Гнездо Седого Ворона

* * *

Заурбек искоса глянул в единственное оконце, забранное частой сеткой. Сквозь мелкие дырочки людей было не разглядеть, но звук шагов, характерный перестук автоматов, бьющихся о подсумки, не оставляли сомнений – к дому приближается вооруженная толпа.

– Идут, – коротко бросил он. В критические минуты этот краснобай становился немногословен и обходился без обычных витиеватостей.

– Стены из камня, – быстро оценил Нуралиев. – Толстые. Автоматная пуля не пробьет. Надо забаррикадировать оконный проем столом. Вам, товарищ Светлый Рыцарь, необходимо взять под контроль входную дверь, мы с Заурбеком будем вести огонь с этой позиции. Лилия, вам бы лучше лечь на пол у стены, чтобы не зацепило шальной пулей. А он, – Нуралиев кивнул в сторону Марата, – тем временем может выбраться через крышу и привести сюда подмогу. Надо продержаться минут пятнадцать, от силы двадцать.

– Помолчи, – оборвал Лешага скороговорку новоявленного коменданта. – В Трактире не убивают, здесь никому не позволено стрелять.

– Прежде не было позволено. – Лейтенант блеснул темными глазами. – А сейчас есть порядок и есть те, кто не готов его соблюдать. И пока я – комендант этого пункта, всякий, кто не желает уважать порядок…

Короткий удар под дых оборвал его речь. Выходец из Павлобунка рухнул на колени, жадно хватая ртом воздух, затем повалился на пол.

– Забери короткоствол, – жестко скомандовал ученик Старого Бирюка.

Чешуйчатый, не заставляя себя упрашивать, прыжком оказался на спине офицера и вырвал пистолет у того из руки.

– Я сам так хотел! – затараторил он. – Прямо руки чесались! Вот если бы ты меня научил!

– Эй, Лешага, выходи! – раздалось с улицы.

– Рустам, – прошептал Заурбек. – Макхал, которого расстреляли, был его человеком!

– Выходи, мы тебя здесь рвать не будем.

– А это Усач, – мрачно добавил Светлый Рыцарь.

Лилия стояла ни жива ни мертва. Только сейчас, похоже, до нее в полной мере дошел ужас происходящего.

– Они что же, хотят нас убить?

– Хотят, – кивнул Леха. – Но здесь не станут.

– Но ведь только вчера мы вместе, плечом к плечу…

– Вчера – это очень давно. А сегодня, – бывший страж кивнул на скорчившегося от боли Нуралиева, – этот шериф навел порядок.

– Но ты же здесь ни при чем!

– Они думают, что при чем.

– Что же делать? – девушка чувствовала себя в западне. И, самое ужасное, – ей казалось, даже ее избранник не знает, как поступить.

– Схожу поговорю, – Леха пожал плечами.

– Опасно, – вмешался не на шутку взволнованный Заурбек. – Макхал прежде был наставником Рустама. Такого не прощают. Стрелять не будут, но могут забить до полусмерти.

Ученик Старого Бирюка молча кивнул и отодвинул стул, подпиравший дверь.

– Лешага, – за его спиной вздохнул Марат, – я не хотел, чтоб так получилось, извини. Зря я уговорил тебя принять лейтенанта в наш отряд! Я думал, он поможет.

– Он и помог. Вчера. – Бывший страж приоткрыл дверь.

– Что, песий сын, под лавкой застрял?! – вновь раздался голос Усача. – Ну, хоть потявкай оттуда!

Черный бросился к хозяину и угрожающе зарычал. На улице захохотали.

– Учитель, а может, им этого выдать? – в спину Лехи предложил чешуйчатый. – Это же он все натворил!

Не слушая его, Лешага распахнул дверь.

