Тайные свидетели Азизы. Книга 1

Точно так же работает эффект ноцебо, но в обратном направлении. Если думать о какой-то болезни, очень скоро вы начнёте физически ощущать её симптомы. Вот почему нужно постоянно наполнять себя позитивными мыслями, поднимая уровень серотонина в крови. Его ещё называют гормоном счастья. Он способен улучшить ваше физическое состояние.

Однако я опять слегка отвлёкся. Повторяю: на ваше сильное желание Вселенная начинает реагировать. Но если энергии желания, помыслов и воображения недостаточно и ожидаемое событие не проявилось, тем не менее может остаться, образно говоря, послевкусие ожидаемого результата. Это можно сравнить с витающим в воздухе изысканным запахом духов красотки, прошедшей мимо вас и исчезнувшей за углом: её уже нет, но запах создаёт иллюзию её присутствия.

Благодаря этому феномену на протяжении долгого времени доктор Фауст был темой многочисленных произведений европейской литературы, постепенно превращаясь в мифического героя. На мой взгляд, именно Никола Тесла достоин особого внимания наших современников. Я знаю, что таких феноменальных людей, как Тесла, на земле становится всё больше и больше, и однажды их количество достигнет критической массы, и по «правилу сотой обезьяны» всё человечество будет гениальным.

– Что это за правило? – спросила Адель.

– Однажды на одном из многочисленных островов Тихого океана в стае из сотни диких обезьян нашлась одна, которая решила помыть батат перед тем как съесть. Батат – это сладкий корнеплод, внешне похожий на картофель. Она всегда, как и все остальные, ела батат сразу после того, как его выкопала, не моя, но сегодня эта обезьяна по непонятным причинам решила его помыть. Чистый батат оказался гораздо вкуснее! С удовольствием съев этот корнеплод, она принялась мыть следующий, затем третий, и ещё, ещё и ещё. За ней наблюдала другая обезьяна и, подражая, также стала мыть свой батат. Затем третья обезьяна начала мыть батат, за ней четвёртая, пятая и так далее. И вот уже сотая обезьяна принялась мыть свой батат. В этот момент на соседних островах, находящихся на значительном расстоянии друг от друга, обезьяны тоже начали мыть свои овощи. Говоря скучным научным языком, произошло мгновенное распространение усвоенного поведения на всю популяцию при достижении критического числа индивидуумов, имеющих данный навык. Этот феномен стали называть эффектом сотой обезьяны.

Валиде, если ты не будешь отвлекать меня по пустякам, я смогу ещё до наступления старости закончить рассказ о встречах в ноябре 1916 года в Петрограде.

Итак, на элегантном автомобиле к Юсуповскому дворцу с пятиминутным опозданием подъехал Гурджиев. Я был хорошо знаком с Георгием Ивановичем – сыном грека и армянки. Кстати сказать, «гюрджи» по-турецки означает «грузин», так что Георгий Иванович был полный интернационал. Много лет назад Азиза поручала мне организовать для Гурджиева посещение суфийского братства в Туркестане. В то время Георгий Иванович постигал тарикат – метод духовного возвышения и мистического познания Истины. Во время этой поездки, как мне показалось, у нас с Гурджиевым сложились тёплые, дружеские отношения. Он рассказывал мне, как он, будучи ребёнком, по настоянию отца пел в кафедральном хоре, вернее, делал вид, что поёт, а сам лишь добросовестно открывал рот. Кажется, у него вообще не было музыкального слуха, как в таких случаях говорят, – медведь на ухо наступил. А ещё рассказывал, как продавал на базаре Александрополя в Армении подстриженных и покрашенных им воробьёв, выдавая их за американских канареек, и при этом много шутил и смеялся над глупыми покупателями.

Однажды Гурджиев назвал мне свои основные жизненные принципы: любовь к родителям, целомудрие, независимость от внешних влияний и любовь к работе – ради самой работы, а не ради платы. Он говорил, что готов следовать этим принципам до конца своих дней, хотя тут же уверял в том, что он бессмертен.

