не знал, что будет делать. Ему нужно было, чтобы ее глаза заблестели, чтобы ее губы приоткрылись.

– Попросите Джима, чтобы он забрал меня из школы, – снова заговорила Лесли. Марат не прятался, но она его не видела. Она стояла в одной из телефонных кабинок, спиной к стеклянной стенке. Ее чудесные волосы дождем падали на плечи. Такие мягкие. Должно быть, они приятно пахнут.

– Да, я подожду пятнадцать минут. – Короткая пауза. – В библиотеке. – Она на что-то разозлилась. – Не надо на меня давить! – взорвалась она. – Я сама могу располагать своим временем.

Тишина. Девушка слушала то, что ей говорят в трубку. Марат подошел к ней совсем близко.

– Домой, – устало ответила она. Еще пауза. Марат слушал. Он мог протянуть руку и коснуться ее шелковистых волос. Он вспомнил, как, прячась за деревом, ждал, когда Клавинго подойдет к нему на расстояние удара. Тогда ему тоже было нужно оказаться близко. Очень, очень близко.

– Да, все как всегда. Спасибо. – Девушка повесила трубку. – Тупая сука, – добавила она. Марат почуял запах ее волос – странный летучий аромат. Наверное, так пахнут цветы на далеком севере. Лесли вздрогнула и обернулась. Марат смотрел ей в глаза. Ее зрачки немного расширились, но не так, как у той девушки в подсобке столовой. – Что тебе нужно?

– Мы поспорили с Марти, – ответил Марат.

– Что ты хочешь сказать? – не поняла Лесли. Марат провел кончиками пальцев по ее руке. Ее кожа была бархатистой. Зрачки девушки еще сильнее расширились. – Отвали от меня.

Марат приблизился к ней. Лесли забивала запах сигарет. Ее дыхание пахло мятой. Он почувствовал близость ее губ, ее нежной шеи. Она умеренно пользовалась косметикой. Он видел еле заметные остатки подросткового герпеса у нее на лбу.

Дыхание девушки сбилось. Марат все время смотрел ей в глаза. Он не моргал. Его глаза были черными. Лесли поняла, что если она и дальше будет смотреть в них, то увидит что-то в этой темноте.

Его рука коснулась ее бока.

– Тебе приятно, – сказал Марат. Сквозь крахмальную блузку он чувствовал ее живот. Она сделала шаг назад. Он сделал шаг вперед. У нее за спиной оказалась стеклянная стенка кабинки. Отступать дальше было некуда. Марат чувствовал тепло ее тела. Он коснулся ее груди. В ее глазах совсем не осталось серого – одни огромные зрачки.

– Я нравлюсь тебе больше, чем Марти. Ты хочешь меня, а не его.

Ему казалось, что он победил. Сейчас он попробует вкус ее губ, а потом они пойдут в туалет и сделают там то, чего так хотел Марти.

Вместо этого Лесли ударила его в пах, выскочила из кабинки и увеличила дистанцию между ними.

– Передай Марти, что это идиотская шутка, – сказала она брезгливо.

Марат почувствовал ярость. Она не хотела его. Ее губы оставались плотно сжатыми, в глазах был только страх – никакого влажного блеска. В паху пульсировала тупая боль. Еще не было такого, чтобы его ударила женщина.

Марат попытался снова к ней подойти, но она шарахнулась назад и сбежала на один пролет вниз по лестнице. Потом обернулась. Марат мог ее догнать, но глухой голос внутри подсказал, что это будет конец. Если он начнет избивать Лесли в холле первого этажа, то окажется в тюрьме и выйдет из нее лишь стариком. Наказание будет слабо отличаться от кары за убийство. Марат не хотел закончить седым горбуном, побирающимся в трущобах.

Поэтому он остановился.

***

– «Вопли женщин и стоны смерти превратили корабль в театр ужаса, почти невообразимого. Скоро я страшно отощал и ослаб. Мне разрешили постоянно находиться на палубе. С меня сняли путы. Я был юн, и они знали, как я безобиден. Я ждал, что скоро разделю судьбу своих компаньонов, которые ежедневно умирали рядом со мной. Я ждал, что смерть скоро положит конец моим бедствиям».

Марат перестал читать: было уже довольно темно, буквы расплывались перед глазами. Руки ведьмы остановились – старуха смотрела на него.

