Концепции современного востоковедения

Ученые предпринимали экспедиции или даже подолгу жили в контакте с носителями этих языков. Ярким примером является Н. Н. Миклухо-Маклай (1846–1888), который наряду со своими основными занятиями по физической антропологии и этнографии записал слова и выражения местного папуасского языка (или, возможно, языка-посредника) на северовосточном побережье Новой Гвинеи. В. Ф. Гиргас (1835–1887) в начале 1860-х гг. изучал на месте арабские диалекты Сирии, Палестины, Египта, записав их грамматические особенности и собрав шесть тысяч слов, отсутствующих в словарях49; в начале ХХ в. индолог Ф. И. Щербатской (1866– 1942), прожив в Индии, свободно заговорил на ранее изученном им санскрите, принимал участие в философских спорах местных пандитов; монголовед Ц. Ж. Жамцарано (1880–1942) «в течение многих экспедиций собрал и записал огромное количество текстов сказок, былин, песен и других видов фольклора более чем на 10 языках общим количеством около 150 печ. л.»50.

Интерес к живой речи возрос во второй половине XIX в. В Казанском университете появилась первая лаборатория экспериментальной фонетики русского, татарского и других языков. После 1917 г. в Советском Союзе широко проводилась работа по созданию письменности малых народов, разрабатывались различные варианты алфавитов на основе латиницы, а позже – кириллицы. С 1920-х гг. проходили этнолингвистические экспедиции на Кавказ под руководством Н. Ф. Яковлева. В Узбекистане трудился Е. Д. Поливанов, выучив узбекский язык и исследуя проблемы его новой письменности в связи с диалектным членением. Эвенский и другие тунгусоманьчжурские языки на месте изучала В. И. Цинциус (1903–1981).

Во второй половине ХХ в. работали комплексная экспедиция арабистов в Йемене, советско-вьетнамская экспедиция по языкам горных народов Вьетнама с участием лингвистов Института востоковедения АН СССР под руководством В. М. Солнцева (1928–2000), ряд организованных Отделением структурной и прикладной лингвистики МГУ под руководством А. Е. Кибрика экспедиций по языкам Дагестана и других районов, проводилась полевая работа петербургских лингвистов у алеутов на Командорских островах (Е. В. Головко), в Западной Африке (В. Ф. Выдрин и др., включая студентов и аспирантов Восточного факультета); А. Л. Грюнберг-Цветинович (1930–1995) изучал иранские языки и диалекты Азербайджана, Туркмении, Афганистана; И. М. Стеблин-Каменский изучал иранские языки на Памире; М. А. Членовым и С. Ф. Членовой были собраны материалы по языкам Молуккских островов в Индонезии.

В фонетических лабораториях российских университетов Петербургского/Ленинградского (с 1899 г.), Московского, Казанского, других научных учреждений проводились экспериментальные исследования звукового строя языков Азии и Африки, бесписьменных и письменных языков народов СССР. Широкий размах в институтах АН СССР и ее филиалах, академических институтах и университетах союзных республик получило описание грамматического строя и составление словарей многочисленных языков Сибири, Кавказа, зарубежного Востока.

Совершенствовались методы перевода. Например, В. М. Алексеев (1881– 1951) предложил новый метод художественного перевода с китайского, сочетающий научную точность с ритмикой, приближенной к оригинальной51. Наряду с переводами восточных памятников прошлых веков, с начала ХХ в. предпринималось изучение и современных литератур: новоарабской (И. Ю. Крачковский, 1883–1951, и др.), китайской (с 1920-х гг., в особенности после образования в 1949 г. КНР), с середины ХХ в. новых литератур Японии, Индии, стран Юго-Восточной Азии, Кореи, Африки.

