Цветущая вишня

– Ой, что это? Плесень? Здесь ведь должен был быть сыр, нет?

– Это и есть сыр, – сказал Матвей, – «горгонзола».

– Никогда не пробовали? – Поинтересовался Сергей, вооружаясь столовыми приборами.

– Нет. Но как же его есть – взгляните, здесь одна плесень!

Никита и Сергей рассмеялись, Матвей сказал:

– Ты не думай, а пробуй.

Вера поднесла полную ложку к носу и, вдохнув выраженный, однако слегка перебитый пряностью тыквы, запах, запустила ее в рот.

Никита и Сергей с улыбками ожидали ее реакцию и, когда лицо Веры исказила гримаса, они залились смехом.

– Горгонзола! – Торжественно воскликнул Сергей.

Пустились в разговоры.

От горячей, вкусной еды поднялось настроение, закипела живость, хотелось смеяться и болтать о глупостях.

Вера, привыкшая к терпкому вкусу благородного сыра, вся разрумянилась и обмякла. От сытного ужина ее клонило в сон, но навязчивая мысль, которую ей еще не удалось обдумать, стучалась ей в голову, и она содрогалась.

И хоть глаза ее застлала сонная пелена, она не могла не следить за Катериной.

Сейчас, когда она была достаточно уязвима (к тому же, Сергей заказал бутылку вина и пару бокалов они уже отпили), Вере представилась прекрасная возможность рассмотреть ее тщательнее.

На лице ее Вера не видела сильного отпечатка зрелости, напротив, ее кожа казалась матовой, пусть и покрытой дорогой косметикой, ресницы были густыми и длинными, а губы полными и алыми. И все же, если приглядеться поближе, можно было заметить и морщинки в тех местах, где они должны быть, можно заметить, что и жилки на шее уже давно отвердели, да и блеск волос не такой яркий, как десять лет тому назад.

Да, это была та самая женщина из ее снов, Вера не сомневалась. И сюжеты этих самых снов совпали с так называемой реальностью – она психолог. Да, Вера ясно видела перед собой каждое из видений, одно за другим. Вера не знала, как успокоить свое дыхание и сердцебиение, но состояние ее было паническим.

Ведь если все совпадает, то перед ней сидела…

– Я отойду в уборную, – предупредила Катерина, грациозно поднимаясь со стула.

Через пару минут Вера, недолго думая, пробормотала:

– Мне тоже надо.

Матвей посмотрел ей вслед с негодованием, размышляя о чем-то, что было самому ему не понятно.

Когда Вера вошла в уборную, Катерина стояла перед зеркалом. Она сразу поймала взглядом ее отражение, но не обернулась, хотя выражение ее лица резко изменилось. Можно было подумать, что она испугалась ее.

Вера подошла к ней и встала рядом, глядя на собственное лицо, вдруг снова кажущееся ей чужим.

– А вы, – начала она непринужденно, – Катерина, давно в Петербурге живете?

Заправляя кудрявый локон за ухо, она сказала неуверенно:

– Да нет… не то, чтобы давно…

– Как долго? – Резко перебила Вера.

– А в чем дело? – Она издала нервный смешок.

– Вы же, наверняка, не отсюда, – продолжала Вера. – Вы из маленького городка, в паре тысяч километров от Петербурга, так?

Катерина смотрела на Веру, а брови и подбородок ее наморщились, как будто она была готова заплакать.

– И фамилия Фомичёв вам так знакома, потому что она принадлежит вашему отцу.

Катерина обернулась к ней. Ошеломленно воззрившись на Веру, она прошептала:

– Откуда ты знаешь?

Внезапно Веру охватил резкий импульс, и она, схватив Катерину одной рукой за плечо, а другой рукой за шею, наклонила ее к раковине. Женщина сопротивлялась, но Вера все же успела, откинув ее волосы в сторону, заметить на обнаженной шее крупное родимое пятно.

