Мозаика жизни заурядного человека. Часть первая. Разбег

– Здравствуйте, я, конечно, виноват, что пропустил три занятия, но я наверстал, зачеты сдал. Почему меня исключили?

– Как исключили?

– Приказ висит.

– Идите, разберемся.

Надо сказать, что я не был среди лучших студентов, но и двоечником тоже не был. Зато, я был уже известен своей общественной работой, читал свои стихи, рассказы на общеуниверситетских вечерах. Как чемпион ГГУ по конькам защищал честь университета на Всесоюзных студенческих соревнованиях. На траурном собрании по поводу смерти Сталина я выскочил на трибуну и прочитал свои, посвященные Сталину, патриотические стихи. Я был спорторгом группы. И так далее и тому подобное. В общем, меня знали, как активного студента, поэтому для декана мое отчисление было непонятно.

Далее я побежал к заведующему военной кафедрой полковнику Чекмасову и задал ему тот же вопрос.

– Что? Отчислили? Не знаю. Будем разбираться.

Полковник Чекмасов тоже хорошо меня помнил по одному эпизоду. Дело в том, что товарищ полковник был чистой воды вояка и в науках, особенно в математике, совершенно не разбирался. Однажды он подменил какого-то преподавателя для проведения занятий по гражданской обороне. Он вызвал к доске одного нашего студента и приказал написать формулу естественного разброса бомб по площади земли. Формула эта у Чекмасова была записана в тетради. Студент потоптался минуту и написал формулу.

– Что забыли?

В принципе, формула с ее исходными данными (высота, скорость самолета), синусы, косинусы и так далее была написана правильно. Не хватало банального коэффициента, обозначенного буквой А. С этого, собственно, коэффициента и начиналась запись формулы в учебнике. Студенту стали подсказывать. До него, наконец, дошло, и он записал этот злополучный коэффициент. Только записал его не вначале формулы, а в конце.

– Неправильно. Кто поправит?

Все молчали.

– Вот вы. Где ошибка?

Поднятый студент встал и дрогнувшим голосом сказал:

– Все правильно написано, товарищ полковник.

Полковник рассвирепел.

– Где ошибка, я вас спрашиваю? – его взгляд остановился на мне.

Я понял, что надо спасать положение.

– Товарищ полковник, коэффициент А надо поставить впереди формулы.

– Вот! Отлично! Как ваша фамилия?

– Шаров, товарищ полковник.

Я слегка вспотел. Дело в том, что я спасал не только нас, но и честь его, полковника, взяв этот пук, как говорят дипломаты, на себя.

Так вот, полковник Чекмасов, как я понял, сразу меня узнал, и я надеялся на положительное развитие событий.

Но события почему-то не развивались. Как не допущенный до экзаменов, я пропустил один экзамен. Пропусти я второй, и возврат в университет будет значительно осложнен.

И тут я рассказал все отцу. Отец, прошедший всю войну с июня 1941 года по июнь 1945 года на фронте, нацепил на грудь награды и пошел в партком ГГУ. Говорят, было заседание парткома. Какими-то окольными путями до меня дошло, что сотворили этот злополучный приказ три человека: зам. ректора по учебной части ГГУ, капитан Суслов, нарушивший в силу каких-то обстоятельств субординацию, скрыв от заведующего кафедрой полковника Чекмасова принятое решение, и незнакомый дядя со стороны. Дяде, по-видимому, очень не понравился этот шумливый парень: спортсмен, видишь ли, спорторг группы, стихоплет…, мать его, организатор срыва занятий ради посещения суда над другом-уголовником и вообще – подозрительная личность.

Меня восстановили. Я сдал оставшиеся экзамены, но стипендии на этот семестр был лишен, так как один экзамен мне перенесли. И неизвестно, что бы произошло после исключения из ГГУ. Впрочем, по-видимому, ничего бы не произошло, так как после смерти Сталина репрессивный аппарат медленно перестраивался. Именно это и позволило моему отцу повлиять на решение руководства ГГУ о моем восстановлении.

На четвертом курсе я был выбран председателем ДОСААФ факультета, в связи с чем мне приходилось часто решать вопросы с товарищем майором, который заменил капитана Суслова, упылившего куда-то из ГГУ. После того, как мы успешно прошли стажировку в одной из военных радиотехнических частей ПВО6, подошел срок присвоения нам воинских регалий лейтенантов запаса. И вдруг товарищ майор, озадаченный полученной информацией, сообщил мне:

– Шаров, а ведь тебя надо выпускать рядовым необученным.

– Как это?