Труды российских ориенталистов по освоению источников и прикладному востоковедению, особенно написанные на западных языках, пользовались успехом за рубежом. Так, Я. И. Шмидт (1779–1847) впервые ввел ставший позже общепринятым принцип расположения слов в словарях тибетского языка; А. А. Шифнер (1817–1879) впервые дал описание тибетских гласных и согласных; санскритско-немецкие словари О. Н. Бётлингка (1815–1904), так называемые «петербургские», «служили основой всей европейской индологической науки в течение целого столетия»52. В ХХ в. достижением мирового значения стала «Тангутская филология» Н. А. Невского (1892–1937), который открыл и разработал способ чтения ранее неизвестной иероглифической письменности.

Источниковедческая работа по языкам, рукописям, эпиграфике (надписям на твердых материалах), нумизматике (монеты, медали и т. п.), фольклору и литературе Востока и Африки далеко не закончена и продолжается до наших дней. Актуальны вопросы перевода, преподавания и других прикладных аспектов восточной филологии.

ЛИНГВИСТИКАСРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ

Истории языкознания в России и СССР, в частности восточного, посвящено немало работ, включая хрестоматии и другие учебные пособия. Много сведений собрано в «Лингвистическом энциклопедическом словаре» (далее сокращенно ЛЭС; М., 1990, последующие издания под заглавием «Языкознание»; см. статьи «Языкознание в России», «Советское языкознание» и др.; новые данные можно найти в Интернете).

Теоретическое языкознание в XIX в. развивалось преимущественно в плане установления родства языков, иначе – общего происхождения определенных языков от некоторого языка-предка более раннего периода. Этот язык-предок или его ближайший вариант мог быть сохранен на письме, как латинский – предок французского и других романских. Многовековые наблюдения над сходной лексикой и грамматическими формами родственных языков Европы, Ближнего Востока (арабского и древнееврейского), Индии, островов Юго-Восточной Азии и Океании подготовили почву с начала XIX в. для последующей разработки компаративистики – сравнительно-исторического языкознания. Появились понятия языковой семьи (в первую очередь индоевропейской, включающей, наряду со славянскими, германскими и другими языками, армянский, индоарийские, иранские), праязыка – предка родственных языков, родословного древа семьи, далее – межъязыкового фонетического соответствия и фонетического закона, т. е. закономерного исторического изменения звукового состава слов в определенных условиях (позиция звука, влияние соседних звуков, характер слога, ударение).

В России сравнительно-историческое языкознание, начавшись сравнением славянских языков у А. Х. Востокова (1781–1864), получило развитие в последней четверти века в трудах Ф. Ф. Фортунатова (1848–1914), создателя Московской школы языковедов конца XIX – начала XX в., автора оригинальных идей и открытий, обогативших отечественную и европейскую компаративистику. Эту школу отличало внимание к формальным аспектам фонетики и грамматики, четкость методики. В частности, было введено понятие нулевого окончания – материального отсутствия звука, наделенного грамматическим значением. Фортунатову, специально изучавшему, в частности, санскрит в историческом плане, был свойствен широкий кругозор за пределами индоевропейской семьи. Он указывал, например, на родственные связи меланезийских языков с другими языками Океании и малайским.

В дальнейшем сравнительно-исторические исследования в России охватили наряду с индоевропейской и другие языковые семьи. Но в советский период с конца 1920-х гг. по 1950 г. это направление было заторможено ввиду монопольного положения в науке последователей Н. Я. Марра, кавказоведа (главным образом, археолога, но также автора работ по армянскому и другим языкам, 1864/65–1934), который, не владея сравнительно-исторической методикой, объявил ее буржуазной и расистской и выдвинул собственную концепцию, которую его последователи объявили соответствующей историческому материализму53. Российская компаративистика смогла развернуться лишь после того, как сам И. В. Сталин, полновластный руководитель СССР и главный советский марксист, вмешавшись в проблемы языкознания, предложил вернуться к научной традиции, а марровское учение развенчал как противоречащее не только марксизму, но также очевидным фактам и здравому смыслу.

