Проданный ветер

Мотори медленно повернул голову и тихо проговорил:

– Твои друзья, урус, говорят мудрые слова, нет тут твоей вины в том, что нами овладели люди Лиса. Да, много зим назад, наши предки жили в мире и согласии…, всем хватало место под вечными, солнцем и луной. Никто не ссорился и не враждовал из нас за дичь в лесах или за рыбу в океане и озерах, которых было как песчинок в прибойной кромке. Пока на наши земли не пришли ваши предки, с их ружьями и порохом, с вашей водкой, которая, обжигая, течет по жилам как вода, но от которой тускнеет сознание, внося в голову сомнения. Все мы все дальше уходим от могил своих предков, из-за того, что многие из нас полюбили ваши глупые деньги, за которые такие глупцы как Лис, уже готовы продавать землю своих предков.

– Эх, Мотори, – отозвался Орлов, покачав головой, – напрасно ты так. Деньги – это сила и сила могучая! Вопрос лишь в том, на что она употребляется, на добрые дела или не очень.

Индеец покачал головой и тихо прошептал:

– Это в вашем далеком мире, они возможно и имеют значительную силу и влияние. Спроси сам у себя, разве подвластен вашим деньгам океан, или горы покрытые лесом? Не один олень или медведь не отдаст свою свободу за ваши бумажки, а это значит, что и цена им такая.

– Я понимаю тебя, индеец, – проговорил поручик. С трудом усаживаясь у стены. – Вам много пришлось терпеть и страдать, с тех пор как наши предки ступили на ваш берег. Из-за этого стали меняться племенные границы, сталкивая интересы одного племени с другим. Но ты не можешь не согласиться…, что мы старались сделать эти земли обжитыми лишь по кромке океана, не вторгаясь далеко от него в ваши владения. Мы строили церкви и вы познали слово божье, ваши люди ходили к нашим шаманам в больницу и получали исцеление, твой народ узнал, что такое школа и бани с паром, которые излечивают самые суровые хвори. Именно от нас вы узнали, как делается кирпич, из которого потом ложатся очаги в домах, а вместо дров вигвамы можно топить черными камнями. Разве все это причинило твоему народу зло?

– Все так, урус, – со вздохом отозвался индеец. – Только с вашим появлением у наших костров, в наши вигвамы пришли болезни и алчность. Наши люди стали пить вашу хмельную воду и обманывать друг друга при менах. А из-за ваших кирпичей, которые вы доставали из под земли и беспокоили предков чугучей, вас сожгут еще до восхода солнца.

Внезапно их разговор оборвал смех, молчавшего до сих пор Неплюева, который закрыв глаза и, закусив нижнюю губу, стал глухо смеяться, трясясь при этом всем телом.

– Что с тобой, Иван Иванович? – пробормотал испуганно Степанов.

– Думаешь, казак, я умом тронулся? – с остервенением отозвался тот. – У меня самая заглавная рана в душу запала! Сижу сейчас и жду, когда костер для нас запалят, жду, когда мы все окажемся в Гиене огненной! Жаль, что столько усилий потрачено и нами и нашими предками впустую! На берегах Невы не понимают, что здешние первоначальные народы потеснились, но они никогда не признают господства над ними, никогда не потерпят насилие над их природой. Слова аулета лишние тому подтверждения. Мы зря строили здесь церкви – здешние народы не спешат идти к православию, они никогда не примут наш образ жизни и всегда будут не довольны тем, что мы добываем здесь глину или уголь с минералами. Какое печальное прозрение перед смертью! Не правда ли, ваше благородие?

– Чего ты такое несешь? – возмутился казак, с трудом подползая к инженеру. – Контузило тебя видать крепко, али прикладом к голове приложились, вот ты и несешь, что не попадя.

– Что не попадя говоришь? – скрипнув зубами, пробормотал инженер, со слезами на глазах. – Хоть перед смертью взгляни правде в глаза, казак!

– Как ты не поймешь, мил – человек, – со вздохом проговорил Орлов. – Должны пройти годы, должно смениться несколько поколений, прежде чем прорастет здесь по – настоящему зерно православия. И станут тогда земли эти по праву – землями империи, землями православными, включая и принявших оное первоначальными народами, ноне здесь проживающими. Мать наша – Россия, возможно и не узнает никогда, где мы и как сгинули…, но верю, что все дела наши многотрудные не пропадут даром. Иначе это будет просто не справедливо, по отношению к нашим полчанам, голову здесь сложившим не за кресты и почести с привилегиями. Иначе, зачем умирал в форте есаул Черемисов со своими людьми? Зачем Ванька – безухий со своими товарищами, бой принимал последний в полном окружении? К чему тогда наша погибель наконец? Н-е-е-ет, не зря мы здесь жилы рвали на кромке империи!