Глава 2

Эту часть Трактира уже и не припомнить, кто окрестил Лысыми Камнями из-за трех выпирающих из земли округлых глыб у самого обреза берега. Правда, один старый поисковик, доживавший век в этом заповедном краю, клялся, что это вовсе не валуны, и под ними абсолютно точно есть тайные ходы. Но копать Трактирщик запрещал, а никто из тех, кто строил в этих местах хижины, ни на какие такие ходы не натыкался. По крайней мере, не рассказывал об этом.

Дом, занятый Лешагой, его женщиной и чешуйчатым драконидом, жался вплотную к самому дальнему камню, так что тот служил одной из стен жилища. Сейчас возле него, размахивая обнаженным кинжалом, бушевал Рустам – один из опытнейших мастеров своего дела. Всякому было известно, что Рустам с Макхалом уже двенадцать лет сопровождают караваны, и не откуда-нибудь, а от самого острова Чеч, где убить могут и за пустую жестянку, да что там, просто за косой взгляд. Вернее, сопровождали.

Рядом с ним, ближе к двери, высился и ширился Усач. Никто в Трактире, за исключением, пожалуй, Бурого, не мог сравниться с ним, когда дело доходило до того, чтоб померяться силой рук. Правда, если этим забава не ограничивалась и стражам приходила в голову блажь помахать кулаками, с Лешагой ему было не тягаться. Уж скорее он смог бы выбить дух из собственной тени. Но не таков был Усач, чтобы мириться с поражением.

Сегодня всем было не до забав.

– Ты бы выполз, поскребыш гадючий! – победно оглядываясь на своих бойцов, оскалился верзила, указывая на Леху обрезом двуствольного ружья.

Ученик Старого Бирюка знал эту манеру: вечный задира постоянно таскал с собой оружие, заряженное мелко нарубленными гвоздями. Автомат – штука хорошая, но вблизи его пуля насквозь прошивает врага и летит себе дальше. А если брать калибром поменьше, и вовсе, поди отгадай, от какой ветки, от какого куста пуля уйдет в сторону. А из этой штуковины, если в упор, да из обоих стволов пальнуть – только держись! Врага едва ли не в клочья рвет. Вот и сейчас Усач тряс двустволкой перед самым носом у Лехи, не убирая пальцы со спусковых крючков.

– Ты что же, дерьмо шакалье, возомнил?! Да я ж тебя!..

Лешага медленно отвел в сторону прыгающие у его лица стволы.

– Погоди.

– Чего годить-то, чего?! – не унимался тот. – Твой хорек моего парня за сучий чих положил! А я годить буду?!

– Патроны – не сучий чих, сам знаешь. Сказано было – не брать. Он взял.

– Ты это сейчас кому говоришь? Это ты мне говоришь?! – Усач зашипел, угрожающе вращая глазами, почти упирая обрез в грудь собеседника.

Черный зарычал и припал на задние лапы, готовясь к прыжку.

– Зачем такое сказал?! – вмешался Рустам. – Если мой человек что-то взял – отдай его мне. Раз он мой – с меня и спрос. Твой нукер моего напарника под пули поставил! Слышишь меня, Лешага? Я тебе громко сказал: под пули! Он их больше на него потратил, чем Макхал взял! И какая в том беда, что взял?! Он свои вчера расстрелял! Сам знаешь, в бою был. А эти – не у тебя утянул и не у щенка твоего – Нуралиева. Все честно – с трупа снял. С врага. Совсем мало взял, какая в том беда?! – старейший из стражей чуть не плакал от горя и обиды.

Леха хотел было сказать, что до недавнего времени лейтенант жил совсем по иному закону, но удержался. Как бы прежде тот ни жил, сейчас он числился его человеком, а значит, и отвечать ему. Да и что проку от слов? Мертвых не вернуть.

– Рустам, твое горе – мое горе. Мне с Макхалом нечего делить было. Мы с ним на Гиблые топи ходили, сам помнишь. Но и ты пойми, раз уж лейтенант – мой человек, отдайте его мне. Сам буду судить.