Мне импонировала целостность натуры Георгия Ивановича. Однажды на площади Гаукушон Бухары, сидя вдвоём в тени векового двадцатиметрового платана, у хауза с цветущими лилиями и плавающими золотыми рыбками невероятных размеров, мы с Гурджиевым наслаждались традиционным утренним пловом. Как обычно, здесь же, в тени минарета между мечетью и медресе, сидел вечный старик, потягивая свой зелёный чай из пиалы голубой эмали. В этом углу старик сидит всегда вот уже более двух тысяч пятисот лет, отшлифовав своим халатом ступени до блеска. Конечно, это был не один и тот же старик, но старик был здесь всегда. Медресе Гаукушон, давшее миру целую плеяду выдающихся проповедников ислама, было самым знаменитым медресе из двухсот, действующих в две тысячи пятисотлетней Бухара-и-Шериф, Священной Бухаре. Вокруг бегали мальчишки, шлёпая босыми ногами по ещё не разогретой тысячелетней брусчатке площади. В ветвях деревьев пели птички, и утренний ветерок ласкал наши лица. Умиротворённая атмосфера располагала к размышлениям о вечном.

Нам подали очередной чайник зелёного чая и тарелку наисвежайшего, наисладчайшего фиолетового инжира. В серединку каждой ягодки было воткнуто по одному, калёному солью, горькому зёрнышку дикого горного урюка. Под этот изысканный восточный десерт я делился с Гурджиевым воспоминаниями о ярких впечатлениях своего детства, когда мы бегали по просёлочным дорогам босиком, по щиколотку утопая в горячей пыли. Вдруг к нам сзади подскочил обкуренный анашой полоумный оборванец и с криком: «Враг Аллаха, гяур проклятый!» – ударил Гурджиева ножом в горло. Может быть, потому что нападавший был под воздействием наркотиков и потерял координацию, может быть, потому что он нападал против солнца и был ослеплён им, может быть, потому что Георгий Иванович инстинктивно наклонил голову, может быть, по всем этим причинам вместе, а может быть, по неизвестной нам, но единственно верной и наверняка известной лишь Гурджиеву причине правоверный промахнулся. Острое лезвие, слегка поранив кожу ниже правого уха Георгия Ивановича, не причинило большого вреда. Неудавшегося убийцу скрутили и увели официанты чайханы.

Гурджиев молча достал белоснежный батистовый платочек и, прикрыв кровоточащую рану, продолжил трапезу. Поняв мой незаданный вопрос, он пробурчал, именно пробурчал, в несвойственной ему манере, но как делают это зануды старики: «Не сегодня, не в этот раз…» Потом, холодно глядя мне в глаза, добавил: «Если ты умеешь считать до десяти, остановись на цифре девять. Ничего не было, потому что не должно было быть».

Я правильно понял просьбу-приказ Георгия Ивановича и до сих пор никогда не упоминал об этом инциденте. Шрам от ножевого удара останется у него на всю жизнь, и чтобы скрыть его, отныне франт Гурджиев будет всегда иметь немодные причёски.

В то утро, за кесешкой зелёного чая размышляя о чём-то своём, он неожиданно сказал: «Что может быть серьёзным для человека, который сидит в тюрьме и приговорён к смерти? Только одно: спастись, убежать. Всё остальное несерьёзно». Эта фраза, сказанная Гурджиевым как бы между прочим, тамгой отпечаталась в моей памяти на всю жизнь. Я вспоминал её всякий раз, когда в критической ситуации у меня возникала необходимость среди прочего несерьёзного не забыть о главном.

Для меня та памятная поездка была лёгкой до того момента, пока мы не посетили захоронение семи великих суфийских мастеров в Бухаре. Находясь под впечатлением от мистического духа этого места, Гурджиев стал задумчив, а после обстоятельного разговора с суфиями в бухарской ханаке Надир-Диван-Беги – самой знаменитой в мире суфийской обители – Георгий Иванович и вовсе замкнулся. Он больше не проронил ни слова до самого возвращения в Баку.

Позже, анализируя эту поездку, я подумал, что причиной изменений Гурджиева послужил один разговор с суфиями. Речь шла о том, что путь духовного совершенства суфия лежит только через полное подчинение учителю (шейху) и выполнение всех его указаний. Чтобы командовать, прежде всего нужно научиться приносить пользу, нужно научиться служить. Думаю, именно этот суфийский закон кардинально изменил воззрения Георгия Ивановича на взаимоотношения учителя и ученика.

Сегодня Гурджиев – это легендарный учитель эзотерической школы, избранник, входящий в эзотерический круг тайных владык мира, владеющий инструментом управления сознанием масс. Между прочим, его ближайшие ученики-обожатели определяют Гурджиева как «феномен, сопоставимый с Иоганном Фаустом». Хотя я считал, что такое сравнение несправедливо, поскольку, в отличие от мошенника Фауста, в характере Георгия Ивановича прагматизма не меньше, чем авантюризма.