– Верно, говоришь, ваше благородие, – с жаром поддержал урядник. – Вон слышь, Иван Иванович, как койоты опять песню свою затянули заунывную? Они ведь самые голосистые звери, для коих совместный вой – это и ритуал и способ обменяться новыми событиями про меж себя, со своими соседями. И так будет всегда, из года в год, не смотря на погибель кого – то из их семьи. Жизнь продолжается, неспешно и размеренно, делая свой очередной бесконечный круговорот, с нами или без нас – это не важно.

– Надо бежать! – с жаром выпалил американец, – Надо пробовать бежать! Надо, что-то делать!

Орлов внимательно посмотрел на взъерошенную фигуру Джона, одежда которого после рукопашной схватки, превратилась в какие – то лохмотья, на его опухшее от побоев лицо и тихо проговорил:

– Хорошая мысль, Америка…, я тоже про это думаю. Только прости великодушно…, но мы все поранены и едва держимся на ногах, а охраняют нас как особ дипломатических. У тебя есть план?

В этот момент до них, со стороны двора донеслись характерные окрики погонщика, послышалось повизгивание и собачий лай – это была собачья упряжка. Которая явно держала путь к баракам завода.

– Неужели индейцы так быстро обернулись? – в ужасе прошептал инженер. Втягивая голову в плечи.

– Никак на собаках в возке кто – то к нам пожаловал, – предположил Степанов. Вслушиваясь в бряцание упряжи и хруст снега.

Послышались, чьи – то не громкие команды, хруст снега, хлопнули входные двери в соседнем бараке, и лишь после этого к пленникам ввалилось несколько индейцев охранявших пленников. Постояв несколько минут в нерешительности, переводя взгляд с одного на другого пленного, один из них, наконец, спросил:

– Кто тут из вас генерал?

– А, что, ваш Лис вернулся, и костры уже зажигает? – горько усмехнувшись, уточнил Орлов.

– На костер пойдешь, когда племя решит, – со злостью проговорил один из индейцев. Буравя поручика черными угольками своих глаз. – Человек тебя, урус, ждет для разговора! Пошевеливайся, давай!

– Ну, раз такое дело, то это мы запросто, – прохрипел поручик. – Только у меня ноги побиты, ей богу едва стою! Дайте хоть палку какую, а то сам я идти не могу.

Индейцы переглянулись, потом один из них обернулся, оторвал от стены доску с гвоздями, которую до недавних пор использовали как вешалку и сунув в руки пленнику, кивнул на выход.

Опираясь как на костыль, Орлов заковылял к соседнему бараку, в окошке которого, тускло, горело, подрагивая пламя свечи. Войдя в жарко натопленный барак, пленник, прищурившись, окинул взглядом, пустой сруб и, уставившись на спину незнакомца, который сидел у печи в роскошной бобровой шубе произнес:

– Чего надобно, любезный?

Неизвестный повернулся в пол оборота и, присмотревшись внимательно, взорвался вдруг беззвучным смехом.

– Чего это ты вдруг так развеселился? – сквозь зубы, пробормотал поручик. – Вид у меня смешной – это верно…, так я на прием не собирался. Говори, чего звал, да пойду я…, а то ноги болят, сил нет стоять.

– Так это тебя за генерала приняли? – давясь от смеха, выдохнул неизвестный. – А я признаться разволновался сильно, из-за раздумий разных! Ну как же, целый русский генерал в этих краях объявился, а это как не крути полномочия генеральские, солдатики опять – же должны быть при чине – то таком.

– Никак ты, Сулима? – ошарашено выпалил пленник. Пытаясь рассмотреть сидевшего.

– Узнал, стало – быть, старика? Это хорошо, значит сразу, к делу перейдем. Садись на лавку у окна, генерал. У вас, кажется, говорят, что в ногах правды нет?

– Не сгинул, значит, раб божий? – буркнул Орлов, с трудом садясь на лавку. – А я уже думал, что и не свидимся на этом свете.

– Ну, это ведь человек предполагает, а Господь располагает! Скажи лучше, кто же это тебя в генералы – то произвел? Самозванствуешь? Грех же это! Даже и не знаю, как к тебе сейчас обращаться, по старинке – ваше превосходительство, или ваше сиятельство?

