Колышутся на ветру

– Я поняла. Но Марине Цветковой в их рядах не бывать. Кажется, я просто ненавижу рисовать с детства.

Мама выдавливает подобие улыбки. После смерти отца – это максимум на что она способна.

– Эдгар Дега очень любил балет, хотя не столько балет, сколько танцовщиц. Он написал их более полутора тысяч, представляешь? Как волнительно, наверное, позировать для художника. Балет и живопись – искусство в квадрате.

– Мам, я знаю, что ты хотела бы, чтобы я стала известной балериной. Это, как ты говоришь, подняло бы меня на новую ступень моей эволюции, но сейчас мне интересна другая эволюция: человеческая.

– В каком смысле? Я не поняла. Ты хочешь бросить дело всей жизни? Отказаться от своего предназначения? Таланта?

– Разве смогу я спасти умирающего семикратным fuete? Может, если соседа стукнет инфаркт, я станцую ему Щелкунчика и он присоединится ко мне?… Мама, в общем, я хочу быть врачом!

– Ты хочешь всё бросить теперь, когда сцены всего мира ждут тебя, балетмейстеры поют тебе дифирамбы, когда тебя узнают по твоему grand jete и форме лодыжек?

– Это всё ничего не значит. Бесполезное развлечение. Тот же цирк для светских масс.

Мама опускает голову, перебирает подол своего халата.

– На всё воля божья. Пусть так.

Пусть так? Так просто сдалась? Может сама так думает? Может поняла, что я уже не та беззаботная девочка, парящая над сценой. Над жизнью парить никому не удаётся.

* * *

Балетное училище, конечно, не бросила – глупо было бы не довести дело до конца. Но ни мамины уговоры, ни преподавателей, ни подруг, не действовали. Я всерьёз решила стать врачом, а танцы оставить как хобби, развлечение. Нужно быть серьёзнее.

9. Почему я не похожа?

На выпускной изрядно выпила вина. Вы думаете малолетние балерины да в советском союзе даже пробок не нюхали? А нет. «Алкоголь всегда сопровождал человека во всех начинаниях, – так говорил наш учитель математики, – все великие открытия были сделаны подшофе. Я вас уверяю, детишки. Но злоупотреблять этим ядом нельзя, ведь, как говорил Гиппократ: «То что в малых количествах лекарство, в больших – яд»…». Вообще, об этом говорил Парацельс, но я великодушно прощала учителю эту неточность.

После празднования, мы с мамой шли по проспекту. Ночь сияла полной луной, город шумел монотонно, сонно двигались машины, весёлые компании встречались то тут, то там.

От вина кружилась голова, но удивительно легко было говорить о том, что на душе.

– Мам, сейчас очень не хватает папы.

Она обняла меня одной рукой за талию, по-мужски так, голову на плечо, шли нога в ногу.

– Мне тоже, малыш, он бы гордился тобой, ты такая красавица.

– Почти как ты.

Я не лукавила: мама действительно была очень красивой, по всем меркам и вкусам. Длинные чёрные волосы, талия, бюст – всё на месте.

– Хах, ты лучше меня.

Мама грустно ухмыльнулась.

– Мам, а сколько мужчин у тебя было?

– Приличные девушки такое не спрашивают у мам.

– Ну ладно тебе, может скажешь, что в СССР не было секса?

– В СССР было мало достойных мужчин, а секса хватало, впрочем как и сейчас.

Мы засмеялись.

Вечер был прекрасен, вино на свежем воздухе выветривалось, ноги слушались, язык тоже. Как же давно не разговаривали по душам. Никогда. Почему-то мне всегда неудобно было задавать некоторые вопросы, насколько значимыми для меня они бы не были.

– Мам, через три месяца я уеду учиться. Ты знаешь, как это бывает?

– Что?

– Ну, я уеду, ты останешься, понимаешь? Это как любовь на расстоянии. У меня там своя жизнь, у тебя своя. Я приезжаю на выходные, всё такое… Через шесть лет уже буду другой. Ты уже будешь другой. Человек за семь лет полностью обновляется, все клеточки.

– Мари, говори прямо.

– Почему я не похожа на вас с папой, почему я такая тёмная, откуда этот широкий нос, волосы, глаза? У нас же больше ни у кого нет зелёных глаз. Не рассказывай мне о предках-африканцах. Я хорошо учила биологию. Ты же понимаешь о чём я? Я приёмная? Почему нет моих детских фотографий до трёх лет?

