Трагедия в крепости Сагалло (сборник)

Юрий Пахомов

Трагедия в крепости Сагалло

© Пахомов Ю., 2019

© ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019

Сайт издательства www.veche.ru

Среди болотных людей

1

Я сидел на табурете у стойки и перелистывал «Нью-Йорк таймс». Газетами я успел запастись во время пересадки в Каире. Мир, как обычно, трещал по швам: войны, теракты, перевороты, экологические катастрофы, извержения, наводнения. На этот раз все внимание было уделено болезни АИДС или СПИД. Крупным планом портрет доктора Монтанье, выделившего вирус, вызывающий болезнь. С Монтанье я знаком, не раз встречался в институте Пастера в Париже на разных конгрессах и симпозиумах.

Сенсация – голливудские актеры отказываются сниматься в фильмах, где есть сцены с поцелуями – вирус СПИД якобы обнаружен в слюне. Священник из Филадельфии утверждает, что СПИД – кара Господня, которую Бог насылает на адамово племя за разврат. Названа точная дата конца света.

Если предсказание сбудется, я не успею отгулять очередной отпуск.

– Что-нибудь опять пишут об этой ужасной болезни, сэр? – спросил бармен. – Говорят, что СПИДом болеют наркоманы и гомосексуалисты.

Бармен принадлежит к народу луо. Луо своим юношам удаляют два зуба на нижней челюсти, считая, что так красивее. В конце концов, это их дело.

В баре столичного аэропорта я был единственным белым, и бармен, по-видимому, считал необходимым меня развлекать. Английским он владел вполне сносно.

– Должен вас огорчить, болеют и женщины, и даже дети.

– О-о! – Бармен со страхом уставился на меня. – Еще джин?

– Благодарю, лучше кофе. Я слышал, у вас превосходный кофе.

Эту чепуху я повторяю в каждом баре во время поездок по Африке. Действует безотказно. Африканцы на редкость честолюбивы: если вождь, то великий или самый великий, бык – самый быстрый, танцор – лучший в мире.

И без того круглое лицо бармена еще больше расплывается от удовольствия.

– О да, сэр, кофе с плантаций Нгоронгоро. Лучший в мире кофе.

В прошлом году я пересек на автомобиле кратер вулкана Нгоронгоро. Кофе там, на вулканических почвах, действительно вырастает отличный. Арабика.

…Снимок вируса СПИД. Превосходная работа японских коллег. Что делает сенсация! СПИДом болеют пока несколько тысяч человек, а ежегодно от тропической малярии умирают сотни тысяч, от голода – еще больше. И ничего, обычное дело. Но СПИД – сенсация, человечество напугано неотвратимостью исхода.

Провидение лишает человека естественной защиты. Конечно, тут не обходится без дьявола, утверждает священник из Филадельфии. Конец двадцатого века, человек на Луне, с помощью генной инженерии можно сделать что угодно. Парадокс. Чем этот святоша дальше ушел от скотовода-масая из Кении, который верит в тотем и пьет молоко пополам со свежей коровьей кровью?

Я закурил, прислушиваясь к шелесту пальмовых листьев. Под крышей ворковала лесная горлинка.

– Как кофе, сэр?

– Превосходен.

Бармен светится от удовольствия. Но в его глазах вспыхивают и гаснут искорки пристального интереса. Нередко такие типы сотрудничают с Интерполом или службами безопасности. Любопытно, что он обо мне думает? Важный международный чиновник… Что ж, на мне светлый костюм, сшитый в Лозанне, галстук как раз нужных тонов, дорогой атташе-кейс, на руке часы солидной швейцарской фирмы. Принимает, скорее всего, за англичанина. Я белобрыс, довольно высок ростом. К тому же ношу пышные рыжие усы. Если бы сейчас меня увидел мой дед, охотник-промысловик Никифор Федорович Еремин, он бы с досадой плюнул мне под ноги. Когда в шестьдесят третьем я на перекладных добрался до родной деревни Онорино, дед хмуро оглядел меня и спросил с издевкой: «Што, Степка, в исподниках-то сподручней ходить?» Я пытался объяснить, что на мне не кальсоны, а джинсы, да к тому же фирменные, дед сердито кашлял и ворчал: «Однако верно, от долгов в таких штанах бегать сподручнее».

