Мозаика жизни заурядного человека. Часть первая. Разбег

Только однажды к моей жилетке прильнуло это воздушное создание, этот одуванчик. Не знаю уж почему, только мою жилетку уже не первый раз мусолила какая-нибудь представительница слабого пола, жалуясь на судьбу. В данном случае последовало признание в пламенной любви к… Рыжему. Я, как мог, выражал ей соболезнование, не понимая, что, собственно, от меня хотят.

– Танечка, успокойся, так в чем дело-то? Любовь – чувство высокое, она возвышает… понимаешь ли – я даже хотел сказать, что от любви более того – дети рождаются, но воздержался – люби на здоровье. Я-то тут причем?

– Паша, миленький, мне кажется, что он меня не любит.

Я понимал, что неразделенная любовь – это сильная сердечная рана. Ее минуют только те толстокожие, которым недоступно это волшебное чувство – любовь, да те немногие, которые с первого предъявления находят свои половины и перестают волноваться на этот счет. Я чувствовал, что Танечке явно не повезет.

– Так чем же я могу помочь тебе, Танечка?

– Мне нужно только одно: знать, как он ко мне относится. Спроси у него.

– А почему ты сама его об этом не спросишь?

– Это выше моих сил, Паша.

– Ну, хорошо, хорошо, я спрошу…

– Только я буду рядом,…где-нибудь,… я хочу сама услышать. Понимаешь?

– Понимаю, понимаю. Но это похоже на какую-то хирургическую операцию. А я не хирург. И, кроме того, то, что он мне ответит, может оказаться неправдой. Знаешь, мы друг перед другом иногда выпендриваемся. И я своей хирургической операцией извлеку и выброшу здоровый феномен под названием «ваша любовь».

– Нет, нет, не выбросишь! Даже, если он начнет, как ты говоришь, выпендриваться, я все равно пойму. Паша, помоги мне. Здесь нет ничего плохого. Прошу тебя. Прошу!

И я сдался. Предателем я себя не чувствовал. Более того, я помогал Рыжему побыстрей разобраться с амурными делами, если он в них начал запутываться.

– Ладно, пошли прямо сейчас.

Я зашел к Сэйку, договорился с ним пройтись по Свердловке, и мы вышли из полуподвала его квартиры во двор. Перед дверью со двора на улицу спряталась Танечка. Я остановил Сэйка.

– Слушай, Сэйк. А как ты к Танечке относишься?

Сэйк остановился, подошел к углу двора, встал спиной ко мне, и у него под ногами заурчало. Туалет в квартире был неисправен. Я покраснел. Первое непредвиденное обстоятельство состоялось.

– Как, как! Она ведь прямо как вулкан!

– Как вулкан, говоришь? Что, фонтанирует эмоциями, что ли? Значит, влюбилась.

– А мне это зачем? Хоть бы кто ей занялся. Она же на мою психику давит.

Я не знал такого жесткого отношения Сэйка к Тане и почувствовал, что дальше разговаривать бессмысленно.

– Ну, ладно, ладно бухтеть.

– Что ладно, что ладно! Я не знаю, куда от нее деваться.

– Все, все, Сэйк. Остальное потом.

Когда мы вышли на улицу, Танечки там уже не было – пропала. Мы пошли к улице Свердлова.

– Ты вот что, Сэйк. Ты скажи ей, успокой ее, чтобы не переживала. Самое тяжелое в ее положении – это неясность, подозрения, мучительное желание понять, что же происходит. Понимаешь?

– Скажи, скажи. Да она мне всю морду исцарапает.

– Вот когда разгорится костер сомнений, тогда да – исцарапает, а сейчас пока есть еще время затушить. Понял?

Мы уже подходили к улице Свердлова.

– Да понял, понял я.

