Ярость одиночества. Два детектива под одной обложкой

Этот эпизод из их жизни Исайчев вспомнил ещё и потому, что сейчас, сидя на коленях Михаила, Ольга пахла по-другому, чем раньше. Исайчев потянул носом и ощутил запах новорождённого ребёнка. «Соскучился, – подумал Исайчев, – я по ней соскучился. Вот закончу это паскудное дело и возьму отпуск. Сломаю телефон… куплю палатку – и на Алтай, в родные места…»

– Мцыри, – встревоженно произнесла Ольга, прерывая благостные мысли Исайчева, – Кира вспомнила Регину Эздрину. Я слышала, как они сегодня с Романом болтали об этом. Сначала решила, пусть сам доложит, и вот не удержалась. Ты ему не говори, что я вперёд паровоза забежала. Ладно?

– Ну? Что разведала, выкладывай. Всё равно уже сболтнула.

– Роман показал фотографию, которую вам прислали из Австралии, и она вспомнила Регину, а Бориса Эздрина Кира не знает. Девушки учились в одном медицинском вузе. Только Регина на три курса старше, и тогда она была не Эздрина, а Гроссман – Регина Леонидовна Гроссман.

– Боже мой, даже отчество вспомнила, – повторил Исайчев, задумавшись. – Регина Леонидовна Гроссман, что-то очень знакомое. Что?

Ольга легонько стукнула мужа ладонью по лбу, улыбнулась:

– Ты, дорогой, каждый день мимо клиники её отца на работу ездишь. Видишь четырёхэтажное здание из тёмного стекла с вывеской «Клиника доктора Леонида Гроссмана».

Исайчев обрадованно присвистнул:

– Ну вот мы и привязали гибель Ксении Звягинцевой к Сартову! Как говорит наша бабушка русской экспертизы: «Ищите, господа следователи, ищите злодея, но на ум мотайте, он ведь мог и свою могилу на имя жены записать». Что Кира о Регине вспоминала?

– Ничего. Они не общались. Лицо знакомо, и всё. Регина заметная: огненно-рыжая и конопатая. Миш, можно я сама к Гроссману поеду поговорю? Не любят медики мужиков с удостоверениями, побаиваются.

Исайчев уткнулся носом в тёплую грудь жены:

– Поезжай поуди. Может, что и выудишь.

Ольга резво спрыгнула с колен мужа, пригласила:

– Пойдём ужинать. Есть не хочу. Жрать хочу! Позови Киру.

Уже на выходе Исайчев обернулся:

– Киру надо занять работой. Пусть полазит в интернете по сетям, поищет что-нибудь о своих бывших одноклассниках. Кто часто за границу ездит? Кто карьеру сделал, разбогател? Особое внимание на тех, кто в школе КЕКСов не любил, завидовал их успеху.

– Про институтских товарищей тоже посмотреть? – спросила Ольга, ложкой перемешивая салат.

– Тормозишь, Копилка?! КЕКСы учились в одной школе, но в разных институтах. Так что институты здесь ни при чём. Съешь «Сникерс»!

– Иди уже! – махнула ложкой в сторону мужа Ольга. – Юморист-самоучка…

14

В регистратурном зале клиники доктора Леонида Гроссмана звучала музыка арфы. Ольга огляделась и в углу рядом с окном увидела молодую арфистку в голубом концертном платье, перебирающую струны инструмента. Ольга узнала музыку, это была песня «Среди долины ровныя». «Надо же, – подумала она, – как встречают! Интересно, здесь тех, кто первый раз пришёл, шампусиком не угощают?»

Девушка в зоне информирования посетителей, заметив ироническую усмешку Ольги, поспешила объяснить:

– Музыка арфы настраивает потенциальных клиентов на доброжелательный лад. Создаёт ауру обоюдной заинтересованности.

Ольга согласно кивала, рассматривая прейскурант на услуги клиники, дойдя до последней страницы, подумала: «Да-а-а, доброжелательность при таких ценах необходима. Классная, между прочим, идея. Нужно взять на вооружение и в своей адвокатской конторе поставить музыканта со скрипочкой, пусть „Полёт шмеля“ Римского-Корсакова играет. Зверская музыка, сразу наших клиентов на нужный лад настроит».

