Художники

На площади, небольшой, просто дома сгорели, убрали – и вот вам, площадь – были лотки со сладостями, с петушками, с какими-то погремушками, и возле одной из них завис Олег. Затем он подвел меня, игнорируя шиканья на предмет скорости.

– Мне все еще больно!

– Пройдет, – отмахнулся он и ткнул в леденцы. – Вот эти, видишь? Нужны такие же, только вкуснее.

Я посмотрела на него как на идиота.

– И где я тебе их возьму?

– Придумай, – понизил он голос и уцепил меня за руку. Я боязливо глянула назад. Нас кто-нибудь услышал?

– Я не знаю технологии.

– На что ты творец? Фантазируй. Наверняка, есть в твоем мире вещи, которые у нас не продаются.

– Но я не знаю, какие у вас не продаются. Тебе надо было меня предупредить.

– И мы перебирали бы товарные каталоги? Вот тебе задание, сейчас: нужны вкусности. Думай. Это надо сделать срочно.

– Я не могу так… – промямлила я.

В голове свербила недовольная мысль: какого он вообще мне указывает? Я не прислуга… С другой стороны, он-то указывает по-доброму. А что, если другие услышат?

Мне вдруг разонравилась роль золотой рыбки. Наверняка, она Пушкину не в одном сне козни устраивала.

Я сосредоточилась на ассортименте, поджала губы, и обернулась:

– Шоколад.

– Просто.

У них и это знают. Хм…

– Карамель?

– Есть.

Я снова поджала губы.

Меня осенило.

– Чипсы?

– Что?

– Значит, чипсы.

Уж для этой гадости подойдут любые ингредиенты и нулевая подготовка.

Животы противной хренью наполняли все, даже оголтелые ребятки. Они попытались стащить пачку, где был нарисован зеленый олень – с солеными огурцами. Другим упаковкам свезло меньше – почему-то вместо фирменного знака «Лэйс» кругляшком послужило лицо президента.

Когда мы срубили деньжат, Олег отошел на стоянку и выменял там какую-то потрепанную модель. Моим глазам представилась, говоря просто, дощечка на двух колесиках, еще с истерзанной лакировкой. Я многозначительно уставилась на персонажа.

– Терпения, – сказал он, немного повысив тон.

Мы отошли (проковыляла – я) к концу нашей улицы. И затем Олег нажал на кнопку.

Их ты, какой трансформер!

Машина теперь была почти машина – низенькая, черненькая, почти как спортивная, только широкая, как телега. И там было два места: спереди и пошире сзади. Я поискала руль.

– А как управлять?

– Тебе это не потребуется. Садись.

Я снова решила пропустить мимо ушей его грубость.

В кабине было кожано, пахло лошадью и ладаном. Лошадь, наверное, как метафора. И ладан тоже, от быстрой езды…

Олег потянул рычажки, и мы медленно начали движение.

А потом взмыли вверх как ракеты. Я с ужасом вцепилась в подлокотники.

– Хе-хе, никогда не летала? – насмехнулся надо мной перс, а я с любопытством, пересилившим страх, глянула через бок.

Как же красиво!

Серым пятном остался сзади город. Вокруг него, оказывается, были непроходимые рощи, где-то вдалеке я различила изгиб речки и еще один сизый поток, сливающийся с горизонтом. Солнце слепило мне глаза, но это было до того родимо, – как выходы на речку в детстве, когда камни, букашки и бабочки были огромной, кипящей интересной жизнью – что я наплевала, что слепну, и приподнялась во весь рост.

И меня стукнуло в макушку.

Олег на это никак не отреагировал.

– Тут что, купол? – я не видела, когда его закрыли.

– Если бы не было, ты бы давно улетела кормить птиц.

Одна утка тут же врезалась в стекло и теперь строила нам страшные рожи, а перышки ее трепались на ветру.

Я поерзала на сидении и попыталась найти ремень безопасности. Не нашла. Был какой-то огрызок: вероятно, Олег выменял тачку не первой свежести. А еще меня очень бесило, я это сейчас поняла, называть его таким благородным русским именем. Я дала себе обещание поиздеваться над его самолюбием.

Нас тряхнуло, и с этого момента мы снизили скорость. Я выглянула. Мамочки…

Это была трасса. Воздушная трасса, вся какая-то в разноцветной россыпи линий – по которым ехали, и которые огораживали, и здесь были пунктирные линии…

Лежа вдруг вильнул рулем – Лежа, о! ему подходит – и поехали быстрее, пристроившись во второй ряд. В третьем мимо нас свистнула красная машина.