– Устал. Путаешься.

– Да. – Он посмотрел на лошадку. Она не выглядела как статуэтка – скорее напоминала крошечное чучело. Сходство с любимым конем Лесли было такое, что у Марата захватило дух.

– Хочешь подержать его?

Марат протянул руку.

– Осторожно, – предупредила Намон. – Если ты случайно сломаешь ему ногу, или свернешь шею, Лесли больше не будет на нем кататься. И все придется начинать сначала. Если я соглашусь, и если мне не надоест слушать твои пять книг.

– Нет. – Марат успел убрать руку прежде, чем Намон отдала ему фигурку. – Не хочу рисковать.

– Ты неглуп. – Старуха поставила фигурку на стол рядом с собой. Казалось, конь дремлет в стойле. – Когда твоя девочка выезжает на прогулку?

– Завтра воскресенье. В середине дня.

– Мне нужен час, минута. Или тебе все равно, куда и когда он понесет свою всадницу?

– Лесли с родителями поедут на утреннюю службу в Нотр-Дам-де-ла-Пэ.

– Ты следил за ней, – одобрила Намон.

Марат был очень зол после того, как Лесли его отвергла. Он начал искать ее дом. У него не было зацепок, пока он однажды не наткнулся на Джима. Это случилось почти через месяц после столкновения у таксофонов. Марат выходил из колледжа. Знакомый солдат никак на него не отреагировал – подросток больше не приносил в школу свой нож, и у них не было конфликтов. Марат прошел под рамкой металлоискателя, и в этот момент открылась стальная внешняя дверь проходной. В помещение зашел чернокожий очкарик средних лет. Он презентабельно выглядел. Марат понял, что это один из шоферов. Он подумал, что мужчина похож на его бывшего одноклассника Алана.

– Я забрать девочку. Лесли О’Корнел.

Марат вспомнил ее телефонный разговор. «Джим» – мгновенно понял он.

– Я Вас помню, – ответил солдат.

Марат вышел на улицу. Он чего-то смутно ждал. В происшедшем была какая-то возможность.

Он немного знал про машины. Знал, что у них есть номера, что они заводятся ключами, что им нужно топливо, чтобы ездить, что у них двери на защелках, а некоторым можно проткнуть колеса. Еще он думал, что на цену машины главным образом влияют ее размеры и наличие в ней кондиционера.

Белая машина Джима стояла прямо перед Маратом. Она была дорогой, но не самой дорогой. Даже дешевле, чем машина адвоката Ульриха.

Марат сделал несколько шагов в сторону и заглянул в окно. Солдат читал, сидя на стульчике у стены. Он не видел улицу. Марат ждал секунду, а потом бросился к машине. Он двигался быстро, чуть пригнувшись, чтобы никто его не заметил.

Он обошел машину со стороны проезжей части. Джим не глушил мотор. От капота парило. Было слышно, как тихо урчит двигатель. Марат дернул водительскую дверь. Она была открыта: Джим знал, что оставляет машину всего на минуту.

Марат лег животом на кресло водителя, дотянулся до ручки бардачка, дернул на себя. На сиденье вывалились деньги и документы. Он сгреб их в кучу и ретировался. Он не знал, чем эта история закончилась для шофера. Вероятно, Джим решил, что его просто ограбили, и стал осторожнее.

Так он нашел дом девушки – его привел туда один из адресов. Он долго стоял у забора виллы, пока не увидел снова машину Джима. Лесли с отцом ехали в город. Марат почувствовал, как к нему возвращается азарт охоты. Он начал следить за домом.

***

– Потом они вернутся домой, и еще через какое-то время она пойдет кататься на лошади. После конной прогулки у них обед. Немного после полудня, если только я не путаю время второй утренней литургии. Мы не ошибемся?

Ведьма негромко хлопнула в ладоши.

– Великий Мастер говорит, что нет. Ты изнасилуешь ее прямо в воде, у берега. – Она посмотрела на Марата. – Иди. И когда закончишь, возвращайся, чтобы дальше читать мне книгу.

Марат встал и вышел под дождь. Он не чувствовал предвкушения – только дрожь и злобу.