Отпрянув от нее, словно ужаленная, Вера врезалась в стену. Катерина, поправляя волосы и платье, воскликнула:

– Это что такое было?! Совсем с ума сошла?!

У Веры затряслись руки.

– Катя! Катя, я тебя нашла!

Женщина вытаращила глаза, вцепившись рукой в раковину.

– Катя, это ты, – продолжала Вера говорить сорванным голосом, – я тебя нашла, наконец-то, нашла!

Тогда Вера поняла, что один большой квест, который ей был задан в начале игры, пройден. Все закончилось. И нет больше места для бесплодных опасений, страхов осторожности. Что ей скрывать, зачем врать, зачем прикидываться? Вот она, Катя! Осталось только убедить ее, что перед ней стоит она, Вера.

И она рванула к Катерине, захватывая ее в крепкие объятия. Та немедленно оттащила ее от себя, вскричав:

– Да что с тобой?!

У Веры все пульсировало внутри. Она понимала, что приоткрыла завесу слишком сильно, и теперь ее настоящая личность видна достаточно четко. Назад пути нет. Если в глазах Кати она теперь сумасшедшая – то пусть. Это уже не исправить. Она потеряла в своей жизни слишком много минут, в которые она могла повести себя правильнее, чем получалось. И что ж сожалеть об этом?

– Катенька, доченька, – голос ее заклокотал, готовый сорваться в плач, – это я, это мама, смотри на меня, смотри!

Она похлопала себя по щекам, кивая, как умалишенная, пытающаяся убедить здорового человека в том, что не бредит.

Катерина успела открыть лишь рот, когда из кабины вышла одна женщина, в ужасе уставившаяся на картину, представшую перед ней. Через мгновение в уборной ее уже не было, да и Катерина, явно напуганная разыгранной сценой, поспешила исчезнуть.

А Вера назрела, подобно фурункулу, готовому прорваться. И, полностью отдавшись вихрю, захватившему ее, она выбежала из туалета.

– Никита, ваша дочь явно ненормальная! – Обойдя стол, но не сев на свое место, заявила Катерина. – Послушали бы вы, что за чушь она несла мне в уборной!

Никита обернулся, встречая вернувшуюся к этому моменту Веру. Она растерянно смотрела на всех присутствующих, краем глаза замечая обративших на них внимание других гостей, и не знала, что делать. Истерика ее была слишком сильной, чтобы успокоиться так быстро. Она не могла услышать свой внутренний голос, разум ее онемел, и вся она превратилась в сосуд с кипящими эмоциями.

– Зачем ты делаешь это? Ты же знаешь, кто я! Ты узнала меня, ты веришь, не лги!

Катерина громко усмехнулась, но ничего не ответила, лишь покачивая головой. Никита весь сжался, сгорая от невыносимого стыда.

– Катя… – Попытался он воззвать к ней, но был перебит.

– Я не Катя! – Вера топнула ногой. – Посмотри на меня, увалень, какая я Катя?! А еще мямлил что-то про любовь! Не узнаешь меня, а? Не узнаешь?

Вера прильнула к нему, схватив его за воротник рубашки, и едва не ударилась лбом о его лоб.

– Никита, успокойте свою дочь, иначе нас сейчас выгонят! – Приказала Катерина.

– Я ему не дочь, – процедила Вера, отпрянув от Никиты. – Взгляни-ка в глаза своему отцу, который ни разу за двенадцать лет не написал тебе даже письма!

На все это в полном молчании и хладнокровной невозмутимости смотрел Матвей, откинувшись на спинке стула и сложив руки в замок на животе. Сергей же наблюдал за этим с вытаращенными глазами и открытым ртом, пытаясь вставить хотя бы слово.

Вера была в бешенстве. Почему так происходит, если все должно закончиться?! Она дошла до конца, она выполнила задание, она сделала то, что от нее требовали эти самые «сверхъестественные силы», ее околдовавшие. Разве этого недостаточно, чтобы все прекратить и вернуть ее обратно, в прежнюю реальность?