Вдруг рядом с нами неожиданно, так же, как пропала, возникла Танечка. Она твердой походкой подошла к ничего не понимавшему Сэйку. Я сморщился от предчувствия. Раздался громкий, на всю улицу шлепок. Это Танечка, собрав воедино всю энергию своего хрупкого тела, вмазала Сэйку хорошую, запоминающуюся оплеуху.

– Спасибо за науку, – сказала Танечка Сэйку и такой же твердой походкой пошла прочь.

«Вот это одуванчик! – подумал я. – А я-то представлял ее беспомощной порхающей бабочкой. А это оказалась настоящая женщина. Молоде… ец!»

– Ну, как, Сэйк, доволен? Полегчало?

Я ухмыльнулся. Сэйк посмотрел на меня внимательно, с подозрением.

– Хоть ты и гад, Пашка, но я доволен, – Сэйк потер покрасневшую щеку, – и запомни, я тебе должен.

– Хорошо, хорошо, Сэйк, – я инстинктивно отклонился, – только не сейчас. Потом когда-нибудь отдашь. Ладно?

До сих пор не отдал. Жадный.

Гранат

Это было шестьдесят семь лет тому назад в городе Сочи. Мужики ходили по курортным местам в белых брюках. На юге я оказался впервые. И тоже в белых брюках. Однажды я уехал из Сочи в сторону Адлера, и пора было возвращаться. На автобусной остановке я увидел лоток с фруктами и решил впервые в жизни купить крупный красный фрукт, который называется гранат. Купил гранат средней величины, сунул его в карман брюк и вошел в автобус. По привычке встал в тамбуре у окна. Скучать предстояло минут сорок.

Через несколько остановок в автобус ринулась большая толпа людей. Торопились в театр, расположенный в парке за несколько остановок до Сочи. Мужчины, естественно, все в белых брюках. Набились до отказа. Какой-то здоровый дядя придавил меня широкой спиной к стенке. Я почувствовал сильную боль в правой ноге, где лежал гранат. Толстый дядя придавил меня не менее толстым задом. Мои попытки высвободить руку и вытащить гранат были тщетны. Любое движение было невозможно. Оставалось только терпеть. И я терпел. И вот, наконец, она – спасительная остановка. Толпа схлынула. Автобус опустел. Мученья кончились. Я свободно вздохнул и сунул руку в карман. Гранат был раздавлен. На правой штанине моих белых брюк образовалось огромное красное пятно. Я посмотрел в окно и расхохотался. Толстый дядя нагнулся к цветочнице и покупал цветы. Сзади на его белых брюках прямо по центру сияло большое красное пятно. Автобус тоже содрогнулся от хохота. Захохотала и публика, стоявшая рядом с дядей. Дядя окинул окружающих презрительным взглядом и побежал к театру, к своей даме, чтобы вручить ей цветы и профланировать в театр.

Дядя бежал, и крупное красное пятно на белом фоне отглаженных брюк неотступно следовало за ним. Вместе с ним распространялась волна хохота, сопровождая его до театра. Я представил себе, как дядя галантно будет говорить комплименты своей даме, а потом под хохот окружающих снимет штаны и, если он догадливый, то эти сорок минут автобусного пробега будет изображать толстопузого спортсмена, бегущего обратно в сторону Адлера.

Врешь! Не умрешь!

Сейчас рядом с макаронной фабрикой расположены напротив друг друга два образовательно-воспитательных государственных учреждения. С одной стороны по проспекту Гагарина – тюрьма, с другой – Нижегородский госуниверситет им. Н. И. Лобачевского. В те далекие пятидесятые (прошлого столетия, да и тысячелетия) университета еще не было. Был пустырь. Воспитание ограничивалось тюрьмой. Университет располагался в центре города, на улице Свердлова, а вот общежитие Горьковского госуниверситета было, да и сейчас, наверное, еще имеет место быть там, где оно и было. На переднем плане перед макаронной фабрикой пятиэтажный жилой дом для работников фабрики, где я и жил с 1941 по 1962 годы. Сначала в сторону центра города по Арзамасскому шоссе (ныне проспект Гагарина) макаронная фабрика, потом тюрьма, за ней завод «Гидромаш» оборонного значения, а за ним и общежитие Горьковского госуниверситета. Вдоль всего этого комплекса ходил трамвай от площади Лядова до Мызы. В промежутке между тюрьмой и общежитием, перед заводом «Гидромаш», была расположена огромная свалка металлоотходов. По-видимому, на заводе был уже тогда свой металлургический цех по переработке металлолома.