Гурджиев приехал вместе с двумя своими учениками. Одним из них был граф Карл Хаусхофер, учёный, политолог, генерал-майор германской армии. О нём я знал лишь то, что он в своё время был инициирован японским императорским двором. Кроме того, я знал, что Хаусхофер считает Центральную Азию, и в первую очередь Семиречье, колыбелью не только германской культуры, но и центром проживания ариев – индоевропейцев, лучшей и величественной части народонаселения земного шара. По своим убеждениям Хаусхофер был настолько близок Гурджиеву, что тот рекомендовал его влиятельным людям самого могущественного тайного общества Азии – «Золотые шапки», с которым Хаусхофер активно сотрудничал в последующие годы. Гурджиев даже дважды брал Хаусхофера с собой в путешествие по Тибету.

Георгий Иванович со всей серьёзностью относился к воспитанию своих учеников, заставляя их глубоко изучать первоисточники эзотерических учений, которые сам знал досконально. Гурджиев чуть ли не наизусть знал тибетско-буддийский канон «Ганджур» и всегда вовремя мог его цитировать. Он использовал всякую предоставленную возможность, чтобы штудировать священные тибетские мантры, как известно, отлитые золотом на серебре, к которым свободный доступ имеют лишь единицы на планете.

Вторым учеником был Иосиф Сталин – профессиональный революционер. Он знал Гурджиева с юных лет, считал его своим другом и единомышленником. Вместе участвуя в различных эзотерических сектах, они верили в существование сверхъестественных сил, с которыми связан человек, и одинаково понимали значение этих сакральных связей как в жизни отдельного человека, так и в жизни общества. Гурджиев раньше других рассмотрел в характере Сталина черты будущего вождя народов. Он учил Сталина эффективным приёмам управления массовым сознанием. Однако Сталину не нравилось, что Гурджиев принимал его своим учеником, потому что Сталина не устраивало гурджиевское правило беспрекословного подчинения ученика своему учителю. Он не хотел подчиняться какой-либо персоне, наоборот, он не сомневался в том, что добьётся такого положения, когда все будут подчиняться ему, со всеми вытекающими последствиями. Так, собственно, и вышло, если заглянуть за горизонт истории.

Именно тогда мне открылась сцена, значение, которой стало понятным много позже. Май 1953 года. Из деревни Курейка Туруханского района Красноярского края вышла группа из шести человек, недавно амнистированных «врагов народа». Это были люди разных возрастов и сословий, но сейчас двадцатилетняя каторга сделала их безликими немощными существами с потухшим взглядом. Они направились к рыбацкому домику на берегу Енисея, в котором во время царской ссылки жил Иосиф Сталин. Недалеко от домика, на крутом утёсе, нависающем над Енисеем, стоял десятиметровый монолит-памятник товарищу Сталину. Трое из прибывших молча подошли к постаменту и установили взрывчатку в ногах «вождя». Остальные трое расстелили на пеньке газетку с указом об их амнистии, поставили бутылку «Московской» и разложили нехитрую снедь. Все переглянулись, священник перекрестился. Военный попросил всех укрыться и поджёг шнур. Через минуту раздался взрыв. Монолит оторвался от постамента и, сделав сальто-мортале, нырнул в Енисей. Злоумышленники без слов и не чокаясь выпили за всех невинно осуждённых и сгинувших в сталинских лагерях, прибрали за собой пенёк и ушли с места возмездия не оглядываясь. Они не могли знать, что памятник опустился на дно реки лицом вверх. С тех пор капитаны енисейских судов обходят это место стороной.

Я улучил минутку и, отведя Гурджиева в сторону, проявляя учтивость, спросил, как его дела, как он себя чувствует и тому подобное. Георгий Иванович не принял мой политес и, наклонившись, прошептал прямо в ухо: «В жизни человечества бывают периоды, когда массы народа начинают непоправимо уничтожать и разрушать всё то, что создавалось веками и тысячелетиями культуры и цивилизации. Это периоды массового сумасшествия. В этот период освобождается огромное количество знания. Необходима работа по собиранию знания, которое иначе будет утеряно». Потом посмотрел мне в глаза и, не говоря ни слова, повернулся на каблуках и пошёл в глубину комнаты, к своим спутникам.