То, что я стал врачом, дед еще пережил. «Доктор – дело хорошее». Но он никак не мог взять в толк, почему я не лечу людей, а шастаю по тайге, ловлю полевых мышей и собираю с них клещей и всякую нечисть. Когда я поступил в аспирантуру, он окончательно махнул на меня рукой, полагая, что род Ереминых – охотников и звероловов – кончился, коли единственный внук, последнее семя, уехал в Москву, поменяв мужскую работу на баловство. Дед Никифор почему-то считал, что я буду ходить по квартирам и травить мышей.

2

– Мистер Эрмин, самолет будет готов через двадцать минут. – Чиновник аэропорта был сама предупредительность.

– Благодарю вас, позаботьтесь о моих чемоданах, а главное – о контейнерах с медикаментами.

На этого парня, видимо, произвел впечатление мой голубенький ооновский паспорт. «Доктор Стефан Эрмин, эксперт ВОЗ». Звучит солидно.

Паспорт ООН – серьезная рекомендация.

Несколько дней назад я еще не предполагал, что мне придется лететь в Центральную Африку. Варя была уже в Москве, а я должен был отправиться в отпуск в ближайшую субботу. Когда зазвонил телефон, я сидел в своем кабинете и пытался вникнуть в сухой текст отчета, присланного из Танзании. На столе лежал билет на самолет до Москвы, и это мешало мне сосредоточиться.

– Мсье Эрмин?

Голос секретарши патрона невозможно спутать: низкий, с хрипотцой, наполненный теплотой.

– Да, это я, Люси.

– Вы не могли бы в шестнадцать быть у патрона?

– Разумеется, Люси. Что-нибудь стряслось?

– Приходите пораньше, Стефан, поболтаем. – Секретарша засмеялась и положила трубку.

У нас с Люси давно сложились приятельские отношения, но в офисе все были убеждены, что мы любовники. И я, и Люси при случае подыгрывали друг другу. Особенно, если в приемной кто-нибудь находился.

Ровно в шестнадцать я сидел напротив профессора Чарльза Соумса и читал телеграмму, стараясь сохранить на лице невозмутимое выражение. Я даже улыбнулся, вспомнив, какая физиономия была у дамы из одного миссионерского общества, когда Люси сказала мне: «Ах, Стефан, я дерево, которое уже не нужно трясти. Яблоко упало, его нужно только поднять».

Соумс, худой, с желтым лицом, на котором самым примечательным были рыжие брови, каждая величиной со щетку для мытья рук, посмотрел на меня поверх очков и, пошевелив бровями, сердито сказал:

– Вы делаете не ту карьеру, Стефан. Театр потерял талантливого актера. Какого черта вы ломаете комедию и делаете вид, что телеграмма вам очень нравится?

– Моя работа, Чарльз. Вы знаете, я веду программу с самого начала. – Наедине мы называли друг друга по именам. У нас были для этого некоторые основания: пять лет назад, в Заире, Соумс ухитрился подхватить лихорадку, которую вирусологи потом так и не смогли расшифровать. Мы остались с ним в палатке, а «лендровер» с экспертами укатил дальше. Двое суток я отхаживал Соумса, который в бреду так ругался, что переставали скулить гиены, а где-то рядом укоризненно вздыхал слон. Похоже, послушать профессора собрались все обитатели буша. За нами прислали вертолет, но Соумс впал в буйство, и его пришлось связать.

– Ваша работа… – Соумс почесал карандашом кончик носа. – Значит, вы все-таки летите? Имейте в виду, я не дам вам помощников. Какой сумасшедший согласится лететь в это адово место, да еще накануне сухого сезона? Придется рассчитывать на местные силы. Кстати, национальным институтом Пастера в Омо руководит доктор Джозеф Торото, и дело у него поставлено неплохо.

– Видите, как все просто.

Соумс неопределенно хмыкнул.

– Простите, Чарльз, все забываю вас спросить, где вы научились так ругаться?

– Ругаться?

– За те два дня в буше я наслушался такой ругани… Специально изучаете?

Соумс неожиданно рассмеялся. Улыбка не молодила, а старила его. Может, потому он так редко смеялся?

– В юности я три года проплавал матросом. Зарабатывал деньги на колледж. Так что, Стефан?

– Лечу.

Соумс нажал на кнопку селектора.

– Люси, я знаю ваше отношение к месье Эрмину…

Послышался загадочный шорох, потом томный вздох: «О шеф, вы жестокий человек…»

– Так вот, закажите ему билет на Ампалу… Гм-м. На субботу. Он как раз в субботу собирался улететь в Москву в отпуск, так зачем его лишать хотя бы иллюзий?