Я, будучи студентом Горьковского госуниверситета, часто бывал в общежитии у своих товарищей. Поздно вечером я в легком спортивном костюмчике вышел из общежития и легкой трусцой побежал вдоль по трамвайной линии. Была еще пока ранняя осень. Вокруг темнотища. Бежать две остановки. Оглянулся – светит фара. Идет трамвай. Я увеличил скорость, чтобы успеть добежать до остановки у тюрьмы, сесть в трамвай и еще остановку до макаронной фабрики доехать трамваем. Впереди на рельсах кто-то лежит. Подбежал. На рельсах – мужик. Живой. Надо срочно оттащить. Стал стаскивать его с рельсов – упирается. Еле стащил. Мужик вдруг вскочил и двинул мне в челюсть. Я перелетел через рельсы, по которым к нам приближался трамвай, и упал в кювет. Трамвай уже близко. Я вскочил, перепрыгнул через рельсы и всей массой на полной скорости вписался в мужика. Вес у меня был небольшой, порядка шестидесяти килограммов, но тренирован я был неплохо, и утомить меня физической нагрузкой было трудно. Мы вместе перелетели пару рельсов встречного трамвая, улетели в металлическую груду отходов и стали дубасить друг друга. Трамвай прошел. Мы отдышались. Вдруг мужик вскочил и бросился к рельсам. К моему ужасу, по ним шел встречный трамвай. Я бросился за мужиком и, когда он выскочил на рельсы, сильно пихнул его сзади, так, что он перелетел ту пару рельсов, по которой только что прошел трамвай. Мужик приземлился в том кювете, в котором минуту тому назад был я. Я прыгнул на него и мы начали кататься по земле. Встречный трамвай тоже прошел. Мы встали. Мужик пошел через рельсы к свалке. Я шел за ним. Он вдруг обернулся и прижал меня к столбу, ухватившись за крепления столба. Он был явно сильней меня. Мне показалось, что я, чего доброго, не вырвусь.

– Слушай, мужик. Ты что, ничего не понял? Пока я рядом, ты не умрешь. Я тебе даю шанс подумать еще раз. Ясно?

Трамваев ни в ту, ни в другую сторону не было. Соревноваться в силе и ловкости было бессмысленно. Мужик это понял, отпустил меня и, как мальчишка, побежал от меня на свалку. Я бежал рядом с ним. Мужик устал, сел на железяку и посмотрел на меня. В его взгляде мне показались безнадежность и мольба.

Невдалеке виднелась будка. Я удивился: свалка свалкой, а сторож есть. Из будки вышла женщина в стеганке. Я позвал ее.

– Телефон есть?

– А зачем тебе телефон. Я этого мужчину знаю. Он вон в том поселке живет.

Действительно, за свалкой просматривался поселок барачного типа.

– Он из семьи этих… – и она назвала фамилию и ориентировочно объяснила, где его барак.

Я посмотрел на мужика.

– Ну что, дядя? Я тебе уже сказал, что пока я рядом, ты будешь жить. Давай не будем терять время. Идем домой. Там еще раз подумаешь, стоит ли умирать. Я бы не стал. Какова бы ни была эта проклятая жизнь, она сама по себе все-таки и есть счастье того, кому когда-то повезло родиться.

И мы пошли.