– Этого не видно с земли, – сказала я, а от скорости – и высоты, которую я сейчас сообразила, – мне стало немного не по себе.

– Чтобы не засорять небо, – откликнулся перс. – Купол двусторонний: отсюда не видно низ, с низа не видно трассу. Мы смотрим на то, что могло бы быть без этого воздушного движения.

Я попыталась глянуть через борт, но к сожалению, мой лоб уперся в оболочку. Я передумала.

– Леж, а расскажи о себе.

Некоторое время я слушала, как под ухом свистят соседние покрышки. Олег все рулил. Забыл, что ли?

– Л-ль…

– Леж? – он даже развернулся.

– Так прикольнее.

Он сверлил взглядом, отчего у меня задудонило сердце – сейчас врежемся.

– Ничего я тебе говорить не буду, – он отвернулся и выровнял руль.

– Почему?

– Ты же сама обо мне все знаешь, – огрызнулся он.

– Прошлый раз был неудачным. Что, это так сложно? – нахмурилась я.

– Сложно, – я услышала, как он вздохнул, и руль дернуло влево. Через прозрачную защиту я увидела, как нам показали… знак.

– Козел, – проводила я глазами придурков.

– Что с тобой говорить, ты уже у нас мыслишь как «творец». – Я промолчала. – Только бы разбирать всех людей на косточки.

– Ты был первым, кого я спросила.

– А что изменится? Думаешь, так приятно, когда всё о тебе знают? У тебя, между прочим, прерогативы нет, ты не колдунья.

– А что? – немного заступорилась я.

– Им за это платят деньги, чтобы они все знали, – устало вздохнул он.

Мне вот сейчас показалось, что меня очень обидели.

Где-то пронесся раскатистый гром, и я глянула вверх – на небе ни тучки. Только перистые с волнистыми.

– Блин. Привело, – помрачнел перс по голосу и перестроился в третий ряд – мы рванули быстрее.

У меня немножко закружилась голова.

А потом я разинула рот. И обалдела.

На небе – драконы.

Гигантские ящеры, мои вселенные. Я их вижу вживую!

– Ахренеть, – я стукнулась затылком о верх сидения, потому что все это время съезжала – сейчас я смотрела, как змей пролетает книзу пузом, и различала все его внешние органы.

– Ничего хорошего, – отозвался Олег. Голос у него был по-прежнему хмурым.

Я крутанулась, провожая шипастый хвост.

– А на них можно покататься?

– В желудке, – сгреб мое воодушевление перс. А потом нас тряхнуло.

– Твою ж мать, – парень резко вывернул руль, и я скатилась вниз. А потом грохнуло, в наш бок.

– Что?! – крикнула я, чувствуя, как нас превращает в легкую юлу.

– Мы слетели с трассы! Авария, черт ее возьми!

– И что?

– Что-что? Драконы!

Я поглядела в заднее стекло – и у меня отрезало дыхание.

Махина – на нас!

Дракон несся, горя воодушевлением. Желтый, с прорезями черных глаз, с гигантскими крыльями, с когтями. А красный, прицелившись лапами, рухнул в «гнездо» сбитых в кучу машин.

– Что это! – я забилась внутрь. – Зачем?!

– Он нас сожрать хочет, дура!

И мы следующие, за врезавшимися друг в друга экстремалами.

Я отвернулась и схватилась за сиденье Олега.

Махина-махина-махина!..

Олег рулил, как сумасшедший. Вилял, пытаясь сбить всех с пути и, кажется, пытался вновь выехать на трассу. Но мы почему-то спускались все ниже цветастых линий.

– Почему мы падаем?!

Олег ругнулся, но, похоже, мы не падали. Он переключил что-то в рычаге, и мы рывком взвили вверх.

И в нас врезались когти.

– Матерь божья…

Грязный коготь порвал оболочку надо мной, – в крапинку, в серые полосы, такие на фигурки высекают – и вой ящерицы лязгнул о воздух.

Он взмахивал крыльями.

Олег что-то сделал с управлением и повернулся.

– Пиши.

– Где?

Он протягивал мне ручку. Как?..

– Здесь пиши, – задрал рукав по локоть.

Я вдруг почувствовала невесомость.

– Быстрее пиши!

– Да что?! – но слова уже нашлись, и под мат персонажа…

В нас врезались, оголив прозрачную крышу, а затем кинули, как мяч.

Я ойкнула.

А затем заорала.

