Сладкая горечь магии

Тэмсин потянулась за шалью, висевшей на спинке кресла, и плотно завернулась в нее. Откашлялась, вернув себе голос. Ей хотелось, чтобы было с кем поговорить.

Когда-то у нее была большеглазая Лея – исток, девочка из чистой магии. Но Тэмсин не могла вспомнить ни смеха лучшей подруги, ни тепла ее руки в своей, когда они убегали из спальни полежать в высокой траве и полюбоваться звездами. Зато помнила, как разбилось сердце, когда Лея закричала ей в спину: «Ты еще пожалеешь об этом!»

Как обычно, Лея оказалась права.

Воспоминания сдавили горло. Тэмсин потянулась к кувшину с водой, надеясь смыть кислый вкус во рту, но вместо кувшина пальцы схватили что-то мягкое. В руке очутилась черная книжка в кожаном переплете.

Книжка, которой тут точно раньше не было.

Тэмсин швырнула книгу через всю комнату, словно та полыхала. Приземлившись, книга распахнула белые страницы, исписанные почерком в завитушках. С колотящимся сердцем Тэмсин схватила кочергу и направила на книгу, будто на дикое, опасное существо, которое нужно приручить. Она старательно избегала смотреть на слова, покрывавшие страницы.

Острым концом кочерги Тэмсин ткнула книгу. Та не ожила, не бросилась вперед, не напала. С какой стороны ни взгляни, книга казалась совершенно обычной.

Вот только она не была обычной.

Этот дневник почти пять лет провел в чулане. Он прибыл с Тэмсин из мира Внутри в Лэйдо, заткнутый за пояс ее дорожной юбки, как единственная память о прошлом. Она ни разу не заглянула в него. Ни разу не взяла в руки.

Но вот он, лежит перед ней, точно проклятие.

Тэмсин медленно отступила от дневника и дотянулась до кухонного полотенца. Прерывисто вздохнула и бросилась к книге, схватила ее через ткань и швырнула в чулан. Захлопнула двери и навалилась на них спиной, пытаясь отдышаться.

Кислый привкус горя ушел, сменившись противной сушью во рту. Тэмсин держала дом в порядке, у каждой вещи имелось свое место. Но все же она провела четыре дня в полном одиночестве. Ей будто воздуха не хватало. Может, она вытащила дневник и просто… забыла?

Тэмсин нервно потерла шею. Вряд ли это возможно – она годами к нему не прикасалась. Что бы ни случилось, не она тому виной.

Дождь усилился, вода с шипением падала с небес. Что-то треснуло. Тэмсин невольно бросила взгляд на очаг, ожидая увидеть сноп искр от полена, которое поддалось пламени. Но очаг, темный и пустой, прогорел до углей.

Только тогда она заметила отсветы. Небо стало болезненным, коричневато-зеленым, а в ноздри ударила резкая, сильная вонь: гниль, гарь и благовония. Тэмсин посетило искушение закрыть ставни, выпить снотворного и отправиться в постель. Она была твердо уверена, что ей все чудится. Может, от недоедания.

Но потом она увидела, как из садика с травами стелется дым. Пламя пожирало растения, за которыми она так ухаживала: мелкие листочки базилика, хрупкие веточки розмарина, тонкие ниточки укропа. Тэмсин торопливо протерла глаза, но картина не изменилась. Ведьма в ярости уставилась на сад, прикидывая, не бредит ли.

Шел дождь. Там ничего не могло гореть.

Тэмсин, которая стояла у окна, сжимая подоконник так сильно, что кончики пальцев стали мертвенно-белыми, сорвалась с места и ринулась наружу. Гнев захлестывал ее, заполняя пустоту в сердце.

Она так много времени отдала саду, вырастила из крошечных ростков взрослые растения! Видела, как они укореняются и разрастаются на некогда бесплодной земле! Пусть Тэмсин не могла насладиться ароматом трав или тонким привкусом, который они дарили пище, но она взрастила их и привязалась так, как ей не было дозволено привязываться к собственному сердцу, к памяти, к любимым, которых она потеряла.