Я постучал в дверь барака. Дверь открылась. Я был ошарашен увиденным. Комната метров пятнадцать. Из каждого угла на меня смотрит по нескольку пар глаз. Здесь были три поколения. Бабушка, отец с матерью, по-видимому, чья-то сестра и куча детей. Мужик молча занял место в одном из углов. Все смотрели на меня, и никто ничего не спрашивал. Все молчали. Кажется, всем было все ясно. Какая-то безысходность исходила от каждого из этих людей. Даже дети смотрели не по-детски серьезно. Со стороны все выглядело так, как будто в бомжатник вошел руководитель ЖЭКа в сопровождении милиционера. Я попросил молодого мужчину выйти и рассказал ему вкратце суть происшедшего. Тот развел руками и как-то неопреде-ленно сказал:

– Спасибо вам, конечно. Но что мы можем поделать.

Я повернулся и ушел.

Прошло какое-то время. Может быть, год. Я был на танцплощадке Дома офицеров. Познакомился там с одной девчонкой – студенткой пединститута. Выяснилось, что живем почти рядом. Я пошел ее провожать. Подошли к этому самому поселку барачного типа.

– Ну, вот я и пришла. Спасибо.

– Слушай. Я этот поселок знаю. Тут один старик вон из того барака пытался с жизнью покончить.

Мне стало как-то не по себе. Теперь про этого мужика сплетни пойдут. Ну что поделаешь, слово не воробей, вылетело, не поймаешь. И я попытался исправить положение:

– Мне пришлось его переубедить.

– Ничего у тебя не получилось. Старик-то умер. Повесился.

Я шел домой и думал: «Значит, ему очень надо было умереть. И спасал я его, выходит, зря. Впрочем, нет. Просто не подвернулся еще один, который бы его из петли вытащил, а потом, может быть, и обошлось бы. Да и водителя того трамвая я наверняка спас от тюрьмы. Попробуй, докажи, что мужик сам под трамвай полез. Свидетелей-то нет. Ну, а если я свидетель? Еще лучше! Тогда точно из свидетеля загремел бы в единственного обвиняемого. А мужика жалко. Не нашлось человека, который бы мог понять его, помочь ему и остановить. Да не физически остановить, а по-настоящему».

Чувство вины не однажды посещало меня потом, когда умирали мои друзья и родные, а я по многочисленным причинам не успевал помочь им, опаздывал. И теперь я готов провозгласить главный лозунг человека: «Люди, берегите друг друга!»

Разойдись!

Было это в начале пятидесятых. В общежитии Горьковского госуниверситета, недалеко от площади Лядова у меня был очень хороший товарищ. Толя Барышников. Приехал учиться из Хабаровска. Ритм жизни в общежитии, конечно, сильно отличался от моей домашней обстановки. Там, в общежитии, мне нравилось больше, чем дома, и я бы, пожалуй, с удовольствием поменял свое теплое, домашнее житие на эту бурную, полную событиями жизнь в большом студенческом коллективе. Поэтому я часто пропадал там вечерами, а иногда и участвовал в праздничных церемониях по распитию живительной влаги. Много не пил – так, по чуть-чуть. А событий в этой большой студенческой компании было действительно много.

Один парень со второго этажа, на один курс старше нас, был особенно заводной. Когда приобретал определенную градусную кондицию, он вдруг вскакивал из-за стола и кричал: «Разойдись!» Все знали эту его привычку. Знали также бесполезность попыток удержать его. Расходились и в очередной раз смотрели, как он разбегался и прыгал в открытое окно рыбкой. У непосвященного человека эта процедура вызывала высшей степени очумение. Выход из заторможенного оцепенения наступал не сразу. А циркач переворачивался в воздухе и приземлялся в цветочную клумбу. Что это было? То ли сюрприз для новичков, то ли сдвиг по фазе в кумполе спецвычислителя циркача. Ребята говорили – второе.