– Хоть и ловок ты больно, но силенок у меня еще хватит, чтобы вот этой вешалкой, по голове тебя садануть, как ты инженера. Говори, чего хотел! Жалею, что раньше не разглядел под рясой нутро твое подлое. Рясу – то смотрю, на шубу поменял богатую?

– Зря ты со мной в таком тоне, офицер, – ответил, Сулима, покачав головой. – Я ведь у вас в обозе и столовался вместе с тобой, по старой памяти и доброте душевной, и помочь могу.

– Никак совесть проснулась христианская?

– Ну, ты же уже все давно смекнул, почему я здесь и, что меня интересует? – тихо проговорил монах, бросая на стол роскошную бобровую шапку.

– Я не гадалка, ты говори, а я послушаю.

– Из-за вашей экспедиции, я тут ноги себе стаптываю, – со вздохом проговорил Сулима. – Не предполагал я, что ты поручик таким резвым окажешься, никак не предполагал. Едва вас тут успел перехватить, почти у стен вашего Ново – Архангельска, да не ожидал. Бес раньше времени попутал, за мешок схватиться! Уже потом глянул содержимое, а там парода пустая, нет ни каких проб, никаких описаний к местности привязанных. Понял я, что промашку дал, вот и пришлось за вами снова гнаться. Раз не оказалось ничего интересного в мешках – значит, думаю, что у инженера в голове все держится, вот я и прилетел сюда на собачках.

– Значит зря суетился, Сулима, – со вздохом отозвался поручик. – Контузили его дружки твои…, навряд ли он, что – то помнит.

– Не огорчай меня, офицер, – прошептал монах, перебирая четки. – Я ведь тебя с инженером вытащить отсюда могу. От добра – добра не ищут! Так кажется вы русские говорите?

– Да мне – то все равно, веришь ты мне или нет, – вытирая рукавом лицо, пробормотал поручик. – Говорю же, не в себе он! А Сулима, смотрю на старости лет, золотишком удумал озадачиться? На небо же с собой не заберешь! Разве стоит из-за этого на старости лет, по лесам на собаках гоняться не понятно зачем?

– А я не для себя стараюсь! – выпалил тот с остервенением. – Для ордена своего силы трачу, а значит во славу Рима! Было у меня подозрение, что карта с местами нужными с основным обозом пошла, да мешки с образцами в сомнение ввели… Вот я и хочу предложить в обмен на свободу, наложить цифирь нужную на карту, где вы золото коренное нашли. Ты, офицер, с инженером мне подсобишь, а я вас из плена вызволю. Ну как тебе мое предложение?

– Предложение может быть и занятное, только с чего ты вообще взял, что мы разведку на золото вели? – с безразличием уточнил Орлов. – Руду мы здесь искали, а не золото!

– Ну, хватит уже! – рявкнул, монах вскакивая. – Я все про вашу экспедицию знаю скрытную!

Пленник внимательно посмотрел на потное лицо монаха и точно с таким же безразличием спросил:

– Я может быть, всего не знаю, а тебе – то это откуда ведомо?

– Из донесений наших конфидентов и приятелей, прикормленных в самом Петербурге! – со злостью выпалил тот.

– Не ведомо мне кто там тебе и чего нашептывал, зря время теряешь.

– На костер торопишься, офицер? – со злостью выдавил Сулима. – Не согласишься мне помогать, так я все одно через инженера вашего до правды докопаюсь. Он ведь хоть и взглядами якобинскими отравлен до невозможности, но под пытками с пристрастием все выдаст, как на духу. Да и строй ему ваш самодержавный, опостылел уже до крайности самой! А я ему жизнь безбедную предложу и думаю, что не откажет он мне старику. Тебе – то самому не тошно будет, как боевому офицеру, смерть принимать лютую, от вонючих аборигенов? Я ведь за голову инженера твоего, целый бочонок водки вашей привез Лису, шабаш тут скоро начнется несусветный. Ну, а согласишься на меня работать, так я тебя вместе с инженером заберу, за еще один бочонок водки. Видишь, как не дорого твоя голова стоит? Ну и каков будет ответ, Генерал?