Я оторопел от услышанного. Действительно, на дворе – ноябрь 1916 года, и мы стоим на пороге колоссальных изменений в жизни целых народов, и это потребует от нас новых, не проявленных до сих пор качеств. В эту минуту я глубоко осознал масштаб той задачи, которую два года назад поставила передо мной Азиза, и, скорее всего, не только передо мной. Я, кажется, физически почувствовал на себе груз ответственности по поиску и воспитанию людей, способных собрать, сохранить и передать потомкам весь объём мировых знаний.

Мои раздумья прервала вышедшая в зал Азиза, которая по-французски поприветствовала всех присутствующих. Затем, взглянув на Гурджиева и Шри Ауробиндо, что-то сказала им на арамейском языке, очевидно, понятном её гостям. Затем жестом пригласила их в зал. Нам стало ясно, что для остальных всё сказанное в этом зале останется тайной. Магис галантно пригласил Мирру Альфасса на чашку чая в библиотеку, а я, в свою очередь, пригласил Карла Хаусхофера и Иосифа Сталина в каминный зал.

Сейчас я впервые встречался с профессиональным революционером. Хотя имя одного из них мне было хорошо знакомо – это Александр Фёдорович Керенский. Его отец, Фёдор Михайлович, – действительный статский советник, или, по табели о рангах, генерал-майор, служил главным инспектором училищ Туркестанского края. Семья Керенских жила в центре Ташкента в казённой квартире двухэтажного дома на углу улицы Московской и Воронцовского проспекта. Александр с восьми лет и до окончания Ташкентской гимназии живо впитывал созидательные вибрации Востока, что заметно повлияло на его мировоззрение. Кроме того, большое влияние на его воспитание оказывала его мать. Она, урождённая Адлер, была родом из потсдамских немцев, известных строгостью нравов. Хотя родители Александра и старались оградить его от «вредного влияния» улицы, он часто появлялся со сверстниками на Соборной площади рядом с монгольским консульством. Он научился играть в асыки и лянгу, не брезговал ходить с другими мальчишками в соседнюю махаллю на утренний плов, потому и стал для местных в доску своим.

Керенский с золотой медалью окончил гимназию и уехал учиться в Санкт-Петербургский университет, по окончании которого был принят в коллегию адвокатов и Масонскую ложу Санкт-Петербурга. Позже, по итогам Февральской революции, Александр Фёдорович Керенский возглавил Правительство России, но был свергнут большевиками во главе с Ульяновым-Лениным.

Между прочим, семьи Керенских и Ульяновых прекрасно знали друг друга и даже были хорошими друзьями многие годы. Фёдор Михайлович Керенский был директором Симбирской гимназии, в которой учились дети Ульяновых Ильи Николаевича и Марии Александровны. Кстати, Мария Александровна, урождённая Бланк, была дочерью крещёного еврея и немки. Отец Ленина до своей ранней смерти был непосредственным начальником отца Александра Керенского.

Ленин с золотой медалью окончил гимназию в Симбирске, но поступить в университет не мог, потому что его старший брат Александр Ульянов был обвинён в покушении на государя императора и казнён. Несмотря на то что родной брат Ленина был цареубийцей, Фёдор Михайлович Керенский, не считаясь с общественным мнением, рискуя своим положением и даже стать «нерукопожатным» своими друзьями, даст высокие рекомендации Владимиру Ульянову (Ленину) для поступления в Санкт-Петербургский университет. В будущем старая семейная дружба не помешала Ленину отдать приказ на ликвидацию Александра Керенского. Тот чудом спасся от гнева семейного друга, покинув Россию. Единственное, о чём жалел Александр Фёдорович на чужбине, так о том, что не мог поклониться двухметровому кресту из чёрного мрамора на старом Боткинском кладбище Ташкента, под которым покоится прах его матери. Керенский пережил Ленина на 46 лет и изволил почить в бозе в сытой Америке. О, Лила – игра нашей судьбы!

Но всё это будет потом, а сейчас я попросил Сталина рассказать о себе. С первой минуты я понял, что Сталин относится к той категории людей, которым язык дан только для того, чтобы скрывать свои мысли. Он был сух и, особенно не разглагольствуя, сказал, что два дня назад прибыл из деревни Курейка, расположенной в 80 вёрстах севернее Полярного круга, в Туруханском уезде Енисейской губернии, где находился в ссылке, но бежал. Месяц назад Правительство России решило призвать всех административно-ссыльных лиц, а это в России около 50 тысяч человек, отбывать воинскую повинность. Всех революционеров, находившихся в этот момент в Восточной Сибири, отправили единым конвоем в Красноярск с дальнейшей мобилизацией в действующую армию. И только Сталин «чудом» получил отсрочку от мобилизации. Ему прислали персонального новичка-конвоира для сопровождения отбытия в ссылку в город Ачинск Енисейского края. Конвоир по дороге исчез. Сказав это, Сталин рассмеялся: «Меня позвал товарищ Гурджиев потому, что Сталин нужен здесь, а Иосиф Джугашвили сейчас отбывает ссылку в Ачинске». Я понял, что «конвоир» был двойником Сталина и будет самоотверженно отбывать ссылку вместо Иосифа Джугашвили.

