Галина Волчек как правило вне правил

Как назло, артистов в ресторане было мало и кухня уже свернулась.

Евгений Евстигнеев, Михаил Козаков, Александр Ширвиндт

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Видим, Олечка Бган (она снялась в двух популярных картинах) у окна сидит, ей только что «зубрика» принесли. «Зубрик» – это что-то вроде жульена на маленькой сковородке. «Видишь, человек голодный, из Америки приехал», – сказали мы ей, и она отдала Олби своего «зубрика».

А вот другая история, способная вызвать у многих приступ тошноты. У молодых же артистов – ее участников – в свое время она не вызвала ничего, кроме гогота удачливых охотников, сумевших накормить соплеменников. Происходила она в помпезной гостинице советского образца «Советская», где «Современник» временно имел пристанище до переезда на площадь Маяковского.

Репетировали в основном по ночам. Были бедные и всегда голодные. После того как варварски съедали все бутерброды композитора Хозака, заботливо упакованные его мамой, переходили к ресторанной пище. Первым номером в меню шла котлета по-киевски. Рецепт ее был оригинален: брались две не доеденные кем-то в ресторане котлеты, отрезались с той стороны, где их кто-то уже надкусил, и после обрезания соединялись в одну «деволяй». Блюдо пользовалось повышенным спросом, и ни о какой брезгливости не могло идти и речи. Котлетные объедки артистам приносили монтировщики, которые подрабатывали в гостинице полотерами.

На встрече со зрителями. Игорь Кваша, Евгений Евстигнеев, Галина Волчек, Олег Ефремов, Лилия Толмачева, Нина Дорошина

Молодость, голод и азарт – необходимые составляющие успеха. Артисты репетировали день и ночь, и их жизнь походила на добровольный запой без минуты протрезвления. Воображение легко рисует типичную картинку, которую подправляют лишь чужие воспоминания. Вот Ефремов и его актеры на сцене. Незанятые в спектакле сидят в зале – таков негласный закон «Современника». На последнем ряду, свернувшись калачиком, спит Лелик Табаков – самый младший в ефремовской команде. Хотя он моложе всех всего-то на два-три года. Он тощий, все время мерзнет и натягивает на голову чье-то чужое пальто.

А вот история, доказывающая, как чистые порывы и невинность были «изнасилованы» опытом и изощренностью советской системы. И то, что дерзкими молодыми талантами принималось за свободу, было всего лишь ее иллюзией.

Первый дом «Современника», Площадь Маяковского. Очередь за билетами

В Москву приехал другой американский драматург, Артур Миллер, пьеса которого «Случай в Виши» также репетировалась в «Современнике». Артисты, уже избалованные общением с западными знаменитостями, рвались с ним встретиться.

Встречу назначили после спектакля на чьей-то квартире. Накрыли стол, старались сделать все шикарно. И вдруг выясняется, что «нельзя». Табакова и Волчек вызвали в кабинет директора, и там человек в штатском сказал: «Никакого Миллера. Никаких гостей». Как? Что? А человек этот устало-равнодушно повторил вышесказанное.

Черно-белый кадр из кино про события, незнакомые моему поколению. Человек с усталым и невыразительным лицом, но жестким взглядом повторяет установку. Смятение на лицах взволнованной молодежи, которую строят как хотят, а она уверена, что сопротивляется.

На обсуждении спектакля со зрителями

Тем не менее все пошло согласно сценаристам из КГБ – Миллер зря прождал своих молодых знакомцев в холле «Интуриста» и, не дождавшись, почувствовал себя чужим и незаслуженно оскорбленным на советском празднике жизни.

Как ни парадоксально, но именно в таком спарринге – осознанно-изощренной лжи со стороны властей и неосознанной веры в иллюзию правды – существовал и развивался «Современник». Доля разрешенной правды оформлялась в новые художественные идеи. Хотя время чем дальше, тем больше добавляло к романтической наивности привкус горечи.