– Она будет выглядеть прекрасно, – крикнула Намон ему в спину. Марат понял, что эту жертву у него отняли. Старуха обманула его. Но он не мог изменить своей ненависти. Он знал, что придет к Намон снова, а если не будет Намон, он придет к кому-то еще. Он всегда будет орудием зла.

***

На следующий день дождь перестал, но солнца не было – над Ямусукро взошел очередной свинцово-тягостный полдень. Марат вышел к озеру Роаку. Туман рассеивался, парило и пахло цветами. Нотр-Дам-де-ла-Пэ был совсем близко, его огромный купол смутно отражался в воде. Озеро врезалось в ареал города, охватывало территорию собора и уходило в леса. Большую его часть покрывали розовые кувшинки. Очень красиво.

Марат пошел вдоль берега. Он знал постоянный маршрут Лесли: она любила пустынные поля рядом с собором, и конь обычно нес ее вдоль одной из полузаброшенных асфальтированных дорог. Ее скакун был быстрее, чем у жокея, и она отрывалась от своего учителя. Марат думал, что если животное понесет, то жокей скоро останется далеко позади и потеряет Лесли. Намон должна совершить преступление, когда девушка окажется в километре от воды. Достаточно далеко, чтобы сопровождающий заблудился, достаточно близко, чтобы конь доскакал.

Марат принюхался к воздуху и пошел быстрее. Он чувствовал, как его захватывает странная механическая сила злого случая. Ветра не было. Деревья молчаливо опускали ветви в траву. Розовые лепестки цветов будто говорили о девственности.

Где-то далеко заржал конь. В воздухе были злые лоа. Росинки дрожали на стеблях растений. Купол собора блекло мерцал в темном небе. Вот снова крик испуганного животного. Марат побежал. Он слышал стук своего сердца, топот своих ног по земляной тропинке. Он вспотел, майка прилипла к бокам, но остановиться он не мог.

Через несколько минут бешеного бега Марат упал и приложил ухо к земле. Он никогда не делал так раньше, даже не знал, что так можно сделать. Ему пришла безумная мысль, что Намон сделала и его куклу вуду тоже.

Где-то далеко шумели шоссе. Громко стучало сердце. И еще скакали две лошади: одна – далеко, другая – совсем рядом. Марат встал и отдышался. Он пошел вперед, постепенно замедляя шаги. Он шел, пока не остановился среди кустов на берегу.

Оттуда он увидел ее. Лесли скакала не по прямой, а по странной дуге – так на излете падает пуля. Она не могла остановить своего коня и не могла спрыгнуть с него – он мчался слишком быстро. Его черные бока покрывала пена, из-под копыт вылетали комья земли.

Марат не прятался. Он просто наблюдал. Лесли все равно ничего не видела. Конь почти добежал до воды. На берегу он подвернул ногу и полетел кувырком. Его копыта ударили воздух. Он упал на бок и в туче брызг съехал в озеро. Марат видел, как под кувшинками прошла волна. Он медленно пошел к месту катастрофы.

Скакун еще брыкался. Его дыхание было хриплым, умученная морда поднималась над водой. Лесли сумела освободить ногу от стремени и встать в полный рост. Девушка была вся мокрая. Она стояла по грудь в воде. Марат видел под одеждой очертания ее тела. Лесли обошла любимца и из последних сил держала его голову. Конь заржал. Его глаза, полные смертного ужаса, смотрели на наездницу. Он понимал, что предал ее.

– Камир, что с тобой? – спросила Лесли. – Ты пытался меня убить.

На губах животного выступила кровавая пена.

– Камир, вставай, здесь могут быть крокодилы, – взмолилась девушка.

Конь моргнул. Его дыхание стало ровнее, глаза успокоились. Намон вытащила булавку из его груди. Благородное сердце погибло.

– Камир, – еще раз позвала Лесли. Она чувствовала, как отяжелела его голова, а мышцы шеи ослабли. Судорога кончалась. Он больше не мутил воду. В гриве запутались розовые кувшинки.

– Камир, – заплакала девушка, поняв, что он умирает. – Камир, чем ты заболел? Что с тобой случилось?

– Смотри, – сказал Марат.

Лесли вскинула голову. Сначала она не поняла, кого видит, и ее лицо выражало только удивление.

– Смотри, – Марат указывал на коня, – сейчас его глаза погаснут. Душа уйдет из них. Его там больше не будет. Он убежит от тебя и даже от меня. Так всегда, когда убиваешь. Их глаза просто гаснут. Глаза моей матери и глаза расстрелянного крокодила. Всегда одно и то же.