Поручик пристально посмотрел в бегающие глазки монаха и твердо проговорил, сквозь стиснутые зубы:

– Я, Сулима, человек военный, на верность самому императору присягал. Мой долг, за интересы империи муки принимать, да врагов вроде тебя, с твоим дружком покойным Конели, на границе империи укрощать. А ты меня в гниды записать норовишь? Ничего ты в этой жизни не понял, монах!

– Погиб, стало – быть, офицер английский? – озадаченно пробормотал, Сулима, скривив лицо. – Жаль, конечно, но на все ведь воля божья. Может, подскажешь, где сгинул офицер?

– У стен форта "Око империи", пытался с дружками вашими, гарнизон в океан сбросить.

– Жаль, конечно, ну да не зря будем считать, голову свою сложил служивый.

– Что – то я в толк не возьму, о чем это ты?

Сулима, с торжествующим видом стал расхаживать по скрипучему полу барака, улыбаясь чему – то, затем остановился напротив Орлова и, давясь от смеха, проговорил:

– Одичали вы здесь, офицер, совсем. От всех событий отстали, что происходят здесь, вокруг Аляски. Все за империю сражаетесь? А ведь ее продали уже, твою Аляску, со всеми потрохами! Понимаешь, что все это значит? Продали как бочку с ржавой селедкой, за ненадобностью!

– Не верю я тебе, монах, – покачав головой, проговорил Орлов, ледяным голосом. – Все интриги плетешь, как и приятель, твой убиенный? Верфь только продали с куском земли!

– Да говорю же тебе, что продали всю колонию вашу! Вашим дружкам американским и продали! – выпалил, Сулима с пеной на губах. – У нас в ордене тоже в это не сразу поверили, в то, что Александр ваш пойдет на это…, думали он, с несколькими важными персонами, в тайнах поупражняются, да и оставят все как есть. А оно вон как все быстро разрешилось, уж больно ловко ваш барон, порученное ему провернул в Вашингтоне.

– Врешь ты все, – устало проговорил поручик, – наговариваешь на императора, чтобы меня в соблазн ввести. Да для него землица сия всегда "царевой гордостью "была!

– Ох, и упрямый же ты, офицер! – почти крикнул, с раздражением монах. – Ну, сам смекай, отчего тогда все ваши форты стоят пустыми! Что могло заставить ваших колонистов уйти, да еще так поспешно? А все ведь просто, – поселенцы ушли из фортов, по приказу самого Максутова. А он приказ получил из самого Петербурга, что мол, передать все американцам надобно! Смекаешь, про что я говорю?

– Врешь ты все, – играя желваками, прошептал поручик. – Максутов просто людей в кулак собирал, вот и весь ответ мой тебе.

Собеседник смахнул рукавом со лба пот, провел рукой по редким жирным волосам и тихо проговорил:

– Глупец ты, ваше благородие, хоть и чин себе генеральский присвоил, говорю тебе, что продажа уже состоялась! Жаль, конечно, что мы помешать этой сделки не успели, уж больно ловок ваш барон оказался, через взятки как оказалось, дело решил шельмец.

Орлов внимательно посмотрел на говорившего и усмехнувшись произнес:

– Ты хочешь сказать, что посланник от нашего императора, не только землей торговал, но еще и взятки раздавал, чтобы на покупку согласие заиметь?

– Именно это я и хочу сказать! – воскликнул Сулима. Погрозив кому – то указательным пальцем. – Давал и конгрессменам, чтобы дело ускорить, и газетчиков подкупал, и политиков…, не удивлюсь, что и самому госсекретарю американскому "на лапу отвалил". Уж больно старик засуетился не по возрасту! Промашка у нас вышла, с вашим тайным представителем, не думали мы, что снабдили его в Петербурге, казенными средствами для этих целей. Причем заметь, выданы оные были по приказу самого Александра, по тайной статье расходной", на дела известные императору".

– Может ты, и имя знаешь, этого посланника? – пробормотал поручик. С остервенением массируя виски.

Монах, ходивший от одной стены до другой, остановился перед пленником и, скрестив, руки на груди воскликнул с усмешкой:

– Знаю, конечно! Это барон Стекль!

– Эдуард Стекль?

– Он самый! Ну, что ты теперь скажешь?

Орлов опустил руки и, уставившись на прыгающее в печи пламя проговорил устало:

– Не может Стекль быть проходимцем…, не тот это человек, да и император к нему расположен, как к человеку государственному и исполнительному. Ты, что – то опять путаешь, Сулима.