Всего лишь растения. Но сад – это все, что у нее было.

Неловкие пальцы боролись с задвижкой, как назло, застрявшей. Наконец она поддалась с противным скрежетом.

Огромные капли обрушивались на землю, выжигая в высокой летней траве коричневые пятна, от которых несло смертью. Небо набухло зловещей чернильной тьмой.

Раздался скрип и ужасный грохот: рухнул забор. Одна из деревянных планок приземлилась прямо на грядку с ромашкой. Тэмсин выбежала в сад, и дождь яростно накинулся на нее, прожег дыры в юбке, обуглил кончики волос и рассыпал мелкие волдыри по коже. Ведьма попыталась заслониться рукой, но стало слишком больно. Пришлось вернуться под защиту черепичной крыши, а снаружи ливень все пожирал почву.

Дрожа, Тэмсин уселась на твердую постель и смазала камфорой ярко-красные припухлости. Когда она услышала, как портной рассказывал мяснику о том, что в Фарне разверзлась земля и поглотила горожан, то лишь презрительно фыркнула. Но теперь стало очевидно: этот мор наслан при помощи темной магии.

Внутри все сжалось при этой мысли.

Если обратиться к всеобъемлющей мощи темной магии, она будет черпать силы не от ведьмы, что призвала ее, а из земли. Мир попытается восстановить потерю, но магия, что восполнит утраченное, будет искаженной и нечистой. Темная магия означала ужасные последствия.

В конце концов, главным в волшебстве было равновесие. Первое, чему научили Тэмсин. Глава Ковена предупреждала юную ведьму, что не важно, сколь сильной она себя считает. Сама магия всегда будет сильнее. А когда магию забирают прямо из земли, земля восстает.

Пустое сердце Тэмсин дрогнуло в груди. Когда она думала о равновесии, то вспоминала свою сестру-близняшку: они смыкали ладони и смотрели друг другу в глаза, как в зеркало, но без стекла. Вдвоем они были своим собственным волшебством.

Хотелось, чтобы воспоминания о Марлине возвращали и любовь, которую Тэмсин тогда испытывала к ней. Хотелось, чтобы перед глазами возникало что-то кроме влажной, холодной кожи сестры, ее жутких синих губ и хрустящих белых простыней лечебницы.

Но Тэмсин могла вспомнить лишь то, как разгребала руками холодную сырую землю и как под ногти забилось столько грязи, что потом еще неделю пришлось их чистить. В памяти всплывали побледневшие, расплывшиеся древние слова на старом пергаменте – они застревали в глотке, когда она пыталась их выговорить, призывая магию из-под земли, чтобы силой удержать сестру в этом мире.

Но хоть чары и спасли Марлину, темная магия не остановилась на этом. Она выскользнула из рук Тэмсин, обретая собственную жизнь…

И унося чужие.

Почти каждое утро ведьма задавалась вопросом: почему ее одноклассница Амма все еще спала, когда остальных учениц уже увели на холм? Видения того, как Амма захлебывалась, когда вода хлынула внутрь, затопив комнату в считаные мгновения, мучили Тэмсин. Каждую ночь она вновь переживала тот момент, когда Глава Ковена разорвала связь между сестрами, и Марлина тоже погибла.

Это сделала Тэмсин. Она была причиной. Двое покинули этот мир из-за ее отчаянной, неумелой попытки сохранить жизнь сестре.

По правилам Ковена использование темной магии каралось смертью. Но Тэмсин слишком отчаялась, чтобы не попытаться. Она, безрассудная двенадцатилетняя девчонка, знала, что стояло на кону. Но ее темным чарам не хватило сил вырваться за пределы Леса – рубежа, что разделял миры Внутри и Извне. Заклинание осталось в границах Леса, и только те, кто жил Внутри, узнали, какую гнусность она совершила. А вот этот новый мор, наоборот, с ужасной скоростью поражал простых людей, и это значило, что колдовала куда более опытная и могущественная ведьма.