– Отчего ж нет, суди. Я только глянуть хочу. Вот если б кто из моих, скажем, Бурого убил, и мне б судить пришлось, как бы оно было?! Я вот не знаю. Покажи мне, старому дураку.

У Лешаги заныло в груди при воспоминании о побратиме.

– Да кого ты слушаешь, Рустам?! Судить он будет! Из него судила, как из дерьма пуля! – бойцы за спиной Усача согласно загомонили. – Его б самого, того, судить не помешало. Чтоб уж по закону! А ну-ка, скажи людям, куда ты напарника дел?! А то ишь, придумал: «ищу я его». Потерялся немножко. Это Бурый-то потерялся?! Тут люди поговаривают, что ты его у Старой Переправы волкоглавым сдал, чтобы свою подлючую головенку сберечь! Или скажешь, не так дело было?

Леха скрипнул зубами:

– Не так.

– Ври больше! Пошли вдвоем, мне о том верно сказывали. Пришел ты один. Трупа нет, и ты юлишь, как тот кот задницей по песку: ищу, мол. Все вы одной породы, что ты, что выкормыш твой!

– Э, зачем такое говоришь? – вмешался Рустам.

– Что хочу, то и говорю, ты мне рот не затыкай. Вон небось бабу не поделили! – огрызнулся гигант. – Вот он на засаду побратима и навел. А там, что был, что не был – кто поймет?! Я давно говорил: скурвился ты, Лешага. Кончать тебя пора.

– Коли пора, то и попробуй, – хмуро отрезал ученик Старого Бирюка. – Дикое Поле – широкое, место всегда найдется.

– Я-то попробую, это уж не сомневайся. Да только ж ты небось из Трактира больше ни ногой. Хвост-то небось поджал! – все распалялся громадный страж.

– Хвоста у меня нет, а стало быть, и поджимать нечего.

– Что, нешто еще не отрастил?! Ты ж у нас теперь вожак стаи, так, поди, скоро гавкать начнешь.

Лешага чуть прикрыл глаза, понимая, что взбешенный Усач вытаскивает его на бой до смерти. Схватки он не боялся, но прибавлять к сегодняшним трупам еще один – глупее, пожалуй, и придумать нельзя. Да и с чего бы вдруг? Не так уж много хороших стражей, охраняющих нити-караваны в Диком Поле. А Усач, хоть и шальная голова, а вовсе не из худших. Да и то, вчера, не подоспей он со своими людьми, как бы еще дело обернулось?

– Мы в Трактире, – напомнил Леха. – Коли что не так, ступай к Трактирщику, да все ему перескажи. Ежели позовут – я приду. О чем спросят – ничего не утаю. Сам знаешь, каков порядок.

– Я-то знаю, – сплюнул ему под ноги верзила. – Как не знать. А ты вот, песий сын, в конуру забился. Хорошо в ней, тепло, вольготно, и баба, вон, при тебе. Твое счастье, что в Трактире людей убивать нельзя. – Он вдруг замер, и стволы его обреза резко пошли вниз. – Людей нельзя, а вот пса…

Точно сжатая пружина выпрямилась внутри Лешаги. Он качнулся, уходя с линии выстрела, захватывая левой рукой стволы. Полмгновения, и они резко пошли вверх, оборачиваясь в сторону Усача. В этот миг, выпусти гигант оружие, все бы обошлось. Но не таков был этот, точно вытесанный из глыбы гранита, задира. Пятерня его только крепче сжалась на рукояти и указательный палец будто впился в спусковые крючки, все глубже вдавливая их, до самого упора.

Два выстрела слились в один, и толпа взвыла, на миг отпрянув. Иссеченное каленым железом тело Усача рухнуло наземь, разбрызгивая во все стороны кровавые гроздья. Рев возмущения заглушил сухие щелчки затворов. Но в это мгновение с дальнего конца улицы, из-за двух лысых камней показались бойцы с автоматами на изготовку. Должно быть, услышав выстрелы, они припустили бегом и теперь привычно рассредотачивались, прячась за углами домов или прямо на бегу падая на землю, готовые открыть огонь.