К Гроссману Ольгу допустили не сразу, а только после предъявления вишнёвого удостоверения сотрудника Следственного комитета. Она давно являлась внештатным сотрудником и имела статус консультанта-психолога, но удостоверением козырять не любила, а здесь пришлось.

Кабинет Леонида Лазаревича показался ей таким же огромным, как и регистратурный зал, только без арфы, зато здесь царствовал массивный стол для конференций человек на сорок. Он стоял в середине комнаты в окружении развешанных по стенам портретов выдающихся медиков. В самой большой, витиеватой раме красовался лик «отца мировой медицины» Гиппократа. Венчало кабинетную композицию рабочее место профессора Гроссмана. Хозяин, увидев Ольгу, указал ей рукой на кресло с противоположной стороны стола. Однако Ольга несогласно покачала головой и двинулась ближе к месту, где в кресле, больше похожем на трон, сидел совершенно рыжий, рыхлый, с жёлтой суточной щетиной на лице владелец клиники профессор Гроссман. Его руки с закатанными до локтей рукавами белого халата тоже были рыжими от конопушек и золотисто-седых волос. От профессора пахло алкоголем.

– Ночь выдалась тяжёлой, – будто оправдываясь, сказал Леонид Лазаревич и, взяв с блюдечка ломтик лимона, сунул его в рот, – с автокатастрофы доставили четырёх человек. Резали до утра.

– Отчего к вам? – полюбопытствовала Ольга. – Есть же клиники скорой помощи?

– Мы оказались ближе всех. А они пребывали слишком близко к смерти. Трёх удалось спасти… – Профессор слегка прищурил глаза и игриво поинтересовался: – Какими ветрами вас занесло ко мне, красавица из Следственного комитета? Где мы провинились? Что нарушили?

– Австралийскими ветрами, Леонид Лазаревич, – вздохнула, чуть улыбнувшись, Ольга.

Гроссман, резко подавшись вперёд, рявкнул:

– Что с Региной?!

– Всё нормально, – поспешила успокоить профессора Ольга, – она жива-здорова.

– У неё неприятности с законом? – всё ещё волнуясь, вопросил Леонид Лазаревич.

– Я здесь, чтобы в этом разобраться.

– Значит, всё-таки влипла во что-то, рыжая бестия, – выдохнул профессор, откидываясь на спинку кресла. – Ну правильно! Отца рядом нет – твори что хочешь!

Ольга дала Гроссману минутную паузу, чтобы успокоиться, затем попросила:

– Леонид Лазаревич, расскажите о здешних знакомых Регины. Меня интересуют те из них, которые по каким-либо причинам могли посещать её в Австралии.

– Её? – удивился Гроссман. – Или его?

– И его, – поспешила ухватиться за фразу профессора Ольга. – Вы имеете в виду Бориса Эздрина? Он разве бывал в Сартове? У меня имеются данные, что Эздрин подал документы на выезд в Израиль, когда работал в пермской больнице. Сразу после этого уволился и из города исчез. Нигде более не регистрировался. Выехал из страны через два года из Петербурга. Эти два года убытие откладывал. Хотя получил в консульстве Израиля визу на въезд. Сообщал о задержке лично. Причины указывал разные, но все убедительные. Вы в курсе, где он обретался всё это время?

– Да в курсе! – равнодушно махнул рукой Гроссман. – Здесь он пребывал, в Сартове. Борис с Регинкой жил у меня в доме, без прописки и регистрации. Работал в моей клинике – тоже без оформления. Жадный был, скотина! На вольготное жильё в Израиле копил. Всё, что зарабатывал, перечислял матери. При этом пользовался моей платёжной картой. Его матушка там давно. Полностью до копейки перечислял, даже на здешнее проживание не оставлял. За счёт нас с женой кормились…

Ольга удивилась и спросила:

– Вас его предпринимательская деятельность устраивала?

Гроссман вздохнул:

– Моё еврейское сердце слишком мягко к чадам своим. Потом я всё ждал, когда это закончится. И закончилось… закончилось… Подцепил-таки мой зять жирную рыбу в виде очередного пациента. Выехать-то выехал, а икру из рыбины доил везде, где жил. Расстояния ему, стервецу, не помеха, а может быть, и по сей день доит. К нему за этим делом мужики и в преисподнюю пожаловали бы…

– Фамилия, имя, отчество у рыбы есть? – У Ольги от волнения высохло во рту.