Глава Ковена была тогда вне себя от ярости. За тридцать лет до этого именно Глава сразила темную ведьму Эванджелин, колдовством призвавшую хворь. Это Глава основала Ковен и посвятила жизнь тому, чтобы юные ведьмы могли учиться под присмотром, чтобы никто не использовал темную магию. До создания Ковена волшебный мир был полон хаоса. Теперь наступил порядок. Возникли законы, суды и наказания.

Пять лет назад Тэмсин предала доверие Главы Ковена. Теперь кто-то еще сделал то же самое.

Двери чулана с громким стуком распахнулись. Дневник ринулся к Тэмсин и ударил в живот с ошеломляющей силой. Тэмсин опрокинулась на спину, хватая ртом воздух, но не отводя взгляда от черной книги.

В первый раз ведьма еще могла списать появление дневника на случайность. Во второй раз никакого разумного объяснения не находилось. Тэмсин судорожно, прерывисто вздохнула. Она сама призвала его, вспомнив, как обратилась к темной магии? Или это темная магия пыталась выбить ее из равновесия? Возродить ее скорбь? Тыкала в пожелтевший уже синяк потери, на который Тэмсин старалась не обращать внимания?

Что бы ни послужило причиной, Тэмсин не могла этого вынести. Она закинула книгу обратно в захламленный чулан и спрятала его под побитым молью пледом. Затем обернулась к очагу, где уже погасли последние угольки. Дрожа, подобрала поленце из скудных запасов растопки и уложила в золу.

С огнивом пришлось повозиться: дрожащие руки никак не могли правильно ударить. Раз, другой, третий – и вот наконец мелькнула искра. Тэмсин обратилась к огню. Ее голос срывался от страха, пока она уговаривала искорку ожить. Когда очаг разгорелся, ведьма повернулась к столу.

Дневник лежал, открывшись на странице, исписанной округлыми буквами.

Тэмсин выругалась; в глазах плыло, паника подступала к горлу. Она подняла тетрадь и едва не швырнула в огонь, но зацепилась взглядом за завитушку в форме буквы Т.

Ее имя, написанное почерком сестры.

Марлина вечно что-то писала. На уроках, за едой, во время самостоятельных занятий магией она постоянно царапала – порой так быстро, что чернила брызгали на страницу и пятнали левую руку. Неряшливая, неаккуратная, всегда загадочная, Марлина была полна тайн, которыми не делилась.

Тэмсин часто пыталась прочесть что-нибудь через плечо сестры и порой успевала ухватить кусочек слова до того, как Марлина прогоняла ее или захлопывала тетрадь. Эта книга была частью сестры, а слова на странице – продолжением ее души.

Поэтому Тэмсин никогда не позволяла себе открывать дневник. Невыносимо было смотреть на почерк Марлины и не чувствовать ничего, кроме пустого любопытства – к той, за которую она когда-то была готова умереть.

Проклятие Тэмсин, наложенное Ковеном, не должно было позволить любви снова затуманить ее разум. Теперь при виде почерка своей погибшей сестры она испытывала лишь неприятное смятение.

Устраиваясь на кухонном стуле, Тэмсин еще пыталась переубедить себя. Но глаза уже читали целые фразы. В последний раз, когда ведьма обратилась к темной магии, погибли две девочки. Одной из них была Марлина. А теперь, когда кто-то вновь колдовал, ее дневник преследовал Тэмсин.

Это не могло быть простым совпадением. «Вещи либо есть, либо их нет», – говаривала Советница Мари. Дневник, очевидно, чего-то хотел от Тэмсин, так что она начала читать.