С середины ХХ в. по настоящее время российскими востоковедами-лингвистами был создан ряд оригинальных компаративных трудов: сравнительные грамматики и фонетики, этимологические словари, обобщающие монографии по языкам тюркским, монгольским, тунгусо-маньчжурским, афразийским (более раннее название – семито-хамитские), сино-тибетским, австронезийским (более раннее название – малайско-полинезийские), тайским. В этих работах предлагаются новые или уточненные генеалогические классификации языковых семей и их подразделений (ветвей, групп), реконструкции фонемных систем, архетипы корней, основ, аффиксов, производных слов, разъясняются исторические изменения внешней формы и семантики языковых единиц. Для языков индоиранской группы, армянского и ряда других языков Востока важна фундаментальная монография по индоевропейской семье54.

Совершенствуется метод лексикостатистики – глоттохронологии М. Сводеша. По опыту изучения базовой лексики разных семей С. Е. Яхонтов составил список 35 значений самых исторически устойчивых слов55.

Тюркские, монгольские, тунгусо-маньчжурские языки, а также японский и корейский (последние два признавались прежде генетически изолированными) частью лингвистов объединяются в алтайскую семью. Наиболее веские доказательства в пользу такого объединения приведены в монографии С. А. Старостина (1953–2005)56. Но некоторые условия сравнительно-генетической методики при этом не выполняются, поэтому существование алтайской семьи остается под вопросом. Более вероятно объединение австронезийских и тайских языков в австро-тайскую семью57. Защищавшееся одно время понятие иберийско-кавказской семьи в настоящее время оставлено, вместо нее различаются три семьи: картвельская, абхазско-адыгская (западнокавказская) и нахско-дагестанская (восточнокавказская).

В 1960-х гг. В. М. Иллич-Свитыч (1934–1966) развил гипотезу Х. Педерсена о существовании ностратической макросемьи, объединяющей несколько известных семей Старого Света (индоевропейскую, алтайскую, афразийскую, картвельскую, дравидийскую и др.) и разделившейся несколько тысячелетий тому назад58. В дальнейшем афразийские языки признали особой макросемьей наряду с ностратической. Старостиным и его сотрудниками выдвинута также гипотеза о сино-кавказской суперсемье, включающей языки Кавказа, сино-тибетские, енисейские (кетский и др.) и америндский (индейский) на-дене. При этом глоттохронология показывает время разделения предполагаемых больших генетических общностей, превышающее 10 тысяч лет. Выявлены также свидетельства родства хуррито-урартской языковой семьи с восточнокавказскими.

СТРОЙ ЯЗЫКОВ, ИХ СТРУКТУРНЫЕ СВОЙСТВА, ТИПОЛОГИЯ

До конца XVIII в. сочинения по теории языкового строя сообщали лишь отрывочные сведения о восточных языках. «Всеобщая универсальная грамматика» А. Арно и К. Лансло (1660), основанная на философии Р. Декарта, сочинения Г. Лейбница о структуре универсального языка как комбинаторике простых и сложных символов (начало XVIII в.) «не содержат собственно лингвистического исследования существующих языков»59.

С начала XIX в. в Европе, главным образом в Германии, разрабатывалась морфологическая классификация языков по структурным признакам слова, с разделением их на типы: языки изолирующие (аморфные), агглютинативные (агглютинирующие), флективные и инкорпорирующие. В отличие от деления на языковые семьи, этой классификации, положившей начало типологическому языкознанию, подлежат и родственные, и неродственные языки. Например, к флективному типу относятся арабский (афразийская семья), санскрит и русский (оба – индоевропейская семья). Сохранив основную терминологию, морфологическая классификация уточнялась и усложнялась вплоть до последнего времени. Современная лингвистическая типология – фактически не что иное, как теория так называемой «внутренней лингвистики», имеющая целью выяснение принципиальных возможностей любой языковой системы.

В России в XVI–XVII вв. лингвистическая теория «не выходит за пределы рассмотрения канонического церковнославянского языка»60. И позже, до ХХ в. общее языкознание отсутствовало среди дисциплин, входивших в подготовку российских востоковедов61. Описывая восточные языки, востоковед-нелингвист обычно прибегал к понятиям русской грамматики. Основные единицы языка, которыми пользовались востоковеды, частично были им уже известны по грамматикам языков европейской античности (слово, предложение, падеж, подлежащее и сказуемое и др.). Однако потребовались и нововведения, и переформулировки. Иногда заимствовалась терминология средневековой филологии носителей данного языка. Так, традиции национальной грузинской грамматики отразились в работах петербургских ученых (Д. И. Чубинов, А. А. Цагарели). Арабский по происхождению термин изафет, означающий синтаксическую группу с именным определением и употребительный, перешел в описания турецкого и персидского языков.