Он через голову стянул майку и повесил ее на ближайший куст, потом спустил вниз шорты. Его член был полурасслаблен, но темная головка уже выглядывала наружу. Он раздевался и наблюдал за Лесли. Горе сделало ее глаза влажными, щеки раскраснелись от скачки. Она не была в оцепенении, но не знала, что делать. Она обнимала шею умирающего коня и неотрывно смотрела на Марата. Спелый плод, который можно сорвать.

– Ты это сделал, – поняла Лесли.

– Не я, – ответил Марат, бросая шорты на ветки куста. – Это сделала старуха Намон, ведьма вуду.

Он вошел в озеро. Конь умер. Лесли хватило сил одной рукой закрыть его глаза. Она отступила назад, и морда животного ушла под воду. Над Камиром сомкнулись кувшинки. Лесли вытерла заплаканное лицо мокрыми руками. Она не знала, что капли на лбу и на губах делают ее еще более соблазнительной.

– Куда же ты? – спросил Марат. – Там могут быть крокодилы.

– Лучше крокодилы, чем ты.

Марат рассмеялся.

– Они нас не тронут. Этого не хочет Намон.

Лесли сделала еще шаг назад. Дно становилось все глубже, она оступилась, взбила воду руками. Ее волосы намокли.

– Ты не умеешь плавать, – улыбаясь, констатировал Марат.

– Если ты тронешь меня, то…

– Ты ведь знаешь, что трону, – прервал ее Марат.

Они были совсем близко. Лесли снова шарахнулась назад, начала тонуть. Он поймал ее за руки, и они закружились в неспокойной воде. Марат был намного быстрее и сильнее. Ему не мешала одежда. Лесли даже не могла оцарапать его.

– Все узнают, что ты меня изнасиловал, – сказала она.

– Нет, – прошептал Марат. – Намон уже запечатала твои уста. Ты просто будешь странной в следующие дни. Все спишут это на смерть Камира. А потом от имени Марти я пришлю Сангаре твои грязные трусики. И тогда все всë узнают. Но никто не подумает на меня.

Он прижал ее к себе. Сквозь ткань жокейского костюма она почувствовала его член и поняла, что ее жизнь кончилась.

– Пойдем на его труп, – пригласил Марат. – Он еще теплый.

Глава четвертая

Печать Каина

Было первое сентября. Во французском колледже начался новый учебный год, третий для Марата. Он шел домой, чувствуя под ногами мягкую пыль, в которую за засушливое лето превратилась глина, и думал о белой девушке, которую изнасиловал с помощью колдуньи Намон.

Лесли погибла полгода назад. Она вышла из проходной колледжа, прошла мимо машины, в которой ее ждал Джим, сделала три шага к середине дороги и попала под патрульный бронетранспортер. Водитель даже не видел ее. Он остановился, потому что солдаты сверху начали ему кричать о том, что произошло. Огромные ребристые колеса вездехода оставили от Лесли мокрое пятно, руку и клочок волос. Ее фотография, затянутая черным крепом, все еще висела в холле на втором этаже колледжа.

Сегодня, в своей приветственной речи, директор опять помянул ее смерть. Пятьсот человек минуту молчали в ее память. Никто из них не знал, что это было самоубийство. Никто из них не знал, что Сангаре сжег в камине письмо, склеенное из газетных букв, и белые трусики, испачканные девственной кровью. Лесли осталась чистой. Она умерла как член их неприкосновенного белого круга. Ей поставили трогательный памятник на католическом кладбище, а в ее гроб положили фрагмент уздечки ее любимого коня, который она носила после его смерти. В минуту молчания Марат слушал их безмолвие, и ему хотелось закричать: «Это я, я имел ее, я заставил ее выйти на дорогу». Но он не мог. Его держали за горло ледяные руки страха. Все чаще он видел спонтанную неприязнь в глазах других людей. Он знал, что если признается, ему поверит каждый, и суд будет скорым.

Поворачивая на свою улицу, он оглянулся. За спиной у него был Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Вечный купол собора кутался в облаках и молчал. Он имел право на почести – под своим титаническим каменным телом он мог собрать все молчание во имя всех умерших. Он видел и хранил. Он знал. Не вмешиваясь, не сострадая и не ужасаясь, он составлял перечень преступлений Марата. Подростка передернуло. Он пошел дальше, заставив купол скрыться за нагромождением крыш бедняцких хибар.

