Проданный ветер

– Скажи мне, Сулима, раз уж ты все знаешь. Что с нашими полчанами в форте "Око империи "стало? Дым мы над фортом с воды видели.

– А, что с ними могло случиться? – отозвался монах. Помешивая серебреной ложкой парящий напиток. – Аборигены им бы никогда не простили столько убиенных, не силой так хитростью извели бы все одно. Холопами жили, как холопы и померли!

– Так, что с ними случилось? На форт нападение было? – сквозь стиснутые зубы, спросил Орлов.

– Туземцы народ коварный, сам знаешь, да еще на фоне горы трупов своих соплеменников…, одним словом, хитростью они твоих казачков взяли. Под покровом ночи, без боя даже…, так что приняли казачки ваши, смертушку лютую, под исполнение собственное "Боже царя храни". Так налить кофейку – то? А то ведь без горячего, холодно нынче на дворе, фуражку смотрю потерял опять же.

– Мне подумать надобно, – отозвался пленник.

– Ну, что же, думать – это дело хорошее. Только говорю же, что времени у нас нет на это занятие. Скоро уже Лис пожалует, а при его вождях и воинах, мне вас труднее будет забрать. Думай, пока я напиток пью, да присягой своей голову не забивай зря. Вокруг нас весь мир с ума сходит, не за горами потрясения всего крестьянского мира.

– Это еще почему?

– Нашему католическому миру уже нанесен тяжелейший удар во многих государствах, – со вздохом отозвался Сулейма. Садясь с кружкой напротив. – Уже не только в среде итальянского духовенства, но и в папских кругах, затаилась смутная тревога. Из-за еретической заразы, которая висит в воздухе, словно от тлена плоти погибшей! Всюду спорят и толкуют о вреде церковных учений, всякий плебей типа вашего инженера, считает себя теперь чуть ли не теологом знающим все!

– Вы сами во многом виноваты, – поморщившись, отозвался поручик.

– Это еще почему? – пробормотал настороженно монах.

– Простые люди, впрочем, как и духовные деятели, стали, внимательно присматриваться к поведению итальянских прелатов, на случаи отступления вашего духовенства от простой порядочности. Именно из-за этого большая часть вашего низшего духовенства, стало тайно сочувствовать протестантам, допускать их к причастию. Разве нет?

– Эх, офицер, – сокрушенно вздохнув, проговорил, Сулима. Отхлебывая парящий напиток. – На этой почве у нас действительно происходят серьезные столкновения с епископатами, которые не в полной мере действуют согласно указаний Рима.

– А может все проще? Может просто ваша братия выдает, очень много авансов от имени неба? Может просто пришло время, когда святейшему престолу пора рассчитываться за эти авансы?

– Да нет господин, Орлов! Просто слишком быстро взрослеет буржуазия! Слишком быстро она стала обрастать финансовым жирком, в то время как материальные силы Рима подорваны. То там, то тут провозглашаются чудовищные идеи, о свободе мысли, слова, равенства всех людей и это, между прочим, касается вашей России. А ведь это дерзкий вызов авторитету творца, который многие просто не хотят видеть ни у нас, ни у вас.

– Ты, Сулима, сгущаешь краски? Тебе не кажется?

– Нет не, кажется! Эти якобинцы разного разлива, могут запросто уничтожить своей ересью и католицизм, и ваше православие кстати. Наш орден уже подвергается гонениям, через притеснения братьев и закрытия монастырей. Крупная буржуазия в некоторых странах, уже дерзко требует от Рима, ограничить возможности нашего ордена! И все это за труды наши праведные!

– А ведь вы боитесь этих самых плебеев, – улыбнувшись, проговорил Орлов. – Вы чувствуете опасность в таких людях как наш инженер, боитесь их объединения?

Сулима, сделал несколько глотков из кружки. Затем поставив ее на печь и устало проговорил:

– "Призрак свободолюбия" – уже и так вольно гуляет по Европе. В вашей империи уже поднимают руку на помазанника божьего, в американских нижних штатах уже стреляют в президента! Ну и кому я спрашиваю от этого лучше?

– И, что же предлагает ваш орден? Опять террор?

– Именно в нем мы с братьями и видим выход! – брызгая слюной, с безумным взглядом, выпалил Сулима. – Только белый террор, способен навести порядок в религиозно – гражданском противостоянии, только он!