Вера смотрела то на Катю, то на Никиту, пока у нее не заболели глаза. И сил доказывать что-то, бороться за что-то, взывать к кому-то у нее не осталось.

Вера упала на колени, схватилась за голову и заплакала. Это все, на что она была способна.

К ним уже подоспели официанты и менеджер, крайне возмущенные их поведением. В тот момент, когда менеджер потребовал объяснений, Матвей поднялся со стула, подошел к Вере и, подняв ее на ноги, повел к выходу, игнорируя всех присутствующих в ресторане.

Там, на улице, где дул сильный, но не холодный, ветер, юноша отвел ее подальше от здания, к мосту. Он схватил ее за плечи и, встряхнувшись, спросил:

– Кто ты?

Вера, еще не овладев собой, открыла рот, но ее челюсть задрожала.

– Кто ты? – Настойчиво повторил Матвей. – Как тебя зовут? Кто ты на самом деле?

И Вера, обессиленная, напуганная, растоптанная, растерзанная, вновь зарыдала.

– Они мне не верят! Мне никто не верит!

– Успокойся! – Он встряхнул ее снова. – Перестань, хватит!

Вера глубоко втянула воздух носом и медленно выдохнула ртом. Струйка воздуха врезалась в грудь Матвея, почти не дышащего.

– Они думают, что я сумасшедшая, – хриплым голосом произнесла Вера, не смотря на Матвея. – Я точно не вернусь обратно и уж точно не покажусь на глаза Никите. Господи, что я наделала…

Матвей отпустил ее. Возможно, он держал ее именно потому, что боялся, как бы она не свалилась на землю. Вера же, обхватив себя руками, отвернулась от молодого человека. Он приготовился услышать очередные стенания, но этого не случилось. Над головами у них пролетел вертолет, оглушая их своим мотором. Когда, наконец-то, между ними образовалась желанная тишина, Матвей сказал:

– Ты просто добавилась своего. То, что они подумали, не твоя проблема. Но иначе тебя судить им было сложно. Ты действительно вела себя как припадочная.

– Ты тоже так думаешь, прекрасно, – она горько усмехнулась. Он увидел ее профиль.

– Откуда тебе знать, о чем я думаю? – Сказал он просто и пожал плечами.

Вера, спустя пару минут, повернулась к Матвею и спросила:

– Ты хочешь знать правду?

Он не ответил.

– Тебе интересно знать, что происходит?

Он снова не отреагировал.

Вера сделала к нему шаг, опершись о перила, и сказала:

– Никита мой бывший муж, Катя моя дочь. Меня зовут Вера, мне сорок лет, и я ненавижу свою жизнь. Вот так. А теперь думай, что хочешь.

Вера перегнулась через перила, устремив взгляд в воду, в которую ей нестерпимо хотелось спрыгнуть. Она прислушалась к волнам, как они разбивались о каменные стены, слышала, как завывал время от времени вечер.

Стояли сумерки, именуемые белыми ночами. Романтики сегодня они, к сожалению, не создавали.

Прошла вечность, когда Вера услышала, как Матвей встал с ней рядом.

– Иногда мне кажется, что я сплю, – сказал он. – Иногда кажется, что я живу бессознательно, и это лишь существование, на которое я обременен. Этот мир, видимый, понятен лишь как следствие непроявленного. Иллюзорная форма, в которую я помещен. Я здесь, но я не осознаю, где. Это тупое созерцание, наблюдение, называй, как хочешь. Но нет чувственного переживания этой жизни, жизни в кавычках.