Драконы как дети. Если дать им игрушку, они набросятся на нее всей гурьбой. Игрушки-машины недоступны на трассе – там они какие-то правильные, ненастоящие. Но когда летающие штуки выбивает из колеи – аварии, опрометчивый сход, хвастовство, – тогда поиграть уже можно. В машинах оказывается кто-то – они кричат, они орут и воют, чувствуя смерть. Драконы набрасываются как на мясо – потому что это и есть мясо. Оно кричит и убегает, и нет ничего приятнее, чем играть с ним, а потом съесть.

Я летела вниз. Твою мать, земля скоро! Ах…

Меня подхватило за пятку.

Затем тряхонуло, и я снова орала вниз головой.

Вой заглушил уши.

Я врезалась в чье-то тело. И Олег перехватил меня, отчего я уткнулась ему в горелую грудь.

Пахла горелым.

За спиной его крикнул дракон.

У него выросли крылья – взмах!.. Черная смоль путала солнце. Олег махал, словно знал, как это делать, и умело лавировал в потоках…

Я вспомнила, что написала на его локте – «Умеет летать».

Никогда не знаешь, как обернется написанное. Бывает, подробно – а выходит хрень. А иногда и слова достаточно.

Олег увернулся от пасти. Зубы он стискивал, а в скулах я видела напряжение. Я вдруг чуть не заорала – у меня снова заныла нога.

– Больно…

– Терпи!

Нас отбросило взмахом, а в следующую секунду я видела стаю – трое, точно, летели нам вслед. Желтый, красный… блин. Какой третий? Почему не стреляют огнем?

Не умеют?

Нас садануло по правому боку.

– А-а-а!

Я потеряла воздух, перевернулась кругом – а орал парень: ему оторвали крыло.

Там дыра.

Я завизжала.

Снизу открылась пасть.

Олег схватил меня за коленку – нога!.. – я не видела мир…

Макушки встретили болью. Я очнулась – вдохнула, – и из меня вышибло елью.

Я перекатилась, и снова на ель.

Ветки.

Где Лежа…

Перед падением на землю меня что-то окутало.

Боль резко прошила в руке и ребрах. Я глотнула ртом, но не получилось. Кашель выровнял воздух.

Олег лежал без сознания.

Я глянула вверх – драконы парили над кромкою, но не близко. Не прямо над ней. Почему? Да какая разница, к черту!

У Олега было сломано крыло, а другое торчало из-под спины – тоже сломалось, кажись. Я запустила руку под спину, чтобы поднять его, но с ужасом вляпалась в липкое.

Кровь. На руке.

Я уставилась на ладонь, перевела глаза на «спящего» Олега.

Он же не…

Эта кровь – она от лопаток. Крылья.

Глава 2

У меня закололо лицо, руки… чертовы ели. Это ж не ели, это пихта какая-нибудь. Ар-р-р, да кому это надо?!

Парень был живой. Это я точно знала. Но блин, как же он не сказал мне, что это была такая мука!

Я задрала ему рукав, посмотрела на черную надпись – краска расплылась, но буквы еще было видно, дерганые: «Умеет летать». Зачем я подумала об ангеле? Смерти…

Я провела ладонью, ничего не изменилось. Хлипкое.

Черт, я же ничего не смыслю в медицине! А если написать просто – «Вылечить»? Но от каких болезней его излечит, это же так не работает!..

Я села задом на колючую подстилку, и в меня врезалась куча голодных игл.

Лицо испачкала в красном, когда проводила по глазам и волосам рукой. Боже, что я могу сделать…

Мама посмотрела, как я делаю уроки. Села рядом.

Я старательно изображала, что вникаю в текст, который был написан в учебнике. Историю я не сказать, чтоб любила, но даты не хотели вбиваться в мою голову. А завтра контрольная.

– Мариш, а ты сыграть не хочешь?

Я перевела взгляд на черное пианино.

– Не очень.

– Ты уже год как закончила, что ж не садишься?

– Мам, не тянет, – я пожала плечами.

А маму это расстроило. Как и отец, они души не чаяли в музыке, но оставили это занятие глубоко в детских годах. Правда, папа еще пытался что-то «химичить» в группе.

– Ну и зачем это все было? У тебя же получалось.

Она подошла к инструменту и откинула крышку. «Березка» посмотрела молочными клавишами и царапнутой облицовкой на месте подставки под ноты.

– Не тянет.

Мама подвинула стул, наладила его высоту. Опустила руки на клавиши.

«Осень».