Она слегка сжимает мою руку, запрокидывает голову, смотрит в небо.

– Фотографии сгорели в пожаре. Тебе было два с половиной. Это была старая коммунальная квартира. Сосед заснул с сигаретой в постеле.

Мама выдерживает паузу, что-то обдумывая.

– Да, я изменяла твоему папе. С чернокожим. Не хотела бы сейчас это рассказывать. Не лучший момент. Обещаю, ты всё узнаешь, очень скоро. Только не сегодня, пожалуйста.

Стало прохладно, но мы уже подошли к подъезду. Я взяла её за руку.

– Главное, что ты моя мать. Думаю, я всё понимаю. Принимать всё как есть – разве не этому ты меня всегда учила?

* * *

Это похоже на наши деревни. Только вместо заборов и типичных избушек – домики на сваях с высокими крышами – что-то среднее между хижиной и коттеджем.

Между домами, стоящими вразброс – петляющие дорожки. Я иду по такой дорожке, жители поселения машут мне руками, зовут в гости. Они говорят по-английски, я понимаю. Они улыбчивы и, кажется, любят меня, любят всех и всё – такая энергия от них. Их белые зубы выделяются на тёмно-шоколадных лицах. Есть и белые, но их меньше. Прихожу к огромному ангару, он будто беседка, увеличенная раз в десять. В центре стоит человек в очках и что-то воодушевлённо рассказывает толпе. Звучит музыка. Вдруг, резкий звук разрывает размеренную суету, и все начинают разбегаться. Кто куда. Паника. Мне страшно. Сердце бешено колотится, не хватает воздуха. Бегу со всеми, оборачиваюсь и вижу, что тот человек в очках превращается в огромного осьминога, двадцатинога, стонога. И из каждой щупальцы – толстенные шприцы, которые настигают бегущих. Они падают замертво, один за одним, пока не устилают землю ровным ковром. Кричу. Кричу, открыв глаза. Опять сон. Похожий на тот, первый. В комнату врывается мама.

– Что случилось?!

– Сон, мам, мне страшно.

– Ну, тихо. Ты слишком много смотришь эти фильмы – одни убийства и разврат – вот и снится потом невесть что.

– Нет, это другое. Всё так реально. И такого я точно никогда не видела в кино.

Я, мокрая от пота, иду умываться. Наверное, это всё переживания. Завтра уезжаю на учёбу в Санкт – Петербург. Может стоило поступить в Москве? Быть ближе к дому? Ну нет, я решила. Романтика Питера манила ещё с того времени, когда мечтала побывать в Мариинском театре. Теперь смогу. Но уже никогда на сцене.

10. Учёба. Мамины прошлые и настоящие

Я с лёгкостью поступила в самый престижный университет Санкт – Петербурга, на медицинский факультет. «Лёгкость» на этом закончилась. Радость и эйфория длились недолго. Всё, что я изучила самостоятельно, было лишь песчинкой на пляже. А тут цунами захлестнуло пляж, и, оказалось, что нужно было изучать океан.

Перед каждым экзаменом и зачётом представляла, что могла сейчас быть популярной и знаменитой. Зал рукоплещет, толпы поклонников дарят цветы, на светских приёмах говорят о новой звезде – успех и слава. Иногда ругала себя за неправильный выбор, а иногда за такие мысли. Чаще – второе.

Отличницей не была. На третьем курсе и вовсе отставала по трём предметам. Соблазнов и развлечений было много – всего не рассказать.

Как-то меня даже затянули в политическую организацию «Народное единство». Советское прошлое не давало покоя молодым умам, считающим, что социализм и коммунизм всё-таки возможен, просто не те люди стоят у руля. Я, открытая новому и доброму, увидела в этих идеях зерно истины. Меня волновало всё, что могло хоть в какой-то мере сделать людей счастливыми. На собраниях велись дебаты, рассказывались истории, так или иначе связанные с социализмом, часто поднимались и религиозные темы – как основы морали.

Но, как ни странно, с религией у меня не складывалось – я никак не соглашалась, что слепая вера во всевышнего и следование религиозным обрядам, могут дать то счастье, о котором говорят.

Мои соседки по комнате – хипушка Оля, у которой любимое слово: «пофиг» и верующая Катя, у которой любимое слово: «боюсь».

Они вечно обсуждали какие-то серьёзные темы. Порой, доходило до криков и слёз. Чтобы разрядить обстановку, я часто появлялась между ними среди дебатов и бросала какую-нибудь фразу, переключая внимание на себя.