– Неужели ваши святые отцы не понимают, в какую свару, вы можете втянуть народы? – отозвался Орлов, массируя виски. – Этак опять и до сожжения книг дойдете.

– Это непременно надо делать! Все книги таких щелкоперов как Вальтер или Руссо изъять надо из всех библиотек, публичных, частных и сжечь.

– Канта тоже придать анафеме надобно?

– Конечно! – воскликнул монах вскакивая. – Это еретик, который способствует расколу духовенства! Этот безумец разрушает все догмы, и его идеи уже осуждены Римом.

Орлов незаметно помассировал грудь в районе сердца и, помолчав, проговорил:

– Как не крути, а получается, что все вокруг враги? Может проще отказаться от идеи папской непогрешимости? Не причислять к лику святых ваших инквизиторов, как это было сделано в этом году Пием.

– Еще скажи, что нам нужно озадачиться, таинством причастия нашего клира в храмах! – рявкнул взбешенно монах. Сжав при этом кулаки.

– А почему нет? Миряне же видят, что их причащают только хлебом, а кого – то еще и вином, – отозвался поручик. С трудом подходя к входной двери.

– Причастие "кровью и телом Христовым "духовенство делает сознательно, из-за его особого положения! – взорвался Сулима. Истерично закричав в след хромающему пленнику, тряся кулаком с зажатыми четками. – Если бы я не знал господина Орлова лично… То решил бы, что речи такие, ведет человек, разделяющий взгляды вашего инженера.

– Причем здесь это? – отозвался пленник. Держась за ручку входной двери. – Просто если уровнять сынов божьих, то появится равенство гражданское, без всяческих революций и крови. Разве нет?

– А дальше – то что? – выкрикнул монах с остервенением. – Уровнять дворянство с крестьянами, а патрициев и высоко породных граждан с плебеями? Останется только отменить налоги с оброками и привилегиями! В этом истина?

Орлов опираясь на доску, посмотрел на Сулиму и твердо проговорил:

– Но ведь все это вытекает из раннего христианства.

– Рим никогда не пойдет на это! Во всем мире это воспримут как слабость, а врагов у нас хватает по всему миру. Врагов, которые клевещут на нас при помощи "продажных перьев "и не только их! И это на нас, отважных и бескорыстных миссионеров, несущих слово Господа по всему миру.

– Побойся Бога, Сулима, здесь – то вы, из-за золота объявились!

– Сюда Господь направил нас не только из-за золота! – выкрикнул, Сулима, брызгая слюной. – Нас все больше притесняют, запрещая нести слово божье, произносить проповеди и быть духовниками, особенно в пределах всего лиссабонского архиепископства. Многих наших братьев бросили в тюрьмы, а имущество монастырей конфисковано. И все это из-за того, что мы истинное, самое острое копье Рима, идеалы которого мы несем в самые отдаленные уголки мира! Но ничего, мы переживем период гонений, и мы еще заявим о себе в недрах самой курии. А если придется, то мы как Юлий опояшем себя мечом и шпагой и бросим в Тигр ключи от неба! И пусть тогда нас защитит меч, если ключи святого Петра окажутся бессильными перед притеснениями. Поверь, офицер, мы все готовы к этому как один!

– Браво, Сулима, – проговорил Орлов. Глядя как монах, терзает четки. – Нет правда, мне понравилось с какой яростью и искренностью отстаиваются интересы ордена и Рима. Теперь я понимаю, почему вас называют "псами господа".

– А я горжусь, что нас так называют! – выкрикнул тот. – Да мы воины христовы и именно поэтому мы бы никогда не смирились с присутствием здесь ваших православных поселений. Хотя Господь и так услышал наши молитвы! Да, да, услышал наши молитвы и эти земли уже не ваши. Думаю, что это знамение!

– Думаете, что американцы потерпят вас тут? Думаете, через скупку золотоносных участков будите контролировать эти земли?

– Ничего…, мы приноровимся к новым условиям! Точно также как мы пережили изгнание из Сардинского королевства, когда у клира отнимали привилегии и закрывали монастыри. Ничто не помешает нам закрепиться здесь на золотоносных участках, а добыча металла через подставных лиц укрепит силы нашего ордена, а значит и силы Рима.

Орлов покачал головой, глядя на безумное выражение лица собеседника, и тихо проговорил:

– Пойду я, Сулима, мне еще с инженером потолковать надобно. А ты как я посмотрю, уже напиток допиваешь.

