Книга Белоцвета

На небе страны-под-холмами не было солнца, и Белоцвету было трудно понять, как здешние обитатели отличают день от ночи, да и отличают ли. Однако с течением времени золотистые облака заметно потемнели и сгустились.

– Там, наверху, закончилась ночь. – Догадался Белоцвет. – Наступает утро. А здесь наоборот, верно?

– Верно, – откликнулся Шеш, дремлющий на плече хозяина. – Скоро приедем, я уже чувствую запах умирающих цветов в королевском саду.

Дорога пологим уклоном шла вверх, уводя их к подножию высокого холма, на котором высилась та самая, похожая на маяк башня. При приближении оказалось, что она сложена из серого камня, имеет только один вход и вообще мало похожа на королевский дворец. Башню окружал небольшой сад: растущие как придется кусты диких роз, цветники, потерявшие форму, карликовые ивы, метущие землю ветвями. Всюду царило запустение; если когда-то и был замысел регулярного сада, то он давно уступил место хаосу веток, побегов, цветущего и высыхающего в свой черед.

– Разочарован? – спросил Остролист, направляя коня к живой изгороди, превратившейся в неровный зеленый вал.

– Нет, – соврал Белоцвет. «И это, по-вашему, дворец?! В Трискелионе гарнизон пышнее разукрашен… Хотя Цатху бы понравилось», – подумал он, пряча глаза. – Одно могу сказать – большого двора вы не держите, ваше величество.

– А зачем он мне? Столько хлопот, а ради чего? Когда мне кто-то нужен, я всегда могу его призвать.

Они подъехали к саду, спешились и пошли по едва заметной дорожке ко входу в башню. Дойдя до каменного валуна, стоящего посреди заросшей по колено лужайки, Остролист похлопал Дурной Сон по боку и что-то шепнул ему.

– Отпусти своего коня, – сказал король Белоцвету. – Конюшен я не держу, они у меня на свободе гуляют. Понадобятся – достаточно позвать.

Белоцвет огладил коня по шее, заглянул в дикие синие огни, тлеющие в глазницах, и шепнул:

– Иди, красавец, погуляй хорошенько!

И оба коня, Дурной и Злой, стали бледнеть, истончаться, таять на глазах; вскоре две струйки серого дыма втянулись в едва заметную трещину, змеящуюся по боку камня.

– Удобно. – Оценил Белоцвет. – А если поблизости не найдется камня с трещиной?

– Пустяки. – Отмахнулся король. – Они дети воздуха, им все равно, откуда и куда приходить.

Остролист подошел к высоким дверям, ведущим в башню. Хватило одного его прикосновения, чтобы тяжелые створки медленно и бесшумно растворились. Внутри было прохладно, тихо и темно, воздух был свежим, как после грозы. Оказавшись внутри, Белоцвет неторопливо огляделся. Рассматривать оказалось нечего: просторная нижняя зала с каменным полом и несколькими узкими оконцами была совершенно пустой. Вдоль стены поднималась пологая каменная лестница, спиралью идущая до самого верха башни. Следующая, верхняя комната оказалась также пуста, как и третья, и четвертая.

– Больше похоже на сторожевую башню, – заметил вслух юноша. – Причем для стражников-аскетов.

– Отчасти так оно и есть, – отозвался король. – Только стражник тут один. Мы пришли.

Верхняя зала отличалась самым высоким потолком, терявшимся в полумраке, и большими, ничем не загороженными окнами. Посреди залы на грубо вытесанных из камня драконьих лапах лежала серая каменная плита. Остролист подошел к ней, снял с головы костяной обруч, положил его на край плиты.

– Я догадываюсь, как ты устал, Белоцвет. Спускайся вниз, в комнату под моей, там ты найдешь все необходимое. Выспись хорошенько. Завтра наверху будет короткая ночь, а значит, нас ожидает долгий день.

С этими словами король-мертвец поставил свой деревянный посох в изголовье каменной плиты, лег и вытянулся на ней, сложив руки на груди. Белоцвет смотрел на Остролиста и пытался представить, сколько же столетий роскоши должны миновать, чтобы король предпочел голую каменную плиту и пустые стены сторожевой башни, где изначальная простота возвращает память о прежних ощущениях. «Моя гробница, говорил он, – подумал Белоцвет, – я-то представлял себе мраморный саркофаг на яшмовом пьедестале, ониксовые колонны и мозаичный пол… а тут – голые стены и каменная плита. И при этом я не разочарован, как он подумал, а восхищен до глубины души».