– А я и не говорю, офицер, что он проходимец, – отозвался монах. Вновь заходив по бараку. – На него была возложена важная миссия…, и он ее блестяще выполнил! Ну, а то, что он после этого, себе на счет в Вашингтонском банке круглую сумму положил…, так кому это теперь интересно. Главное ведь результат!

– Не может этого быть, – упрямо прошептал Орлов. – По возвращению в Родину, ему отчет представить надобно будет, и не кому – то, а самой Сенатской комиссии. Которая уверяю тебя, дознается про его счет! Так, что этого не может быть, Сулима, плохие у тебя источники.

Ходивший монах вновь остановился около пленника, и вновь залившись смехом, прошептал:

– Так в том – то весь фокус и заключается, что барон перед убытием в Вашингтон, испросил дозволения остаться там, на постоянное проживание, в случае удачного разрешения дела. Не будет никакая Сенатская комиссия ничего считать! Потому что ваш барон теперь житель Соединенных Штатов! Гуляет ваш Стекль теперь в нижних штатах на широкую ногу, свадьбу скоро сыграет, с молоденькой американкой. Вот так – то, Генерал, а ты все с дружками воюешь за землицу проданную, смерть даже готов принять лютую. Раде чего все эти твои геройства?

Орлов был буквально раздавлен всем услышанным, он как мог, сохранял спокойствие, но чувствовал, как земля стала уходить из – под ног. Сбывались его худшие опасения и предположения. Стараясь не выдать своего смятения, он тихо проговорил:

– Все это, для меня звучит просто чудовищно…, все это настолько неожиданно, что трудно просто поверить. Одного я только в толк никак не возьму…, ежели все, что ты говоришь, правда, тогда, почему тебя и твоих братьев по ордену, так волнует судьба золотоносных участков? Это ведь с твоих слов, земля – то теперь американская.

– Хороший вопрос, офицер, – нагнувшись к пленнику, зашептал, Сулима. Дыхнув на него запахом чеснока. – Тут как раз все просто. Американцы сейчас, занятые своими заботами после войны и они не слишком – то рады этому событию. Многие из них вообще считают, что это приобретение – великая глупость старика Сьюарда. Моим братьям удалось застопорить дело в нижней палате, мы уже даже решили, что дело сделано…, но мы и предполагать не могли, что ваш барон пробьет наш залом дорогой из взяток! Американцам сейчас, нет никакого дела до этих диких земель, с их медведями и аборигенами, именно сейчас нужно сдавать карты, именно сейчас нужно смотреть вдаль.

– Каштаны из огня, хочешь со своими братьями из своего ордена таскать? Да не по одному норовишь, а ведрами? Пользу хотите поиметь, покуда американцы своими внутренними проблемами озадачены?

– А почему бы и нет? Возможно, пройдут десятилетия, прежде чем янки по достоинству оценят, свой довесок к территории, прикупленный стариком по дешевке! Эти глупые янки считают, что их сумасшедший госсекретарь, купил ящик со льдом, они уже готовят аукционы в конгрессе для распродажи этих земель. Смекаешь, генерал, про что я толкую? Представляешь, какие сейчас открываются возможности? И ты со своим инженером, можешь поучаствовать в этом деле! Заработать себе, на безбедную жизнь! Разве тебе как человеку не глупому, не хочется провести остаток дней в роскоши? В конце – концов, ты заслужил сие, за свое рвение и бескорыстное служение своей империи!

– Американцы хотят, чтобы сюда пошли деньги на освоение этих земель? Уж если нет возможности, направлять государственные средства, то они хотят направить деньги предприимчивых частников?

– Видишь, офицер, как ты смекаешь проворно! – брызгая слюной, выпалил монах. – Теперь ты понимаешь, что такой шанс может выпасть один раз в жизни?

– Теперь я понимаю, почему ваш орден, так озаботился координатами определенных участков, – пробормотал Орлов, с отрешенным видом. Глядя на игру пламени. – Вы хотите скупить нужные участки за бесценок? Застолбить, так сказать для ордена будущие прибыли, пока американцы не разобрались, что здесь и к чему.

– А почему бы и нет? – с жаром выдохнул монах. Вновь заходив по бараку. – Именно для этого, я столько миль отмахал по этим диким землям, следуя за вами. Когда я понял, что в мешке, который вы несли лишь пустая порода находиться. Что там нет никаких карт и дневников – с ума чуть не сошел. Но Бог милостив, подсобил мне в поимке вашей!

– Надеешься, что инженер тебя к жилам золотоносным выведет? Веришь, что через это на аукционах все получится?