– Иди, Генерал! Скажи ему все как есть, только помни, что времени у вас столько – сколько я буду пить кофе.

Доковыляв до своего барака, где находились его товарищи, он шагнул за порог и сев с трудом рядом с инженером проговорил:

– Сулима объявился…, хочет, чтобы ты ему места нашей разведки показал, да на карте места те, координатной цифирью привязал. Обещает тогда он из полона освободить тебя, да еще безбедную жизнь уготовить…, думать быстро надобно, пока он кофе хлебает.

– Жив значит ублюдок, – пробормотал Неплюев, с отрешенным видом. – А, я думал конокрад брешет.

– Погоди, здесь без меня Василь побывал что ли? – растерянно проговорил поручик. – Он, что же в услужение к Сулиме подался?

– Подался, Константин Петрович, но не это главное, – глядя в одну точку, выдавил инженер.

– Что же тогда главное? – спросил Орлов. Только тут заметив, что все с каким – то обреченным видом, смотрят на него. – Ну не томи уже, сказывай!

– Он главное сказал, что продало нас твое самодержавие хваленое, Константин Петрович. Мы здесь все это время усердствовали, за земли империи радели, а она нас взяла и продала. Как сапоги стоптанные, за не надобностью! Никто не придет к нам на помощь из Ново – Архангельска…, потому как нет там уже ни солдат наших, ни поселенцев, ни казаков.

– А почему мы должны ему верить? – проговорил поручик. – А ты, что думаешь, казак? Врет беглый каторжанин, или правду сказывает?

– Похоже на правду, ваше благородие, – с мрачным видом, отозвался тот. – С болью в душе сказывал, что теперечи земля энта, нам уже не принадлежит – американцы, мол, теперь ее хозяева. Да, и какой резон этому конокраду говорить неправду? Что слышал – то и поведал!

– Мы в этих местах диких, два года гнили, а ради чего спрашивается? – взорвался от негодования инженер. – Разве это справедливо? Нас ведь могли предупредить заранее, чтобы мы жилы не рвали!

– Погоди ты, Иван Иванович, не горячись! У меня все равно к беглому конокраду веры нет, да и не за него тебе я толкую. Озаботься ответом, за которым Сулима, придет с минуты на минуту.

Инженер, сидевший с каким – то отрешенным видом, потрясенный всем происходящим вокруг, продолжал рассуждать, словно и не было никакого вопроса.

– Нет, Константин Петрович, туточки и без каторжанина все как раз понятно. Все форты на нашем пути оказались либо брошенными в спешке, либо там находилось не значительным числом казаки…, про которых попросту забыли наверняка. Туземцы обнаглели до такой степени, что чувствуя поддержку англичан, творят, что хотят! Американцы встают караулом на нижнем Юконе опять же, не-е-ет, неспроста все это…

– Послушай меня, наконец, Иван Иванович! – выпалил Орлов, глядя в глаза инженера. – Нет, у нас времени, сидеть и философствовать! Сулима все знает про нашу экспедицию, о ее целях и задачах.

– Продал кто – то! – воскликнул Степанов гневно.

– Верно, урядник, через дружков своих прикормленных из Петербурга, он про это знает. Но теперь не это главное! Он тебя, Иван Иванович, с собой забрать хочет, чтобы ты ему результаты наших разведок поведал, где золото коренное близко к поверхности залегает. Хочет он привязать места эти на карту свою цифирью! Ты понимаешь это?

– Что же мне теперь делать? – прошептал инженер нахмурившись.

– А, чего тут думать, – проговорил поручик, – соглашаться надобно тебе. Для тебя это шанс костра избежать, смекаю я, что теперь некому это не нужно у нас в Родине. Соглашаться тебе нужно. Об одном тебя прошу, не выдавай, где коренные жилы проходят, пусть сами ищут. Ну, а там свободу получишь, глядишь и до Петербурга доберешься…, расскажешь обо всем увиденном тут…, за нас словечко замолвишь. Пусть знают в Родине, как мы тут муки на костре принимали, не предав и не изменив интересам империи, терпели лишения разные за нашу веру, за царя, за отечество.

– Не верю я этому Сулиме! – выпалил инженер, вжав голову в плечи. – Узнает чего ему надобно и все одно убьет.