– Ваше величество, – Белоцвет уже собрался уходить, но этот вопрос жег ему язык, и не задать его он не мог, – там, наверху… вы довольно легко отказались от своего требования. Вы же приходили за Дионином. И могли настоять на своем. Почему вы уступили?

– Я? Уступил? – Переспросил Остролист, не поворачивая головы. – Должно быть, тебе показалось. И, должен заметить, ты не менее легко отказался от своих заслуг… там, наверху. Отказался от всего, и последовал за мной.

Он помолчал и тихо проговорил:

– Как только я увидел тебя, не осталось и тени сомнения в том, кто мой наследник. В Дионине верх взяла кровь его отца. А в тебе – наша, и чем дальше, тем сильнее она будет. Поэтому ты и пошел за мной по своей воле. Довольно разговоров на сегодня. Иди отдыхать.

И Остролист закрыл глаза. В зале заметно потемнело; в окна задувал легкий ветер, шевеля длинные пряди светло-зеленых волос короля-мертвеца. Белоцвет поклонился и направился по лестнице вниз. Когда он спустился, то увидел, что в отведенной ему комнате, бывшей совершенно пустой, когда он проходил через нее, стоит кровать – точно такая же, какая была в дворцовых апартаментах. Рядом с ней располагались стол, раскладной стул; на столе стоял кувшин с водой и лежала пара яблок. Есть Белоцвету не хотелось, а вот воду он выпил почти всю.

– Ну, что скажешь, – обратился он к своему фамилиару, усаживаясь на кровать, – стоит ли мне здесь искать и запоминать отходные пути? Или это пустая трата времени?

– Я бы мог ответить, что пусть твой сон сторожит та ночная кобыла, которой ты скормил все мои леденцы. – Сварливо отозвался Шеш, сползая с запястья Белоцвета на покрывало. – Какие отходные пути, мальчик? Ты почти что в сердце страны-под-холмами, здесь всякий путь отходной, да только не для тебя.

– Какой же ты все-таки злопамятный, – пожаловался Белоцвет, стаскивая невысокие сапоги. – Но ты ведь меня не бросишь здесь одного? Тем более, – и юноша, запустив пальцы в поясной кошель, нащупал там утаенный от всех леденец, – тем более что у меня кое-что есть. Вот, держи. Не ромовый, а виноградный. По мне, так они вкуснее.

Шеш метнулся к положенной на кровать аметистовой конфете, обвился вокруг нее, облизал своим раздвоенным языком.

– Ах ты пройдоха. – Змей закатил от удовольствия глаза. – Так и быть, постерегу тебя. Ложись поскорее, а не то на пол упадешь от усталости.

Белоцвет послушался этого совета и, покидав одежду на стул, в одной рубахе забрался в постель. Он заснул, едва донеся голову до подушки. Шеш, убедившись, что его хозяин спит, сполз на пол и принялся расти, пока не достиг размера змеи-душителя, обитающей в джунглях Нильгау. Тогда он обвился вокруг кровати, на которой мирно посапывал Белоцвет, а голову положил в изножье. Время от времени длинный черный язык выстреливал из пасти змея, чтобы облизать виноградный леденец.

Ночь спустилась на страну-под-холмами. Ее обитатели, от мала до велика, попрятались по своим домам, похожие на зверей, переживающих тяжелую засуху. Жажда измучила их, меж тем как единственный источник иссяк, и утолить ее было нечем. Впрочем, обитатели Вечной долины видели сегодня, как король вернулся из верхнего мира и привел с собой того, чья кровь оживит родник в Священной Роще. Этот ритуал был древним как сама земля, и даже среди хогменов не было того, кто помнил бы, когда его провели в первый раз. Но каждый из них знал – как только жажда станет совсем нестерпимой, когда они почти сойдут с ума и будут искать облегчения в верхнем мире, черпая силу в страдании людей, когда сам король не сможет смочить мертвых губ, тщетно погружая каменный кубок в опустевший источник – тогда настанет время жертвоприношения. А за ним придет безвременье, покой и отдых для каждого в стране-под-холмами.

Глава вторая, в которой совершается жертвоприношение

Возможно, хогмены и обладали множеством недостатков, но неуважение к чужому сну среди них не числилось. Никто не тревожил Белоцвета до тех пор, пока он сам не проснулся, вдоволь напотягивался под теплым одеялом и даже снова задремал, укрывшись с головой.