Он взял паузу, дабы выстроить из очередного потока мыслей следующие предложения:

– Все, что происходит во вне, кажется, не касается меня по-настоящему. Я не обращаю внимание на отца большую часть времени, но иногда я взрываюсь, и в эти самые моменты кажется, что я близок к пробуждению, но по-прежнему его не достигаю. Каждый день случаются такие моменты, когда в голове мелькает мысль, что вот, это случится сейчас, но…

Оба они увидели приближающийся катерок, наполненный туристами. Это были китайцы. Завидев на мосту Матвея и Веру, они дружелюбно помахали им руками, ожидая того же бурного приветствия в ответ. Вера, погруженная в себя, смотрела на них невидящими глазами, а Матвей, вместо того, чтобы помахать им, снял с себя пиджак и бросил с моста так точно, что он упал прямо в протянутые руки китайцев, встречающих «подарок» овациями.

– Ты что это?.. – Вера вздрогнула.

– Да какая разница?

Вера взглянула на Матвея, смотрящего в воду, и спросила:

– Зачем ты мне это все рассказал?

Он посмотрел на нее.

– А зачем ты мне все рассказала?

– И что же, ты не вернешься?

– Мне некуда.

От маленького мостика Матвей и Вера побрели дальше, пока не вышли к каналу Грибоедова. Там они не задерживались, а поскольку большую часть своего бесцельного пути они разговаривали, то уже через несколько минут пара вышла на Невский проспект – место, где особенно остро чувствовалась пульсация города.

– Я не люблю это место, – признался Матвей, заметив, как восторженно Вера встретила центр Петербурга.

– Почему?

– Слишком много народу.

– Так куда же пойдем?

Матвей пожал плечами и взглянул на свои наручные часы.

– Время…

– Не говори, – перебила она живо, – не надо… И какое это теперь имеет значение?

Через дорогу выступали уличные музыканты. Вера узнала песню Виктора Цоя, и ночь перестала казаться ей такой ужасной.

– Может, останемся?

– Будешь ночевать около собора?

Похолодало. Кожа Веры покрылась мурашками и, чтобы хоть как-то себя согреть, она растерла кожу на руках.

Матвей на секунду пожалел, что так безрассудно поступил, поделившись пиджаком с китайцами, а не с Верой.

– Тогда поехали.

– Куда?

– А какое это имеет значение?

Вера упросила Матвея не пользоваться метро, но все-таки растратиться на автобус. Тот не долго колебался, к тому же, то место, куда они направлялись, автобус как раз-таки проезжает.

Вера сидела у окна, не думая о том, что Матвею пришлось заплатить за обоих, и принялась наблюдать. Все, что случилось с ней не так давно, осталось позади, вне этого транспорта, где-то далеко, в каком-то ресторане под названием, которое она никак не могла припомнить теперь.

Да, она сказала, что ничего уже не имеет значение, но это было не совсем правильно.

Ее положение все еще необъяснимо.

Если ничего так и не разрешилось, то что делать?

Ничего не делать?

Отдаться потоку, и пусть ведет, пока она не свалится вниз с обрыва и не разобьется о скалы?

Между тем, они уже зашли в один старый дом на тихой темной улочке, поднялись на третий этаж и зашли в квартиру.

– Можешь не осторожничать, – сказал Матвей, хоть и негромко, – все равно никого не разбудишь.

Когда они проходили мимо одной двери, она неожиданно открылась, чуть не сбив Веру с ног. Из комнаты вышел здоровый лысый мужчина с голым пивным пузом, в спортивных штанах и рваных тапках. Он производил не слишком приятное впечатление на Веру, и она даже съежилась от его близости. От него несло перегаром.

Пытаясь разглядеть в темноте лица Матвея и Веры, он спросил:

– Э, кто это?

– Я, к сожалению, не привез вам кисель, Егор Палыч. Вы же мне эту оплошность простите?

– А-а-ах, Матвей Сергеич! В темноте-то и не признаешь. Что это вы, разве не в театре с отцом были?

– Были.

– Так что ж сюда приехали-то?

Вера даже удивилась, как звучал его голос – явно не принадлежащий человеку такого сомнительного внешнего вида.