Мне рассказывали, что в этот раз ребята сначала принимали гостей, а потом ходили по общежитию и везде прикладывались, поздравляя друг друга с праздником. Продолжалось это хождение довольно долго. Уже зазвучала музыка. В коридоре начинались танцы. Вдруг раздался привычный возглас: «Разойдись!» Все послушно разошлись по сторонам. Он разбежался и выпрыгнул в окно. Первым очухался хозяин комнаты:

– Ребята, а ведь мы на четвертом этаже!

Выбежали на улицу. Шутник торчал в клумбе. По-видимому, глубже обычного. И разница была в том, что он приземлился не на две ноги, а на четыре лапы. Жив, здоров. Растяжение жил, где-то порвал связку и все. А если бы еще четверть оборота? Торчал бы вверх ногами. Вот и не верь после этого, что пьяному везет.

Не трогать, это мое

В былые студенческие времена я часто задерживался на какой-нибудь танцплощадке, чаще всего в доме офицеров, а потом пешком топал к себе домой к макаронной фабрике. Трамваи поздним вечером начинали ходить редко или вообще не ходили. Вдоль Арзамасского шоссе, рядом с которым ходил трамвай, напротив завода «Гидромаш» был пустырь, который начинался от завода и кончался клубом Тобольских казарм. Вот по этому пустырю я и топал однажды темной ночью. Вдруг справа, там, где сейчас Нижегородский университет имени Н. И. Лобачевского, я услышал какое-то кряхтенье и бормотанье. Тихонько подкрался. Смотрю, мужик топчется у большой ямы и пытается вытащить другого мужика из этой ямы, но безуспешно, потому что скользко, и оба пьяные. Мужик, который в яме, добирается до ее края, а потом снова и снова сползает в нее. Присмотревшись, я узнал того, кто был наверху и безуспешно пытался вытащить друга. Это был Ян Давкшо, мой товарищ по драмкружку художественной самодеятельности в доме медработников. Руководил этим кружком народный артист УССР Таршин Алексей Михайлович, а Ян Давкшо был одним из ведущих артистов. Я подошел ближе.

– Бип! Бип! Скорая помощь пришла.

Ян ошалело посмотрел на меня.

– Пашка, привет! Спасай, давай.

– А кто там булькает?

– Да наш Валерка Ершов.

– Валерка?! Во, встреча!

Валерка, студент автомобильного факультета ГПИ, тоже был одним из ведущих наших артистов. Пройдет время, и в 1966 году, вместе с родственником Яна Давкшо Карпеем, он будет одним из ведущих исполнителей в группе победителей Всесоюзного КВН.

Мы вдвоем, наконец, вытащили чумазого Валерку из ямы. Надо было определяться с ночлегом.

– Чего это его так развезло?

– Да перед самым нашим уходом из ресторана его подозвала какая-то барышня, налила полный фужер водки и сказала: «Эй, студенты, слабо выпить залпом?» Он и вылопал.

– А ты?

– А я не успел и хлебало разинуть. Да все равно бы не смог. А ему все равно. Он уже и так не ориентировался.

– А здесь-то почему оказались? – спросил я.

– А здесь, это где?

– Ну, ты хотя бы помнишь, куда вы шли?

– Я помню только, что мы шли, а куда? Спроси что-нибудь полегче.

– Ладно, потащим его ко мне. Я тут рядом живу.

И мы его потащили в нашу квартиру, на пятый этаж дома макаронной фабрики. Квартира была большая, пятикомнатная, и в каждой комнате по семье. Поэтому ванная в этой квартире употреблялась в лучшем случае для хранения овощей. Мы втащили Валерку в ванную комнату, постелили какую-то рогожу и уложили его спать прямо в ванной. Похож Валерка был на глиняное чучело. Поэтому перед тем, как уложить его в апартаментах, мы решили просветлить ему хотя бы лик под краном.

– Плюется, стервец, – пробурчал Ян, – ой! и кусается.

– Ладно, – сказал я, – сам умоется… утром.