Создавались своеобразные эквиваленты исконных терминов. Например, термином порода именовались, как и сейчас именуются у нас, корневые и производные основы арабского глагола. Притом обычно вместо правил видоизменения звукового состава слов предлагались правила изменения их формы на письме. Исключениями были некоторые описания бесписьменных языков Кавказа, севера Европы, Сибири. Например, строгой методикой выделяются труды кавказоведа П. К. Услара (1816–1875).

Понимание языка как системы знаков появилось в ХХ в. благодаря Ф. де Соссюру (1857–1913), а в России – И. А. Бодуэну де Куртенэ (1845–1929), предшественникам направления структурной лингвистики62. Идеи Фортунатова и Бодуэна развивали их ученики – В. А. Богородицкий (1857–1941), Л. В. Щерба (1880–1944) и другие ученые, не являвшиеся по основной специальности востоковедами, хотя некоторые из них занимались тюркскими и финно-угорскими языками.

В первой половине ХХ в. наибольший вклад в развитие лингвистической теории на материале восточных языков внесли Е. Д. Поливанов (в основном японист, китаист и тюрколог, владевший глубокими познаниями во многих других языках, 1891–1938), А. А. Драгунов (китаист, 1900– 1955), Н. Ф. Яковлев (кавказовед, 1892–1974) и Н. В. Юшманов (арабист, 1896–1946). В эмиграции работал крупнейший лингвист-теоретик Н. С. Трубецкой (1890–1938), начавший свои исследования по славянским и кавказским языкам в кругу идей Фортунатова в Москве. В его главный труд «Основы фонологии» (первое немецкое издание 1939 г., русское – 1960 г.) был включен большой материал восточных языков. Отдельные истолкования материала африканских языков предложил П. С. Кузнецов (1899–1968), один из создателей Московской фонологической школы, знавший санскрит и свободно говоривший на суахили, хотя по основной специальности русист. Синтаксическую типологию разрабатывал для данных языков Сибири, Кавказа и других И. И. Мещанинов (1883–1967, также исследователь памятников урартского языка) – ученик и преемник Н. Я. Марра, позже фактически отдалившийся от его учения63.

Упомянутая выше работа по созданию письменности у малых народов СССР способствовала выяснению отношений между звуками речи и их передачей на письме, а также уточнению системы фонем в языках. Оригинальная работа Н. Ф. Яковлева, основанная на правилах определения фонемного состава языка, посвящена принципам разработки алфавита64. Н. В. Юшмановым была впервые применена латиница в грамматике арабского языка, что в сочетании с очерком арабской фонетики дает более ясное представление о существующих в нем грамматических чередованиях фонем (включая также словообразование).

В теории языка остро стоит вопрос о том, какие единицы, категории и правила являются универсальными, свойственными всем языкам, а какие – обусловлены определенными системными характеристиками данного языка. В ХХ в. Бодуэном и другими теоретиками были введены понятия морфемы – минимальной единицы, наделенной значением, и фонемы – обобщенной единицы с функциями формирования звукового состава морфемы и различения разных морфем (в иной формулировке вместо морфемы говорилось о слове)65. При этом одни лингвисты определяют морфему как часть слова, а другие – независимо от слова, признавая тем самым возможность одноморфемных слов.

В ХХ в. при описании фонетики восточных языков использовались концепции Ленинградской фонологической школы, восходящей к Бодуэну и Щербе, и Московской фонологической школы. Московская школа и Н. С. Трубецкой вводят особую единицу в качестве объединения автоматически чередующихся звуков, тогда как школа Щербы признает автоматическое чередование самостоятельных фонем. Сами же чередования принадлежат морфонологии – дисциплине, в которой рассматривается фонологическая структура морфем и слов и их контекстно обусловленная вариативность. Одним из первых опытов сопоставления неродственных языков в области морфонологии стала работа Н. В. Юшманова о чередованиях согласных в языках хауса, нивхском и картвельских66.