– …Если бы он не прикрывался религиозными идеями, его бы давно убрали, ещё в США.

– Оль, но согласись, что в основе своей, его идея, идея такого строя, гуманна и могла принести плоды при грамотном использовании. А вера давала основу.

– Ага, жаль не принесла. А всё из-за исуссиковых сказочек и мифических чудес. Везде всё одинаково заканчивается. Пофиг.

– Религия не должна связываться с политикой, – встреваю я, вспоминая слова библиотекарши. – А вообще, мне кажется, что если бог есть, то он – самый лживый политик.

– Оригинально. Слышала, Катя? Шах и мат!

– Ты хоть во что-нибудь веришь, Мари? – обречённо спрашивает Катя.

– Ни в приметы, ни в магию, ни в экстрасенсорику, ни в гороскоп, ни в бога… Продолжать? Или ты наконец поняла?

– Это уже нигилизм. Нельзя вот так просто отрицать всё, что тебе непонятно. Я боюсь за тебя.

– Мне как раз всё понятно и ясно как день. А если ты ждёшь у телевизора алкаша заряжающего воду, у церкви – попа, обливающего тебя святой водицей и носишь булавку от сглаза, то это исключительно твой выбор, я же тебя за него не люблю меньше. Хотя стоило бы, наверное.

Сора с Катей, как мираж в пустыне – мы до неё никогда не доходили.

Катя смотрит на Олю, Оля на меня.

Я корчу рожу и показываю язык. И тут мы все смеёмся.

– Ладно, давай лучше к экзамену готовиться, верующая ты моя.

Экзамен для меня – это двойное испытание: если пыталась спать в ночь перед ним, то ко мне приходили эти сны. Сны какого-то другого времени, мира, сны про людей, объединённых одной целью… Непременно умирающих страшной смертью.

***

Шли недели, месяцы. Третий курс, четвёртый. Иногда на выходные ехала домой. Казалось, тут ничего не меняется, только у мамы чуть больше морщин, а крашенные волосы намекают на седину, потому что раньше она даже не думала их красить.

Однако, иногда я видела цветы на столе, видела маму в хорошем настроении, слышала воркующие разговоры по телефону.

– У тебя появился ухажёр?

– А что? Быть одной в четырёх стенах, представь! Это ж повеситься можно. Ты приезжаешь раз в месяц. Я вроде ещё не старушка.

– Баба-ягодка опять. Ну, молодец. Познакомишь?

– Ну уж нет, отобьёшь ещё.

– Старики меня не привлекают.

– Ах, ты! Кстати, он и не старик.

Я ожидала всякое, но когда вечером в квартиру зашёл щупленький парнишка, с виду старше меня на пару лет, я охренела – мягче не скажешь. Нагловатый, напыщенный тип оказался то ли художником, то ли дизайнером, то ли всё вместе. Только на жизнь он зарабатывал не этим, а банальной работой продавцом бытовой техники. Так они и познакомились – мама покупала пылесос.

– Это временно, – твердила мама. У него настоящий талант, а талант всегда пробьётся. Если не закапывать его.

– Кстати, а вы знаете откуда пошло выражение «зарыть талант?» – деловито обращается ко мне Лёша – так зовут этого хлыща.

– Нет, и не хочется знать.

– С древнегреческого, «талант» переводится как мера. Мера большого количества серебра. Деньги, проще говоря. Эта притча из Евангелия. Один хозяин, уезжая надолго, раздал своим рабам: одному – пять талантов, второму – три, третьему – один. Велел распорядиться ими, как считают нужным, но отдать столько же, сколько получили. Ну, и вот, первый и второй вложили в дело свои таланты. Бизнес. А третий побоялся. Зарыл в землю, от греха подальше. Первый и второй заработали, расплатившись с хозяином, остались при деньгах, а третий – ни с чем… Такие дела.

– Мораль?

– Мораль очевидна: зароешь талант – останешься рабом обыденности.

– Ну ты уж явно не зарыл! – раздражённо отвечаю я. Талант продавать пылесосы – тоже ведь талант, да?

– Мари! – пытается остановить меня мама.

– Ничего, ничего, Лора, время расставит всё на свои места.

– Да, на места, именно.

Домой стала ездить ещё реже.

