Чужие мои дети. 16+

Мишка тут же скрывается в своей комнате, Надя испуганно вздрагивает, и только Оля продолжает невозмутимо читать… или делает вид, что читает.

Я подрываюсь с места и выбегаю на лестничную площадку. Столовая как раз находится под нашей комнатой, и крики доносятся именно оттуда.

– Вылизываем языком, слышите? Идиоты! Это же хлеб, понимаете – хлеб! А вы? Встали оба на колени и всё собрали языком! Слышите – языком!

Светлана Ибрагимовна красивым ртом выплёвывает грязные слова так привычно, словно лузгает семечки. Яркий румянец гнева проступает сквозь смуглую кожу; правая рука с золотой змейкой рубит воздух легко, словно нож – размягчённое сливочное масло.

– Вы?! – спазм сжимает мне горло, не даёт возможности говорить.

Светлана Ибрагимовна, едва взглянув в мою сторону, берёт себя в руки, привычным жестом поправляет растрепавшиеся волосы и, выпрямив спину, уходит прочь.

Ноги более не держат меня, я устало опускаюсь на ступеньку лестницы, и буквально через минуту ощущаю холодную поверхность крашеного бетона. В приоткрытую дверь столовой вижу, как Люда собирает в ладонь хлебные крошки, а Дима, низко опустив голову, раскладывает столовые приборы. Повариха тётя Маша разливает по кружкам чай, словно бы ничего не случилось…

– Димка нечаянно уронил на пол несколько кусочков хлеба, а тут она зашла, как будто специально, – в глазах Люды кипят слёзы.

– Она и правда могла вас поставить на колени?

– Не знаю, может быть.

– Люда, давай успокоимся и позовём остальных на обед.

Обед оказался довольно безвкусным – пустые щи и макароны с сосиской.

…

Я гляжу в окно: капли осеннего дождя сбегают по стеклу, а голые ветви деревьев будто цепляются за свинцовые тучи, нависшие над городом.

В Детском доме – «мёртвый час».

Я сижу в своём кабинете, обхватив голову руками, и не могу сосредоточиться, чтобы вписать в журнал несколько строк о проделанной за день работе.

Как жить дальше? Сделать вид, что ничего не случилось?

Я отодвигаю журнал, закрываю кабинет и решительно спускаюсь на первый этаж. Мне нужен психолог, именно он в данной ситуации – и противоядие, и лекарство, и надежда…

– Входите, присаживайтесь, – Татьяна Сергеевна поджимает и без того тонкие губы.

Слова рвутся из моей груди наружу, неприятная дрожь охватывает тело, и я безвольно опускаюсь на краешек стула.

– Кажется, я знаю, почему вы здесь, – сухо говорит Татьяна Сергеевна. – Вы по поводу той дурацкой ситуации, что случилась сегодня в столовой, верно?

Молча киваю…

– Послушайте, Юлия Ивановна, у вас есть родители?

– Да.

– Так вот, Детский дом – это тоже большая семья, но, к сожалению, без отца.

Можно сказать, безотцовщина! Вероятно, вы обратили внимание на то, что наш коллектив – чисто женский, не считая трудовика Петровича и дворника. Именно поэтому Светлане Ибрагимовне приходится выступать в двух ипостасях – быть и мамой, и папой. Поверьте, это нелегко.

– Татьяна Сергеевна, я наблюдала директора в роли отца-садиста. Разве это нормально?

– Понимаю ваше негодование… Но дети с покалеченной психикой иногда не понимают другого языка…

– Языка насилия и унижения?

– Ну зачем вы так… Возьмите лучше личное дело каждого – вам давно пора ознакомиться, взглянуть на ситуацию более пристально, изнутри.

– Спасибо за совет.

Я поднимаюсь наверх, прижимая к груди девять пухлых папок, в которых уместилось девять детских жизней, девять судеб, девять трагедий. Возможно, потому они, эти папки, так невыносимо тяжелы…

…

Не самое лучшее время мы выбрали с Пашкой для переезда в город, ох, не самое! Буквально вчера отгремели «лихие девяностые», надолго оставив после себя зазубрины, отметины и шрамы. Всё то, во что верили, распалось в мгновение ока, идеология миллионов потерпела фиаско; каждый выплывал и выживал как мог…

Из каких запасников и загашников находили средства на содержание детей в детских домах – для меня загадка. У каких тайных или явных покровителей Светлана Ибрагимовна выбивала, выпрашивала, выклянчивала средства и находила поддержку?