Для фонологии и морфонологии имели большое значение инструментальные методы исследования звукового строя. Они обогатили репертуар фактического материала общей фонетики, позволили уточнить и расширить классификацию звуков языка, намеченную еще в XIX в., разработать новый вариант общефонетической транскрипции. Развивалась историческая фонетика. С конца 1920-х гг. публиковались статьи А. А. Драгунова, в которых автор впервые применил метод реконструкции среднекитайской фонетики по некитайским записям, позже развивавшийся у нас и за рубежом67.

С конца 1950-х гг. благодаря расширению контактов СССР с освободившимися от колониальной зависимости странами Азии и Африки значительно облегчился доступ востоковедов-лингвистов к живым языкам этих стран (см. выше об экспедициях, полевой работе). Одновременно росли контакты советского языкознания, включая востоковедное, с зарубежным, широко обсуждались учения структурализма, генеративно-трансформационной грамматики, типологии. Востоковеды активно участвовали в конференциях и дискуссиях, в коллективных сборниках и монографиях по теоретическим проблемам, что позволило расширить и углубить тематику исследований. Со своей стороны, теоретики-неспециалисты смогли воспользоваться множеством новых данных. Факты восточных языков все шире привлекаются в руководствах и учебных пособиях по общему языкознанию и типологии68.

Понятие морфемы сохраняется поныне как универсальное, а универсальность фонемы поставлена под сомнение в связи с исследованиями языков Китая и Юго-Восточной Азии. Определению понятия фонемы в этих языках удовлетворяет единица не меньшая, чем целый слог. Этот факт подчеркивали в 1920–1940-х гг. главным образом Е. Д. Поливанов и А. А. Драгунов. В свою очередь, слог делится на инициаль – в типичном случае начальный согласный и на финаль – гласный и конечный согласный (в части слогов также предшествующий им полугласный), что соответствует «рифме» в китайской филологической традиции. Между инициалью и финалью может, как и между фонемами, проходить морфологическая граница. Таким образом, слог и его компоненты разделяют между собой свойства фонемы, но само понятие фонемы как особой единицы в этих языках с функциональной точки зрения оказывается излишним.

В дальнейшем эта концепция развивалась на вьетнамском, бирманском, китайском языковом материале. Было введено понятие фонологического нуля, т. е. отсутствия фонологической единицы в стандартной структуре слога (по аналогии с морфологическим нулем окончания во флективных языках)69. Предложена типологическая классификация, различающая фонемные и слоговые языки, а также языки со смешанными свойствами70.

Важный раздел фонологии – просодика, включающая изучение ударения (акцентология), тона и интонации. Тон – высотная характеристика слога, дополняющая его сегментный состав в функции различения значений (в отличие от ударения, характеризующего слово). Исследование просодики тональных языков (китайского, бирманского, вьетнамского, языков Западной Африки) особенно продвинулось с начала 1960-х гг. Было подчеркнуто различие между регистровыми и контурными тонами. Первые (без изменения высоты на протяжении слога) характерны для Западной Африки, вторые – для языков Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии71. Изучалось соотношение тональной системы с ударением и интонацией, функциональное значение атональных слогов72. О музыкальном ударении в японском языке еще в 1915 г. писал Е. Д. Поливанов, применив к этому языку понятие моры, известное из античной филологии. Мора может быть равна слогу (краткому) или части слога (долгого). Идея получила дальнейшее развитие в японоведении73.

На общность функций ударения и тюркского сингармонизма впервые указал Бодуэн. Сингармонизм заключается, по общему правилу, в уподоблении суффиксов корню по определенным фонетическим признакам (ряд, лабиальность, подъем гласных, иногда также по признакам согласных) и тем самым в объединении морфем в границах слова74. Функция и сингармонизма, и словесного ударения состоит в членении высказывания на интонационно-смысловые единицы – фонетические слова или ритмические группы слов.