– Засада! – крикнул один из людей Усача, выхватывая из гранатного подсумка увесистую ребристую чушку.

Лешага узнал новоприбывших, вернее, первого из них, притаившегося сейчас за округлым выступом. Это был Анальгин. Сперва у него мелькнула предательская мысль, что раздольник решил примкнуть к обиженным, но, похоже, это было не так.

– Засада! – не унимался новый вожак, цепляя указательным пальцем гранатное кольцо. Еще мгновение… Но именно в этот краткий миг Черный метнулся вперед, смыкая челюсти на запястье.

– Остановитесь! – раздалось вдруг. – Так нельзя.

Библиотекарь – с удивлением узнал Лешага.

* * *

Халиф Эргез, наместник Пророка, благодатный повелитель, страж воли небес, устремил немигающий взгляд, тяжелый, словно пресс винодела, на обреченного гонца дурной вести. Красная тряпка на шее вестника будто притягивала к себе немилосердную сталь клинка. Он молчал, ощущая нетерпеливое дыхание смерти за спиной, и глядел в чисто выскобленные доски пола. Халиф погладил рукоять врученной некогда Аттилой сабли – знак его непререкаемой власти. «Имя ему Шамшир, лезвие его отделяет жизнь от смерти, лишь оно – настоящее, все иное – прошлое или будущее. Помни, что держишь ты в своих руках! И пусть воля твоя станет продолжением моей воли. И да обернется сталь клинка против тебя, если осмелишься дерзнуть против спасителя твоего».

Эргез часто вспоминал тот день и тот час. Иногда втайне от всех, отложив саблю подальше, он подумывал о временах, когда благословенный Аттила, присланный народу Земли в тягчайший миг испытаний, вернется к небесным вратам, воспарит туда, куда, отбыв с верностью и покорством свой очистительный срок, уходят все правоверные.

«Кто из восьми халифов тогда унаследует священный трон Блюстителя истинной веры? По всему, он – достойнейший, но какова будет воля Пророка?.. Быть может, он решит вернуть свою милость Шерхану…»

То ли выдох, то ли стон коленопреклоненного гонца вырвал его из трясины досужих мыслей.

«Да живет Пророк вне времени и во все времена! Но что говорит этот несчастный?! Медальон с летящим монахом – одна из реликвий, похищенная изменниками в канун Того Дня?»

– Человек, о котором ты рассказываешь, видел это своими глазами?

– Нет, ему об этом рассказал изгнанник. Но тот клялся, что видел сам, когда Лешага утром обливался водой из ручья. Кажется, он и не думает скрывать, что владеет этим сокровищем.

Халиф Эргез удивленно поднял брови. Как можно не видеть сокровища, которое постоянно у тебя под носом? Хотя охранитель караванов мог найти реликвию где-то во время странствий, попросту снять с трупа или выменять у того, кто снял.

– Что еще рассказывал этот человек о Лешаге?

– Он – прекрасный воин, будто создан для боя. Люди верят ему, и не только люди. Вместе с ним идет существо, именующее себя драконидом, и стая диких псов, считающая этого неверного своим вожаком.

Наместник Пророка на мгновение задумался, ощупывая чуткими пальцами золоченые заклепки на костяной рукояти. «Драконид, дикие псы… Нет, пожалуй, такой человек знает, что он носит. В таком случае дерзость его воистину не ведает границ».

– Встань! – скомандовал Эргез.

Гонец поднялся, все еще опасаясь смотреть на халифа.

– Я желаю знать об этом человек все! И запомни, даже если огненная бездна разверзнется под его ногами, он должен выжить.

– Осмелюсь спросить, – почти шепотом, удивляясь собственной дерзости, проговорил гонец, – этот человек – наш враг, он желает смерти правоверным. Разве не повинны мы, вступившие на путь Священной войны, умертвить каждого, пожелавшего воспрепятствовать торжеству истинной веры?