Детская одежда и обувь часто оказывались не по размеру, поэтому платья, юбки и даже пальто перекраивались, перешивались, подгонялись индивидуально.

Сердобольные тётушки и бабушки, живущие в соседних дворах, приносили детям огурчики и помидоры с собственной дачи, варенье из собственного погребка. Детский дом не брезговал ничем…

…

Из деревни, с оказией, нам с Пашкой передали посылку – овощи, картофель, варенье.

– Эх, заживём! – Пашка радовался, как ребёнок. – Всё натуральное, без нитратов и прочей химии.

Мы с мужем экономили буквально на всём, хотя поначалу сорили деньгами направо-налево – уж слишком много в городе разных соблазнов! Когда деньги растаяли и кошелёк опустел, стали более осмотрительны.

– Пашка, у тебя когда аванс будет?

– Во вторник обещают.

– Давай в кино сходим?.. И ещё, мне косметику нужно купить.

– Купим, не вопрос.

– А тебе – куртку кожаную, а то ходишь – деревня деревней.

– Согласен.

…

В кожанках ходило полгорода – не меньше!

Иметь модную кожаную куртку или плащ было престижно. Городской рынок под завязку был завален изделиями качественной выделки и безобразно дешёвой подделки.

Возле торговых рядов с кожаными изделиями запах стоял неимоверный!

С товарами из кожи соперничали только джинсовые изделия: джинсы высокой и низкой посадки, джинсовые куртки, джинсовые сумки и кепки. Перекупщики драли три цены, но люди всё равно брали…

Мы с Пашкой любили бывать на городском рынке, потому что это – не ровня тому блошиному рыночку, что имеется в нашем селе. Оккупированный бабками с калошами, носками, фуфайками и прочим ширпотребом, он рассчитан на обычного сельского жителя, без особых запросов и затей.

Мы приходили на городской рынок за эстетическим наслаждением, за положительными эмоциями и впечатлениями, которых не хватало в чужом, незнакомом городе.

– Эх, были бы деньги, я бы тебе во-он то платье купил!

– А я бы тебе – в-оон те джинсы!

Потолкавшись и промёрзнув до костей, мы, тем не менее, довольные возвращались в нашу съёмную квартиру.

Я готовила обед, а Пашка смотрел телевизор или читал немудрёную книгу, коих было несчётное количество в хозяйском шкафу.

…

В фойе, на диване, облокотившись на подлокотник и подобрав под себя длинные красивые ноги, скучает Оля.

Она невозмутимо и неспешно грызёт и без того короткие ноготки.

Миловидная девочка обещает со временем превратиться в настоящую красавицу: нежный овал лица, вьющиеся от природы белокурые локоны; взгляд – чистый, лазоревый, словно море – в минуты покоя. Глаза Оли подведены чёрными стрелками, на губах – ярко-розовая помада. И где только косметику берёт?

– Оль, ты чего загрустила?

– Да надоело всё!

Оля перестаёт грызть ногти, расправляет на коленях короткую юбку. Пальцы у Оли красивые, как у пианистки, с овальными розовыми ноготками.

– А что случилось?

– Юливанна, хотите кое-что расскажу?

Девочка театрально закатывает глаза, часто-часто хлопает ресницами, губки складывает «бантиком». Артистка!

– Ой, сколько я натерпелась, Юливанна, вы себе не представляете! Мой папка, представляете, убил мамку!

Оля округляет глаза и отводит взгляд куда-то вверх и вправо:

– Представляете? Папку посадили, а меня в Детдом отправили.

Оля рассказывает об этом так просто, словно говорит о привычных, обыденных вещах – о погоде или успехах в школе. Чувствуется, этот рассказ она повторяла много-много раз в своей недолгой тринадцатилетней жизни.

– А знаете – за что?.. Потому что мамка была гулящая. Хотите, я вам фотки покажу? Кстати, я на мамку похожа!

Со снимков, сделанных любительским фотоаппаратом, смотрят белокурая миловидная женщина, приятный брюнет строгого аскетичного вида и девочка лет шести.

– И правда, ты очень похожа на маму… Оля, ты давно здесь?

– Четыре года… Представляете, как мне всё на-а-д-оо-е-л-оо! – растягивая слова, отвечает девочка и вновь кусает ногти…

– Оля, понимаю, как тебе нелегко, но и здесь можно жить, государство о тебе заботится. У тебя всё ещё впереди!.. Может быть, тебе помочь с уроками?