– Просыпайся, сновидец, – проворчал Шеш, уменьшившийся до размеров гадюки, стаскивая одеяло со своего питомца. – Где это ты привык спать до вечера, спрашивается? Вставай. Еда на столе, вода в кувшине.

Белоцвет сел на кровати, протирая глаза. Золотой свет, проникавший в узкие окна, окрашивал каменные стены в теплые, песочные тона. В огромной комнате по-прежнему было пусто, и кровать со столом казались детскими игрушками, брошенными на полу гостиной. Юноша протянул руку и погладил фамилиара.

– Ты настоящее сокровище, Шеш.

Он встал, натянул штаны и сапоги, подошел к столу и, налив воды в таз, принялся умываться; затем костяным гребнем принялся расчесывать волосы, пока они не легли тяжелой волной на плечи.

– Все точно такое, как было у меня во дворце, – заметил Белоцвет, оглядывая себя в небольшом зеркале. – Позаимствовали?

– Эта дребедень нужнее тебе здесь, – ответил змей. – Или предпочтешь спать на голом полу и умываться в ручье? После ритуала будет проще, а пока пусть остается так, как ты привык.

– Какого ритуала? – Спросил Белоцвет, садясь к столу и придвигая к себе тарелку с простецким деревенским пирогом с мясом и кореньями, даже без приправ, и кружку молока. – Может, расскажешь хоть что-нибудь?

– Ешь. – Буркнул в ответ змей, явно прикусив свой длинный язык. – Потом поговорим.

Белоцвет не заставил себя упрашивать и быстро уговорил свой завтрак. Пирог был еще теплым, посыпанная мукой золотистая корочка похрустывала на зубах, а молоко было горячим, приправленное шафраном и медом, оно золотилось в большой белой кружке.

– Так вы чей-то завтрак стащили, – догадался Белоцвет, – выставленное с ночи уже остыло бы. Вот спасибо.

– На здоровье, – отозвался Шеш.

Юноша неторопливо доедал толстую корку, макая ее в молоко.

– Вы позволили мне выспаться всласть, как я не спал с самой зимы, – тихо сказал он, глядя в кружку, – кормите тепло и сытно… принесли все, от кровати до гребня. Знаешь, что мне все это напоминает? Горча перед тем как свинку, – и юноша выразительно провел ребром ладони по шее, – на кухню отправить, тоже и яблочком угощал, и за ухом чесал. Чтобы она не визжала и не брыкалась, как нож почует.

– Замолчи. – Шеш, лежавший на столе, отвернулся, пряча взгляд от юноши. А потом обернулся и зачастил: – Что ты несешь, разве можно с таких слов день начинать. Сколько раз тебе говорить – следи за языком, лучше промолчи, не накликивай беду, она и незваная придет. Все, хватит тут рассиживаться, спускайся, король уже ждет тебя.

Белоцвет ополоснул руки и, позволив змею оплести свое запястье, направился вниз. Он прошел через все пустые, полутемные комнаты и вышел в сад. Небо было еще светлым, но облака уже клубились золотыми шарами; одичавший сад цвел напропалую, разбрасываясь великолепием как проматывающий семейное имущество игрок. В потрескавшихся каменных вазах вскипали, переливались через край малиновой пеной сладко пахнущие рассветники, белоснежные крылоцветы парили над высокими стеблями, лисохвосты оранжевыми гроздьями свисали с тонких веток, клоня их к земле. Мелкие дикие розы всевозможных цветов пестрели в темно-зеленой листве, будто вышитые искусными руками. И было очень тихо.

Накануне Белоцвет был слишком усталым, чтобы заметить это; но здесь, в стране-под-холмами, не пели птицы, не стрекотали цикады, никакое мелкое зверье не шуршало в траве. Лишь шелест листьев и едва слышный посвист ветра разбавляли замершую тишину подземья.

– Мильфлер. – Остановившись посреди лужайки, произнес вслух Белоцвет. – Ей бы понравилось здесь. Она никогда не уважала подстриженной красоты.

– Неужели ваши сады хуже здешнего? – Спросил Остролист, поворачиваясь к пришедшему. Король сидел на каменной скамье, в тени тернового куста; его высокий резной посох был воткнут в песок подобием гномона и отбрасывал четкую длинную тень.

– Ничуть не хуже, ваше величество, – отозвался Белоцвет. – Однако здесь все как будто с картины сошло. Цветы крупнее, листья не попорчены, ароматы сильнее.

– Ах, это. – Кивнул король. —Есть такое. Жульничаем помаленьку.

И он усмехнулся, жестом приглашая Белоцвета сесть на скамью напротив.