Соумс отключил селектор, выпрямился в кресле.

– Впредь будете знать, как разговаривать с патроном. Так-то. Да, Стефан, известно ли вам, кто в Омо работает региональным экспертом? Программа шистосоматоза.

– Понятия не имею.

– Барри Дэвис.

– Старина Дэвис?

– Именно. Там вам не будет скучно.

– Мир тесен. Я познакомился с Барри в Гвинее. Потом были Конго, Кения… Сколько же я его не видел?

Соумс встал и протянул руку.

– Ну, счастливо, Стефан. Только будьте осторожны. Обстановка в районе Омо сложная, среди племен гачига волнения. Если верить газетам, были случаи нападения на туристов.

– Пожелайте мне ни пуха ни пера.

Соумс пожелал.

– Идите к черту!

– Что? – Соумс от неожиданности выронил карандаш.

– Так у нас, у русских, принято отвечать. Иначе не будет успеха в деле.

В приемной я поцеловал Люси руку.

– Храни вас Бог, Стефан.

– С Богом у меня долгосрочный контракт. Плюс страховка. А это вам. – Я протянул Люси миниатюрную матрешку, в которую чудом помещались еще две поменьше.

– Благодарю, очень мило. Когда будет готов паспорт, билеты и сопроводительные письма, я позвоню. Хотя мне очень не хочется, чтобы вы уезжали.

Я подошел к окну: капли дождя прочерчивали оконное стекло.

Телеграмма, подписанная министром национального здравоохранения республики, составлена квалифицированно. Правда, несколько категорично. Суть: в мае 197… года в восьмидесяти милях от города Омо, среди людей племени гачига возникла эпидемия геморрагической лихорадки. Заболеванию людей предшествовала эпизоотия среди скота. По клинике – типичная лихорадка Рифт-Валли. Типичная… Нужны серьезные основания, чтобы утверждать это. Геморрагические лихорадки – моя область, я занимаюсь ими без малого четверть века, еще с Сибири, и потому привык к сдержанным оценкам.

Мы связаны с республикой проектом борьбы с лихорадками. Работы ведутся несколько лет. К тому же момент удачный – наконец удалось получить вакцину. Испытания ее на волонтерах в клинике дали обнадеживающие результаты. Вакцину я испытал и на себе. Так что вреда она не принесет. А шанс спасти гачига достаточно высок. Какой уж тут отпуск?

Ситуация между тем в племени гачига (болотных людей) складывалась довольно острая. По предварительным данным, восемьдесят человек погибли, причем в основном дети. Не исключена угроза распространения эпидемии на соседние районы…

Вид из окна меня развлек. Я люблю Женеву, но сейчас мне почему-то было неприятно смотреть на чистые, отмытые дождем улицы. В середине мая в Москве не топят. А весна нынче не балует. Варя одна в пустой, холодной квартире. Да, известие, что отпуск мой временно откладывается, ее, конечно, не обрадует, придется что-то придумать. Ложь во спасение. Одно хорошо, удастся повидаться с Барри и Кристиной. А может, мы вместе отправимся к гачига в гости? Кстати, нужно собрать о гачига хотя бы элементарную информацию: нравы, быт, социальная организация. Эпидемиолог не может не интересоваться этнографией. Без знания жизни народа, его обычаев, верований невозможно изучить механизм передачи инфекции.

Если бы известный американский исследователь Картон Гайдушек не обратил внимания на бамбуковые палочки, которыми фори – аборигены Новой Гвинеи – лакомились после похорон родственников, тайна болезни «куру» так и осталась бы нераскрытой.

Оказывается, в бамбуковых палочках запекался мозг умершего, зараженного вирусом «куру», или, как его называют – «смеющейся болезни». Больной, что называется, с хохотом отходил на тот свет. Палочки с мозгом ели не из-за гастрономической извращенности – таким способом они собирались сохранить информацию, накопленную соплеменником за свою жизнь. Интересно, нет ли таких «милых» обычаев у гачига?

О Центральной и Восточной Африке я перечитал груду книг, были среди них и солидные исследования, и даже романы о кровожадных кочевниках – масаях. Но я никогда не слышал о народе гачига, населяющем глухой район на северо-западе от Великих озер.