Впрочем, такими категориями в то время они не мыслили. Жили легко, вразлет, с верой, которая, как позже выяснится, их же и уберегла. Свои сумасшедшие вечера после спектаклей, когда не было денег на ВТО, обычно заканчивали в коммуналке у Волчек и Евстигнеева, где счастливая пара снимала комнату. Никого не смущало спать вповалку на супружеском ложе и возле него, с азартом захватывали места получше.

Однажды в предрассветных сумерках Волчек встала, чтобы пробраться в туалет. Она споткнулась о чье-то тело и упала на другое. «Тело» издало звук, зашевелилось, но, посопев, затихло. Это был начинающий чешский кинематографист Милош Форман, попавший в компанию безумных современниковцев, как и Олби, и Миллер, и многие, многие другие в конце 50-х – начале 60-х годов. Но все это спрессовалось в один плотный отрезок времени, который возможно теперь повторить разве что на экране.

1961

{МОСКВА. «СОВРЕМЕННИК»}

На маленькой тахте – мужчина и женщина. Между ними раскрытый патефон, вертится пластинка. Голос сладкого тенора выводит: «Скажите, почему нас с вами разлучили…»

– Мужчине надо то носки покупать, то мясо, то четвертинку. Вот скажите, что такое любовь? – кокетливо вздыхает женщина.

– Неизвестно, – равнодушно отвечает мужчина.

– Любовь… это электрический ток.

– Очень может быть.

– Не может быть, а точно. У тебя когда отпуск кончается?

Спектакль «Пять вечеров» стал для Галины Волчек первым испытательным полигоном, где она попробовала себя в качестве режиссера. Причем произошло это как будто бы случайно. В 1959 году пьесу Александра Володина репетировал сам Ефремов, который по одному ему ведомым тактическим соображениям приглашал на репетиции в то время руководившего МХАТом Михаила Кедрова.

ЛИЛИЯ ТОЛМАЧЕВА, исполнительница роли Тамары – женщины, похоронившей себя в отсутствии любви: – Ефремов нам говорил одно, Кедров – другое, и с его мнением тоже нельзя было не считаться. Хотя, когда он уходил, Ефремов требовал, чтобы мы не обращали внимания на вмешательство большого мхатовского начальства. Тот возвращался, и ужас возвращался с ним. Я, вслед за своей героиней, готова была себя закопать на сцене.

«Пять вечеров» наконец домучили и сыграли. На премьеру приехал Александр Володин из Ленинграда, где Георгий Товстоногов раньше «Современника» выпустил эту пьесу. После ночного прогона все поздравляли артистов со свойственными успешной молодости перегибами: «Вы гении, ребята! Вы гениальные артисты!»

«Пять вечеров». Тамара – Лилия Толмачева, Тимофеев – Евгений Евстигнеев

А до премьеры было обсуждение.

Все восторгались: «Это новое слово о любви… Как правдиво… романтично и без сладких слюней официального искусства». И в самом деле, у драматурга Володина, усадившего в старом ленинградском доме на маленькую тахту мужчину и женщину, про это как в жизни.

– Мужчине надо то носки покупать, то мясо, то четвертинку. Вот скажите, что такое любовь? – капризно спрашивает женщина.

– Неизвестно, – равнодушно отвечает мужчина.

– Любовь… это электрический ток.

– Очень может быть.

– Не может быть, а точно. У тебя когда отпуск кончается?

А Галина Волчек встала тогда и сказала:

– Все хорошо. Про любовь – согласна. Но вот работа Лили Толмачевой меня смущает. У автора написано, что она работает на фабрике резиновых изделий. Может, она там презервативы клеит. А глядя на Лилю, я не могу поверить, что она вообще на фабрике работает, пусть даже с презервативами… И вообще социальность пьесы, по-моему, совсем в другом. Этим людям сломали судьбу. Время такое было, и поэтому Тамара живет «на автомате»: ходит на свою фабрику, клеит там эту резину… Вся жизнь как сплошной конвейер.

Что удивительно, Ефремов совсем не обиделся на критику своей артистки и не рассматривал это как попытку подсидеть его.