«Эта рыба, побывавшая в Австралии, может быть фигурантом в деле, и не второстепенным. Если, конечно, повезёт», – подумала Ольга, а вслух спросила:

– Списки пациентов доктора Эздрина можете представить?

Гроссман с удивлением посмотрел на гостью:

– Я лиц-то их не видел! Вернее, видел наверняка, но не знаю, что это именно они. Какие в этом случае документы? Каждый пациент имел свой код. Могу представить их медицинские карты. Пациент ХХ1, ХХ2, ХХ3 и так далее… Вы в курсе, чем занимался Борис Эздрин?

Ольга отрицательно покачала головой, разочарованно подумала: «Размечталась, повезёт!»

Гроссман продолжал:

– Он андролог9, ко всему прочему филигранный хирург, занимающийся пенэктомией10 и фаллопластикой11. Вы знакомы с такой специализацией или требуются разъяснения?

– У меня было дело об отсечении ревнивой женой детородного органа у неверного мужа, так что приходилось разбираться.

– Ну и славно, – обрадовался профессор, – приятно иметь дело с осведомлённым человеком. Я так понимаю, теперь вам не надо объяснять, какого качества были у моего зятя пациенты. Не все, конечно, некоторые…

– Не поняла?

Гроссман вскинул обе руки вверх и рассмеялся громко, с хрипотцой:

– Вы, женщины, приходите к пластическому хирургу увеличивать грудь, а богатые, облечённые властью мужики тоже кое-что приумножают. Им льстит приятная тяжесть в штанах, и чем больше и тяжелее долото, тем лучше. Но делают они это секретно, без объявлений и за очень-очень хорошие деньги. Такие операции проходят в несколько этапов и растянуты во времени. Есть незаконченные, поэтому своего хирурга они и на краю света найдут.

Ольга понимающе кивнула и поинтересовалась:

– Леонид Лазаревич, Регина ваша единственная дочь?

Гроссман насупился.

– Во что она вляпалась, Ольга Анатольевна? – с мольбой в голосе спросил Гроссман. – Я уже похудел от переживаний…

– Минуточку. – Ольга набрала номер на сотовом телефоне, спросила: – Могу сказать профессору причину нашего интереса?

Получив ответ, продолжила:

– То, что я скажу, дальше этого кабинета выйти не может. Это вы понимаете, Леонид Лазаревич?

Гроссман приложил указательный палец к губам и прошептал:

– А Иде можно? Это моя жена. Она тоже ни-ни.

– Нет! – резко отрезала Ольга, но потом смягчилась: – Пока нет. Дело в том, что их с Борисом автомобиль был использован как орудие убийства. Правда, ни Регины, ни её мужа в это время в городе не было. Они на три дня уезжали на водопады. Вернее, Регина вывозила Бориса подышать воздухом.

Лицо профессора выразило крайнее удивление:

– Она его вывозила? Почему? Регинка садится за руль под дулом пистолета, боится. Он что, сам не в состоянии?

Теперь удивилась Ольга:

– Вы не в курсе? У Бориса инсульт, он парализован.

Гроссман сжал кулаки и закрыл ими глаза, застонав громко, со слезами:

– Ой, дура! Ой, я идиот! – Он качался из стороны в сторону и повторял: – Ой, дура! Ой, я идиот!

Слёзы текли у него из-под огромных рыжих кулаков.

– Я прогнал её от себя. Она не хотела ехать с Борисом. – Гроссман отнял руки от красных, опухших глаз и, вынув из тумбы стола початую бутылку коньяка, налил стакан, выпил его тремя большими глотками. – Я прогнал её потому, что она нарушила врачебную этику. Она рассказала одному из своих пациентов о проделках его жены, тоже нашей клиентки. Регина была любовницей этого стервеца. Он узнал и убил жену. Тогда я выгнал дочь к чёртовой матери. Она никакой не врач, но она всё равно моя дочь…

Гроссман вылил остатки коньяка в стакан, выдохнул:

– Регинка там пропадёт, пропадёт!

– Леонид Лазаревич, я пришлю вам её адрес, позвоните, поговорите.

Гроссман отставил стакан и спросил с надеждой:

– Вы думаете, это возможно?

– Сейчас всё возможно. Сотовая связь доступна на каждом континенте.

– Вы мне советуете?

Ольга кивнула.