Калитка дома Роберта была открыта. У забора стоял обшарпанный микроавтобус. Марат никогда еще такого не видел. Он в удивлении замедлил шаги. Во дворе были люди – он слышал их голоса. Женщины. Несколько женщин. Говорят спокойно. Марат вспомнил, как женщины приходили в этот дом после того, как он убил свою мать.

Из калитки, вытирая руки, вышел доктор Анри. Француз был в простой белой рубашке, под мышкой – кожаный портфель.

– А, Марат, – приветствовал он. – Я сожалею. Роберт умер.

Марат замер. Он ожидал этих слов с тех пор, как услышал голоса во дворе, но новость все равно вызвала в нем странное оцепенение. Роберт бил Марата палкой и плакал на похоронах Камилы. Роберт считал мелочь на сморщенной ладони, пил виски, сидел на крыльце, мочился на грядку за домом. Роберт три раза в день кормил кур и пару раз в неделю ходил в кабак. Он рассказывал, как видел Папу Римского. Утром и вечером Марат слушал, как старик бродит внизу, роняет свою клюку, матерится. И вот он умер, а Марат не заглянул в его глаза, не успел отомстить за жалость и за длинные фиолетовые синяки, которые он носил на своих бедрах все детство.

– Давно? – спросил он.

Анри, небольшого роста, со вздернутым носом и морщинками вокруг глаз, выглядел как состарившийся юноша.

– Час назад. Его уже переодели и прибрали. – Он провел влажными ладонями по коротко остриженным черным волосам. – Скорее всего, это был тромб в мозгу. Старик успел позвать меня и написать завещание.

Несколько секунд Марат вдумывался в услышанное. Завещание.

– А чей теперь будет дом? – спросил он, заглядывая в проем калитки. Женщины были монашками. Они спокойно и деловито разбирали все, что находилось во дворе. Куры уже сидели в переносных клетках.

– Роберт почти все завещал святому ордену Клариссы Ассизской, – ответил Анри.

Марат подумал, что бог решил отнять у него дом.

– Мать-настоятельница думает, что здесь сделают аптеку для бедняков.

Марат его уже не слушал.

– А мои вещи?

– На втором этаже еще ничего не трогали.

Марат вошел во двор. К нему повернулась молодая чернокожая монахиня. Она была в очках. Марат молча смотрел на нее. Ему стало не по себе от ее увеличенных внимательных глаз.

– Вы хотите проститься с умершим?

– Я жилец со второго этажа, – сказал Марат.

Монахиня моргнула, подумала, чуть кивнула.

– Пойдемте, я Вас познакомлю с матерью Анжеликой. Роберт завещал вам один предмет.

– Какой?

Монашка только мотнула головой. Они вошли в дом. Дверь в комнату старика была снята с петель. Марат увидел Роберта. Старый негр лежал на своей кровати, длинный и прямой. Наверное, впервые за свою жизнь он перестал сутулиться. На него надели лучшее, что было в доме. Это оказался древний английский сюртук с кожаными налокотниками. Роберт был застегнут на все пуговицы. Несгибаемые руки отказались соединяться на груди и теперь лежали вдоль тела. Глаза закрыты, в щели между приоткрытых губ блестит еще не высохшая влага.

– Корин, – сказали из глубины комнаты, – у него оказался серьезный долг за землю. Из-за ошибки землемера.

Корин сделала реверанс.

– Матушка, пришел жилец со второго этажа.

Марат вслед за монахиней-очкариком вошел в комнату. Настоятельница сидела за столом и разбирала засаленные документы Роберта. Она оказалась белой старухой с иссушенным лицом и умными карими глазами. Ее черты напомнили Марату учительницу африкаанс из колледжа.

– Здравствуйте.

Марат кивнул. Еще никогда он не видел столько людей бога так близко и в одном месте. Ему мерещилось, что в них есть какая-то пугающая медлительная уверенность. Не такая, как в Намон. Не такая, как в Сангаре. Но сила, причем разделенная на всех.

– Роберт, возможно, был близким Вам человеком, – сказала настоятельница. – Мы с Корин можем оставить Вас с ним наедине.