– Садись. И спрашивай обо всем, что кажется тебе важным.

Белоцвет внимательно посмотрел на короля: он показался ему постаревшим против вчерашнего дня.

– Плохо спалось, ваше величество?

– Сном смерти, – невозмутимо ответил Остролист.

– Как такое вообще возможно? И зачем?

– Скажем так – со смертью мы договорились. А зачем… принимая во внимание характер моих подданных, мне спокойнее быть мертвым. Мертвого короля не убьешь, не переживешь, не соблазнишь всякими глупостями, на которые так падки те, кто еще по эту сторону.

– Разве можно договориться со смертью? – Поразился Белоцвет.

– Не всякому, разумеется. Но когда высший в своем мире добровольно предлагает ей свою жизнь, задумывается даже она. Это все, о чем ты хотел спросить?

– Я хотел спросить совсем о другом. – Белоцвет смутился. – Об этом, правда, тоже, но…

– Не торопись. У нас уйма времени, почти целый час.

– Что? Всего час? – Белоцвет подскочил на скамье. – Да у меня вопросов на неделю!

– Тогда начинай прямо сейчас, – Остролист едва приметно улыбнулся.

– Что я должен делать, когда наступит безвременье?

– О, это просто. Обычные королевские обязанности: следить за порядком в землях, охранять границы, выдворять незваных гостей, скучать. Что еще тебя тревожит?

– Шеш обмолвился о каком-то ритуале. Мне полагается что-то о нем знать?

– Обязательно, ты же его главный герой. – Остролист развел руками. – Все сам увидишь.

Выждав несколько минут, Белоцвет понял, что это и был ответ.

– Я хочу увидеть свою мать. Это возможно?

– Почему нет? Тем более что ты ее уже видел.

– Говорил мне Горча, у хогмена совет спросить – что камень поливать да урожая ждать. – Белоцвет невесело засмеялся. – Пожалуй, часа нам много будет, ваше величество. Если все настолько просто, то ответьте мне, что такого особенного в ваших подданных? Чем хогмены отличаются от людей?

Остролист на мгновение прикрыл глаза, словно задумался.

– Посмотри, – и он обвел рукой неудержимо цветущий сад. – Он прекрасен, не так ли? Я вижу, как ты смотришь на него, ты, дитя благодатной земли. Представь, что чувствует здесь северянка, привыкшая к серой земле и бурым травам. О, мой мальчик, стоит посмотреть, как она теряет голову, бросается вить венки, собирает такие букеты, что не в силах удержать их в руках… и падает навзничь, усыпанная лепестками, задыхаясь от счастья, а ты заставляешь распускаться все новые цветы, чтобы только угодить ей… – Голос Остролиста прервался, и король отвернулся.

Шипастая ветка терновника, усыпанная нежными цветами, пахнущими как поцелуй под первым снегом, склонилась перед мертвым королем, осыпая его колени легкими лепестками.

– Нигде больше не увидишь ты цветов, подобных этим. Таких идеальных, таких безупречных… таких бесплодных. Мы цветы, Белоцвет. Только цветы.

И Остролист мягко отстранил ластящуюся к нему ветку.

– У мира есть три тела. Первое, простое и доброе, – это тело матери-земли, оно живет и умирает, оно чувствует и его может почувствовать всякий. Это тело материи. Второе подобно ветру, его не укротить и от него не спрятаться, оно пронизывает все сущее, хватает, играет и отбрасывает – это тело души. И есть третье.

Остролист улыбнулся, и над цветущим терном взвихрилось облако белых, чистых цветов, и стало медленно опадать на собеседников.

– В мире всего вдоволь, Белоцвет. Но есть кое-что, что протянуто тонкими нитями, горит редкими искрами… оно повсюду – и нигде. Это тело волшебства. И хогмены – его воплощения. Мы держим в себе то, что удержать невозможно.

Лепестки терновника застыли в воздухе, паря между собеседниками кружевной завесой.

– Все действительно просто, Белоцвет. Материя не может существовать без души, а душа больше всего на свете желает волшебства.

Завеса дрогнула и осыпалась наземь. А на шипастых ветвях уже распускались новые цветы, и в воздухе плыл нежный запах первого снега.

– И поэтому вы такие… – Белоцвет помолчал, выбирая слова, – бессердечные.

Остролист склонил голову в знак согласия.

– Для вас нет разницы между погибелью и спасением, ведь так? Волшебству все равно, оно просто являет себя, и если кто не спрятался – оно не виновато.