– Я с вами поделиться хотела, по душам поговорить, а вы – уроки!

Оля наигранно обижается, вскакивает с дивана, и, вырвав из моих рук фотографию, бежит в комнату.

Я вновь остаюсь наедине со своими мыслями.

…

– Зоя Ивановна, у вас наверняка есть корвалол…

– Деточка, что случилось? Ну-ка, раздевайся.

Старушка усаживает меня за кухонный стол, но вместо корвалола достаёт из серванта бутылочку:

– Наливка, вишнёвая. Давай-ка по одной…

Мы выпили; наливка оказалась удивительно вкусной и ароматной.

– И что, прямо так и сказала «вылизывайте пол»?

– Прямо так и сказала.

Лицо у Зои Ивановны кривится, как от зубной боли.

– А ты чего?

– А я испугалась.

– Понятно… Эх, жалко, что меня там не было, я бы показала этой Ибрагимовне «кузькину мать»!

Зоя Ивановна швыряет вилку с такой силой, что вилка, будто живая, отскакивает от крышки стола и летит на пол. Артемон испуганно прячется под стол, Лёвка молниеносным прыжком взлетает на холодильник.

– И что бы вы сделали, Зоя Ивановна? Поскандалили? В таком случае, вас немедленно бы рассчитали, как это случилось с тётей Валей.

– Тоже верно, а дети опять одни останутся, – вздыхает соседка. – У меня ещё вино виноградное есть, хочешь попробовать?

– Нет, спасибо.

– Знаешь, Юлька, у меня дача – шикарная! И виноград растёт, и облепиха, и вишня. Снег сойдёт – обязательно покажу!

Вишнёвая наливка сладким дурманом застилает глаза, душевная боль отступает:

– Спасибо, пойду я…

– Полегчало?

– Полегчало.

– Ну, и слава Богу.

…

Фокусник неуловимым движением руки достал из воздуха вначале красный платочек, затем таким же способом материализовал пластиковый белый шарик. Он крутил в руках этот шарик до тех пор, пока тот не исчез, уступив место колоде карт.

В актовом зале стояла такая густая тишина, что пролети комар – стало бы слышно.

Иллюзионист продолжал творить чудеса: карты появлялись и исчезали, рваные денежные купюры вдруг становились целыми; монеты невероятным образом оказывались в карманах мальчиков и девочек.

На лицах зрителей застыло выражение восторга, радости, восхищения и непонимания происходящего…

…

Ваня сидит в первом ряду. В этот раз узкие глаза его широко раскрыты, а природная (или приобретённая?) суетность и нервозность уступили место сосредоточению.

Не избалованные подобными зрелищами, дети долго не отпускают артиста, аплодируют громко, воодушевлённо крича «спасибо!»

Артист самозабвенно раскланивается и в десятый раз повторяет:

– До свидания, ребята! До новых встреч. Был рад знакомству!

Пока фокусника кормили вкусным обедом, Ваня метался по комнате, не находя себе места:

– Вы видели?.. Супер! Я тоже хочу научиться фокусам…

Остальные дети спокойно пожимают плечами:

– Ваня, ты пойми, это трюк такой, обман зрения.

Мальчишка в сердцах машет рукой – «ничего вы не понимаете»!

– Юливанна, а можно вниз спуститься?

– Зачем?

– Хочу с фокусником поближе познакомиться.

– Иди, попытай удачу, возможно, он ещё не ушёл.

Счастливый Ваня побежал вниз по лестнице.

…

Я спохватилась его минут через сорок и нашла в гостевой комнате – Ваня сидел рядом с фокусником и о чём-то беседовал.

– Вот, нашёл в Ванюше истинного почитателя моего таланта!

На губах иллюзиониста появилась самодовольная улыбка.

– По странному стечению обстоятельств, меня также зовут Иваном.

Я удивилась:

– А в афише написано…

– Ну что вы, в афише указан псевдоним. В творческой среде – это довольно распространённое явление.

Теперь я без стеснения рассматривала фокусника: модная стрижка, умное красивое лицо, дорогой костюм…

– Простите, как вас зовут?

– Юлия Ивановна.

– Очень приятно! Позвольте, Юлия Ивановна, я буду приезжать к Ванюше в гости.

– Этот вопрос не ко мне, а к директору учреждения.

– Со Светланой Ибрагимовной этот вопрос я уже решил.

– Тогда препятствовать вашим встречам причины не нахожу… Всего доброго!

– Всего доброго.