Марат снова посмотрел на мертвеца. Ему хотелось открыть его глаза. Вдруг там осталось что-то, что он так искал всю свою жизнь.

– Вам нехорошо? – обеспокоенно спросил Анжелика.

– Да, я хочу с ним побыть, – ответил Марат.

– Вам никто не помешает. – Настоятельница свернула пачку бумаг и вместе с Корин вышла в крошечный холл дома.

– Можно отдать землю законным владельцам, – предложила Корин.

– Не получится, – возразила настоятельница. – Смотри.

Женщины углубились в документы.

– Да, вижу, – задумалась монашка в очках.

Марат сел на край кровати Роберта. Он знал, что жрицы бога видят через открытую дверь все, что он делает. Ему пришла мысль, что они ждут, когда он полезет в тайный схрон старика, чтобы прибрать к рукам его сбережения. Но Марат знал, что такого схрона нет: Роберт честно пропивал все деньги, которые зарабатывал комнатой и участком. Он наклонился низко к лицу умершего, чувствуя все тот же запах виски и гнилых зубов, потянул пальцем веко и увидел, что оно пришито тончайшей ниткой. Вот зачем Анри задержался на час после смерти Роберта. Грязный фокус, чтобы покойник уже никогда не открыл глаза. Он с досадой выпрямился. Старик неподвижно лежал рядом, будто спал тяжелым сном. Марат обернулся к монашкам.

– Что он мне оставил? – спросил он. Что вообще Роберт мог оставить, если отдал этим людям дом? Курицу? Мешок риса?

– Корин, покажи ему, – сказала мать-настоятельница.

– У нас к Вам еще одна просьба, – сказала Корин. – Будет хорошо, если Вы в течение двух дней освободите комнату наверху.

Она зашла в угол комнаты и вернулась оттуда с палкой Роберта. Марат встал.

– Это? – спросил он.

Анжелика поджала губы.

– Умирая, Роберт сказал, что Вы ни разу не посетили урну с прахом матери.

Марат даже не знал, где она.

– Тебе-то что? Моя мать была арабская шлюха.

– Он сказал, что эта палка напомнит о том, что он сделал бы с Вами, если бы мог, – спокойно закончила пожилая монахиня.

– Два дня на освобождение комнаты, – повторила Корин, – но чем быстрее, тем лучше. Мы видели, что Ваш скарб не велик.

Марат вырвал палку у нее из рук и пошел наверх. Анжелика шарахнулась от него. Марат думал, что мог бы убить старика, если бы знал, что тот замышляет. Роберт обманул его. Сбежал. Упросил врача зашить свои глаза. Спрятался от Марата в самую темную пропасть на свете. Спрятался, как прятались все они, но раньше и лучше.

Он ворвался на второй этаж. Анри оказался не прав: здесь похозяйничали. Педантичные монашки заклеили скотчем разбитые пулями стекла, к которым никто не прикасался, сколько Марат помнил эту комнату. Он начал понимать, что это место больше не его.

Всю жизнь он возвращался сюда. Он мерил этот пол шагами. Он ел здесь, спал, хранил оружие, одежду и свое одиночество. Отсюда он смотрел на собор, исходя злобой. Здесь была его нора, его яма на дне реки, в которую он утаскивал падаль своих мыслей. Сюда уходил его слизистый след.

Здесь он учился выкидывать лезвие ножа-бабочки и боялся, ожидая мести. Сидя на этом полу, он делал уроки и разучивал тексты, чтобы складно переводить их в уплату долга старухе Намон. Здесь было место, где он убил свою мать. И хотя все, что от нее осталось, сожгли дотла, он все еще мог лечь на пол и в щелях между досками учуять гнилостный запах ее болезни.

Марат врезал палкой по стене. Он знал, что сейчас слишком много людей видит и слышит, как он безумствует, но не мог остановиться. Он хотел сломать эту штуку. Он ударил снова, наотмашь, об косяк. Трость упруго гудела, но не трескалась. Роберт давно бы разбил ее, если бы она не была так хороша. Марат отшвырнул ее на другой конец комнаты и, задыхаясь, привалился к стене. Мир был пустой ловушкой. Все пропадало даром. Люди залечивали раны и помнили мертвых. Никто не обращал внимания на него.