15

Звонок городского телефона разбудил задремавшего на диване Исайчева. Ночь была суматошной, попасть домой не получилось, и теперь, заказав в буфете Следственного комитета два бутерброда, он решил, дожидаясь доставки, прилечь на диван и уснул. Звонок был требовательный, резкий, по внутренней связи.

– Да, – дотянувшись до трубки, прохрипел непроснувшимся голосом Исайчев. Закашлялся и повторил уже звонче:

– Исайчев. Слушаю вас.

– Разбудила, что ли? – услышал Михаил вопрос эксперта Галины Николаевны Долженко. – Ночь была карнавальная или домой не пускают?

– Галя, ты? Когда меня моя Копилка домой не пускала? Бог с тобой… Что хотела?

– Я-а-а… – растягивая местоимение, проговорила Долженко. – Вчера ко мне забегал майор Васенко, мы пообщались, и я кое-что вспомнила. А именно: он упомянул дело, где женщина над входом в свой дом повесилась. Роман назвал необычную для нашего слуха фамилию, с подвыпердом, – Тодуа. Она в мозгу засела и пошевеливалась. Я и так и этак свою голову мучила и все же решила: не проходила никакая Тодуа в экспертизах. Зуб даю! Почему? Как так? Самоубивица ведь? Недовольство во мне возникло и всю меня разволновало. Решила память свою заплесневелую освежить и в это дело нос сунуть.

– Там самоубийство без отягчающих, чистое, – уточнил Исайчев.

– Ты впереди бабушки козлом не скачи. Дослушай и не перебивай! Едрит твою картошка! У меня по этому поводу другое мнение, – резко оборвала Михаила эксперт. – Зайди, кое-что покажу…

– Галь, можно я поем? – жалобно пискнул Исайчев. – Вчера с обеда не жравши. Заказал два бутерброда в буфете, жду, когда принесут. Через полчасика заскочу, пойдёт?

– Нет! – гаркнула в трубку Галина Николаевна. – Иди сейчас, через буфет, и мне пару бутербродов захвати. Я пока кофею погрею!

– Хорошо! – согласился Исайчев.

В кабинете эксперта вкусно пахло миндальным кофе. Долженко приняла из рук Исайчева тарелку с бутербродами, приподняла покрывавшую их салфетку, вставила в щёлочку нос, вдохнула:

– Чур, мои с рыбой, твои с котлетами!

– Чёй-то! – удивился Исайчев. – Каждому по одному брал…

– Не перечь, – нахмурилась Галина Николаевна. – Для моих старых костей фосфор нужен, а мясной белок при подагре вовсе не гуд.

– Где ты в котлетах мясо унюхала? Там его отродясь не было, – попытался воспротивиться Исайчев.

– Тогда тем более тебе с котлетами. Давай уже садись. Кофей стынет.

Выпив горячего напитка и съев бутерброды, Галина Николаевна кокетливо промокнула салфеткой губы и, как в прошлый раз с Васенко, вынула из ящика стола уже не зелёную, а красную папку с надписью: «Копии экспертиз».

– Может, тебе это что-то даст. – Долженко нажала пальцами на увлажняющую подушечку, перебрала листочки, извлекла один. – Давай с начала… Майор Васенко доложил, будто у вас в производстве дело неких КЕКСов. Фамилию назвал – Тодуа. Она-то меня и торкнула. Майор мне историю её рассказал. Оказалось, историю помню, а фамилию нет. Как так? Вроде склероз меня пока не посещал. Подтянула я это дело, листочки послюнявила и поняла почему. Фамилия Тодуа никогда не проходила ни по экспертизе, ни по ориентировкам. Это всё я тебе в телефонном разговоре уже доложила, главного, правда, не сказала. А главное: Тодуа нет, а Светлана Кобзарь есть. По Светлане Кобзарь в деле лежит заключение патологоанатома. Вывод: чистый, не отягощённый чьим-либо вмешательством суицид. Я это заключение тогда ещё читала. Сразу после самоубийства. Меня оно не устроило. Приказала экспертной службе провести контрольное сканирование трупа. Его сделали и положили результаты в архив. Почему? Кто такая Светлана Кобзарь? Папа-генерал? Так когда это было? Да и помер он, кажись, года три назад. По-моему, следаки заключение врача лучевой диагностики даже не смотрели – посчитали проформой. У меня в тот момент на работе завал был, и заключение легло в архив, мною не читанное. Каюсь, мой грех! В общем, следователи отписались и успокоились. После разговора с Романом Васенко я, старая грымза, откопала заключение и ой-ё-ёй как много любопытного увидела…

– Например? – заинтересовался Исайчев.