Особого внимания заслуживает отношение между морфемой и слогом. В китайском и близких по строю языках существуют односложные единицы, не имеющие собственного значения вне известных сочетаний, но участвующие в грамматических правилах наряду с морфемами, наделенными значением. Подобные единицы должны включаться в грамматическое описание, а правила, действительные для единиц того и другого типа, значимых и незначимых, предполагают их объединение в общем понятии. Таким образом, в описание вводится особая единица – слогоморфема (силлабоморфема), минимальная единица грамматической структуры (материально представленная однослогом). Соответственно выделяется особый тип или класс языков – слогоморфемный75.

Уточнялась номенклатура аффиксальных морфем. В описание семитских языков было введено понятие составного прерывного аффикса, состоящего из гласных, – трансфикса (или, иначе, диффикса), вставляемого в корень слова76. Такие вокалические аффиксы различают разные дериваты и словоизменительные формы от одного и того же консонантного корня (обычно состоящего из трех согласных) .

Слово как грамматическая единица в разных языках может иметь различные формальные свойства, о чем писал еще Л. В. Щерба. Описание грамматического строя типа китайского сталкивается с проблемой различения слов и словосочетаний. Двусложные лексические единицы (именовавшиеся биномами у Поливанова) по значению, т. е. как словарные единицы, часто соответствуют словам европейских языков, но их структура обнаруживает различную степень связанности компонентов. Разработке критериев универсального определения слова – центральной единицы грамматики в европейской лингвистике – была посвящена коллективная работа лингвистов Восточного факультета СПбГУ (в 1970-х гг. – Ленинградского государственного университета)77. В этой работе использовалась с определенными поправками и дополнениями квантитативная типология Дж. Гринберга. Для получения универсально значимых количественных индексов морфологической структуры были введены дополнительные критерии определения слова, агглютинации, суффиксации и пр. Одним из выводов стало положение о периферийном статусе слова в системе языков Дальнего Востока. Кроме того, по процентному соотношению знаменательных и служебных морфем в тексте грамматическим языкам (арабский с максимумом служебных морфем) противостоят лексические (древнекитайский с максимумом знаменательных морфем), и есть языки, занимающие промежуточное положение78.

На материале морфологии языков Африки ведется поиск общих значений грамматических показателей или даже субморфемных сегментов в согласии с теорией Р. Якобсона79. Теория вторичной репрезентации (действия, представленного как предмет, и т. п.) разрабатывается на материале тюркской морфологии80.

Проблемам лингвистической теории и типологии посвящен ряд тематических сборников Отдела языков академического Института востоковедения в Москве (одно время назывался Институтом народов Азии АН СССР). Внимание ученых привлекают языковые универсалии – обобщения внутрисистемных корреляций в языке (такие, например, как «средняя протяженность морфем в языке тем больше, чем меньше в нем инвентарь фонологических единиц»). Ряд универсалий предложен отечественными востоковедами81. Сходное направление – поиск доминант, или детерминант, определяющих многие, если не все свойства языковых систем82.

В области синтаксиса разрабатывалась в особенности на материале кавказских языков типология номинативного, эргативного и активного строя. Для эргативных языков предлагаются семантические (ролевые) обозначения: Агентив – для субъекта действия переходного глагола и Фактитив – для объекта действия переходного глагола и формально объединенного с ним субъекта действия и состояния непереходного глагола. Этим эргативные языки отличаются от языков номинативных (иначе – аккузативных), где формально объединены Агенс (субъект действия переходного глагола) и субъект действия непереходного глагола (этот субъект терминологически обозначается по-разному) в отличие от Пациенса – объекта действия83. На материале арабского языка исследовались формально-смысловые отношения между исходными и производными глагольными конструкциями84. Особая типологическая школа представлена исследованиями полипредикативных конструкций (сложных и сходных с ними предложений) в тюркских, палеоазиатских и других языках Сибири85.