– Принять смерть во имя правого дела – значит найти жизнь истинную. И, стало быть, не важно, сколько правоверных обретут ключи от светлого настоящего, расставшись благодаря этому Лешаге с оковами погубленного мира. Выполняй и помни: кто должен оставаться в живых для исполнения моей воли, пусть будет жив. Все остальные могут умереть.

– Да пребудет с нами воля Пророка! – все еще не веря в благополучный исход своей миссии, возгласил гонец, пятясь к двери.

– Да восславится имя его.

* * *

Анальгин лежал за камнем, аккуратно, как его учили еще в юности, совмещая выемку на прицельной планке с обрезом замкнутой в кольце мушки. Эта незримая линия уходила вдаль и упиралась точно в грудь смуглого бородача, размахивавшего кинжалом. На такой дистанции пуля войдет чуть выше, не оставляя шансов, попадет точно в лоб, так, чтобы без лишних мучений. Какая досада! Рустам еще совсем недавно держал один из секторов обстрела на их общем поле боя. И хорошо держал.

Секунда растягивалась, будто налипшая на кору смола, еще не успевшая затвердеть и обратиться в камень. Анальгин знал это чувство, когда что-то должно произойти, а ты ждешь и одновременно страшишься.

Так было тогда, еще совсем недавно, на том проклятом ночлеге. Лешага обнажил нож и неспешно пошел к ним, увязанным в одну длинную беспомощную цепочку. Раздольник в ту минуту буквально кожей чувствовал исходящий от стального клинка смертный холод и неуемную жажду крови. Леху он знавал и прежде, и казалось, еще мгновение, тот пройдет вот так мимо строя, даже не поморщится, рукой поведет, рассекая аорты отточенным лезвием – и вся гусеница осядет вмиг.

В эту минуту атаман увидел, как стремительно прыгает Черный, как падает на землю граната. Он даже успел рассмотреть, что кольцо, слава Ноллану, по-прежнему на месте. В следующий миг Лешага даст команду… В том, какова будет команда, бывший раздольник не сомневался. Чего же еще ждать в такой ситуации?!

А эти-то, вояки, с хвостом промеж ушей, ишь, как раздухарились! Неспроста на рожон лезут: всякому понятно, что после вчерашней победы нет больше прежнего Лешаги – стража и охотника за раздольничьими головами. Обернулся чем-то новым, чему Анальгин, по скудости умишка, и названия-то не знает, но чувствует всей шкурой.

И эти чувствуют. А то б чего вскинулись? Людей, мол, их лейтенант убил. И что с того, что убил? Правильно сделал. Все, хана, баста, что вчера было – ушло! Раз вместе дрались, стало быть, и вся добыча в общак! А уж там каждому его доля обломится. А эти – нет, по-тихому себе под хвост заханырить!..

В Диком Поле за такое не стреляют – пули жалко, всем кодлом на части рвут!

Вон Хлобыст забыл, что теперь да как, и схлопотал, – все честь по чести. Лешага и то предупреждал, что хоть ложку не по делу возьмешь – и поминай как звали. Спасибо еще, лейтенант всех с ним к стенке не поставил. А мог.

Когда Тиль с выпученными глазами примчался, голося, что вооруженная толпа идет Лешагу громить, никто и вякнуть не посмел, мол, и мы с ними. Виноват – так получи! Чего ж тут на стенку лезть? Одно бы дело, когда Лехин подручник чужаков порешил, а своего пожалел, было бы с чего языком тереть. Ан нет – все по понятиям.

Но что же командир медлит?!

– Остановитесь! Так нельзя!..

А, вот оно почему!

Человека, бежавшего сейчас рядом с песнопевцем, Анальгин уже намедни видел. Высокий, сухой, как жердь, с длинными седыми волосами, забранными в пучок, но молодым взглядом почти черных глаз, он производил странное впечатление. Раздольник и представить себе не мог, что такие старики существуют, а уж бежать так, что Тиль рядом едва поспевал, не каждому молодому под силу. Впрочем, страх порой толкает похлеще, чем ветер в спину.