Через два года, когда Волчек была беременна, она без дела болталась по театру. Именно тогда кандидаты на вылет из труппы «Современника» – Любшин, Заманский, Зиновьева – попросили ее: «Галя, посиди у нас на репетиции, посмотри свежим взглядом. Если мы в этот раз провалимся…» Ребята своим составом репетировали все те же «Пять вечеров». Беременная Волчек спокойно усидеть на стуле не смогла и… подготовила свою версию. Ее приняли не просто как работу по удачным актерским вводам, но как новый самостоятельный спектакль. Волчек в нем постаралась ответить на те вопросы, которые задавала на обсуждении ефремовских «Вечеров», с одной стороны, а с другой – в нем все смешалось: и лирика, и комедия, и быт, и страшное время. Варианты играли в очередь целый сезон. А когда в конце года Ефремов устроил очередную зачистку состава на профнепригодность, два состава смешались и играли то версию Ефремова, то Волчек. Впрочем, публику мало интересовало, кому принадлежит авторство.

После удачной премьеры над Волчек шутили, что беременна она режиссерством. А через полтора года она выпустила спектакль, определивший весь ее дальнейший путь и ставший сенсацией в театральной Москве 60-х годов. Но тогда она думала только об одном – чтобы нормально родился ребенок, и желательно – мальчик. Имя она ему уже выбрала и попросила подруг покупать все для новорожденного только голубого или синего цвета.

1959

{ЛЕТО. БАТУМИ}

Город солнца, моря, фруктов и мужчин в больших кепках-аэродромах с ленивыми манерами. Они долгими томными взглядами провожают двух москвичек.

– Девушка, разреши познакомиться, да?

– Красивая, в горы отвезу. Королевой будешь.

Когда я сейчас смотрю на нее – крупную, кашляющую – я почему-то думаю: «А имела ли она успех у мужчин?» Ведь женщины, добившиеся определенного положения в обществе, а уж тем более женщины творческих профессий, как правило, обделены мужским вниманием. И их общественная значимость заполняет дефицит мужского внимания и тепла.

«Баллада о невеселом кабачке». Мисс Амелия Ивенс – Галина Волчек

В 1959 году Галина Волчек отправилась в Батуми со своей бывшей сокурсницей, актрисой «Современника» Людмилой Ивановой. Отдыхать и заодно проведать Игоря Квашу, который в это время там снимался.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВА: – Да что ты, Галя пользовалась в свое время невероятным успехом и в Москве, и куда бы мы ни приезжали. Я помню, мы с ней поехали в Батуми отдыхать, так там весь город на ушах стоял. Хоть я и была тогда яркой блондинкой, стройной, но такого успеха у кавказцев, как она, не имела.

Мужчины в больших кепках-аэродромах, с ленивыми манерами долгими томными взглядами провожали двух москвичек.

– Девушка, разреши познакомиться, да?

– Красивая, в горы отвезу. Королевой будешь.

Красивая бросала на них презрительные взгляды с видом победителя, взявшего южный город без боя. Она даже не удостаивала вниманием трофеи, которые бросали к ногам триумфатора, – фрукты, вино, белые «Волги».

– На уличные знакомства мы с ней не покупались, а вот до писателя из Тбилиси снизошли: писатель – другое дело. Он пригласил нас к себе на дачу на обед. Галка мне шепчет: «Чур, ни на шаг от меня, договорились?» А писатель расхрабрился, угощает, вина подливает. Когда Галка вышла, шепнул: «Подруга, погуляй по саду». А я ему на голубом глазу: «Не хочу».

«Баллада о невеселом кабачке». Сцена из спектакля

Писателю ничего не оставалось, как довольствоваться девичьей трогательной дружбой. Такая же участь постигла архитектора и еще каких-то творческих сынов кавказского народа. Дело чуть не кончилось плохо.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВА: – Однажды ночью к нам в номер раздался зверский стук в дверь. Галка испугалась: «Доигрались!» Сделали вид, что нас нет, а утром сбежали в Одессу, там Евстигнеев снимался.