Мама всегда играла ее, «Октябрь» из цикла был ее любимой мелодией. Она действительно была самая красивая, еще «Январь» или «Март», кажется… Чайковский знал толк в настроениях, и я когда-то по его примеру хотела написать все то же самое – месяцы года в моем воображении…

Я уткнулась в учебник, слушая переливы бегущих рук – как желтая листва играет в воздушном потоке. Одиноко и тихо.

Мама играла красиво.

– Вот бы ты хоть раз села, – сказала она, когда забыла следующие ноты – играла по памяти. – Тебе же так нравилось.

– Нравилось, – я пожала плечами. – Но это не мое.

– Странно, – сказала мама.

Я промолчала.

– Песни бы сочиняла. Так красиво.

– Но у меня нет к этому таланта, – в который раз говорила я ей. – Я же пробовала – плохо выходит.

– Ну, – мама не отступала, – пробовала бы дальше. Нельзя забывать музыку.

– Я и не забываю. Я просто не играю. Не тянет, – я задумалась, вспоминая минуты, когда от любой песни пальцы сами играли по поверхности – недавно черед увлечений перешел и на инструментал.

– Я бы пробовала. А то очень жалко. Зачем же столько училась?

Я посмотрела на нее, но не ответила. В этот момент в моей голове сам собой складывался танец какой-то невесомой девушки, с древесной кожей, кажется, я ее обозвала «лесной дух»…

– А вот если бы… если не стихи к песням, а произведения. Проза. Что бы ты сказала?

– Какая проза?

– Ну, – я мотнула головой в сторону шкафа, за которой толпилась классика и книги, купленные в девяностых. – Как Пушкин. Лермонтов.

Мама на меня как-то непонятно посмотрела.

– Ты пишешь прозу?

– Нет, конечно.

Я машинально ответила.

Мама зачем-то кивнула.

– Стихи пишешь?

– Ну…

– Ты пишешь стихи?

Я не знала, куда спрятать глаза. Мама тут же села рядом.

– Ты никогда не говорила. Покажи стихи.

– Они… так.

– Ну, покажи! Мне же интересно.

Я долго думала, поступаю ли правильно. Я еще никому не говорила, что пишу.

Потом все-таки я потянулась за тетрадкой с набросками, и вытащила самые понятные.

Олег дернулся, но так, что я испугалась.

– Не ори, – сказал он не своим голосом, и я подползла – коленки свело от колючек. Как и лодыжку от боли… Черт.

– Что делать?

– Не ори.

– Не ору.

– Иначе звери придут.

Он приподнимался на локте, а я оглянулась на небо: боже, придут? И сюда?

– Не эти, – парень морщился. На лбу был пот. – Отсюда.

У меня похолодело нутро, когда я судорожно окинула взглядом пространство. Куча темной зелени. И внутри, среди – звери…

– Пиши еще.

Олег протянул локоть. Я с испугом глянула на пьяные буквы. На парне лица не было.

– Я не буду. Посмотри…

– Пиши! – нажал он. – Мы должны уйти отсюда сейчас же. Звери придут в любом случае. Раньше, или…

Он замолчал, морщась от боли. Я увидела, как напряглось его целое… крыло.

Кость хрустнула.

Олег вскрикнул и задышал. Я кинулась поддержать его: напоролась на перья. Черные, с пушинками. Жилы, идущие в костѝ, дрожали, продолжая движение тела.

– Тебе не нужны крылья, – я не могла смотреть на них, но глазела.

– Ты уберешь их? – с надеждой спросил он.

Я сглотнула.

– Я не знаю. Боюсь.

Парень напрягся.

– Хоть что-то ты знаешь?

Он попытался встать, но ноги не выдержали, и он рухнул; а меня накрыло крыло.

Потное.

Я выпуталась из-под перьев.

– Уберу. Не знаю, как.

Олег не отвечал, и я заметила спустя время, что он еле держится.

Я втерла основание ладони в лоб: что же мне делать. Убрать просто крылья? «Убрать»? А если зачеркнуть, то что-нибудь получится?

Я поискала по карманам ручку – Господи, какие карманы, какая, мы же летели, выпала точно.

На Олега я старалась не смотреть.

Задрала снова рукав, – его рука мне показалась как у трупа – нашла буквы. Они не стирались. Я ослюнявила пальцы и потерла по записи.

Олег взвыл как раненый зверь.

Я в страхе застыла. Что я?.. Его крылья покачнулись, что-то запружинило. Стихло.

– Делай, – сквозь зубы позвал он. У меня на глаза навернулись слезы.