– Ну чего ты заладил, убьет или не убьет, – поморщившись, прошептал Степанов. – Тут гутарить даже нечего! Соглашайся, а там глядишь, с побегом Господь поможет! И потом должны же в Родине про нас знать, про Ваньку – безухого с есаулом, про обоз, наконец. Кому у нас в империи теперечи энта руда нужна? Если земли – то проданы! Соглашайся, раз тебе Господь через предложение такое шанс дает. А там и про нас расскажешь, как мы туточки жилы рвали.

– Вот именно, – кивнув, проговорил поручик, – хватит уже землю кровью заливать. Что еще каторжанин поведал?

– Сказывал нам, как станичники в форте смерть приняли жуткую, – смахнув слезу, буркнул казак. – В полон их ползуны взяли, видать заснул кто – то из них на посту…, огнем потом пытали изверги, про нас все выведывали, куда путь держим и, где нас перехватить проще будет. Полчане смерть приняли, но так ничего и не сказали нехристям…, хотели те их заставить на коленях смерть принимать, а они отказались наотрез. Тогда эти ироды им ноги сломали в коленях…

– Что было потом? – сквозь стиснутые зубы, уточнил Орлов.

– Шаман их приказал на стене храма распять…, так что ты не сумлевайся, Иван Иванович, уходи с Сулимой, молод ты еще больно, чтобы ко встрече со Спасителем готовиться.

– Американца тоже замучили?

– Точно так, ваше благородие, вместе с нашими полчанами смерть принял Харли.

– Прости, Америка, всех твоих товарищей погубили, прости.

Американец внимательно посмотрел на офицера и отмахнувшись проговорил:

– Денщик твой правильно говорит, что на все воля Господа. Надо бежать пробовать! Хуже все равно не будет, а так хоть какойто шанс свободу обрести. И пробовать надо пока Лис свою свору не привел, пока мало их.

– У тебя вроде план какой-то был? – уточнил поручик. – Только не забывай, что нас, когда в полон, брали вон как отделали, едва ведь на ногах держимся. Да и куда бежать опять же? А, что если Сулима с конокрадом правду говорят, и нет уже никого в столице нашинской? Что еже – ли ушли наши поселенцы с Максутовым из форта заглавного?

– На Нижний Юкон нужно пробиваться! – с жаром зашептал Джон. Подавшись вперед всем телом. – Пехотинцы шестой роты вооружены отменно, да и артиллерийский парк на борту мощный.

– Не дойти нам пехом, – пробормотал урядник, покачав головой, – снег вон как лег глубоко. Мы столько верст не пройдем…

– Ну, тогда может, на шхуну Бернса вернемся? А, что? Там провизии на два года вперед хватит, да и винтовки с револьверами на берегу надежно спрятаны.

– А ведь прав Америка, – прошептал казак озадаченно, – мыслю энту, обдумать крепко надобно. Как вы смекаете, ваше благородие?

Орлов нахмурившись, покачал головой в знак согласия и тихо проговорил:

– Мысль действительно хорошая, только как нам справиться с нашей охраной? Это ведь на каждого по откормленному, обозленному гибелью своих соплеменников воину получается. И потом я со своими ногами, для вас только обузой буду, пробуйте, наверное без меня, а отбив у нашей стражи оружие, я задержу их, насколько сил хватит.

– Это ничего, ваше благородие, что занемог ты крепко, – возбужденно проговорил казак, – мы на себе понесем по очереди.

– Спасибо конечно, братец, только по такому снегу и так ходко не пойдешь, а ты еще меня взвалить хочешь. Не-е-ет, если бежать решили, то без меня, а я лучше вам в арьергарде помогу задержать людей Лиса.

– Погоди, Генерал…, вместе шли, вместе и выбираться будем, тут твой денщик прав, – вставил Джон. – Может нам еще и воины Великого Сиу смогут подсобить! Как думаешь, Мотори? Союзники вы все – таки или нет?

Индеец, слушавший все с закрытыми глазами, покачал головой и медленно произнес:

– У Великого Сиу мало винтовых ружей и воинов мало…, война в открытом бою – это гибель нашего племени. После которой, некому будет даже оплакать тела погибших братьев, поэтому Сиу не пойдет на открытую войну и правильно сделает.

– А ему, что же все равно, погибнет его воин Мотори или нет?