«Тэмсин снова испытывает мое терпение. Я знаю, что нельзя ее винить, что это во мне вновь говорит зависть – но сестра шествует по залам, как принцесса (одна из тех невероятно высокопоставленных особ, пред которыми простые люди обязаны преклоняться), смеется с Леей, будто ей и дела нет до остального мира.

Полагаю, так оно и есть. Наверное, ей очень легко живется. Но если честно (а если быть честной не с бумажным дневником, неспособным ответить, то с кем?), мне интересно, неужели она не устала хоть чуточку? Наверное, очень утомительно поддерживать такую степень совершенства.

Я видела, какими глазами советницы смотрят на нее, когда подходит ее очередь колдовать. От нее так многого ждут. А я – я могу пытаться, пока лицо не покраснеет, кровь не посинеет, а в глазах не почернеет, но они только вздохнут слегка (знаешь, этот вздох, который я слышу всю жизнь с тех самых пор, как моя магия «проявилась»), похлопают меня по спине со словами «Ты хорошо постаралась», и от этого хочется только убежать и умереть (но заканчивается все, конечно, тем, что я снова валяюсь в постели целыми днями, в голове туман, а руки и ноги тяжелые, будто каменные).

Не знаю, что бы я делала без Аммы. Правда не знаю. Да, она становится все искуснее, но и головные боли усиливаются. Ведь что за дар, к которому не прилагается проклятье? Конечно, мне-то знать неоткуда. А вот моя сестра могла бы рассказать.

Иногда я мечтаю узнать, как это – быть ею (и да, я знаю, что мечтать бесполезно – я же дочка своей матери). По-настоящему узнать, взаправду. Я понимаю, что странно хотеть подобного, когда у меня такое же лицо, что у нее (впрочем, я утешаюсь тем, что я красивее – хоть что-то же должно было достаться мне), но на этом наше сходство кончается.

А знаешь, что мы раньше постоянно менялись местами и хихикали, когда самые искушенные ведьмы в мире путались и звали нас именами друг друга? Конечно, ты не знаешь, ты же дневник. Мы кучу раз так играли, и всегда работало – до того дня, как с ее пальцев впервые сорвались искры, а с моими ничего не случилось. С тех пор мы уже не могли никого обмануть: ее магия текла рекой, а моя сочилась по капле. Я помню тот день, когда выяснилось, что я больше не могу быть Тэмсин, и все, что мне осталось – это быть мной.

Худший день в моей жизни».

4. Рэн

У булочницы не было хлеба.

Дело было на заре. Рынок в Уэллсе открылся всего несколько минут назад, но буханки уже разобрали, и на полках остались только крошки в белой пыли. Рэн старалась не кривиться, глядя на них.

– Я продавала двухдневный хлеб, – сказала булочница, нервно потирая руки. – Вчера вечером я обнаружила, что мука превратилась в пепел прямо в бочке.

Она говорила тихо, будто сама себе не верила.

Рядом с булочницей стояла ее жена и, не умолкая, рыдала в пожелтевший платок. У обеих под глазами залегли темные круги. Они мрачно оглядывали пустующий рынок.

Многие торговцы даже не потрудились прийти. А у тех, кто пришел, товары были далеко не так хороши, как обычно. Картошка скукожилась, кожура почернела, а из глазков проросли странные кривые корни порой больше самого плода. Молоко, некогда белое, как свежий снег, теперь серебристо поблескивало нездоровой голубизной в заполненных лишь наполовину бутылках. Только на прилавке бродячего торговца густо теснились бутылочки с ярко-фиолетовыми зельями с надписью «Защита от мора» на этикетках. За них предлагалось выложить грабительскую сумму чистым серебром. Рэн не была уверена, почему у прилавка не толпились покупатели: из-за цены или из-за несбыточных обещаний.