Я начала тереть кожу, как будто огонь добывала.

Олег, не выдержав, снова заорал.

Мне стало плохо.

Господи, ему же плохо! Как же он терпит… Я терла, а буквы не сходили – только очень медленно под покрасневшей кожей.

Послышался хруст.

Рука Олега расслабилась. А потом он завалился вперед телом, чуть не шмякнувшись в еловую подстилку. Я еле успела его подцепить.

Крылья остались стоять.

Я в отвращении смотрела на эти уродливые кости. Олег не дышал, или мне так казалось. И очень хотелось плакать, но в голове, вместо слез, вертелась одна мысль – «Ненавижу. Ненавижу»…

Я не выдержала тяжести его тела.

Всегда наступает такой момент, когда не хочется слушать. Прежние аудиозаписи надоедают, нового не находится. И ходишь, как рыба на берегу.

Однажды меня очень зацепило песней. Это не было откровением, но почему-то так зацепило, что не глядя, я отправилась на группу. Молодцы же ребята.

Второй раз они выступали в «Форум Холле» – помещении масштабнее и краше: везде были синие подсветки, еще немного фиолетового, горела со сцены надоедающая иллюминация, которая резала глаза всякий раз, как в песне случались биты.

Но я была в восторге. Не знать кучу песен – это так круто. Качаешься в волнах толпы, подчиняясь всеобщему азарту, прыгаешь выше и наступаешь другим на пятки. Тебе давят носки.

А вокруг только шум, праздник толпы, слэмщики грозят сломать челюсть…

Я, хлипнув носом, повела ухом на птиц, которые чирикали где-то в елях. Это, наверное, значило у них, что все спокойно.

Олег не подавал знаков, и я уложила его помягче, а сама уставилась перед собой, ничего не желая делать. В голове была какая-то каша и пусто. Вот так, отчего хотелось просто сидеть, застыв, или переключившись на другое дело. Чтобы смыло все. Но переключиться я не могла.

Мне почему-то подумалось разжечь огонь. Но идея была глупа, да я еще не желала двигаться. Наверху только мотало ели, а драконы куда-то ушли.

Я не сразу поняла, что кручу в голове один и тот же мотив. Все казалось таким далеким, будто за пару часов мне прибавило несколько лет.

Однажды в детстве я читала сказку…

Я посмотрела на персонажа, чья одежда была еще в крови, запекшейся безобразным кружевом. Вот если бы он показал… Наверное, я ждала, что он мне скажет, что делать. Что дальше придумывать, как поступить. Я чувствовала себя самым обидным ничтожеством, ничего не умела…

Страницы мне шептали сладко-сладко.

Я вдохнула, перевела взгляд на небо. Вот заткнитесь, птицы. Что же у вас все так хорошо?

Посмотрев в их сторону, я различила в глубине елей яркие пуза.

Снегири, глупо чирикая, зырили на меня в упор.

Что это? Они знакомые.

Зайдешь ты в лес, и различишь во мгле,

Как стая снегирей чирикает тебе.

У меня сдавило страхом горло. В этих бусинках, глупых глазах, я видела неведение будущей участи.

И к горлу подкрался беззвучный страх:

Дракон решил гнездо свить в тех лесах.

Я в ужасе глянула вперед. Они не на небе, нет. Это не драконы.

Их жизнь была бы безмятежна – птичья.

Но сам дракон явился…

Это волки. Черные кристаллы глаз смотрели на меня. Звери нюхали воздух.

Я чуть не закричала.

Волки почуяли – черт! – двое из них ускорились рысью.

Снегирь мелькнул безобразным черным.

Я вскочила – боль прошила ногу – блин!

Дикий издал рык.

– А-а-а!

Удар пришелся по пузу. Но зверь не пискнул – такой слабый был толчок. Я не заметила, снова ли Леж потерял сознание. Грохнулся.

Угрожающе оскалив зубы, волк зарычал.

Песня.

– Дракон был молодой, – я закрылась и…

В локоть вцепились мелкие зубы.

Больно!

Маленький волк досадливо жевал мои кости.

Вмиг подтянулись другие волчата, обдавая нас градом собачьих визгов.

Я скинула, как смогла, волчонка, и он грохнулся о землю, на других. Звери оскалили на меня зубы. И залаяли.

– Прочь!

Они продолжали лаять, а некоторые попытались укусить. Черт, если эти звери-мелочь, то где-то их мама.

Да заткнитесь вы, мелкие твари! Не зовите мать!