– Долгая история.

– А это, – мужчина включил свет, заставив и пару, и себя сощуриться, – ваша спутница, а? Хорошенькая.

– Она не пьет кисель, Егор Палыч. Мы пойдем, – Матвей взял Веру за руку и повел к комнату напротив.

– А-а-а-а, – тот затряс указательным пальцем и сипло засмеялся, – ну-с, мешать не буду! Доброй ночи!

– Сладких снов, Егор Палыч.

Когда они оказались одни в маленькой комнатке, видимо, спальне Матвея, Вера громким шепотом воскликнула:

– Ты здесь живешь?

– Да, – спокойной ответил Матвей.

– С этим человеком?!

– Да. А в чем дело? Егор Палыч очень интересный собеседник, когда пьет что-то покрепче киселя.

Вера в растерянности смотрела на Матвея, снимающего с себя часы и бабочку.

– Но… почему? Почему ты не живешь с отцом?

Он лишь улыбнулся.

Комната была маленькая, но с высоким потолком и огромным окном – кажется, единственным источником света.

– Садись, – он кивнул на кровать, больше похожую на больничную койку.

Вера села, стараясь не задерживаться взглядом на каких-нибудь частях комнаты, дабы не смутить Матвея.

– Ты устала, – сказал он, упершись руками в подоконник, – можешь ложиться.

– А где же ты будешь спать?

– Я не хочу спать.

Силы Веры иссякли и сопротивляться было трудно. Вместе с ним исчезла и вежливость, а потому она упала щекой в подушку, подперев колени и подложив под щеку ладони. Закрыв глаза, она, встречая сон, забормотала:

– Не знаю, почему, но ты такой добрый. Спасибо тебе.

– Я? Добрый? – Он усмехнулся.

– А как иначе? Ты разрешил мне переночевать у тебя.

– Переночевать? И куда же ты собираешься утром?

Вера зевнула. Веки ее были настолько тяжелыми, что, казалось, их не смог бы открыть даже Геркулес.

– Пока никуда. Вообще-то… вообще-то, я…

И мысль ее растворилась в неге, что заволокла ее сознание. Матвей услышал ее мерное дыхание, увидел, благодаря падавшему сквозь окно лунному свету, как вздымалось ее плечо, как иногда подергивалась нога.

Пока она спала, он переодел брюки в домашние штаны и, сев в маленькое старое кресло, у которого пошатывалась ножка, принялся смотреть то в окно, то на Веру, о чем-то размышляя.

Вера проснулась, когда в нос ей ударил резкий запах одеколона. Она вскричала, когда перед глазами у нее предстало круглое лицо того лысого мужчины, улыбающегося во все свои неровные зубы.

– Доброе утро! Ой, ну что так визжать-то?!

В этот момент в комнату вошел Матвей и, закатив глаза, подошел к мужчине.

– Егор Палыч, я же попросил разбудить и позвать к завтраку, а не довести до инфаркта. Что вы тут устроили?

– Да ничего! Девочка сама испугалась. Ой, да больно надо, – он обиженно махнул рукой и вышел, оставив их одних.

Матвей посмотрел на Веру, прижавшуюся к стене и укутанную в одеяло. Вид у нее был таким, словно она увидела что-то необычайно страшное.

– Да что с тобой? Не чудовище же он.

Вера, отбросив одеяло, поправила волосы и села в постели.

– Прошу прощения. Просто напугал. Я спала еще…

Матвей достал из шкафа голубое хлопчатобумажное полотенце и протянул ей.

– Иди в ванную, пока там есть горячая вода. А потом можешь подходить к завтраку.

– Готовил ты? – Спросила она, подозрительно сузив глаза.

– Джейми Оливер. Ну а кто еще?