Даже ее собственная корзина была легче, чем обычно. В курятнике воняло серой, и девушка обнаружила лишь пустые гнезда, хотя обыскала его вдоль и поперек. Куры были пугающе тихими – никакого кудахтанья и встопорщенных перьев, как в те дни, когда драконята пробирались внутрь и глотали целиком яйца прямо из-под наседок. Никакой зверь яиц не крал. Это сделал мор.

Рэн отмахнулась от извинений булочницы. Она не винила женщину за невезение. Все усложнилось – напряжение между ведьмами и простым людом возросло как никогда прежде. Глава Ковена сообщила о появлении новой ведьмы, которая использовала темную магию, чтобы создать крадущий память мор. Пока мор забирал только разум, но – и это понимал всякий, кто пережил Темный Год, – дальше непременно последуют тела. Лишь вопрос времени.

Урожай погибал. По улицам мчалась вода, вздымаясь до лодыжек и портя обувь. Волки выходили из лесов и нападали на домашних животных. Младший сын фермера Хэддона твердил, что дальше хищники примутся за маленьких девочек.

Выйти из дома теперь было все равно что пробираться без оружия на поле боя. Рэн не хотела никуда идти – особенно после того дождя, который оставил после себя вонь паленой кожи, – но в шкафчике оставалась лишь последняя луковица, а отец нуждался в чем-то более существенном, чтобы поправиться.

Он не перенесет мук голода. А она – вида его страданий.

– Так тихо, – еле слышно шепнула Рэн. Взгляд булочницы сделался угрюмым, как тяжелые низкие тучи в небе.

– Многие ушли на запад, к морю. Будто мор до воды не доберется. – Она нахмурилась, раздраженно сверкая глазами. – Некоторые заботятся о больных. Остальные, ну…

Можно было не продолжать.

Воздух вокруг едко потрескивал; шуршали неровные шаги, шелестели плащи, когда их плотнее прижимали к лицам, несмотря на летний зной. Три дня назад в Уэллсе появился первый больной. Еще два дня хворь поражала только слабых и пожилых, но вчера десятилетний мальчик прибежал на площадь, вопя, что его сестра упала наземь, а потом вскочила и с криком умчалась в поля.

Горожане собрали поисковый отряд, но ее так и не нашли. Теперь соседи подозрительно косились друг на друга, высматривая признаки болезни. Никто не знал, как избежать мора. Знали только, что хворь летит по городку быстрее, чем ветер, способный свалить вола. Мир распадался на части, и ни единая душа не знала, как его спасти. Люди и себя-то спасти не могли.

Рэн мрачно попрощалась с булочницей и ее женой. Шагать было неприятно. Из-за магии в камнях под ногами в животе будто масло взбивали.

Она быстро обошла рынок, купила бугристый кочан капусты и кусочек мяса, такой маленький, что и ребенка не накормить. Поморщившись, рассталась с двумя медяками – сбережения таяли.

На краю рынка во рту появился мерзкий привкус, язык будто пеплом покрылся. Внимание Рэн привлекло быстрое движение через площадь. Сперва девушка решила, что это змея, но присмотревшись, поняла, что это волшебство – плотное, густое, склизкое – течет по брусчатке.

Рэн еще никогда не видела столь мерзких чар. Чем дольше она смотрела, тем отчетливей понимала, что эта ползущая тень – темная магия. Девушка в ужасе попыталась остановить ее, развернуть силой разума, но – как обычно – ее усилия ни к чему не привели. Магия все ползла вперед, к паре, что шла через площадь, держась за руки.

Рэн хотела окликнуть их, чтобы не дать магии продолжить преследование, но, разумеется, она ничего не могла поделать. Даже раскрой она себя как истока, скажи этим людям о том, что видела, их не убедить в опасности, которую не воспринимают их собственные глаза. Зато люди могут решить, что сама Рэн – ведьма.