…Ваня появился в комнате спустя ещё полчаса, подвинул к окну стул и, отдёрнув тюль, прислонился лбом к стеклу, явно кого-то высматривая.

– Ваня! Пойдём обедать.

Мальчишка даже не повернул головы.

Я поняла, что Ваню мы потеряли окончательно.

…

В томительном ожидании прошло недели две, но новоявленный Ванин друг так и не появился.

Иван забросил учёбу, перестал нормально есть и спать. Он мог часами дежурить у окна, огрызаясь на попытки отвлечь от его от привычного занятия.

И вдруг однажды, когда всякая надежда была потеряна, по диктофону объявили:

– Иван Каюмов, срочно спустись в гостевую комнату, к тебе пришли.

И Ваня, сияя как медный самовар, побежал навстречу судьбе…

…

– Паш, ты ограбил супермаркет?

Пашка довольно улыбается:

– Проходите, Юливанна, не стесняйтесь! Обмоем ваше боевое крещение.

На столе – кругляши колбасы, они уже покрылись тонкой масляничной плёнкой; полупрозрачные ломтики сыра, сквозь его дырки могла бы пролезть даже мышь, если б захотела; бутылка «Столичной», покрытая капельками влаги; пупырчатые, с мизинец размером, маринованные огурчики; нарезанные дольки помидоров…

– Паш, дай я тебя поцелую.

– Целуй! – нескромно говорит супруг и подставляет щёку…

Я взахлёб рассказываю Пашке про случай в столовой.

Пашка слушает внимательно, не перебивая, и когда в моём голосе появляются истеричные нотки, силком тащит в кровать. Он укрывает меня одеялом, словно ребёнка, долго гладит по голове, приговаривая:

– Всё будет хорошо, Юлька, всё будет хорошо… Спи.

Ощущая тепло Пашкиных рук, я лечу то ли в черноту глубокого колодца, то ли в глубину речного омута, и лечу так быстро, словно к ногам привязан камень. И в этой кромешной тьме, где-то там, вверху, виднеется одна-единственная, едва заметная, светлая точка – то ли ночная звезда, то ли погасшее дневное светило.

…

Наконец, зима явила своё милосердие, рассыпав над городом первую «крупу».

В белой дымке растаяли очертания деревьев и зданий; словно окрашенные невидимой кистью искусного художника; засверкали белизной скамьи и тротуары, парапеты и провода, автомобили и детские игровые площадки.

Глядя на это великолепие, хотелось только одного: чтобы зима осталась и избавила нас, наконец, от осенних склочных ветров; тревожно стучащих по окнам дождей; защитила от тоскливого вида умирающей природы…

Сегодня у Пашки должна быть зарплата, и значит, не далее как завтра, мы пойдём в магазин, чтобы, как поёт Лагутенко «тратить все твои, все мои деньги – вместе»! Кроме того, «меня ожидает приятный сюрприз» – так сказал Павел. Но это будет завтра, а сегодня с утра меня вызвала к себе Светлана Ибрагимовна…

Впрочем, день не задался с самого утра.

Сначала в моём присутствии поспорили Люда с Олей, а предметом спора оказалась туалетная комната, дежурство по которой принимала Оля.

– Люд, ну ты вообще, что ли? Я не приму дежурство! Вымой раковины и отмой как следует унитазы.

Люда, по-мужски широко расставив ноги, жестикулирует яростно, при этом каждое сказанное слово вбивает в уши так громко, будто гвозди – в стену.

– Чего выёж-ж-иваешься, Олька? Но-но-рмально я убралась, это т-т-ы вечно всем н-н-е д-д-довольна.

На Люду и жалко, и страшно смотреть: редкие веснушки, рассыпанные по бледной коже, утонули в краске злости; предлоги не проговариваются, а застревают в глубине искривившегося рта, голос дрожит…

На днях я изучила личное дело каждого из своих подопечных: сухие слова протоколов и заседаний, лаконичные фразы характеристик, заверенные печатями разных мастей, подписями чиновников разных организаций и званий… Большой труд десятков людей, спасающих детей от бродяжничества, криминала и, что скрывать – от гибели.

Только вот беда: ни один (повторюсь – ни один!) из детей не был доволен своей участью, не испытывал благодарности к спасателям в той мере, в коей должен был испытывать за сытую и беззаботную жизнь.

У каждого, о чём свидетельствовали многочисленные медицинские заключения, имелось по два, а то и по три хронических заболевания: астма, нефрит, косоглазие, плохо сросшиеся переломы и многое другое. А детство каждого из них было скроено и сшито из кусков рванины и всякой непотребщины.