Он ушел, а Вера еще осталась в постели, чтобы окончательно пробудиться после сна. Она вновь оглядела комнату, теперь освещаемую утренним светом, хотя на улице было пасмурно. Выцветшие бледно-голубые обои, потрескавшийся потолок с лампочкой по центру, маленький дубовый шкаф (для Матвея, предпочитавшего минимализм во всем, он явно был достаточно вместителен), а в углу, между окном и шкафом, стояло кресло – по возрасту старше Матвея лет на тридцать.

Вере эта комната не представлялась жалкой или ущербной (как могло бы показаться Катя, подумала она) и уж тем более не вызывала отвращение. И в голове Веры никак не могла ужиться одна лишь мысль – почему Матвей живет здесь. Эта комната подходила скорее Вере с ее образом жизни, зарплатой и даже душевным состоянием. Матвей не был педантом уж точно, по крайней мере, в глазах Веры, и, скорее всего, довольствовался этой комнаткой. Комнаткой, ставшей ему убежищем. Именно этого и не понимала Вера – почему он прятался от отца. Наверняка он сбегал от него сюда, в единственное место, где Сергей не смог бы его достать.

Но почему?

Почему такие отношения?

Вера задумалась, пока смотрела на маленькую лампочку, похоже, уже давно перегоревшую.

У Матвея были деньги, комфорт, роскошь, возможно, даже власть (или, хотя бы, право на нее) – но он был готов отказаться от всего этого, лишь бы находиться подальше от отца.

Когда размышления Веры оборвались, она вдруг стащила с себя одеяло и с ужасом обнаружила, что спала в том самом платье, в котором была и накануне. Только волосы утратили былую укладку, да и на лице явно творилось безобразие. Вере было страшно даже представить, как она выглядела сейчас. Самое унизительное – Матвей ее уже увидел, и бежать стремглав в ванную было поздно.

В комнату проскользнул аппетитный запах чего-то поджаренного, на что желудок Веры отреагировал мгновенно. Она приложила руку к животу и проворчала:

– Подростки, вас не прокормишь.

И, кое-как покинув кровать-койку, она последовала в ванную.

Пугающие ожидания Веры оправдались – тушь у нее размазалась, блеск сошел с губ на подбородок, правда, тени остались на веках, но уже не украшали лицо Веры.

Перед глазами у нее встал образ Никиты, сердце ее сжалось так сильно, что она застонала, будто ее в прямом смысле пырнули меж ребер. Кое-как отогнав его лицо из головы, Вера вышла, уже свежая и чистая.

– Садись за стол, – сказал Матвей, не отходя от плиты.

– Ты умеешь готовить! – Восхитилась она.

– Так удивляешься, словно я памперсы щенятам меняю.

– Да он и это сумеет, зуб даю! – Раздался бас Егора Палыча, вошедшего на кухню. – Прекрасная дама…

– Ее зовут Вера, – сказал Матвей невозмутимо.

– Верочка, Вера, доброе утро! Все еще меня боитесь?

Вера покачала головой и выдавила улыбку – необъяснимое неприятие он вызывал в ней по-прежнему. Но вежливости ради она попыталась быть с ним радушной.

– Как спалось вам, кстати?

– Очень хорошо, – ответила Вера кротко и на секунду задержала дыхание, когда он сел рядом.

– А я вот не очень. – Он скорчил гримасу и помассировал выпирающий живот. – Что-то меня пучило после гороховой каши. Это потому-то, наверное, что Матвея Сергеича не было, вот приготовил бы мне какую-нибудь манку с кабачками, живот не бунтовал бы. А, Матвей Сергеич? Как насчет манки?

– Как-нибудь, – буркнул Матвей, снимая сковороду с плиты.

Егор Палыч, сложивший руки на столе, тщательно осмотрел Матвей с головы до ног и, прищелкнув языком, засмеялся.

– Слово от него клещами не вытащишь. Такой вот он.

Матвей это замечание проигнорировал, а Вера только вздохнула, невольно подумав: «Мне бы такого сына – просто сказка».