Поэтому девушка осталась на месте, в ужасе наблюдая, как темная магия захлестнула лодыжку мужчины и тот грохнулся оземь. Его голова глухо стукнулась о брусчатку и безвольно подскочила. Женщина упала рядом с ним на колени, настойчиво тряся его за плечо.

– Генри! – закричала она. – Кто-нибудь, помогите моему мужу!

Вокруг собрались настороженные зрители, но никто не приближался. Рэн поежилась, покрываясь мурашками; темная магия ползла вверх по телу мужчины словно орда пауков. Достигнув рта, тьма помедлила, а затем исчезла в носу. Мужчина содрогнулся всем телом, глотнул воздуха и резко распахнул глаза. Даже со своего места Рэн видела, какой бешеный у него взгляд.

– Генри! – Жена бросилась обнимать его со слезами на глазах. Но вместо того, чтобы обнять ее в ответ, он лишь отпихивал ее, пока не отполз назад.

– Что вы делаете? – Его зубы дико стучали. – Чего вы хотите?

Женщина замолчала на полувсхлипе.

– Генри, пожалуйста, это же я. – Она наклонилась и взяла мужа за руку, которую тот стряхнул с почти осязаемым страхом.

– Не трогайте! Прошу, оставьте меня в покое…

Зеваки потянулись прочь. Поведение мужчины явственно говорило о море, и никто не хотел рисковать. Рэн, напротив, не могла отвести глаз и смотрела, как мужчина неуверенно поднимается. Женщина кинулась к его ногам:

– Тебя зовут Генри. Я твоя жена! У нас трое сыновей!

Мужчина затравленно смотрел на жену. Ее слова ничего для него не значили, он будто и вовсе не понимал их смысла, настолько они были невероятны. Он согнулся, пытаясь отцепить женщину от своей ноги.

– Пожалуйста, Генри, – женщина вновь начала всхлипывать. – Ты ведь знаешь меня. Ты меня любишь, – ее голос сорвался, воздух полнился отчаянием. По позвоночнику Рэн прокатилась дрожь.

Все это время мужчина старался освободиться от хватки. Жена держалась крепко, но наконец ему удалось.

– Я не знаю тебя. Не знаю, что тебе нужно, – голос мужчины разнесся по пустой площади, – но, женщина, отстань от меня.

Он развернулся и убежал прочь, оставив рыдающую жену корчиться на брусчатке.

Черная завеса магии влачилась за ним, как саван.

Рэн страшно жалела эту женщину. Хотелось подойти и предложить помощь, но страх все-таки победил – как всегда. Рэн закинула полупустую корзину на плечо и быстро зашагала по тропинке к дому. Теперь она знала, что искать, и замечала темную магию, которая тенью льнула к домам заболевших. Достаточно было одного взгляда на дым из соседских труб, чтобы предсказать, кто заболеет следующим.

Это уж слишком. Внутри все переворачивалось, когда Рэн вдыхала серную вонь темной магии. Болезнь распространялась. Лишь вопрос времени, когда она доберется до отца. Странно, что этого еще не произошло.

Рэн поежилась, продираясь через заросли с бритвенно-острыми шипами. Споткнулась, наступила в лужу, полную бурлящей грязи, врезалась в ветку, которая росла из ствола упавшего дерева. Та впилась ей в плечо, зацепилась за рукав и прорезала кожу.

Рэн выругалась, пытаясь освободиться из хватки острой палки. Она так привыкла, что ветви дают ей дорогу, что перестала смотреть, куда идет. Три капельки крови просочились сквозь тонкий некрашеный лен рубашки. Рэн возвела глаза к небу, проклиная свою неуклюжесть, и заметила еще одну черную ленту. Челюсти свело ужасом еще до того, как она проследила путь магии до потрепанной соломенной крыши ее собственного дома.

Она побежала так быстро, что едва не врезалась в калитку. Дрожащие руки возились с засовом так долго, что в итоге Рэн просто перепрыгнула. Она двигалась так неловко, что, разогнавшись, ударилась о дверь. Не хватало времени ни осознать свои действия, ни подумать, что дальше: девушка просто ввалилась в переднюю комнату, зовя отца.