Учёба шла бесконечной чередой мелких событий, войн и побед, трудностей, которые страшны в момент, а после кажутся смешными и придуманными. Медицина не разочаровывала. Наоборот, зарываясь в учебники патофизиологии и биохимии, я находила уютный уголок, где мне всё понятно.

Наверное, так же великие математики смотрят на свои формулы, погружаясь в недоступный многим мир. Человек стал для меня механизмом, который знала наизусть. Чему он подвержен, как болеет и что поможет вернуть гомеостаз.

Танцы тоже не забывала, поддерживала форму утренними упражнениями, а по вечерам иногда бегала в блаженном одиночестве, наблюдая дрейфующие мысли.

И вот, однажды, тёплым осенним вечером, заканчивая бег, я остановилась напротив зеркального стекла супермаркета. Смотрю на отражение и обмякаю: за моей спиной – толпа темнокожих людей. Они двигаются на меня. Перестаю различать отражение. Сознание притупляется, голова кружится. Внутри неё будто чей-то шёпот: «Я такая же, как они»… Оборачиваюсь – компания вполне себе бледных парней и девчонок проходит мимо меня в магазин. Добегалась?

Или может пора кое-что уточнить? Странно, я давно не вспоминала тот разговор с мамой. Мой биологический отец был негром. Ну ладно. Абсолютно ничего не меняет… Но сны… и теперь видение это… Может знак? Нет, просто усталость. Иллюзия.

На следующий день приехала к маме.

Алексея, не поворачивается язык сказать – парня мамы, дома не было. Она рассказала, что у них всё отлично. Лёша будет только в понедельник – теперь он вроде как арт-дизайнер и занят важным проектом.

Звучало это как-то неубедительно, но я до сих пор старалась придерживаться позиции: «мама взрослая – разберётся».

Мама достала из холодильника вино. Странно, раньше алкоголя в доме никогда не было. Потом, выбрасывая мусор, под раковиной я увидела ещё две пустых бутылки. Непонятно. Женский алкоголизм или Лёша балуется? Ладно, «мама взрослая – разберётся».

Выпив по паре бокалов, исчерпав поверхностные темы, мы умолкли, жуя какой-то салат. Мне показалось, что пора.

– Мам, может уже пришло время рассказать мне о биологическом отце. Только всю правду. Я уже у тебя большая.

Мама, кажется, не удивлена. Откладывает вилку, наливает бокал, делает большой глоток.

– Мари, ты же знаешь, что мать у тебя очень прогрессивная дама – хихикнула она. Мне было восемнадцать, ему – двадцать пять. Он приехал в СССР с отцом-дипломатом. Богатенький негр – таких не любили. Просто за то, что наши руководители всячески бравировали тем, что СССР – такое открытое государство, в котором счастье может обрести любой трудящийся, будь то негр, азиат или коренной американец.

Чернокожие имели порой больше прав и свобод, они чувствовали себя защищёнными политикой партии, но часто были биты на тёмных улицах. Скинхедов ещё не было, но было много других отморозков. Тёмные времена…

Его избили и оставили умирать под окнами нашего общежития. Увидела, когда возвращалась домой и не побоялась подойти. Он был жутко красив, даже кровь из носа не портила благородный профиль. Помогла. И как-то пошло-поехало, через пару дней мы уже встречались…

Косые взгляды и открытое осуждение для нас не значили ничего…

Через месяц он вернулся в Америку. Через два – познакомилась с твоим отцом, а через семь – родилась ты. Отец с достоинством принял необходимые объяснения твоему цвету кожи.

– Так он знал?

– Да, и заметь, никогда не считал тебя чужой.

– Я знаю.

Мама рассказала всё, будто долго репетировала. Выпалила, останавливаясь сделать глоток вина.

– Мне понравилась эта история. Как его звали? Ты связывалась с ним потом?

– Джером Патиссон младший. Нет, больше мы не связывались. Ему это было не нужно. Мне уже тоже. Ты мне не веришь?

Она заметила мои нахмуренные брови.

– Верю, мам, верю. Просто… ты могла мне раньше рассказать.

– Боялась, что будешь осуждать меня…

– Было бы за что! А может поэтому мне постоянно снятся негры? – в шутку спросила я.

– Зов предков? – как-то очень серьёзно и мрачно отреагировала мама.

– Надеюсь это совпадение и мои предки такого не видели.

– Чего именно?

– Страшную смерть сотен темнокожих людей, чьи тела так неестественно проседают под моими ногами. Мам, мне снится одно и тоже место. Уже раз сто. Эти сны начались после смерти папы.