– Например, – с явным вызовом бросила Долженко, – рёбра у неё в пяти местах поломаны. Поломаны в разное время. Селезёнка, печень, почки травмированы. Нос сломан. Малые кости ступней перебиты во многих местах. На ногах сильнейший травматический варикоз. Её последние полгода били! Причём регулярно и жестоко. Миша, она повесилась потому, что не могла этого терпеть. Её довели до этого. Здесь явная статья 110 УК РФ12. Едрит твою картошка!

– Галя, давай ещё по кофейку, – попросил Исайчев, содрогнувшись, будто замёрз. – Что-то жутко стало…

Ставя перед Михаилом новую чашку с напитком, Долженко вздохнула:

– Возвращай, начальник, дело на доследование.

– Её по желанию мужа кремировали! – ощерился Исайчев. – В деле лежит заключение патологоанатома, а там всё чики-пуки. Интересно, сколько этому анатому деньжат отвалили? Прямо сейчас поеду и морду набью стервецу…

– Ты своим мерзавцам морды бей! – разозлилась Долженко. – Моим сама исполню… Я, Миша, всё это сказала не для того, чтобы ты ручищи распускал, а для того, чтобы по новой возбуждался. Я справочки навела, у неё муж знаешь кто? Константин Тодуа! Без пяти минут депутат Федерального собрания. Кабы не ускользнул!

– Ты думаешь, это муж? Погоди… Кира рассказывала, что последний год он с женой не жил. Лечился за границей. Вроде у мужика онкология предстательной железы. Если так, то ему не до жены было. У тебя заключение врача лучевой диагностики здесь?

Долженко согласно кивнула.

– Давай! – рявкнул Исайчев. – Буду навещать без пяти минут депутата Федерального собрания. Пусть прояснит ситуацию. Он, полагаю, не всё время отсутствовал. Выходит, его супругу кто-то регулярно избивал, а муженёк вроде не в курсе? Во всяком случае, во время следствия Тодуа об этом ни разу не обмолвился. Странно!

Галина Николаевна покопалась в красной папке, но прежде чем протянуть подполковнику бумагу, добавила:

– Твоя жиличка Кира Светлане Кобзарь близкой подругой была. Так?

– Так!

– Прежде поговори с ней и с Ольгой. Жена у тебя психолог, а психолог в этом деле значимая фигура. Не гони коней, Михаил, потихонечку… потихонечку… поспешай не торопясь… Едрит твою картошка!

Михаил в раздумье снял очки и, как всегда в эти минуты, машинально вынул из кармана носовой платок, протёр им стёкла, водрузил на место.

– Вся предварительная версия летит к чёртовой матери. Самоубийство Светланы в неё никак не лезет. Мы полагали, это месть. Звягинцеву, Строганову убивали, Киру тоже пытались убить, причём не являя лица, а тут вон чего! Если Светлану избивали долго, получается, она знала своего мучителя. Хотя погоди… Васенко считает, что Строганова тоже знала своего убийцу.

Долженко усмехнулась:

– Считает? Дошло, наконец… Если тебе, Михал Юрич, интересно моё мнение, тогда скажу так: в этом деле хозяйничает один человек, и вы правильно завязали их в общую версию.

– Завязать-то завязали, – вздохнул Исайчев, – да только за какой узелок ни потянешь, новый появляется…

– Ничего, Мишаня, – ласково промурлыкала Галина Николаевна, – наступит тот день, когда и ты поймёшь, что всё это совершил дворецкий! Едрит твою картошка!

16

Кира услышала, как кто-то тихонько поскрёбся в дверь её комнаты. Она предполагала кто и очень не хотела, чтобы именно он увидел её больной, с опухшим от бесконечных соплей носом, с красными веками. Хотя она ждала, скучала, поэтому кое-как, расчесав пятернёй волосы, прохрипела: «Войдите!» – и быстро натянула одеяло до самых глаз.

– Привет, Мышка-норушка! Болеешь? – Роман присел на край кровати, попытался стянуть с лица Киры одеяло. – Не упирайся, задохнёшься…

– А ты заразишься. – Кира изо всех сил обеими руками держалась за одеяло. – Я больная, с температурой и некрасивая.