– Папа…

Никто не отозвался. Дверь в комнату отца была приоткрыта, и солнечный свет лился в обычно затененное место. Оттуда не доносилось ни звука: ни шелеста простыни, ни стонов боли.

Лишь тишина.

– Папа, – позвала Рэн громче, одной рукой берясь за ручку двери, а другой дергая себя за косу так, что в голове вспыхивала боль. Непременно нужно было проверить, как там отец, но девушка не могла себя заставить.

На языке поселился металлический привкус. Из-за двери донесся долгий низкий стон. По комнате пролетел сквозняк, хотя наружная дверь была закрыта, а окна заклеены. Рэн проглотила комок в горле. Она должна была выяснить.

Она заставила себя войти внутрь. Волна облегчения прошла по телу, когда Рэн увидела, что отец сидит на кровати. Он улыбался.

– Ну, привет, – отец говорил твердым, сильным голосом.

Рэн не могла припомнить, когда он в последний раз выглядел таким крепким. Колени, уже ослабленные страхом, и вовсе отказались ей служить от облегчения. Девушка плюхнулась на край кровати, стараясь не сесть на ноги отца.

– Что случилось? – тот с сочувствием всмотрелся в ее лицо.

– Я подумала… – Рэн пыталась отдышаться.

Привкус меди все еще держался во рту, но его стало трудно воспринимать всерьез рядом с отцом, таким бодрым и оживленным. Так перепугаться из-за случая на рынке! Нелепо.

– Ты слишком много тревожишься. – Отец пристально взглянул на Рэн.

Все так. У нее не было сил возражать. Тревога заменяла Рэн развлечения, мечты и надежды на будущее.

– Вообще-то мне бы не повредил свежий воздух. Что насчет прогулки?

Улыбка Рэн померкла. Мир снаружи стал таким переменчивым и недобрым, что покажется отцу чужим.

– Не знаю…

Она попыталась уложить отца обратно, взбив подушки, которые сплющились под его спиной.

– Перестань, – рассмеялся тот, отмахиваясь от ее попыток. – Серьезно, Эви, я в порядке.

Рэн замерла.

– Что?

– Слишком уж ты суетишься, Эви. Все хорошо.

Он звал Рэн именем ее матери, что тут было хорошего? Девушка обернулась к отцу.

– Пап?

Но это слово не подействовало. Отец недоуменно скривился, его стеклянный взгляд был устремлен за спину Рэн. Он будто смотрел прямо сквозь нее.

– Нет, – сказала она. Отец дернулся от ее резкости, но на этот раз Рэн было все равно. Она думала только о том, что произойдет дальше: он растеряет свою стойкость и забудет всю семью. Годы, посвященные уходу за ним, пропадут зря.

– Давай найдем тебе что-нибудь поесть, – голос Рэн дрожал, но, укладывая отца на подушки, она улыбалась изо всех сил. Затем девушка тихонько вышла из комнаты и закрыла дверь. Готовить Рэн, конечно, не собиралась, ей просто нужна была достойная причина убраться из-под пустого взгляда отца.

Девушка мерила шагами комнату, дергая косу. Темная магия теперь нависала низко, виднелась изо всех окон, окутывая дом, будто плащ. Рэн закрыла все ставни. Упала на стул, опершись локтями на столешницу, и уронила голову на руки.

Столько стараний. Столько осторожности. Рэн жгла шалфей, чтобы очистить комнаты. Добавляла ягоды бузины в папин чай и суп. Прикрывала рот всякий раз, когда выходила из дома, а, возвращаясь, терла руки до красноты. И все-таки отец заболел. Девушке казалось, будто это ее вина, будто это она допустила ошибку. Будто она приложила недостаточно усилий, чтобы защитить отца.