– А так. У тебя зафиксировано очень много, а именно, четырнадцать пропусков по теории радиолокационных систем. А это более тридцати процентов курса, и по положению вам этот курс засчитан быть не может.

– Товарищ майор, почему же я был допущен до зачета по данному курсу, сдал его, получил положительную оценку, и почему при моем отчислении из ГГУ указано причиной отчисления пропуск трех занятий по этому предмету? Я этот приказ храню, как отец свои свидетельства о ранениях.

И я рассказал майору все о заварухе, происшедшей после осуждения моего товарища, о парткоме, после которого меня восстановили.

– Вот что. Найди мне этот приказ.

Я нашел, и мне присвоили воинское звание лейтенанта. Я понял, что капитан Суслов, нарушивший субординацию и без ведома своего начальника участвующий в подготовке документов о моем отчислении, попал в переплет. Поэтому он второпях, в порядке подстраховки, накатал мне четырнадцать прогулов. На курсе мы его больше не видели, но говорят, что студенты предыдущего курса на выпускном вечере качали по очереди полюбившихся преподавателей. Качали они и Суслова. Только, когда четверо его качали, двое расстегивали все пуговицы на его амуниции и, когда они его кончили качать и разбежались, капитану Суслову пришлось, схватив штаны руками, спешно покинуть многолюдный зрительный зал. Значит, этот многонеуважаемый гражданин в капитанских погонах не одному мне пытался испортить автобиографию. Ну, что ж. По делам и уважение.

Прошло время. Розу я увидел через полтора года, когда в составе команды ГГУ приехал в Куйбышев для участия во Всесоюзных студенческих соревнованиях по конькам. Она только что родила младенца и, как молодая мать, была полностью занята этим событием. Я с сожалением узнал, что младенец не узнает папу, поскольку мужа у Розы нет. Прощаясь со мной, она сказала:

– А ведь папой такого младенца мог бы стать ты, если бы был чуть-чуть пошустрее.

Когда я стал инженером, я несколько раз приезжал в Ленинград в командировку. Искал улицу, дом, где проживал Игорь. Чертовщина какая-то – не нашел.

Прошло еще несколько лет. Я стал инженером-радиофизиком. Перестал активно заниматься спортом. Чтобы не забывать любимое занятие, стал тренером на общественных началах конькобежной команды ГНИПИ7, где работал по основной профессии. И вот однажды мне выпал случай выехать в командировку в город Муром, на тот самый радиозавод, где Вовка работал токарем. Закончив свои производственные дела, я нашел в механическом цеху моего Вовку. Как и следовало ожидать, он растачивал деталь килограмм в двадцать. Увидев меня, он готов был уронить эту деталь себе на ногу, чтобы поверить своим глазам. Вечером, конечно, мы пошли в ресторан. Вокруг него веселая компания.

– Слушай, – говорю, – ты чего-то похудел. Я так вот растолстел. Скоро сравняемся. Расскажи, как живешь. Девушка та, к которой ты меня посылал танцевать, где?

– Маша-то? Она теперь моя жена.

– А как эта бандитская мразь?

– О! Это особый разговор.

И он рассказал мне длинную историю борьбы рядового гражданского человека с высокоорганизованной бандитской средой. Оказывается, он не пропускал случая, чтобы не вырубить пару-другую за вечер. Однажды его пригласили на свадьбу. Он понял, что эти просто так не пригласят. Пришел. Сначала пили все, в том числе и молодые. Потом остались избранные или, точнее, выбранные. Избранные по очереди подходили к нему, и каждый с ним чокался. Надо было с каждым выпить. Его накачивали, а он ждал, когда же начнется. И вот оно началось. Экспертиза решила – готов к экзекуции. Пора.

В больнице на его теле было обнаружено восемнадцать ножевых ран. Одна – очень опасная, рядом с сонной артерией. Соседняя многоместная палата была полностью занята участниками свадьбы с противной стороны. Он ломал им кости, дробил челюсти и выбрасывал в окно со второго этажа.

– После этого события, – рассказывал он, – я стал понемногу худеть. Но удар у меня пока крепкий.

Мой родственник Владимир Лихонин сообщил мне, что Вовка окончательно спился, что его пытались лечить в спецлечебнице, но ничего не помогает. Я с сожалением уехал, выпив с ним на прощанье.

Оказалось, что это было действительно прощание, так как, несколько лет спустя, он вдруг рассмеялся и смеялся в психбольнице до тех пор, пока могила не заглушила этот сумасшедший смех.