Поскольку любознательные соседи могли заглянуть поутру в ванную комнату («Эх, кто это там храпит?»), увидеть незнакомое чучело и поднять визг, если это женщина, или многозначительную ругань, если это мужчина, то я и повесил на двери в ванную записочку: «Не трогать. Это мое. Пашка».

Утром Валера проснулся, увидел, что его упрятали в камеру КПЗ с маленьким окошечком наверху, и решил, что это надолго.

Я очень люблю, когда человек рядом со мной чему-нибудь радуется, а лучше, если хохочет. Валера так возрадовался, увидев меня, будто я спас его от неминуемого вознаграждения за многочисленные грехи. Его взгляд из-под грязных век, обращенный ко мне, был настолько радостным, что мне стало как-то неудобно перед Создателем. Я встал в позу проповедника и произнес:

– Возблагодари Всевышнего, Валера, что он привел меня ночью к этой яме. А то барахтаться бы тебе в грязи до утра. А теперь умываться. Вон рожа грязная какая.

– Аминь, – сказал Валера и вылез из ванной.

Летние каникулы и серьезные испытания

Летом 1953 года мы, теперь уже студенты третьего курса радиофизического факультета Горьковского госуниверситета вчетвером разговаривали в профкоме на предмет трудоустройства во время летних каникул. Трое моих товарищей: Лева Гостищев, Витя Чирков и Алька Румянцев получили направление в какой-то пионерский лагерь работать вожатыми, а мне посчастливилось получить путевку в санаторий куда-то в Карелию, под город Выборг, рядом с границей с Финляндией. Манна небесная свалилась на меня случайно, так как путевка была горящая и пропадала. Оставалось два дня до начала срока путевки, а оформление бумаг по допуску в этот район должно было занимать время не меньшее, чем весь срок путевки. Мне неимоверно повезло. Как раз в это время был открыт свободный доступ в этот район всем желающим, и мне только оставалось получить курортную карту и добраться до санатория. Врач, уяснив ситуацию, что-то написала на этой самой карте, а комиссия во главе с Главным врачом поликлиники ухохоталась, прочитав написанное.

– Вы знаете, что у вас общий невроз? – спросила председатель комиссии.

– Знаю, – ответил я и попытался изобразить тик под левым глазом. Получилось так, что я ей подмигиваю.

– Ну, ладно, поезжайте.

В санатории было много интересного, что достойно было бы отдельного описания. Но сейчас я ограничусь только одним-двумя событиями.

Однажды руководством санатория была предпринята попытка организации культурно-познавательного мероприятия. Договорились организовать встречу с пограничниками на заставе. Наш автобус, набитый до отказа отдыхающими с сумками, набитыми тоже до отказа всякими закусками и выпивкой, приехал к месту назначения, а пограничников там нет. От встречи с нами их отвлекло более серьезное мероприятие. «Будем ждать» решило наше руководство. «Можно погулять, но далеко не уходить. Это все-таки граница».

Мы – Игорь – молодой лейтенант морской службы из Ленинграда с только что познакомившейся с ним Лидой, молодая девушка Роза из Куйбышева и я – взяли упомянутую сумку и двинули в лес. Неожиданно набрели на полуразрушенный небольшой бункер, на стенах которого были написаны и выскоблены короткие фразы, смысл которых не оставлял сомнений в том, что здесь происходили ожесточенные бои. Здесь были и фамилии погибающих, и воинственные лозунги типа «Стоим до конца», «Не сдаемся». К сожалению, память не сохранила точных текстов этих надписей. Сохранила только смысл. Увлеченные своим открытием, мы уходили все дальше в поисках сохранившихся землянок и бункеров. Наконец, кто-то подал мысль о том, что тяжелую сумку пора бы и облегчить. Расположились на поляне и стали облегчать. Известно, что за подобными занятиями время летит незаметно. Незаметно оно пролетело и для нас.