– Это всё стресс. В наше время стресс – первая причина всех неприятностей.

– А неприятности – причина стресса.

Я обняла её, прижавшись к влажной щеке. Мы посмеялись.

– Ты простишь меня, Мари?

– Думаю эта информация ничего не меняет.

– Не пытайся только найти его, прошу тебя.

– Даже мысли не было.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

11. Всеволожск. Работа. Увлечения

Хоть официально на работу выходить с августа, оставаться два месяца дома с мамой и её малолеткой было выше моих сил.

Мама изменилась. Если б я верила в привороты и прочую лабуду – подумала, что её приворожили. Она стала зависимой от этого парня, вилась вокруг него и смотрела щенячьими глазками. Противно. А Алёша тянул с неё деньги на свои смелые проекты и выставки, которые не окупались. Пил сам и пил с мамой. Скрипела кровать, а я в своей комнате пыталась уснуть. Просыпалась от кошмаров, которые так и продолжали сниться пару раз в неделю. Но лучше видеть ужасы, чем слышать мамины стоны под каким-то хлыщом.

Остаться в Питере по распределению я и не рассчитывала. Тёплые местечки достаются не достойным, а, как заведено, тем, кто что-то предлагает взамен. Но всё же, мне выпал не самый худший вариант.

Всего в тридцати километрах от Питера, словно контрастом со своим знаменитым соседом, разбросал, среди сплошной зелени, свои домики город Всеволожск. Я, честно, не слышала даже о нём. Говорят, первое впечатление самое верное. Можно ли это отнести к впечатлению о городе? А оно было двойственным. Привыкшая к суете и многолюдности больших городов, я растерялась, попав на улочки Всеволожска. Другой, неизвестный мир. Большущая деревня среди природных красот.

Прямо с вокзала моим гидом стала бодренькая старушка – тётя Зоя, с которой я договорилась о квартире. Она встретила и любезно предложила прогуляться до её дома. В прошлом экскурсовод, она, возможно, желала тряхнуть стариной. Однако, как оказалось, ей приходилось в основном выливать на меня исторические факты, потому что смотреть здесь особо нечего.

Мои пожитки умещались в небольшую дорожную сумку и пакет – никогда не имела привычки тягать за собой мелочи вроде шампуней, кремов, духов. Обходилась парой обуви по сезону, несколькими майками и джинсами. Всё остальное было решено приобрести на месте.

Незабываемые тридцать минут мы шли по однообразным узким улочкам, среди редких домиков в высоких кустах.

– Хорошо, что дождя не было накануне, так бы грязищи повыплыло, – говорит тётя Зоя. – Стало быть, ты лечить нас приехала, милочка? В больницу али в поликлинику?

– На скорую, тёть Зоя.

– О, братец моей подруги там работал. Давно это было. Спился. Ни каждому, знаешь, такая работка по силам. А ты-то смотри какая мелкая, куда тебя занесло?

– Будем брать не силой, а умом, тёть Зоя.

– Делать-то у нас тут особо нечего, молодёжь в Ленинград, то есть в Петербург бежит. Кстати, я на Ленинградской улице и живу. Город-то переименовали, а улицу Санкт-Петербургской и не пере… переназовёшь. Вот и память и красота остались. У нас тут всё ласкает слух, но редко ласкает глаз. Акромя природы разве что. Чего стоит шоссе этое – Дорога Жизни. Вслушайся только. А теперь посмотри – я как раз обходила ямы на дороге – разве ж это жизнь? И что за дорога у нас, что привела в такую жизнь?…

– А высотки-то тут вообще есть?

– А как же. У нас тут пока так: тысяч сорок населения, но посмотришь, через десять лет будет в два раза больше. Лес рубят, высотки ставят, новые районы обещают. Двадцать первый век! И никакого конца света.

Городской пейзаж хоть казался однообразным и сельским, однако дышалось здесь хорошо.

– Городом Всеволожск стал только в 1963 году. Кстати, сейчас это самый молодой город в области. А началось всё с поселения в 1500 году на реке Малая Охта, ныне Лубья. Со строительством Ириновской железной дороги в 1892 году и открытием в 1895 станции, носящей фамилию владельца земли – Павла Александровича Всеволожского…

Я перестала её слушать. Женщина приятная, но, как и многие старики, не особо беспокоящаяся о интересах собеседника. А история – то, к чему интереса у меня не было никакого и никогда. История – это перегной, это прошлое. Да, он питает почву и даёт основу настоящему, но не более.