И актриса живописует, как Евстигнеев – худющий, долговязый, в полосатой тенниске, ждал их в Одессе на причале. Почему-то стесняясь, держал маленький букетик цветов за спиной. Но уж такой он был человек – терпеть не мог сантименты разводить и прятал чувства за небрежностью.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Смешно было. Женя небрежно так бросил: «Поедем ко мне. У меня “люкс”». Поехали, а «люкс»-то оказался номер за рубль двадцать, в таком старом дощатом доме.

1961

{МОСКВА. ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ МУЗЕЙ}

Еврейской крови нет в крови моей.Но ненавистен злобой заскорузлойя всем антисемитам,                                          как еврей,и потому –                     я настоящий русский!

Читает со сцены Евтушенко. Он взмахивает длинной рукой, как большая птица – крылом, в такт собственным строчкам. Бедно одетые студенты – клетчатые рубашки, немаркого цвета блузки – с трепетом и восторгом смотрят на смелого поэта. Что он такое говорит о войне? Его лицо искажает боль.

– Что-то мне нехорошо, – говорит Волчек Евстигнееву тихо.

Искусство на ее беременность действовало возбуждающе. Она заметила это еще на концерте знаменитого французского мима Марселя Марсо, выступавшего в то время в Театре эстрады.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Я пришла на концерт, села – все вроде бы нормально. Неплохо себя чувствовала, и токсикоз, который мучил меня всю первую половину беременности, совсем уже прошел. Началось действие, музыка, Марсель Марсо на сцене… А я чувствую, что мой ребенок заходится: живот чуть не подпрыгивает. То ли ему так понравилось то, что я смотрела, то ли он протестовал? Спустя много лет в Греции меня познакомили с великим мимом, и я рассказала, что чуть не родила на его представлении. Как артисту, ему это очень польстило.

Свою беременность она вспоминает как праздник безделья. Живот рос быстро, и Галина смогла выходить на сцену только первые пять месяцев. По наивности пыталась прикрыть на сцене округлившийся живот – то поворачивалась к залу почти спиной, то срывала с плеч косынку и крутила перед животом. Когда же в ее состоянии выходить на сцену стало совсем неприлично, она отдалась всем тем женским штучкам, до которых у нее руки прежде не доходили.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Я никогда так часто не делала маникюр, как в этот период. Я и сейчас прячу руки с облупившимся лаком на ногтях, потому что не успеваю раз в неделю заезжать в парикмахерскую. А тогда…

Тогда, сорок лет назад, в ее жизни было торжество искусства ухода за ногтями и портняжного дела. В последнем, к которому Волчек была всегда неравнодушна, она отвела душу и проявила чудеса изобретательства. Она вполне могла бы получить патент на изобретение модной одежды для беременных, если бы таковая существовала в то время. Ее творческая натура протестовала против уродливых платьев «Москвошвея», так безобразно раздувающихся на животах будущих мам.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Меня раздражало и бесило это уродство. Долго думала, соображала, как сделать, чтобы юбки, в которых я ходила до беременности, оставались узкими и во время нее. Взяла свою юбку, дала подруге и сказала: «Вырезай дырку от пояса до окружности живота. Пояс надо посадить на резинку, а дырку сверху прикроем кофтой».

Нехитрым способом она получила узкую юбку, к которой прилагалась широкая кофта. Эффектная фурнитура – две большие металлические пуговицы и бахрома на воротничке – призвана была, по идее автора, отвлечь внимание от ее естественного состояния. Правда, мужская часть театральной общественности отреагировала на костюмные выкрутасы Волчек по-своему. Главный режиссер театра сатиры Валентин Плучек, встретив Волчек на каком-то приеме в модном прикиде, сказал: «Тебе о Боге сейчас думать надо, а ты все модничаешь».

Критика мэтра не остановила актрису в ее вещественных изысканиях, и она продолжала совершенствовать искусство кройки и шитья для беременных. Она не меняла привычного образа жизни: компании, посещение культурных событий – всего этого для семейства Волчек – Евстигнеева беременность не отменяла.