3

В отпуск мы с Варей решили съездить в родную деревню Онорино. Я там не был лет десять, Варя вообще никогда не была. Так тянуло в родные места – спасу нет.

И когда решение было принято, я потерял покой. Сниться стали дорога, Онорино, дедовская изба, речка Турунгас.

Нет уже избы, да и деревни тоже нет. Слились мелкие деревеньки в село Отирка, а дальняя родня, что наезжает в Москву, переселилась в поселок Пихтовое на лесоучастке.

Дед рассказывал: деревню основал вятский крестьянин Онорин в конце девятнадцатого века. Дед и бабка тоже вятские, из первых таежных переселенцев. К моему рождению в Онорине стояло двадцать домов, и была начальная школа. Чтобы учиться дальше, мне после четвертого класса пришлось ходить в Имшегал десять километров тайгой, а потом перебраться в поселок Васисс – там школа-десятилетка, больница, клуб, электричество.

В Онорине электричество появилось только в начале шестидесятых годов. Дико звучит, но факт. При керосиновой лампе сидели, а то и при коптилке. Самый ближайший город – Тары, пятьдесят верст тайгой, по бездорожью.

Пароход я впервые увидел восемнадцати лет, когда ехал поступать в медицинский институт. Но ни пароход, ни Омск меня особенно не поразили – паренек я был начитанный. Больше всего удивил асфальт. После таежных троп да буераков не верилось, что дорога может быть такая ровная.

Мог ли я тогда предположить, что стану доктором наук, профессором, экспертом ВОЗ, что после нескольких лет работы в различных странах Африки обоснуюсь в штаб-квартире в Женеве?

Кажется, у американцев есть такая поговорка: «Человек, сделавший себя». Чепуха. Надо мной потрудились десятки людей, и в своем сиротстве я рано понял цену людского добра. Отца не помню, его убили в сорок первом под Москвой. Мама погибла на лесоповале – ушибло комлем упавшего дерева. Мне и десяти тогда не было. Вот и остались мы с дедом, два мужика – старый да малый.

С того времени начались мои хождения по родне, из избы в избу. Дед-охотник в тайге на промысле, я месяцок у двоюродного дядьки поживу, а там, глядишь, и к совсем чужим людям переберусь. Связка книг, узелок с тряпьем – вся недолга. Миром меня на ноги ставили.

В суматошной моей жизни отошла деревня Онорино на задний план, словно дожидаясь своего часа. И вот этот час настал. С нетерпением ожидал я, как сяду в Москве на самолет до Омска. От Омска до Тар – на «Метеоре». Ну а до Онорино, то бишь села Отирки – пятьдесят верст. Два раза в день автобус ходит. Но рассчитывать на него – значит не знать наших сибирских дорог. Опытный человек любому транспорту рад: самосвал ли, лесовоз на гусеничной тяге, бульдозер – словом, все, что способно перемещаться в пространстве, насыщенном увалами, колдобинами да колеями. И вот поездку в родные места приходится отложить на неопределенное время…

4

Когда два-три раза в году бываешь в Африке, к поездкам вырабатывается что-то вроде иммунитета. Едва я оказался в кресле «боинга» или «каравеллы», как тут же впадаю в анабиоз.

На этот раз полет был примечательным разве что изжогой. Компания «Эйр-франс» решила удивить пассажиров экзотической кухней, на обед подали вареную кукурузу с ломтиками перца под соусом. Действие соуса не смогли нейтрализовать две бутылки содовой.

В столицу республики Ампала я прилетел в полдень. И сейчас, после чашки кофе, испытывал чувство, которое с известными натяжками можно было назвать «приливом энергии».

Теперь общительному бармену непременно хотелось узнать, что сделать, чтобы ему не заразиться СПИДом. Посоветуй я ему принять мусульманство или иудаизм, он бы, наверное, серьезно задумался. Паника – страшная штука.

До города Омо можно добраться на автомобиле. Но после ливней дороги в буше размыло, и президент выделил в мое распоряжение самолет.

– Хелло, мистер Эрмин?!

– Да, это я.

Ко мне подошел светловолосый толстяк в голубом комбинезоне – вылитый Гаргантюа с иллюстраций Доре, – протянул руку.

– Майкл Грим, сэр. Пилот. Имею приказ доставить вас в Омо.

– Отлично.

– Груз есть, сэр?

– Термоконтейнер с медикаментами, чемоданы, пара коробок. Вон они, у стойки. Много?