А время шло. Кандидат технических наук Лева Гостищев умер в командировке в молодом еще возрасте. Закупорка кровеносных сосудов мозга. Я говорил прощальную речь на его похоронах. Чувство вины до сих пор не покидает меня за то, что я так и не нашел время откликнуться на его приглашение зайти к нему в гости. Ведь если бы я узнал про его недуг, а я бы об этом обязательно узнал из разговоров хотя бы с его женой, я бы затащил его в областную больницу к профессору Густову, с которым сотрудничал через члена-корреспондента наук Всеволода Сергеевича Троицкого. Но, увы, я не знал о болезни Левы, и вот теперь мы его потеряли.

Витя Чирков получил-таки высшее образование и, более того, подготовил без какого-либо руководства кандидатскую диссертацию. Я, уже остепененный главный инженер СКБ, пригласил его на работу. И пожалел об этом. Витя оказался пьяницей. Толку от него не было никакого. Однажды директор СКБ Матвеичев Борис Григорьевич пригласил меня в свой кабинет и сказал:

– Видал, каков твой протеже?

– Каков, Борис Григорьевич?

– Смотри. Два документа. Один – заявление об увольнении по собственному желанию. Второй – рыба положительного отзыва на его диссертацию. Отзыв предприятия, на котором работает диссертант.

– Ну?

– Что ну? Он что, дурак, что ли? Как я могу подписать ему эти документы? Заявление об уходе подпишу, а отзыв – нет.

– Борис Григорьевич, он совсем не дурак. Это вы… не врубаетесь. Если вы не подпишите отзыв, он заберет заявление об увольнении. Имеет право.

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что подписывать надо оба документа.

– Да? Ну и подписывай.

– Хорошо.

И я подписал Вите оба документа. Потом слышал, что он работает где-то на автозаводе, защитил диссертацию, а знакомый ему и мне заслуженный мастер спорта по конькам Кислов рассказал мне, что последний раз его видели валяющимся в каком-то подъезде в обнимку с восьмисотграммовой бутылкой бормотухи. Жаль, когда голова умная, а царя в этой голове нет.

Алька Румянцев после повторного суда усилиями его отца получил, вместо двадцати пяти лет, десять, устроился на зоне гармонистом, потом фотографом, проявил себя дисциплинированным зэком. Как человек с математическими наклонностями, начал переписку с каким-то академиком, высылая ему свои математические изыскания. Просидел пять лет и был досрочно освобожден. Закончил политехнический институт и долгое время работал в различных организациях, поработав, кстати, некоторое время и в том СКБ, где я был сначала главным инженером, а потом директором. Заканчивая писать этот рассказ, я намерен зайти к нему в гости, чтобы он поправил, убавил или добавил что-нибудь в моем повествовании.

Евстифеев тоже просидел пять лет и вышел на свободу.

Единственный из трех серьезно осужденных, Глушков, отсидел свои десять лет от звонка до звонка только за то, что очень уж больно любил железяки. Вспоминаю, как он косил на суде под дурака. А, может быть, … не косил?

За честь женщины

Отношение мое к женщине всегда было как к божеству. Даже когда божественный образ разрушался отсутствием природной красоты или, мягко говоря, некачественным поведением, все равно я относил их к разряду людей, которых ни в коей мере нельзя обижать или расстраивать. И какое тут может быть равенство между женщиной и мужчиной? Не может быть такого равенства, так же как нет его между трудягой трамваем и замком снежной королевы. Мужчина, какой бы он ни обладал силой и интеллектом, должен быть всемогущим ее рабом, ее всемогущим защитником.

В юности и, как это ни странно, в детстве мне часто приходилось смотреть в глаза опасности вообще и в глаза носителей опасности – крепким мужикам – в частности, но никогда я не мог открыто взглянуть в глаза женщине, особенно зрелой женщине, боясь, что она отгадает бурлящий вулкан желаний, созревающий во мне. Однажды, изображая влюбленного при фотосъемке, я посмотрел в глаза позирующей девушке, которая действительно мне нравилась. Я увидел, как она стушевалась и, мне даже показалось, испугалась моего взгляда.

Я все время сдерживал себя во взаимоотношениях с девушками, считая, что именно им принадлежит право выбирать, и часто, вовсе не из уважения к противнику, уходил от понравившейся мне девушки, замечая ее интерес к другому. Так, мол, решило это божество и нечего мешаться. Тогда и родились строчки стиха:

Любовь нельзя отвоевать,Отнять, присвоить, отобрать.Она не в том, чтобы забрать,Она вся в том, чтобы отдать.Да не ему ее отдать,А ей дать право выбирать.И если выбор тот не твой,Умри, терзайся, волком вой,Сквозь слезы радуйся всегдаТому, что счастлива ОНА.