– Мы не боимся смерти, – спокойно проговорил индеец, – мы всегда готовы встретить ее. Встретить так, чтобы нашим предкам, не было стыдно за нас…

Разговор оборвали, чьи – то быстрые шаги во дворе, обрывки возгласов и нетерпеливое повизгивание ездовых собак. Хруст снега стал приближаться, двери в барак с противным скрипом распахнулись и пленники увидели Сулиму, с двумя рослыми монахами в коричневых рясах с капюшонами на голове. Каждый из них перебирал неторопливо четки, с надменным видом, демонстрируя, что они полностью контролируют ситуацию.

– Ну, что, господа, пришел час прощаться, – проговорил, Сулима не добро улыбаясь. – Тебе, инженер объявлено, о моем предложении?

– Объявлено, – буркнул тот. Глядя на стриженую голову конокрада, выглядывавшего из-за спин монахов.

– Сам пойдешь, или силу приложить надобно? – продолжал, Сулима. Поправляя массивный золотой крест, выглядывавший из-под воротника шубы.

Орлов с усталым видом посмотрел на бледное лицо инженера и, подмигнув, с ободряющей улыбкой проговорил:

– Иди, Иван Иванович, храни тебя Господь и не поминай лихом…, более уж видать не встретимся на этом свете, так что прощай и прости еже – ли, что не так было. Ты человек гражданский и незачем тебе больше в сварах голову подставлять. Езжай в возке с Сулимой, а еже – ли он тебя обижать начнет, так я его на том свете найду и поквитаюсь.

– Никто его не тронет, – скривившись, отозвался монах, – еже ли язык придерживать будет, да дело грамотно сделает. А ты, офицер, я так понимаю, нашу компанию поддержать не желаешь?

– Уж прости великодушно, – отозвался разведя руками поручик, – видать и впрямь не судьба мне в генералах ходить. Присяга на мне, да и артикли воинские на плечи давят, не дозволяют врагу способствовать. Я же русский офицер, Сулима, негоже мне в бега подаваться.

Монах со злостью запахнул свою шубу и, поигрывая четками, недобро проговорил:

– Вольному – воля, решил, значит, себя на потеху животным отдать? Я не против, развлеки их со своими друзьями, они любят такие зрелища, особенно когда водки вашей откушают.

– Ну, значит судьба такая! – крикнул поручик. Глядя в след монахам, уводившим упирающегося инженера.

– Прощайте, братцы! – закричал тот сквозь слезы.

– Храни тебя Господь, – прошептал Степанов, крестя его в след.

– Ну, что же давайте прощаться, господа хорошие, – с недоброй улыбкой, вымолвил Сулима. – Желаю вам доброго веселья в эту славную ночь.

С этими словами монах развернулся и быстро вышел во двор, оставив переминающегося каторжанина у порога.

– Ну, а ты чего мешкаешь? – спросил его Орлов сурово. – Догоняй хозяина, а то ведь он тебя здесь бросит за ненадобностью.

– Зря ты, барин, от предложения отказался, – пробормотал тот, теребя шапку. – Это они индейцу вашему башку быстро оскоблят, да конями порвут, а над вами глумиться будут долго, прежде чем глаза выдавят и в печи сожгут. Зачем, барин, смерть такую принимать? Идем пока еще не поздно с монахами, Сулима тебя уважает. Ну чего за энту землю биться, когда оная уже американцам продана?

Орлов с любопытством посмотрел на беглого каторжанина, и тихо спросил хриплым голосом:

– Я в толк никак не возьму, тебе то, что за печаль об нас? Нашел ты новую родину, хозяин у тебя не бедный, малахай с шапкой вон какой из волка пошитый, сапоги опять – же с телячьей кожи. Об нас – то ты чего печалишься?

– Так – то оно конечно так, – пожевав нижнюю губу, отозвался тот. – Мне пути в Родину закрыты. Кормят опять – же сытно…, только мы же все люди русские, православные опять – же…, я ведь только вас жалеючи…

– Поспешай уже, – отмахнувшись, буркнул Орлов, – Бог тебе судья, а не я. Пригляди лучше за инженером, чтобы его Сулима, не обижал, а за слова мои злые прости.

Посмотрев воровато в окно, Василь быстро подошел к офицеру и, сунув в руку кинжал, с жаром зашептал:

– Вот возьми, барин, все чем могу, и шапку возьми не побрезгуй, свою – то фуражку смотрю, потерял где – то.

* * *

После ухода беглого каторжника, в бараке еще какое – то время слышался шум удаляющейся собачей упряжки, а когда и эти звуки растворились в морозной ночи, над пленниками повисла зловещая тишина. Каждый из оставшихся с грустью думал о своем.