Роман наклонился, прикоснулся губами к её лбу. Кира зажмурилась, а он усмехнулся и с ещё большим усилием потянул одеяло на себя:

– Гюльчатай, покажи личико? Должен же я увидеть девушку в натуральном виде. Пусть больную, а то как на тебе жениться?

Кира резко открыла глаза и отпустила одеяло:

– А ты собираешься?

– Я столько времени гроблю на вас, барышня, – даром, что ли? – Роман, собрав счастливые морщинки вокруг глаз и обхватив голову Киры ладонями, поцеловал её в губы. – Ты не устала хворать здесь? Может, поедешь недужиться ко мне?

– А можно? – взволновалась Кира.

– Можно? Нужно! Иначе арестую!

За спиной Романа кто-то тихонько крякнул, и майор, обернувшись, увидел дочь Ольги – Зосю. Она с подносом и изумлённым лицом стояла подле кровати. На подносе парила чашка с ромашковым отваром.

– Дядя Рома, вы целуетесь? У вас любоф-ф-ф?

Кира вновь потянула одеяло на себя, а Васенко, хитро подмигнув девочке, спросил:

– Зоська, тебе сколько лет?

– Скоро четырнадцать!

– Чего тогда спрашиваешь? Конечно, любоф-ф-ф!

За окном, во дворе дома, послышался шелест колёс. Зося поставила отвар на тумбочку и пошла на выход, у двери обернулась и иронично заметила:

– Чуете? Мама приехала на обед, сейчас войдёт сюда, прячьтесь… Кира, ты ему не верь. Роман Валерьевич обещал, как вырасту, жениться на мне. – Она окинула майора насмешливым взглядом. – Я тогда согласилась, хотя точно знала – за лысого замуж не пойду! Вот!

Зося едва успела заслониться створкой двери от летящей в неё подушки.

– Я тебе задам, маленький чертёнок! – воскликнул Роман и, обращаясь к Кире, спросил: – Может, ты тоже лысых не любишь?

Кира присела на кровати:

– Как раз наоборот. Лысые не будут терять волосы на чужих подушках. Банально, но это так! Иди, Роман, встречай хозяйку. Я пока приведу себя в порядок. Сегодня у меня появилось, что вам рассказать. Копалась в интернете и вспомнила. Была у нас в школе неприятная история…

В кухне царила суматоха: Зося расставляла глубокие тарелки, Роман внимательно наблюдал за закипающей кастрюлей с борщом – было велено не перегреть. Сама хозяйка строгала помидорно-огуречный салат. Увидев Киру, поинтересовалась:

– Ну, ты как? Выглядишь неплохо, температура есть?

Кира махнула рукой:

– Оля, не беспокойтесь! Всё нормально. Чем помочь?

Ольга окинула взглядом стол, скомандовала:

– Нарежь хлеба. Роман любит чёрный. Он говорит, ты что-то вспомнила?

– Вспомнила, – согласилась Кира. – Давайте пообедаем, и я расскажу. – Она указала головой в сторону гостиной: – Там, у камина…

– Кстати, на второе у нас суси13. Купила сегодня в баре рядом с конторой. Кто будет?

Все, кроме Романа, подняли руки. Майор, поморщился, изрёк:

– Мне лучше вторую тарелку борща. Вы знаете, почему японцы не едят борщ? Они думают, что на запах русского борща придут медведи. А вы не боитесь, что на запах суси придут японцы? Зачем нам тут японцы?

Ольга, которая с удовольствием поглощала суси, вдруг остановилась и с удивлением воззрилась на Васенко:

– Действительно, зачем нам здесь японцы? Я как-то об этом раньше не задумывалась. Успокаивает одно: в России японцами притворяются корейцы. Хотя хрен редьки не слаще. – Ольга решительно встала из-за стола: – Зося, пожалуйста, помой посуду, а мы пойдём в гостиную пошушукаемся. Пора.