Белоцвет подбросил ногой цветочный сугроб, неожиданно тяжелый и плотный.

– Пожалуй, довольно вопросов. К тому, что меня ожидает, подготовиться невозможно. Поэтому давайте начинать поскорее. Что нужно для вашего ритуала?

– Не спеши. – Остролист указал на тень от посоха, неумолимо подбирающуюся к вросшему в землю камню. – Время еще не подошло. И хотя ты не спросил о самом главном, я тебе отвечу. Запомни, Белоцвет, мы всегда позволяем выбирать. И себе, и другим.

Король собирался сказать что-то еще, но в эту минуту из-за спины Белоцвета бесшумно появился огромный пес, подошел к королю и сел у его ног. Юноша едва посмотрел на него и тут же, не раздумывая, подскочил одним прыжком, обхватил пса за шею и принялся немилосердно его тискать.

– Живоглот! Старина! А вот я всегда догадывался, что ты из здешних! Ах ты старый разбойник!..

На морде пса, сидевшего неподвижнее статуи, застыло выражение крайнего изумления. «Этого не может быть, – говорило оно, – я сделаю вид, что ничего не происходит, и тогда никто не заметит, что я тронулся умом и мне чудится этакое». Король же смотрел во все глаза на происходящее; он также был ошеломлен и поначалу не знал, что делать. Наконец, он осторожно спросил:

– Белоцвет, позволь спросить, когда ты успел познакомиться с Цикутой?

– С какой еще Цикутой, – довольно невежливо ответил Белоцвет, зарываясь носом в серую шерсть, – не знаю я никакой Цикуты. А вот как вы заполучили себе Живоглота, хотел бы я знать? О боги, как же я рад тебя видеть! – И он так стиснул шею пса, что тот даже захрипел.

– Белоцвет, прошу тебя, сядь и успокойся. Цикута, не принимай близко к сердцу. Человек может обознаться.

Юноша неохотно встал с колен и вернулся на свое место, не преминув еще разок почесать пса за ухом.

– Белоцвет, – король положил ладонь на голову пса, – кто это, по-твоему?

– Я же сказал – это Живоглот, пес из «Копченого хвоста», он меня от смерти спас, а то и чего похуже. И не говорите мне, что я обознался, и этот просто похож на него. Я не могу ошибаться. Я чувствую его. Он дышит смертью, но мне не страшно, – юноша подмигнул псу, который, наконец, позволил себе перевести дыхание.

– И все же ты ошибаешься. Это Цикута, вожак моей своры. Никакая охота – даже Дикая – не обходится без собак. И если уж говорить начистоту, – Остролист щелкнул пальцами, и пес улегся, уложив морду на вытянутые передние лапы, – ты только что был на волосок от смерти. Обычно Цикута убивает не раздумывая, тем и ценен.

Белоцвет несколько минут обдумывал произошедшее, пристально глядя на зверя, в замешательстве прячущего глаза. Затем он встал, церемонно поклонился псу и сказал:

– Прошу простить мою неуместную горячность. Видите ли, я еще не совсем освоился со здешними порядками. Однако вы так похожи на моего Живоглота, я еще никогда так не обманывался. – И, сокрушенно разведя руками, юноша сел.

– Он принимает твои извинения. И впредь постарайся не пугать так моих подданных. Цикута, а ты как всегда раньше времени. Камень еще спит.

В молчании и ожидании время растягивается, минута может показаться часом, но здесь, в стране-под-холмами, время не имело такого значения как наверху. Бессмертные существа не обращали на него внимания, пускали его побоку и уж никак не думали им дорожить; постепенно время приноровилось к такому положению дел и, казалось, отдыхало в нижнем мире от мерного хода или бега, которому предавалось в мире верхнем.

Наконец, тень от посоха дотянулась до каменного бока. Вся и без того тихая долина замерла и затаила дыхание, когда это произошло. Остролист встал, выдернул из земли посох и обратился к юноше:

– Следуй за мной. Ты и сам знаешь – не бывает ритуала без жертвы. Но, в конечном счете, выбирать тебе, поэтому все будет так, как решишь ты. Идем, Белоцвет, время пришло.

Король-мертвец прикоснулся концом посоха к камню, и на месте их соприкосновения обозначилась тонкая трещина, которая побежала вверх, раскрывая камень как книгу.