– А иначе и быть не может! Вон ваш якобинец, у меня уже в бараке соседнем сидит, да и с тобой мы беседуем. Больше – то не нужен никто! Инженер тебя послушает, нужно лишь офицеру слова правильные подобрать. А насчет аукционов… Ну давай себе представим, что мы в Сан – Франциско! Где на улице Сакроменто, у янки проходят шумные аукционы. Где в разноликой толпе присутствуют не только американцы из штатов Калифорния, Орегона или Юта. Где среди французов и мексиканцев в своих сарапах, китайцев в халатах с широкими рукавами и башмаках с загнутыми носками, присутствуем мы с моими братьями, в одеждах цивильных. И только мы знаем, истинную стоимость того или иного участка!

– И тогда можно будет без труда, застолбить нужные участки? – Умно, однако, придумано, ничего не скажешь.

Сулима вновь остановился и, потирая руки проговорил:

– Верно, смекаешь, офицер. Застолбить заблаговременно, чтобы потом их не превратили в караван-сараи, где будут останавливаться всякие плебеи и проходимцы, до золота падкие. И поверь, что я не для себя стараюсь, а для ордена! Вот и тебе с инженером предлагаю, присоединиться и развернуть жизнь свою в другую сторону, ну, а чтобы он все правильно понял и начертал участки нужные, да цифирью их к координатам привязал, с тобою беседую в первую очередь. Чтобы ты его вразумил значит. Он тебя, Константин Петрович, уважает – значит и послушается. Ну, согласись, офицер, что дело – то пустяшное! Я же не прошу вас с ним, взлететь выше собора Святого Петра, да и потом земли – то это уже не ваши.

– А твои братья, сами значит, золотишко поискать не хотят? – глухо проговорил Орлов.

– Не с руки нам этим заниматься, – отозвался монах, поморщившись. – Да и как его тут разглядишь быстро – то? Считай под миллион миль квадратных, под лесами, скалами да торфяниками лежит! Вам вон самим пришлось, на это два года изысканий положить, не-е-ет, не можем мы столько времени ждать. Не известно еще как себя янки поведут, а ну кто из них случайно на жилу наскочит золотоносную. А когда золотая лихорадка начнется, тут уж и белый свет будет ни мил.

– Понятно, а я значит с инженером как тот ключик от ларца, где золотишко лежит?

– Соглашайся, офицер, – это честная сделка! Вы с якобинцем, цифирь на карту положите, а я вас от костра отведу, да еще и старость обеспеченную сделаю. По-моему стоящее предложение? Зачем возвращаться в свою холодную империю нищими? Или зачем на костре муки принимать?

– И товарищей моих отпустишь? – уточнил поручик.

– За всех говорить не могу, – развел руками Сулима, – туземцы ведь как дети малые. Им праздника хочется. Тебя с инженером забрать смогу, аулета пусть калечат – он нам с тобой не родственник, казак старый уже. Ну, а американца…, его кровники жаждут видеть, вместе со своим главарем Чарли. Не любит никто пинкертоновцев, что тут поделаешь, вопросы у них есть к нему – это их дела, пусть сами и разбираются. Хотел тебя еще про шхуну спросить, которую говорят вы отбили у капитана Бернса. Верно ли, что там добра всяческого считать – не пересчитать? Может, подскажешь, где она якорь отдала? Все на троих и поделим, вот те крест.

– Не знаю я, где она на рейде стоит, – отозвался Орлов. – Капитан собирался забрать свою судовую команду и отправиться на соединение со своими.

– Ну и бог с ним, с этим Бернсом! У нас ведь теперь дела важнее имеются. Верно, я говорю?

Орлов внимательно посмотрел на монаха и тихо проговорил:

– Я еще тебе ответа никакого не давал! Мне подумать надобно.

– Ну, чего ты все дерзить пытаешься, офицер? – поморщившись, вымолвил Сулима. – Нет у нас времени много на раздумья разные! Давай я тебя кофеем напою сваренным? Выпьем напитка благородного, да и по рукам ударим. Слышишь, в соседней комнате крышечка застучала?

Орлов проводил взглядом сутулую фигуру монаха и, усмехнувшись, спросил:

– Ты, что же теперь с примусом и чайником путешествуешь?

– Какой там чайник, – отмахнулся тот. Шурша газетной бумагой, в соседней комнате. – Спиртовкой разжился с кофеваркой. Уж больно я люблю, напиток сей для бодрости духа принимать.