«Настоящее, сегодняшний день – вот что должно занимать человека, а не копание в датах и именах» – так говорил когда-то Саша. И ещё: «История – это история войн, а войны, я считаю, самое глупое занятие на планете». Я, конечно, была с ним согласна.

Добрались до дома Зои Петровны. Квартира на седьмом этаже.

– Вот, Мариночка. Располагайся.

Она провела меня по квартире. Одна комната, ванная, туалет, небольшая кухня, балкон. Вид на Дорогу Жизни. Чисто и уютно. Вполне.

– Приходить я буду раз в месяц, живи как тебе нужно, ни в чём не стесняйся. У меня только одна просьба: собак не заводи.

– Аллергия?

– Можно сказать и так. Есть у меня, как это называется…, ну страх когда?

– Фобия? Вы боитесь собак?

– Просто не люблю.

– Поняла. Я тоже кошек больше люблю.

– Кошку можно. У кошек есть чему поучиться. Не зря ещё в Древнем Египте кошки считались священными. Ну да ладно, задержалась я. Если что, номер мой у тебя есть.

***

В 2001 году я, выпускница медицинского факультета, пришла работать на скорую помощь города Всеволожска.

В разогретом до тридцати градусов воздухе витал запах новой жизни, а я больше не витала в облаках. Моя голова наполнена знаниями, но казалось, что ничего-то на самом деле уже и не помню.

Утром сделала причёску, надеясь, что не будет дождя, подобрала к длинной юбке белую блузку, погладила белый халат, аккуратно уложив в пакет, захватила небольшой обед и вышла на полчаса раньше, чем планировала. Мне начинал нравиться этот город. Тихо двигалась жизнь, как поток машин, которые не знали, что такое пробки. Рядом с домом – магазин и остановка. Я радовалась таким простым вещам, возможно поэтому считала себя везучей. Стоит чего захотеть – обязательно выйдет. Пусть порой в искажённой форме, не в тех цветах и ракурсах, но выйдет.

А на другой стороне Дороги Жизни расположилось здание Всеволожской ЦРБ – моего первого в жизни рабочего места.

Идти туда было страшно, но не более, чем перед выходом на сцену театра с сотнями зрителей. Пять минут пешком до работы – роскошь, которую в Москве и Питере не имеют девяносто восемь процентов жителей.

***

Открыв дверь на станцию, будто стала муравьём и заползла в свой муравейник, но, конечно, пока не была своей. Броуновское движение. Тёмно-бордовые и синие формы, шумные разговоры. Хмурые лица, видимо тех, кто с ночи, улыбающиеся лица заступивших на смену. Наверное, со стороны казалось, что девушка заблудилась. На самом деле, ей, может, нужна парикмахерская или салон красоты, или она проверяющая из санстанции.

Мужчина, похожий на молодого Клуни, красивый, с пышной вьющейся шевелюрой, подошёл ко мне.

– Вам что-то подсказать?

– Да, мне нужна Галина Сергеевна.

– Это Вам на второй этаж. Ага, подниметесь, повернёте налево, дверь в углу. Ага, там написано приёмная. Как поняли?

– Ага, спасибо, – с улыбкой отвечаю я.

Смешной.

Постучала и вошла в приёмную заведующей станции.

– Здравствуйте, я Марина Цветкова – ваш новый врач.

– Садись.

Напротив меня, за столом, в белом кожаном кресле сидела полная женщина, с короткими, цвета свёклы волосами. Глубокая, как ущелье, складка разделяла её брови. Она смотрела, прищурив глаза, говорила:

– Девочка, я не знаю что ты забыла здесь, поэтому давай, работай, а если вдруг передумаешь, мы тебя в поликлинику переведём, будешь там со своими этими глазками сидеть в чистом кабинетике.

Я поёжилась, такого приёма не ожидала.

– Ольга, вызови мне Слепцова и Тюрина, – видимо секретарше велела Галина Сергеевна.

Через долгую минуту в дверь постучали. Первым вошёл сурового вида мужчина в очках, за ним – уже знакомый мне, Клуни.

– Здравствуйте.

– Здоровей видали, Андрюша. Вы там что на вызове у этой Дольской устроили? А? Совсем страх потеряли?

– А что мы?

– Что-что? Какого чёрта лысого она мне звонит и жалуется, что не осмотрели её, сказали обратиться к психиатру, да стол испачкали сумкой грязной?!