Степанов с тоскою вспоминал как он в молодости, прежде чем явиться в полк, давал клятву в церкви перед Богом, верно, служить Родине. Самому государю, обещая перед святым Евангелием, что будет служить честно его императорскому величеству. Служить верой и правдой, не жалея живота своего, до самой последней капли крови. Единственное о чем он жалел в этот томительный час, ожидая смерти, так это о том, что в его родной станице на хлебосольном Дону, в установленные церковью дни, никто не придет к нему на кладбище. Потому – как и могилки то даже самой скромной не будет, и разве что вспомнят о нем, как и обо всех сгинувших и пропавших казаках в поминальном застолье, за круговой чашей.

Американец, как и его русские товарищи не раз бывал в различных переделках, не раз смотрел в глаза костлявой старухе – смерти и до войны и после нее. В его стране недавно закончилась гражданская война, у его соотечественников все большую популярность приобретали западные штаты. Которые, манили переселенцев золотом и серебром, плодородными землями и пастбищами. Ему не раз приходилось бывать в этих штатах, известных как Дикий Запад, где десятилетиями царил один закон – закон сильного, и того кто умеет стрелять первым. Но он никогда не оказывался в таком отчаянном положении как сейчас, да еще с русскими. У себя на Диком Западе он знал как себя вести, сталкиваясь с такими явлениями как ограбление, нападение на почтовые дилижансы, железнодорожные поезда или банки. Там ему лично, как и другим его товарищам, приходилось рисковать, находится под угрозой смерти. Каждый знал, что в любой миг они могут поплатиться своей жизнью, за работу на агентство Аллана. Но это было в нижних штатах, а не на землях русских, которые уже вроде и не стали принадлежать им. В своих штатах все было просто и ясно, здесьже Джон просто терялся порою, во всех хитросплетениях, этой чужой для него жизни. Он работал в агентстве, которое возвышалось над всем этим послевоенным хаосом как огромный айсберг, проповедуя в своей работе упорство и неподкупность, принципиальность своих сотрудников. Несмотря на все потери, агентство продолжало работать, в таких суровых условиях, не поддаваясь никаким нападкам в противостояние с сильными мира сего. Но все это происходило на землях Соединенных Штатов, где все было иначе. И вот теперь оказавшись в этих диких землях, когда до поимки бандитов остался один шаг, кривая судьбы распоряжалась совсем по – другому. Все его товарищи погибли, а он сам оказался не охотником, а мишенью. Теперь, те которых он преследовал и у кого руки были в крови "по локоть "становились охотниками.

В это же самое время, когда американец мучился и не знал, что следует предпринять, Орлова переполняли другие чувства. Известие о продаже Русской Америке, буквально обрушилось на него ураганом чувств, где было все и смятение, и сомнение, и огорчение со злостью. Подтверждались его худшие опасения и мрачные прогнозы, которые он так упорно гнал от себя, но слишком многое говорило о том, что все – это правда. Его воспаленный мозг отказывался понимать все происходящее, ведь на Неве наверняка знали и о больших запасах золота, и про миллиарды пудов угля, торфа и рыбы. Он не понимал, как можно было продавать эти земли, когда на их благоустройство поселенцы потратили столько сил, когда было пролито столько крови. Еще совсем недавно он был убежден, что эти жертвы не были напрасны. Перед его глазами вставали суровые, обветренные лица защитников форта "Око империи", могилы умерших казаков есаула Черемисова, лица боевых товарищей из пропавшего обоза, идущего с мукой. Все, ради чего они все терпели многотрудные испытания и лишения, рухнуло в одночасье в никуда, оставив лишь в душе опустошенность и горечь от всего произошедшего. Он был убежден, что эта продажа бросает тень не только на империю, которая расписывалась в своей беспомощности и не дальновидности, но и на славные дела и заслуги русских первопроходцев. Геодезиста Гвоздева, Витуса Беренга, Алексея Чирикова и многих других безвестных героев, радеющих за интересы государства Российского. Теперь и ему самому поручику Орлову, боевому офицеру, приходилось терпеть унижение от первоначальных народов, ожидая своего сожжения из-за каких-то кирпичей, производство которых по их разумению тревожило души их предков. И все это можно было объяснить лишь одним – той не твердой и не последовательной политикой, которая проводилась в этих землях.