Вот и в тот вечер октября 1961 года чета направилась в Политехнический музей, где темпераментный, отчаянно талантливый Евгений Евтушенко читал свою поэму «Бабий Яр».

Еврейской крови нет в крови моей.Но ненавистен злобой заскорузлойя всем антисемитам,                      как еврей,и потому –               я настоящий русский!

Он взмахивал длинной рукой, как большая птица крылом, в такт собственным строчкам. Бедно одетые студенты – клетчатые рубашки, немаркого цвета блузки – с трепетом и восторгом смотрели на смелого поэта.

Еще на подступах к Политеху, ставшему в то время центром всего прогрессивного искусства, Галина ахнула: толпа осаждала музей, и милиционеры едва сдерживали напор желающих пробиться на поэтический вечер.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Я инстинктивно так обхватила живот, посмотрела на Женю. Он взял меня за руку и умудрился как-то провести через все кордоны. Евтушенко начал читать. Я очень любила его – такой он неравнодушный, яркий. И все вокруг с горящими глазами его слушали, каждое слово ловили. А я…

«Жень, что-то мне нехорошо», – сказала я мужу. Прислушалась к себе. А в животе мой ребенок такое вытворял. Марселя Марсо вспомнила и еще с ужасом посмотрела назад – как выбираться через такую толпу, если совсем плохо станет.

К счастью, обошлось, и восторженные физики, помешавшиеся на лирике, беременную Волчек не растоптали. И тем не менее под воздействием поэмы «Бабий Яр» и того, как ее талантливо читал автор, у Волчек с ночи начались схватки.

ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО: – Схватки у Волчек начались, по-моему, на строчках:

Мне кажется –                      я – это Анна Франк,прозрачная,                     как веточка в апреле.И я люблю.                     И мне не надо фраз.Мне надо,     чтоб друг в друга мы смотрели.

Впрочем, за точность не ручаюсь.

Чуть ли не на следующий день Галина Волчек родила мальчика. Его назвали Денисом. И в последующие годы не существовало более яркого доказательства воздействия искусства поэта на публику.

1960

{МОСКВА. КОМНАТА НА КУТУЗОВСКОМ ПРОСПЕКТЕ}

– Что это, Женя? – спрашивает Волчек. Она обходит нечто колоннообразное, упакованное в газетную бумагу.

Евстигнеев довольно смотрит на супругу.

– Подожди, сейчас-сейчас.

Берет ножницы и подступается к «колонне».

– А может, не надо резать? Пусть так стоит.

Он снисходительно смотрит на нее и вспарывает «колонну».

Они строили семью параллельно со строительством «Современника». Волчек – Евстигнеев: Галя и Женя, Женя и Галя… – образцово-показательная пара, образцовость которой особенно ощутима на фоне беспорядочных актерских связей и разрушающихся браков. Олег Ефремов успел разойтись с Лилией Толмачевой и соединиться с Ириной Мазурук, с которой прожил недолго. А затем – жениться на Алле Покровской. Другие… А Волчек с Евстигнеевым если бы были убежденными коммунистами, то могли бы стать блестящей рекламной парой – ячейкой коммунистического общества.

Как человек, хорошо знавший, что такое бедность, Евстигнеев мечтал о состоятельной жизни и иногда намекал жене на некое наследство, которое ему когда-то может обломиться. Однажды это наследство материализовалось в их комнате, куда Женя принес нечто похожее на распухшую колонну, прочно завернутую в газетную бумагу. Глаз у него горел.

– Что это, Женя?

– Подожди, сейчас-сейчас.

Берет ножницы и подступается к «колонне».

– А может, не надо резать? Пусть так стоит.

Он снисходительно посмотрел на жену и вспорол «колонну».

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – После того как Женя содрал все газеты, я увидела… пальто. Здоровое, тяжелое, как кол. Оно не падало, оно стояло. Было из дорогого по тем временам материала, и воротник был бобровый. Что делать было с ним, совершенно непонятно.

Впрочем, колоннообразному драповому раритету быстро нашлось применение: как только молодожены обнаруживали пустые карманы, его относили в ломбард и на эти деньги доживали до получки.