Веселье было прервано группой вооруженных автоматами военных. Из шумных восклицаний солдат и собак я отчетливо понял только одно: «Ав! Ав! Ав!» От неожиданности я даже подумал: «А не на финской ли мы территории?», но когда расслышал русскую речь, спокойно, как и все остальные, дал себя арестовать.

Когда все гости пограничной заставы были быстро и профессионально отловлены, нас быстренько, в соответствии с последним пунктом программы познавательной встречи выпроводили на автобусе восвояси от греха подальше.

Хочется отметить еще один интересный факт нашего пребывания в санатории. Мы вчетвером сдружились и почти все свободное время проводили вместе. Но были и моменты, когда наши пары теряли друг друга. Инициаторами этих разлук, как правило, были Игорь со своей подругой. В один из таких моментов, оказавшись вдвоем, мы с Розой пошли изучать окрестности, забрались на какой-то лесистый склон и присели на сваленное дерево. Рядом пенек. Я взял Розу за руку. Она вздрогнула. Наверное, она приготовилась к развитию наших отношений. Вдруг мне показалось, что на пеньке кто-то сидит и внимательно смотрит на нас. Я тряхнул головой, моргнул и понял, что показалось. Я посмотрел на Розу. В ее расширенных глазах я увидел страх.

– В чем дело, Роза?

– Там кто-то был.

Вот тогда и у меня слегка зашевелилась шевелюра.

– Показалось, – успокоил я ее.

Мы встали и пошли в санаторий. О развитии отношений оба как-то сразу забыли.

По окончании срока санаторного пребывания, мы сговорились продолжить наши встречи в Ленинграде. Роза остановилась у своей родственницы. Меня пригласил к себе Игорь. Я провел у Игоря несколько дней. Мне было очень неловко. Я впервые попал в шикарно обставленную огромную квартиру, в которой проживала цивилизованная семья, возглавляемая то ли главным архитектором Ленинграда, то ли его заместителем. Утром все садятся за большой стол, и начинается процедура завтрака с ножами и вилками разной величины, бокалами, тарелками и тарелочками. Я такое раньше видел только в кино. Мне казалось, что я выгляжу за этим столом как, например, сейчас выглядит бомж за столом в нормальной семье среднего англичанина. И только после такой официальной процедуры я, наконец, попадал на некоторое время в помещение молодой четы, а там очень приятная молодая и красивая женщина – жена Игоря – забыв об этикете, по-мальчишески крепко трясла меня за плечи и требовала:

– Ну, рассказывай! Что это за женщина была с Игорем? Как зовут? Где живет? Ну!

Естественно, что я держался как партизан, рассказывая, что мы все время играли в волейбол и купались в холодном озере.

– А это кто? – и она показывала мне фотографию, где мы вчетвером стоим в обнимку, улыбаясь широченными улыбками.

– Это? Это так… эпизод.

– Эпизод? Ну-ка, расскажи мне, какие там еще эпизоды были!

Впрочем, говорила она все это беззлобно, улыбаясь, будто заведомо зная все и про все эпизоды.

В общем, я исчезал от этого семейства с удовольствием, и весь день болтался по Ленинграду с Розой. Денег у меня оставалось только-только добраться до Горького, и держал я их в грудном кармане пиджака с левой стороны. В Ленинграде, как, впрочем, и во всей стране, было очень криминальное время. Хулиганья и мелкого бандитизма было достаточно.

Однажды мы с Розой шли по улице к набережной Невы. Народу на улице никого, кроме группы парней и пацанов, толпящихся на тротуаре, по которому мы шли. Я всегда легко себя чувствовал в любой ситуации, если я один. Мое главное оружие – ноги. На крайний случай – стальной сапожный нож в кармане с ручкой, в виде намотанной на металлическую пластину ножа изолированной лентой. Этого ножа я сам боялся – вдруг придется применить. Все-таки ноги лучше, если к тому же к ним приложить еще и второй разряд по ускоренному перемещению в пространстве, то есть по бегу. Но вот когда я с кем-то рядом, я почти теряюсь.