То, что произошло потом, обрушилось на Белоцвета как водопад. Камень раскрылся, и буквально из ниоткуда на его месте возникли туманные врата, ведущие в ту же долину, но преобразившуюся до неузнаваемости. То, что было тихим, безлюдным и безопасным местом, превратилось в полную свою противоположность. Там, за вратами, долина кишела подлинными обитателями подземья, большими и малыми, прекрасными и ужасающими, и все они толпились в самом ее сердце, возле круга камней.

– Ты первый. – Король указал Белоцвету посохом на врата. – Иди, тебя уже заждались.

Выдохнув, Белоцвет распустил шнурок, стягивающий ворот рубахи, и шагнул за порог.

Он шел по тропе, не спеша, оглядывая открывшуюся его глазам настоящую Вечную Долину, и иногда отстраняя излишне любопытных ее обитателей, пролетающих слишком близко или норовящих сесть ему на плечи. Некоторые хогмены приветствовали его поклонами, на которые юноша отвечал очень вежливо, даже если тот, кому он кланялся, был ростом ему по колено и сидел верхом на огромной бородавчатой жабе. Другие, казалось, и вовсе не замечали идущего юноши, так они были поглощены расчесыванием волос, свисающих до самой земли – и это при том, что расчесывающая сидела на дереве, или же все их внимание занимали драгоценные камни, которые почему-то норовили расползтись с хозяйских пальцев; при ближайшем рассмотрении драгоценности оборачивались жуками со сверкающими спинками. Высокие, мощного сложения козлоногие сильваны провожали Белоцвета плотоядными ухмылками, ламии посмеивались у него за спиной, а ловя взгляд юноши, делали такие невинные и ласковые глаза, что холодок пробегал по его спине.

Он знал их всех – благодаря книгам из дворцовой библиотеки, где под искусными рисунками были перечислены их свойства и привычки. Они были такие разные, что дух захватывало и разбегались глаза. Были легкие, вьющиеся стайкой мошкары, что-то непрерывно лопочущие, одетые в платья из обрывков болотного тумана. Были тяжелые, наполовину погруженные в землю, едва ворочающие глазами, недовольные тем, что потревожен их покой. Были невыносимо красивые, улыбающиеся, напевающие или играющие на флейтах, позади них часто мыкались какие-то тени, в которых Белоцвет, присмотревшись, распознал людей. Были и уродливые: пузатые, носатые, кривоногие, клыкастые, обросшие древесными грибами, разодетые в пышные наряды из мха, листьев, меха и чешуи, гордо носящие короны, вырезанные из дерева. Встречались такие, что и облик их было не различить, поскольку он постоянно изменялся, текучий как вода, из которой и состояли эти существа; они то вздымались над землей, будто волны, то падали, разбиваясь в сверкающую пыль. В глубине одного такого создания Белоцвет смог разглядеть фигуру человека – девушки лет шестнадцати, одетой в простое платье рыбачки; она плавала, безвольно опустив руки, запрокинув голову, но Белоцвету показалось, что она еще жива.

Место тишины, укрывавшей долину, занял несмолкающий шум. Вокруг Белоцвета шептали, смеялись, пели, рычали, неразборчиво болтали, пищали и посвистывали; гулко звенела земля под ударами копыт, шуршала трава под легкими шагами, трепет крыльев наполнял воздух.

Слабый золотистый свет, к которому уже привыкли глаза Белоцвета, сгустился, потемнел, в нем появились оттенки багряного, безжалостно подчеркивающие тени и углы. Можно было разглядеть мельчайшую травинку в венке ланнон ши, за которой шел молодой мужчина, сжимая мертвой хваткой конец ее длинного, расшитого шелком пояса, – судя по его одежде, он ходил за ней уже сотню лет. Можно было пересчитать песчинки, которые пересыпал из ладони в ладонь неприятный на вид хогмен: у него на плече сидела сова, с клюва которой что-то капало, а в его глазницах, похожих на окна в давно покинутом доме, сидели детские – перепуганные, огромные, полные слез – глаза. Словом, темнота, укрывшая долину, не скрывала ничего.

Волшебство, изнемогающее от своей избыточности, волнами прокатывалось по долине. Постоянно вспыхивали минутные свары, то и дело кто-то визжал или ревел; не было и намека на возможность порядка в этом хаосе.

Когда Белоцвет дошел до круга камней, он увидел, что там, посреди травяной лужайки, сидит каменная жаба размером с корову, поросшая мхом и лишайниками, держащая в лапах огромный каменный же котел. Подойдя поближе, он понял, что котел пуст. Хогмены вились вокруг него с горестными стонами, всхлипывали и ныли.