Думаю, эта изысканная операция была подготовлена не без участия Гурджиева. В дальнейшем Сталин часто будет пользоваться подобным приёмом. Кстати сказать, этим же лекалом поведения будет пользоваться и другой известный персонаж истории – Адольф Гитлер. Это неудивительно, поскольку обоих питает один источник сакральных знаний – великолепный Георгий Иванович Гурджиев.

Официально Сталин появится в Петрограде лишь через четыре месяца, 12 марта 1917 года, на солдатском митинге в Таврическом дворце. Но до этого дня Гурджиев и Сталин исчезнут из поля зрения историков. Теперь уже никто не узнает, где были и чем занимались эти двое, сыгравшие в мировой истории заметную роль.

В биографии Сталина будет много подобных нестандартных поступков, за которыми угадывается тень его друга и наставника. В июне 1917 года Сталин, используя приёмы конспирации, поможет Ленину избежать ареста и тайно переправит его в Финляндию. Спасая жизнь Ленину, Сталин как будто знал, что этим он обеспечит свершение октябрьского государственного переворота в России и своё восхождение на властный олимп.

У меня появилось непреодолимое желание спросить Сталина о его жизни в ссылке, и, проявляя невежливое любопытство, я спросил его об этом. Позже, спустя много лет, я понял, что заставило меня задать Сталину этот вопрос и зачем мне нужен был его ответ. Я лишний раз убедился в том, что ничто в Природе не делается случайно, нет бессмысленных мазков у великих творцов картины Будущего. Сталин рассказал о своём туруханском соседе по имени Ешуа-Соломон Мовшевич (Яков Свердлов). Он тоже был профессиональным революционером, патологически жестоким человеком, личным другом Ленина и Троцкого. В своих письмах товарищам на Большую Землю Свердлов нелестно отзывался о Джугашвили, называя его индивидуалистом, грубияном, эгоистом и прочее. Согласно природному закону пауков в банке, Сталин, рассказывая о Свердлове, упоминал, что его первое время даже удивляло неоправданное стремление Свердлова всегда идти на крайние меры. Везде, где бы ни оказывался Свердлов, он аккумулировал вокруг себя агрессивные и безжалостные элементы. В частности, Сталин рассказал, как ближайший друг Свердлова и будущий убийца царской семьи Пётр Ермаков по заданию партии в 1907 году убил полицейского агента, после чего с садистским наслаждением отрезал ему голову. Когда Сталин рассказывал этот эпизод, в его глазах плясали огоньки азарта. В то время я ещё не знал, при каких обстоятельствах вспомню эти горящие глаза. Позже о безудержной алчности Свердлова и многом другом я узнал от одного ходока-рецидивиста, непосредственного участника этих событий, который имел весьма оригинальную точку зрения на происходящее. Вот его рассказ.

«Всё началось с того, что в Первой мировой войне наметился перелом в пользу Антанты, где несчастная, жертвенная Россия играла ключевую роль. Для немцев запахло жареным. Германские военные стратеги ломали головы: что делать? Тут откуда ни возьмись Ленин: “Можем-с посодействовать-с за петеньки-с”. Рискнули. Получилось. В то время в Германии об этом все знали, от фельдмаршала до паршивого ефрейтора. Один из них, кажется, его звали Адольф Гитлер, сказал: “Лучшая военная операция Генштаба Германии в Первой Мировой войне – это переброска Ленина в Россию”. Немцы воспользовались жадностью Ленина и подсадили его на деньги. То же самое они проделали с его друзьями Свердловым и Троцким. Сталина как инородца в эту гоп-компанию не взяли. Три закадычных друга, или, как их сподобился назвать пролетарский писатель Максим Горький, “компания авантюристов”, были соперниками. Они завидовали друг другу и в любой момент могли друг друга сдать. Но, без сомнения, самым талантливым провокатором был Лейба Бронштейн, он же Лев Троцкий, имевший большие успехи по сдаче активных революционеров в руки нижегородской жандармерии, где Лёва числился платным тайным агентом. Как известно, деньги портят людей, а тут неожиданно в руки упала власть над Россией. Как однажды сказал, не помню кому, Гай Юлий Цезарь, “власть защищает и умножает две вещи – деньги и армию”. Эти ребята, видимо, знали о Цезаре, и когда в октябре 1917-го взашей прогнали Правительство России и Ленин получил безраздельную власть, он первым делом передал Германии миллион квадратных километров российской территории. За эту услугу Владимир Ильич получил от немцев солидный гонорар, которым, судя по всему, не поделился с подельниками.