При широком образе жизни, который вела чета Волчек – Евстигнеев, двух актерских зарплат не хватало на то, чтобы заплатить за съемную комнату вперед. Хозяева отказывали артистам, и те срочно съезжали на запасной аэродром – в коммуналку к Вере Исааковне на Полянку. Там они жили до очередной получки и на образовавшийся капитал снимали очередную полуподвальную или чердачную комнату и ни в чем себе не отказывали.

Денис Евстигнеев с отцом

С мамой

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Мы так спокойно жили. Обустройство нашей первой квартиры на Кутузовском – это было на мне. На молочную кухню в основном Женя ходил. Он мамой был больше, чем я. Первым вскакивал к Денису, когда тот начинал плакать. И еще смешно было, когда мы жили напротив Дома игрушки. Женя все время приносил Денису надувные шары: сколько раз за день приходил домой, столько и покупал. На шары ему хватало денег. Я только боялась, что шары эти лопнут и ребенок испугается. Не дай Бог, заикаться начнет.

– А ревность? Это свойственно было Евстигнееву?

– Он закрытый, очень закрытый был человек. Может, оттого, что все в себе держал, у него и инфаркт случился. Ревновал ли он? Не знаю. У нас были замечательные, за-ме-ча-тель-ные отношения, которые допускали даже легкомысленные флирты. Но предательства – этого с нами не могло быть.

Денис с няней Таней, она у них с мамой была одна

1968

{МОСКВА. ПЛОЩАДЬ МАЯКОВСКОГО. «СОВРЕМЕННИК»}

Время как будто раздвигает стены театра на Чистых прудах, преломляя, как в зеркалах, толпу счастливой молодежи на площади Маяковского рядом с дорогим рестораном «Пекин». Мелькают набирающие популярность лица – Табаков, Кваша, Толмачева, Дорошина, Покровская… Они вываливаются из театра, бегут к «Волге» и набиваются в нее штабелями. Мчатся по ночной Москве, разрывая тишину спящего города.

Милицейский свисток тормозит пробег «Волги». Лейтенант надвигается на машину.

– Ваши документы. Вы знаете, что в автомобиле может ездить не более пяти человек? А у вас… Ой!

Суровый голос лейтенанта на глазах тает.

– А нас – много, – улыбается Ефремов.

– Здравствуйте, товарищ Ефремов. Я вот «Три тополя на Плющихе» смотрел. Вы там таксиста играли. Вот…

– Так точно.

Неотразимая улыбка Ефремова, как портрет в хорошей раме, оттеняется улыбками красивых актрис.

Они были молоды, красивы, обаятельны. Наглость успешной молодости действовала завораживающе. Однако за улыбчивым фасадом скрывались жесткие и даже страшные вещи. Говоря сегодняшней лексикой, «Современник» был таким ЗАО со своим уставом, соответствовать которому мог далеко не каждый. А тот, кто осмеливался сунуться со своим уставом в этот «монастырь», тут же объявлялся «нахалом» и выталкивался взашей.

Бессонные ночи, ночные репетиции были такой же нормой, как и знаменитые собрания «Современника», известные в Москве под названием «китайская пытка». Это когда в глаза говорили правду, невзирая на лица, – Ефремову, основателям театра, новым артистам, буфетчикам…

АВАНГАРД ЛЕОНТЬЕВ, артист «Современника» с 1968 года: – Легенды об этих собраниях были настолько мощные, что мы в школе-студии МХАТ под их влиянием тоже устраивали свои обсуждения. Так и говорили: «Как в “Современнике”».

Когда Леонтьев был принят в труппу театра, он на себе почувствовал, что такое повышенный уровень откровенности, и уверяет, что это болезненно и полезно одновременно. Это воспитывало и закаляло.

С Львом Круглым в спектакле «Два цвета»

Очередь за билетами в «Современник»

«В поисках радости». Савина – Галина Волчек, Леонид Павлович – Олег Ефремов

«Назначение». Лямин – Олег Ефремов, Мать – Галина Волчек