Эта позиция в жизни, прописанная мне природой, была причиной многих мучительных переживаний. И даже после, когда я узнал, что женщина любит ушами, что можно управлять эмоциями женщины, мне было неинтересно использовать эту науку, поскольку использовать ее можно, только не любя.

«Чем меньше женщину мы любим,Тем легче нравимся мы ей», – сказал великий поэт.

По-настоящему любить можно, ожидая ответной реакции, но ни в коем случае не добиваясь этой реакции хитроумными комбинация-ми, поскольку такое достижение цели почти всегда приводит к разоча-рованию и для тебя и для нее.

Любовь, как мечта,Должна быть чиста.

При здравом рассуждении я считаю, что природная тенденция самца завоевать во что бы то ни стало самку с появлением человеческого интеллекта уступает место желанию «чистого» слияния двух желаний.

Так вот, когда мы были еще достаточно юными, мой товарищ решил жениться. Я умышленно не называю его другом, так как друзья – это особая категория людей. Их может быть один, два. Им доверяешь, как себе или даже больше. А вот товарищей разной степени доверия может быть много. Друзей у меня всегда было мало. Разве только – Лева Гостищев. А вот товарищей было всегда много. Один из таких довольно близких товарищей и решил жениться. Мы с ним понимали друг друга, но самое сокровенное оставалось все-таки табу. Душу нараспашку мы друг другу не раскрывали, но бывали моменты – и заглядывали.

Поскольку само по себе событие женитьбы товарища я наблюдал впервые, то и интерес к этому событию был особенный.

На свадьбе, глядя на молодых, сидящих рядом, я каким-то шестым чувством ощутил что-то особенное, не вписывающееся в мое понимание взаимоотношений жениха и невесты. Невеста была очень красивой девушкой. Она была привезена издалека, и мне показалось, что она одна среди незнакомых ей гостей. Близких друзей вокруг нее, кроме жениха, не было и, тем не менее, жених, кажется, пытался показаться независимым. Вместо того, чтобы на глазах у всех, если образно выразиться, встать перед ней на колено и положить к ее ногам рыцарское сердце, он пытался показать себя равным ей по значительности, скрывая, по-видимому, свою страсть и обожание за маской этой независимости. Я подумал, что между ними будет еще долгая, продолжительная притирка, прежде чем их сердца и мысли сольются в единый симбиоз. Его звали Георгий, ее – Ника.

Рядом была танцевальная площадка. Пошли танцевать. С танцев один из товарищей жениха, Герман, притащил и усадил за стол незнакомую девчонку. Девчонка была, по-видимому, стреляным воробьем, как, собственно, и сам Герман. Но вот то, что Герман в полупьяном состоянии начал насильно совать в рот девушке пирожное, измазав ее лицо кремом, и вообще, вести себя с ней по-хамски, для меня было неприемлемо. Если бы мы сидели поодаль друг от друга, я бы просто отвернулся и все. Но мы сидели рядом. И я не выдержал.

– Кончай балаган, рыжий, – сказал я.

– А ты не лезь не в свое дело, – ответил он.

И опять ничего бы не произошло, если бы Герман не принялся по-прежнему хамить девчонке. Я положил руку на его плечо и сказал:

– Пойдем, поговорим.

Герман встал и пошел за мной. То ли Герман подумал, что я хочу у него отбить девушку, то ли он хотел перед ней выпендриться, только когда я спускался по лесенке во двор, он сзади сильно треснул мне по шее и я полетел в траву. Разговор не состоялся. Началась потасовка. По роже не били – товарищи, все же. Герман был тяжелей меня, и я поначалу часто отлетал от его ударов. Так мы постепенно вылетели со двора в парк им. Кулибина. Борьба продолжалась у металлической ограды, где был похоронен великий русский механик Кулибин. Я был хорошо тренирован, и происходящее не представляло для меня серьезной нагрузки. Герман постепенно уставал. Кончилось тем, что он обмяк, упал и с трудом пытался встать. Я помогал ему подняться, когда вдруг почувствовал твердую правоохранительную руку на своем плече. Обернулся. Передо мной стоял капитан милиции и с ним человек пять солдат в милицейской форме.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Городок военного училища

2

Горьковский государственный университет

3

Военно-воздушные силы.

4

Район Горьковской области

5

Научно-исследовательский институт

6

Противовоздушная оборона

7

Горьковский научно-исследовательский приборостроительный институт (бывший ЦНИИ-11)