– Чепуха. Эй вы, – крикнул пилот двум боям, стоявшим возле дверей, – волоките чемоданы к самолету! Да осторожнее, в том контейнере атомная бомба. – Грим захохотал и удалился.

Я ожидал увидеть крошечный моноплан, который обслуживает богатых туристов в национальных парках. Канадский «турботраш» выглядел вполне внушительно.

Майкл Грим молчал ровно столько, сколько понадобилось, чтобы поднять самолет в воздух. Когда мы взлетели, его язык заработал вовсю. Первым делом Майкл сообщил, что женат, имеет двух детей, семья, естественно, в Канаде. А что им делать в этом проклятом месте? Сам он в Африке третий год, сначала был частным пилотом у одного миллионера-португальца, катал его черных девок. Отличная была работенка. Но потом миллионеру дали под зад, и ему, Гриму, приходится теперь травить мошек и опылять плантации.

Скосив на меня глаза-пуговицы, он вдруг добродушно поинтересовался, не еврей ли я.

– Нет.

– Поляк?

– Русский.

– Самый настоящий?

– А какие еще бывают?

– В Канаде со мной по соседству живут русские. Они никогда не были в России. А вы, сэр?

– Я из Сибири.

– О-о! – Он уставился на меня с таким изумлением, словно я у него на глазах оброс медвежьей шерстью.

– И зачем вам понадобилось лететь в Омо? В этой дыре малярия, комары и скука.

– Среди местных племен эпидемия лихорадки.

– Вы собираетесь лечить туземцев?

Я кивнул.

Майкл Грим презрительно выпятил нижнюю губу. Человек родом из Сибири, который лечит туземцев, недостоин внимания, даже если за ним сам президент присылает самолет. Хорошо, что я не сказал ему, что я эпидемиолог.

Порой мне кажется, что моя профессия куда более понятна воину из народности карамоджо, чем такому вот относительно цивилизованному человеку. Для карамоджо я – человек, изгоняющий злых духов. Это метафора, но смысл довольно точный. Спросите Майкла Грима, что такое вирус, и он начнет мямлить несусветную чушь.

Обычно, когда я называю свою профессию, собеседник поглядывает на меня с подозрением – не разыгрываю ли его? От слова «эпидемиолог» веет минувшими столетиями и дымом костров, на которых сжигали трупы погибших от чумы. А что делаю я в наше благополучное время? И несколько успокаивается, когда объясняю, что работаю в Африке.

Пишут об эпидемиологах редко. В газетах дают интервью кто угодно: футболисты, доярки, ортопеды, хореографы, сыщики, эстрадные дивы, звезды цирка – несть числа. Но эпидемиологов среди них нет. По-видимому, редакторы считают, что публиковать материалы о моих коллегах столь же неэтично, как и рассказы из жизни директоров кладбищ. А жаль. Наивный технократ, воспитанный на чтении научной фантастики, полагает, что сенсации возможны лишь в ядерной физике, кибернетике, на худой конец – в органической химии. И ему невдомек, что открытия в биологии – те, что уже сделаны, но особенно те, на пороге которых мы стоим, – явления почти иррационального порядка, от которых отдает чертовщиной.

Многие ли, например, знают об ариновирусах, открытых в конце шестидесятых годов? О лихорадке эбола, смертность от которой превышает семьдесят процентов? В Судане, в одном из госпиталей из семидесяти шести врачей, сестер и санитаров, заразившихся от больных, от этой лихорадки погибло сорок человек. И это не середина девятнадцатого столетия, а семидесятые годы нынешнего!

А что происходит в современной иммунологии или генной инженерии? Помню, как лет двадцать назад меня потрясло зрелище: микроб, разрезанный, как колбаса. А сейчас святая святых – гены режут на кубики, переставляют их как заблагорассудится, не зная точно, что может получиться из этого, и не родится ли таким образом вирус, который уничтожит все живое?

Вспугнутые гулом мотора, нелепыми скачками удирали жирафы. Какой-то полоумный буйвол погнался за тенью самолета. У небольшого озерца замерло стадо слонов.

Над самолетом пронесся здоровенный гриф. Из-за этой несимпатичной птички погиб молодой Гржимек, один из наиболее ярких исследователей современной Африки. Гриф врезался в его самолет, словно ракета.