А как тут не бояться? Начнись сейчас в Трактире перестрелка, и все, что до последних дней звалось порядком и законом, вмиг пойдет прахом. Ему ли не знать? Пока закон, кровью политый, сам собой в головах и сердцах не вырастет, толку от него, как от чирья на заднице. Но если уж вырос закон…

– Уйди, старик! – Рустам взмахнул перед носом Библиотекаря острым, точно бритва, кинжалом.

«Эх, как неудачно встал! – досадливо подумал Анальгин. – Прямо на линии выстрела. Ничего, вот сейчас отскочит…»

Библиотекарь и не думал отскакивать, даже отшатываться. Он стоял, замерев, и пристально глядел на взбешенного горца. Тот вдруг как-то скукожился, досадливо вогнал отточенную сталь в ножны.

– Прости. – Он почтительно склонил голову и проговорил через силу:

– Рассуди нас, отец.

* * *

Селение, отстроенное вскоре после Того Дня в предгорьях, у поросшей лесом каменной гряды, бурлило. Не каждый день с торжища приносят такие новости, и уж подавно сроду не бывало, чтобы в них был замешан их земляк, и не сбоку припеку, а буквально ж, первейший герой!

Всякий теперь наперебой вспоминал, как в прежние времена-то было: кто с Лешагой рыбу в реке острогой бил, кто с ним в детские годы на кулачках дрался, ну, это совсем мальцами. Потом, когда Старый Бирюк, не к ночи будь помянут, его и Миху к себе в ученики взял, тогда уж с ними никто на кулаках не бился – в один миг сметут.

Да что на кулаках, они вон и рыбу потом без всякой снасти, голыми руками ловили. С утра, бывало, на Речном Перекате сядут по пояс в воде и глядят, не появится ли белорыбица хвостатая, поблескивая чешуей. Затем бац – одно движение, и рыбина в кулаке. Прочие сколько ни пробовали, а этак не выходило. Иной, бывало, и ухватит, так не удержит.

А теперь вот Леха во главе целой армии встал и разгромил дикое воинство, а то и два! Купчина, что о том рассказывал, своими глазами не видел, на другом торге слышал, и потом где-то, что-то да приврал. Вот, к примеру, сказывал, что ученик Бирюка на драконе по небу летал! Это же вовсе сказки. Учитель еще когда объяснял, что никаких драконов в помине не было, а были динозубры или, кажется, длиннозубры – сейчас и не упомнить.

Сам учитель ходил именинником, рассказывал всякому, каким умным был Леха, как быстро он освоил грамоту и как старательно перечитал все шесть книг, какими владело селение. Даже кулинарную осилил, хотя почти ничего в ней не понял. Но ведь и никто не понял! Но читать все одно интересно: слова там такие волшебные: анчоус, антрекот, бефстроганов…

Увлеченный своими воспоминаниями, учитель обернулся, ища, кому бы еще поведать о самом лучшем и любимом из своих учеников. Только нечестно все заслуги себе присваивать. Надо по справедливости поделить славу с Бирюком. Что-то его, кстати, с утра не видно. Не занемог ли? Само это слово не слишком вязалось с образом вечно хмурого, но крепкого, точно дубовый ствол, односельчанина. Пожалуй, стоит к нему зайти, а то ведь, может, и помер. Лет же ему немало! Может, полвека будет. А то и больше.

Идти не хотелось. Всякий знал, что от чужака слова доброго не услышишь, да оно порой и спокойнее, если не услышишь вовсе ничего.

«Но с другой стороны, – подумал учитель, – с кем, как не с ним, делить лавры?» Что такое лавры, он представлял довольно слабо. В той самой книге, где писали о харчо и солянках по-селянски или, может, селянках по-солянски, лавры следовало кидать в почти готовое блюдо.