Яков Свердлов, хоть и считался вторым человеком в государстве, материально чувствовал себя обделённым. Кроме того, и краснобай Троцкий, будучи куда более популярным в народе, чем Ленин, также не допускался к кормушке. Об этой сваре первый враг России, Уинстон Черчилль, сказал: “Драка бульдогов под ковром”. Короче говоря, Ленин не оправдал надежд и даже стал мешать, а в таком случае разговор бывает короткий. Поэтому 30 августа 1918 года Яша Свердлов, с ведома Лёвы Троцкого, организовал покушение на Владимира Ильича. В этот же день, не дождавшись сообщения с места убийства, но будучи уверенным, что дело в шляпе, он перебрался в кабинет товарища Ленина и с ходу начал подписывать вместо него все какие ни на есть бумаги. Однако пристрелить Ленина не удалось. Эта идиотка Фанни Каплан стреляла с трёх шагов и промазала. Был и другой стрелок, но тоже пим сибирский. Дорогой Ильич, вопреки ожиданиям, получил лишь пустячное ранение. Короче, завал.

Яша запаниковал, поскольку много наследил, готовя это мероприятие “с кондачка”. Отбил Лёве телеграмму: “Ильич ранен. Приезжай немедля”. Ещё и позвонил Троцкому пожалиться. Но с тем разговор был короткий. Он по-бандитски обматерил Яшу с головы до ног: “Ничего поручить тебе нельзя, го…ноед, всё изгадишь. Обделался – прибери за собой!” Яша, недолго думая, приказал расстрелять всех, кто хоть что-то мог знать об этом покушении. Этой же ночью приказ был исполнен. По распоряжению Свердлова здесь же, в Кремле, сожгли тело Фанни Каплан. Остальные трупы тайно вывезли и схоронили в братской могиле в подмосковном лесу. Уголовное дело “О покушении на жизнь товарища Ленина” закрыли.

Казалось бы, всё, концы в воду, однако Ленин всё понял, поскольку даже не поинтересовался у Яши, кто и по чьему заказу пытался его убить. Для него всё было ясно как белый день. Через полгода Яков Свердлов скоропостижно скончался. Говорят, его отравил Владимир Ильич, однако я думаю, что это подсуетился иезуит Троцкий – именно ему более всего мешал Яков Свердлов. Потому что Ленин не конкурент. Он к тому времени уже был смертельно болен: у него обнаружили вторую стадию сифилиса мозга. Такой диагноз объявлять тёмному народу не стали, дабы избежать кривотолков по поводу того, как можно получить венерическую болезнь головой. Тогда Троцкий объявил, что пули эсерки Каплан были отравлены. Русский народ сочувствовал Ильичу и потребовал казни эсерам, а заодно и всем остальным врагам, каких укажет товарищ Троцкий. Для Льва Давидовича открывалась блестящая перспектива остаться главным начальником огромной России, а возможно, и всей раскрепощённой Европы. Сталина Лёва серьёзно не воспринимал. Однако, как показала жизнь, зря.

В ноябре 1919 года Владимир Ильич Ленин по собственной инициативе предложил эмиру Афганистана территорию российского Туркестана в вечное пользование. Тёртый калач афганский эмир это предложение отклонил. Точную причину эмирского отказа я не знаю, но от одной весьма информированной шестёрки, прислуживавшей кремлёвской братве, стало известно, что афганец получил предупреждение от своего английского друга о том, что за этот ленинский “подарок” придётся отвечать, поскольку власть большевиков в России ненадолго. Имя этого англичанина – Томас Эдвард Лоуренс. Ещё он известен как Лоуренс Аравийский. Когда Ленин узнал об этом, он визжал как резаная свинья и обложил афганского эмира, Лоуренса Аравийского, а с ним и всех англичан таким закрученным палубным матом, что мне, старому уголовнику, неудобно это повторять. Даже не знаю, где он этому научился.