Конечно, если откажет двигатель, самолет спланирует, и его вполне можно посадить на площадке величиной с картофельное поле, но от этого не становится легче. Буйволам, слонам и львам вряд ли понравится наше появление.

5

На подлете к Омо попали в туман. Самолеты такого типа не оборудованы радарами, а горы в системе Великого африканского разлома – не такая уж редкость.

Наконец удалось пробить полосу тумана. Под крылом мелькнула ярко-красная крыша ангара, и самолет ловко, я бы даже сказал, изящно, сел на посадочную полосу и, подпрыгивая на выбоинах, побежал к низкому, барачного типа, сооружению, но, точно передумав, отвернул влево и замер на асфальтированном квадрате.

К самолету, веером разбрызгивая лужи, подкатила «тойота». Из машины выскочил человек в светлом костюме, распахнул огромный черный зонт и зашагал к «турботрашу».

Я с трудом выбрался из кабины. Человек приблизился. Молодое привлекательное лицо его даже не портила бородка в форме помазка для бритья.

– Мистер Эрмин, не так ли?

– Все правильно. Доктор Джосеф Торото?

– Да, сэр.

Мы обменялись рукопожатием. Доктор Торото был одного со мной роста, но лет на двадцать моложе.

– Как долетели?

– Неплохо.

– В Швейцарии сейчас, наверное, прохладно?

– Не душно. Вам приходилось бывать в Европе?

– Медицинский факультет я закончил в Лондоне, стажировался в Париже, в больнице Клода Бернара. Кстати, там я слушал ваши лекции, профессор.

– Вот как? Представляю, какая скука. Ну а у вас здесь все льет?

– Сезон дождей на исходе. Если не возражаете, мы сначала заедем в отель, а уж потом в институт.

Я огляделся. Почему же старина Дэвис не встретил меня? Ведь он наверняка знал о моем приезде.

– Простите, коллега, в Омо работает доктор Барри Дэвис?

– Да, сэр. Мистер Дэвис, к сожалению, не мог вас встретить. Он болен.

– Что-нибудь серьезное?

– Малярия… И еще сердце.

– Надеюсь, он скоро поправится.

– Я тоже надеюсь, сэр.

– До свидания, Майкл. – Я помахал пилоту. – Советую вымыть руки, ведь вы здоровались со мной, а зараза прилипчива.

Грим с ужасом уставился на свои ладони и, бормоча проклятия, пошел к самолету.

За окном «тойоты» мелькала знакомая картина: остроконечные хижины деревень, термитники, зонтичные акации и женщины, бредущие вдоль дороги с поклажей на голове.

Отель – двухэтажное белое здание – оказался довольно уютным и разорительно дорогим. Номер здесь стоил столько же, как в «Хилтоне».

Хозяин-шотландец встретил весьма сдержанно. Это меня удивило. В глубинке обычно рады клиентам, к тому же европейцам.

– Он что, с ума сошел? Такие цены мне явно не по карману, Торото.

– Большой наплыв туристов, сер.

– Послушайте, не называйте меня «сэр». Мы с вами врачи, коллеги! Если уж вы столь высокого мнения о моей особе, называйте профессором.

– Как будет угодно, мистер Эрмин.

В номере я быстро умылся, сменил рубашку и спустился в холл.

Институт Пастера, которым руководил доктор Торото, походил на большинство подобных учреждений, созданных в различных регионах Африки в системе Службы больших пандемий. Но сходство было только внешним. Краткое знакомство с лабораториями убедило меня, что они оснащены первоклассным оборудованием, в основном японским и шведским. С удовольствием отметил, что микроскопы наши, русские, фирмы «ЛОМО».

Особенно хорош был вирусологический блок со стерильными боксами. Сотрудники лабораторий, преимущественно африканцы, при нашем появлении вежливо вставали, приветливо здоровались. Торото коротко, на ходу отдавал распоряжения. Судя по всему, он не только в институте, но и в стране пользовался большим авторитетом. Ампала – небольшая страна, и так оснастить институт мог только очень влиятельный человек. В кабинете Торото, обставленном металлической мебелью, равномерно журчал кондиционер. Я закурил и, усевшись в кресло, сказал:

– Не скрою, коллега, институт производит впечатление. Серьезный уровень, поздравляю.

Глаза у Торото потеплели.

– Благодарю вас, профессор. Нам нелегко было добыть оборудование, средства. И еще так много не сделано.

– Ну, время в резерве у вас есть. Простите, сколько вам лет, коллега?