Должно быть, это было чрезвычайно важно, иначе с чего бы в другой книге говорилось, что лавры вручали исключительно победителям?

Раздумывая над этим, он направился к хижине на отшибе, где обитал Наставник Боя. Тот был дома. Казалось, вся шумиха вовсе его не касается.

– Эй! – крикнул учитель, держась несколько поодаль от входа, прикрытого занавесью от слепней и мух. – Старый Бирюк, люди толкуют, что, по словам караванщика, где-то там, у Трактира, наш Леха огромное войско победил!

– Знаю, – донеслось в ответ. – Проваливай.

– Что за человек?! – возмутился учитель. – Я ему такую весть принес!.. – он еще бурчал себе под нос, коря невежу, когда вдруг дверь за его спиной распахнулась.

«Сейчас точно прибьет», – с ужасом подумал наставник юных душ, невольно ускоряя шаг. Всякому было известно, что пришлый нелюдимец тяжел на руку.

Но удара не последовало. Селянин опасливо глянул через плечо, да так и замер. Наставник Боя во всеоружии подскочил к высоченной, без малого в три человеческих роста, ограде, сбитой из сосновых заточенных поверху бревен, и перемахнул ее с такой скоростью, что и белка бы не угналась.

– Вот так-так! – обескураженно прошептал учитель. – Вот так-так…

Старый Бирюк скользнул в густой кустарник, ушел змеей по-над землей, листья дрогнули, может, на самую малость сильнее, чем от легкого ветра. Места им хожены и перехожены, потому двигался он быстро, не цепляя расставленных поперек незаметной тропки силков, обходя упрятанные в палой листве им же самим сухие ветки-сторожки. На такие лишь наступи – треск издали слышен. Дальше каменная сыпуха, на ней так просто не укрыться, но, впрочем, это уж как кому.

Он хотя и близко, но еще не здесь.

Старый воин затаился, прислушиваясь не к шорохам перелеска, а к внутренним ощущениям – это у него получалось всегда само собой.

Похоже, действительно Он.

Нежданный гость его еще не слышал, но, ничего не поделаешь, скоро услышит. Может, оно и к лучшему, что скоро.

Глава 3

Лешага прикрыл глаза. В который раз за сегодняшний вечер знаменитый кассовый аппарат Трактирщика металлическим звяканьем призывал собрание к порядку.

Леха безмолвно выслушал обвинения. А что тут говорить? Последствий нынешнего выстрела не изменишь. Да ученик Старого Бирюка и не собирался отпираться. Ему припомнились слова, некогда вскользь брошенные наставником: «Будь прав, и стой, хоть против целого мира». Сейчас он сам не мог для себя решить, прав был или не прав. Как-то уж все по-дурацки вышло.

Гомон толпы стих, и сам Библиотекарь взял слово:

– Невозможно сделать бывшее не бывшим, – начал старик. – Усач мертв, и множество достойных людей скорбит о нем. Здесь только что говорили те, кто своими глазами видел гибель этого воина и предводителя воинов. Рустам, говоривший передо мной, утверждает, что Лешага убил Усача, но, послушав свидетелей, я хочу задать вопрос: повинен ли Лешага в гибели стража с Южных Перекатов?

– Повинен! – взвился с места Рустам. – Я все сказал, как было!

Вновь звякнул кассовый аппарат, прерывая возмущенный крик обвинителя.

– Здесь каждый знает Лешагу, – хмуро продолжил Хранитель Знаний, – и вряд ли сомневается, что он был в состоянии убить этого человека. Тем более что тот угрожал ему оружием.

– Да, оно так! – раздалось из толпы слушателей. – Этот мог, еще как мог!

– И раз не убил прежде, стало быть, не желал смерти Усача.

– Так, ясно, не желал! – опять донеслось из толпы. – Он его вдругорядь еще в круге порезать мог, никто бы и слова не сказал! Усач потом все бил себя в грудь, что лишку хлебнул, но все ж видели, что с Лехой ему не тягаться было.