Сергей (история жизни)

Гостиная в доме Ольги была особым местом. Хозяйка гордилась ею и называла «комнатой для тёплых бесед». Здесь всё было миниатюрным, кроме огромного окна – шириной в полную стену и высотой в два этажа. Окно выходило в сад. В правом углу рядом с окном рос жасминовый куст. Весной, когда куст зацветал, дом наполнялся дивным запахом земляники, смешанной с запахом раздавленной пальцами вишни и дедовским табаком из заветной жестяной коробочки. Особой любовью хозяйки был удостоен камин. Он, выложенный диким камнем, в радость хозяйке пылал яростным огнём. Кормился очаг исключительно дубовыми дровами с добавлением вишнёвых для запаха и красивого пламени. Дровами в доме занимался Михаил. Низкие полукруглые диваны, пара бескаркасных мягких кресел-груш и в середине низкий журнальный столик создавали славную атмосферу, в ней хотелось делиться приятными впечатлениями, вести, не повышая голос, душевные беседы. Сейчас случай был иной. Но что поделать? В доме Исайчевых не было мест для неприятных разговоров.

Кира с Ольгой расположились рядом с огнём, вытянули ноги, а Роман извлёк из кармана записную книжку, простой карандаш, сел на диван, приготовился слушать и делать пометки.

– Ну? – спросил он нетерпеливо.

– Я вспомнила вот что: в нашей школе в старших классах было два коллектива – КЕКСы и трое гитаристов – пацанов из параллельного класса. У них тоже было что-то вроде трио бардов. Сами писали тексты, сочиняли музыку. Руководил этой группой некто Сергей Иванников. То, что Серёжка завидовал нам, было очевидно. Особенно Иванников испытывал зависть к Ксюхе. Именно она была предводителем КЕКСов. Завидовал всему. Тому, что у Ксюхи пальцы длинные и тонкие – лучше обхватывают гриф гитары. И тому, что гармония её музыки более совершенная. Тому, что в стихах её песен больше смысла и инструменты у коллектива качественнее. А откуда качество? Школа нас не спонсировала. Это Ксюха однажды растрясла свою многолетнюю копилку. Ей родители давали денежку на завтраки, мороженое, кино, а она монетки в бутылку из-под пепси-колы складывала. Мы, конечно, от каждого бутерброда половину отдавали голодающей подруге. А как по-другому? Она не только для себя старалась. Для всех! Для КЕКСов. Знаете, мы когда в музыкальный магазин за заказанными гитарами пришли и Ксюха свою бутылку с монетами на прилавок выставила, продавщицу чуть удар не хватил. Как она орала, боже мой: «Ты чего, девонька, на паперти стояла?! Я ж их полдня считать буду!» Ксюха никогда за словом в карман не лезла – и тут не сплоховала, ответила: «Если бы я на паперти стояла, я с такой деньгой за колбасой бы пошла, а не за гитарами!» Подошла заведующая, выслушала, вошла в положение, позвонила в соседние магазины. Оттуда прибежали продавцы, им оказалась мелочь на сдачу нужна. Они Ксюхину бутылку вмиг пересчитали и растащили, да ещё спасибо сказали. Так вот… Сергей где-то узнал о конкурсе на лучшую бардовскую песню. Пошёл с этим к директору школы денежек на билеты поклянчить, а директор вместе с педсоветом приняли решение послать не его группу, а нашу, и не только билеты оплатить, но и проживание. Мы об этом ничего не знали. Узнали, когда накануне в перерыве между репетициями пришли обратно в зал и увидели перекусанные кусачками струны, разбитые молотком гитары и Серёжку с серым, будто заплесневелым, лицом и глазами, взгляд которых был не здесь… На Ксюхин вой в актовый зал прибежал не кто-нибудь, а Коста Тодуа. Увидев картину разгрома, он, недолго думая, надел Серёге на голову мусорную урну, похожую на металлическую юбочку с рюшкой на поясе. Надеть-то надел, а снимал железяку уже трудовик: резал ножницами по металлу. Освобождали Иванникова часа три. Когда освободили, он сказал тихо, будто для себя: «Я вас всех убью! Запомните, убью!» Больше в школу бедолага не вернулся, перевёлся в другую. Так вот… Вчера, копаясь в интернете, наткнулась на знакомое лицо – Сергея Николаевича Иванникова, большущего московского чиновника, женатого на дочке владельца золотоносного прииска на реке Бодайбо в центральной части Патомского нагорья. Эдакий франт в очках единичной серии «Майбах». Их в мире всего штук пятьдесят выпущено. Оказалось, он часто бывает в Сартове, навещает родителей. – Кира окинула взглядом присутствующих и виновато улыбнулась. – Вот как-то так… извините.