Зов крови – сильнее всего остального?

…

Мишку когда-то подобрали на свалке.

Главной задачей семилетнего мальчишки оказалась проблема «прокорми себя и своего ближнего». Мишка находил остатки пищи, и, разделив на две части по совести, одну съедал сам, а вторую нёс родителям.

Двери Мишкиного дома всегда были радушно распахнуты для любого страждущего по той простой причине, что их, дверей, не было вовсе – по пьяной лавочке Мишкин отец продал дверные полотна за пару бутылок.

Сначала отчего-то запил Мишкин отец, чуть позже, устав воевать с мужем-алкашом, присоединилась мамка, и круг замкнулся. Вначале семья лишилась посуды, чуть позже – мебели, и в конечном итоге – самоё себя, как ячейки общества.

Мишка смутно помнит то счастливое время, когда кушал кашу, сидя за нормальным столом, ел из нормальной посуды и спал на нормальной кровати. Став постарше, спал на полу вповалку со странными, синюшного цвета, элементами, на грязном тряпье.

Иногда Мишкина мать обнимала сына, прижимала к себе:

– Кормилец ты наш! Чего сегодня принёс?… У-уу, консерва недоеденная, и хлебушек… Витька, разливай.

Иногда, будучи в дурном настроении, давала сыну затрещину:

– У-уу, ирод, погубить нас хочешь?.. Хавку тащи!

Лишь отец не кричал на Мишку, а мычал что-то нечленораздельное, и грозил грязным пальцем, глядя на сына…

– Гулька, дай проверю – ты лифчик носишь?

Мишка неприятно скалится, снизу заглядывая в Гулино нежное личико. Чёрный пушок над Мишкиной губой топорщится ёжиком.

– Юливанна, скажите ему! – краснеет от досады Гуля и, хлопнув дверью, закрывается в комнате.

– Миша, пойдём, поговорим.

– Нотации читать будете?.. Я и так всё знаю.

Разговор с Мишкой долгий, но не очень эффективный, и мы оба об этом прекрасно знаем.

…

История Люды с Ваней уходит корнями в ещё более тёмное прошлое.

Их отбили у субъектов, сделавших из детей профессиональных попрошаек.

Дети скитались по улицам и вокзалам, выпрашивая у прохожих милостыню.

В их судьбе непосредственное участие принял тот, кто построил трёхэтажный дворец у черты города; тот, кто разъезжает на дорогой иномарке; тот, кто не брезгует продажей дурманящих веществ и перепродажей краденого. Этот нувориш до сих пор живёт и здравствует на свободе, а Люда с Ваней коротают «счастливое детство» в казённом доме…

Буквально в первые дни работы здесь, в Детском доме, из моей сумочки, неосмотрительно оставленной без присмотра, вдруг пропала небольшая сумма денег.

– Это Ванькиных рук дело, – по секрету сказал Димка. – Есть у Вани такая привычка.

Ваня на мои доводы и подозрения крестился, божился и всячески всё отрицал – «не брал, не видел, не знаю».

И лишь спустя несколько дней (с чего-то – вдруг?) отозвал меня в сторонку, огляделся по сторонам и разжал ладонь… На ней, словно остатки Ваниной совести, лежали две помятые купюры.

– Случайно получилось, – он глянул на меня исподлобья глазами-щёлками и отвёл взгляд.

Дурная привычка клянчить, попрошайничать, брать чужое, видимо, навсегда прилипла к мальчишке.

Совесть – это качество, так необходимое каждому из нас, пусть даже в таком, небольшом количестве, как у Вани. Думаю, именно совесть, а не труд, чудесным образом сделала из животного Человека.

…

Из личного дела не стереть те скупые факты биографии, которыми изобилуют документы и справки. О многом читается между строк, о чём-то, в порыве откровенности, рассказывают дети…

От Митьки отказалась бездетная приёмная семья: дескать, и грубиян Митька, и лентяй, и вообще – «не о таком сыне мы мечтали!»

А мечтали новоявленные родители, на блюдечке с голубой каёмочкой, получить сразу воспитанного, образованного, любящего мальчика, не прилагая никаких лишних усилий со своей стороны; не вложив душевных сил, рассчитывали на дивиденды.

На Митьку не хватило ни ласки, ни любви, поэтому он потерял всякую веру в порядочность людей и всё человечество в целом; поэтому он, Митька, стал дерзким до неприличия, циничным и грубым, словно рецидивист, отмотавший не один срок за решёткой.