Юноша выложил на две тарелки по паре яиц идеальной формы, жаренные овощи (перец, лук и помидоры) и по запеченному тосту.

Егор Палыч потянулся к тарелке Веры и наморщил нос.

– Фу, яйца! Опять?

– Завтрак, – сказал Матвей, которому данный ответ показался исчерпывающим.

Егор Палыч всплеснул руками.

– Опять самому придется готовить?! Матвей Сергеич, вы эгоист.

– А что в этом плохого? – Он налил из большой стеклянной бутылки апельсинового сока и протянул ее Вере. Она охотно согласилась.

Егор Палыч замешкался, встав изо стола, чтобы самому приготовить себе поесть.

– Ну, – он пожал плечами, – это долгая дискуссия. А я на голодный желудок спорить не люблю.

«Под рюмочку легко», – промелькнуло у Веры в голове, когда она сделала первые два глотка сока.

– Наделаю себе бутики с паштетом любимым моим печеночным, – напевая, мурлыкал он и громко облизывал большие пальцы.

Вера старалась, как она привыкла, есть беззвучно и почти незаметно. Матвей относился к приему пищи так же серьезно и ответственно – как он привык.

После того, как Егор Палыч вновь присоединился к столу, между ним и Верой, не заметно для нее, завязалась непринужденная беседа. Понемногу Вера прониклась к этому человеку, которого так предвзято посчитала неотесанным, грубым и опасным. И стоит простить Вере эту оплошность – ведь так поступает каждый человек, пусть и неосознанно. Оценивает по внешнему виду и, порой, не дает человеку даже шанса проявить свою истинную душу.

Матвей в их беседу не вступал и не прерывал ее, но слушал внимательно. Закончив свой завтрак, он сразу же принялся мыть посуду – он не любил откладывать горящее дело на потом, когда была возможность выполнить его сразу. Пока в ушах его шумела вода, позади него за столом периодически взрывался то женский, то сухой, скрипучий как старая дверь, смех.

Потом, когда к ним вернулся и Матвей, решивший отдохнуть от небольшой работы, в комнате раздался протяжный писк.

– Ох, опять, – проворчал Матвей, – Егор Палыч, вы покормили свое существо? Я этого, вы знаете, делать не собираюсь.

Егор Палыч оскорбленно вскрикнул.

– Матвей Сергеич, ей богу, существо! Это моя киса, кошечка моя, Нюра! Нюрочка, ай-да на ручки!

Вера увидела, как он нагнулся, чтобы подхватить в свои большие ладони маленький пушистый комочек – пепельную кошку с длинными усами и большими, пугливыми глазами кристального цвета. Она замурлыкала, задрожала в любящих объятиях своего хозяина, и нисколько не сопротивлялась. Егор Палыч, воркуя какие-то нежные слова, то прижимал ее к себе, то отдалял от себя, любуясь своим сокровищем, то целовал ее в макушку и носик, и каждый раз прижимался к ней своей щекой, усыпанной маленькими шрамами после раздражений на коже.

Вера наблюдала за этой сценой с улыбкой. Но затем в ней резко разгорелось такое сильное сострадание, что она не смогла себя сдержать. Любовь, которую Егор Палыч проявлял к этому маленькому теплому созданию, тронула Веру до самое глубины души – до той глубины, где находятся те самые чувствительные струны, настолько тончайшие, что так легко их разорвать. И, видимо, эти струны разорвались внутри Веры – и она расплакалась. Прижав руку к губам, она смотрела на эту любовь, любовь, которой ей так не хватало в жизни, и плакала, потому что не могла, больше не могла.

Матвей, нисколько не сочувствующий ни Вере, ни «сладкой парочке», однако, проявил снисхождение, за которое Вера и поблагодарила его мысленно – она, скорее, ожидала осуждения за слабость, за неуместное проявление столь сильных чувств. Юноша лишь закатил глаза, но Вера не обращала на него внимание.