Я махнула рукой: волк втемяшился в землю.

Остальные замолчали, но потом полезли…

Не сдерживая визга, я бросала псов в разные стороны. А потом взяла одного за шкирку и швырнула с силой в остальных мальцов.

Он мне чуть не вырвал мясо.

Волки пискляво залаяли. Они почему-то перестали бросаться. Я нагнулась, чтобы перенести руку Олега через плечо. Волк попытался вцепиться зубами мне в ногу, но я толкнула его – он отлетел.

Я не чувствую боль в ноге. Где?

Черт, мы так далеко не уйдем. Псы орали, но оставались на месте. Как будто им приказали сидеть…

Я услышала, как снегири вспорхнули.

Твою… боже! Сейчас точно что-то будет.

Я оглянулась, пытаясь догадаться. Одновременно идти.

Один из волков завис, глотнул в себя рык, и почему-то его теперь подергивало, а глазами он упирался в землю.

Твою мать, началось.

Шерсть его стала длиннее.

Остальные все тоже как-то странно застыли, волнами.

Я попыталась ускорить шаг.

На нас же теперь понесутся настоящие волки!

В голове… в голове почему-то одни «розовые птицы»!..

Я пошарила рукой по бедру – черт – ручки же нет!

В ноге боль.

Ай!

Я присела, чуть не свалившись, в ноге накатывало волну чувства; парень давил мне на плечи. Я чирканула пальцем по земле, открыла ладонь. Черт, хоть бы просто – «летела».

Как в «Ариэле» Беляева, быстро. Я оглянулась, волки…

И тут я не сдержала вопль.

Звери уставились на меня. Глотая слезы, я чувствовала, как из моих лопаток лезет кость. Это дьяволова конечность. На лбу выступил пот моментально, как только я перевела дух. И новая боль.

Волки втянули воздух. Пошли.

Я встала на трясущиеся ноги. Не подходите, твари. А-ах… взмах крыла дался мне через волю. Я с ужасом приметила в сознании, что крыло упирается в землю – ему мало места…

– Лети.

Хриплый голос накатил на меня слезы. Я сглотнула и пригнула колени… боль в ногах… побежала.

За крыло цапнул волк.

Промахнулся. Каким-то чудом я взмыла. Боль в лопатках ломала мои силы.

– Терпи, – сказал снова Леж.

Я стиснула зубы. Меня покосило вниз, я чирканула крылами о еловые иглы. Два волка подпрыгнуло.

Когда снова вспомнилось о боли, я чуть не потеряла сознание на уровне макушек сосен.

Плечо мое сжимал Олег.

– Пиши, – он снова тянул к носу локоть. Не помня себя от боли, я в воздухе «расписалась» пальцем у него на руке.

Но это подействовало. Снова крылья.

Темная муть закрыла пространство, а это были всего лишь перья. Он перехватил меня, и теперь я смогла сложить кости, перестав планировать в потоке, который только причинял мне боль. Олег взмахивал рьяно.

В какой-то краткий миг от моих лопаток отвалились.

Белые крылья. Они почему-то были белыми.

Глава 3

Взглянув на солнце, Гвим забыл прищуриться, отчего долгое время пространство вокруг было все в пятнах.

Когда же темень рассеялась более-менее, он уже был на базаре и – как это у него всегда получалось? – с карманами, целыми монет, не крадеными, но и не сворованными у него.

Он улыбнулся милой девушке в проходе.

«Когда солнце перестанет жарить, снег пойдет».

Это незамысловатая пословица, которую все уже произносили – от мало до велика – с легкой потерей смысла, относилась не к погоде начинающейся весны, а к красоте племянницы-принцессы: многие стали сравнивать ее со снегом. С каждым днем все печальнее, только не улыбка. На принцессу хотелось смотреть долго-долго. Впрочем, сейчас эта пословица вполне могла подходить и к погоде дня.

Гвим разложил палатку, выставил товар и свистнул, чтобы обернувшиеся на звук беспризорные мальцы, сами доделали за него остальное. Грязные малявки набежали, их тут же стал отгонять охранник, а потом, через какую-то минуту, подошли и покупатели. Вот что значит эффективная реклама.

Гвим охотно показывал товар. В какой-то миг девушка, которая улыбалась ему получасом ранее, снова возникла в поле зрения, опустила ресницы и скрылась. Гвим тоже чему-то улыбнулся, но, какие бы мысли ни были у девушки в головке, он за ней не пошел. Не потому, что товар не на кого было оставить. Просто не пошел.