…

Тихую Наденьку мама продала незнакомой сердобольной женщине за бутылку водки, и эта сердобольная женщина привела когда-то Наденьку в приют.

Из детских воспоминаний (не сотрёшь, как ни старайся) Надя хорошо помнит запах бензина, огромные грязные фуры, а ещё – звонкое бульканье белой или красной жидкости, наливаемой в стакан. А ещё Наденька помнит вкусные конфеты, которыми угощали её добрые незнакомые дяденьки.

Надя очень любит рисовать, и чаще всего рисует цветы, красивых принцесс с принцами, а также большие кареты. Только кареты юной художницы сильно напоминают «МАЗы» и «КАМАЗы»…

Да, голод души – трудноизлечимое, а может быть, вовсе не излечимое заболевание?

Как же им, изголодавшимся по семейному счастью, ласке близких и родных, пусть даже потерявших человеческий облик, вырасти настоящими людьми? Это задача, которую каждый из них будет решать самостоятельно, всю свою сознательную жизнь.

…

Люда с Олей продолжают перепалку, Оля – за идеал чистоты туалета, Люда – за идеал «не в чистоте туалета счастье».

– Девочки, ну что вы завелись с утра? В школу опаздываем! А если опоздаем, кому влетит? Мне!

Обе вздыхают, но упрямо стоят на своём…

Я рву на три части тряпку, предназначенную для уборки:

– Убираемся вместе – и бегом одеваться!

Мы управились за пару минут.

– То, что можешь сделать сам, сделай хорошо и не сваливай на другого. Мы – один коллектив, одна семья.

Люда отводит взгляд.

…

Вдох… Выдох… Вдох.

Я в нерешительности топчусь у кабинета директора, не смея постучать. Наконец, набираюсь силы духа:

– Можно, Светлана Ибрагимовна?

Хозяйка Детского дома что-то быстро пишет в тетрадь; не поднимая головы, кивает на стул. Золотая змейка тут как тут: то вынырнет из рукава серого джемпера, то вновь спрячется.

Светлана Ибрагимовна надевает колпачок на изящную авторучку, откладывает в сторону тетрадь:

– Юлия Ивановна, давайте будем честны друг перед другом… Я вижу, вы любите детей, но опыта работы с таким контингентом вам явно не хватает. Пожалуйста, будьте с детьми построже… И ещё: продумайте, пожалуйста, какие-то интересные мероприятия, разнообразьте досуг по мере возможностей.

– Хорошо.

– У меня для вас две, не совсем радостные, новости… Я бы хотела услышать: как себя ведёт Ваня в последнее время?

– Ваня заметно повеселел, в учёбе подтянулся.

– Он ничего вам не говорил?

– Нет?

– Это хорошо… Я сейчас всё объясню… Вы, конечно, в курсе, что иллюзионист, который выступал для детей, регулярно навещает мальчика?

– Да, конечно. Он опекает Ваню, даже балует: то конфеты принесёт, то мороженое.

– Дело в том, что господин NN обещал Ваню усыновить.

– Ой, как я рада за Ваню!

– Погодите радоваться, Юлия Ивановна… Случилась неприглядная, на мой взгляд, история. Вчера господин NN позвонил и извинился за то, что передумал усыновлять Ваню.

– Как же так? Это – большая травма для ребёнка!

– Он сказал, что на то есть серьёзные причины: то ли развод с супругой, то ли переезд, то ли то и другое – вкупе… Одним словом – фокусник!

Светлана Ибрагимовна в сердцах стукнула ладонью по столу. Змейка не преминула воспользоваться ситуацией – сверкнула золотой чешуей.

– Я понимаю – жизнь непредсказуема, и, отработав в должности заведующей Детским домом, насмотрелась всякого, но… не могу привыкнуть к подобным ситуациям, да и привыкать, собственно, не имею права. Вы со мной согласны?

Я молча кивнула, думая в этот момент о том, как объясниться с Ваней и какие подобрать слова и веские доводы?

– Может быть, NN испугался, ведь Ваня – далеко не подарок.

– Допускаю и такой вариант. Впрочем, вряд ли! Я неплохо разбираюсь в людях и, судя по всему, у человека действительно форс-мажорные обстоятельства… Вы сможете сами обо всём рассказать мальчику? Или это лучше сделать мне?

И вновь, как в прошлый раз, там, на лестнице, сильный спазм схватил меня за горло…