Операция «Артефакт»

И он уже не как начальник, а как близкий мне человек захлопотал надо мной, подсовывая поближе печенье и вазу с конфетами.

Мой рассказ продолжался не более часа, и всё это время Балашов сидел в своём кресле, уставившись на фотографию деда. Когда моё повествование было закончено, я увидел на его глазах слёзы и понял, что своим рассказом задел «старика» за живое. Потом мы долго говорили о превратностях судьбы, о погоде, о хоккее, и к полудню он повёз меня обедать к себе домой.

Балашовы жили в самом центре Ухты, в стандартной пятиэтажке, в трёхкомнатной квартире, расположенной в двадцати минутах езды от аэродрома. Когда поднялись на третий этаж, в дверях нас уже ждала его жена, Анастасия Юрьевна. Как потом выяснилось, Балашовы уже давно жили одни, дети их выросли, выучились и разъехались по городам и весям нашей необъятной страны. После сытного обеда мы с Николаем Васильевичем уединились в его домашнем кабинете, где я наконец-то поведал ему о цели своего приезда в Ухту и конечной точке моего маршрута. Выслушав меня, Балашов принялся меня отговаривать:

– Ты, Алексей, хоть понимаешь, куда ты собрался? Посмотри на улицу, сегодня с утра было семь градусов мороза, а в отдельные дни температура здесь может опускаться ниже двадцати. Это тебе, брат, не Москва, а Север. Тут до полярного круга рукой подать. Места, куда ты собрался, дикие, не обжитые. На сто километров пути не встретишь ни одного человека. В лесу полно волков, рысей, росомах. Скоро медведи пробудятся от спячки. Реки через месяц вскроются. Тут тебе, Алексей, не столица, взял, позвонил, и такси за тобой приехало. Тут тебе, батенька – тайга-матушка…

И такое чтение морали продолжалось ещё несколько часов, пока оратор не устал и не уселся рядом со мной на диван.

– Ты пойми, Алексей, твой дед и отец не простили бы мне никогда, если бы я отправил тебя одного в тайгу. Это всё равно, что человека на верную смерть посылать. Нет, я на такое не пойду, даже не проси.

Наша дискуссия и споры продолжались до самого вечера, пока Анастасия Юрьевна не позвала нас ужинать. За столом Николай Васильевич рассказал жене о том, что я задумал, и Балашовы принялись отговаривать меня уже вдвоём, но моя упёртость и твёрдое намерение не сходить с намеченного пути «сломали» Балашова.

– Чёрт с тобой, Алексей! Видит Бог, я использовал все аргументы, чтобы не допустить этой авантюры, но ты точно такой же, как твой дед, царство ему небесное, – при этих словах Балашов осенил себя крестом. – Тот тоже, если что-нибудь себе в башку втемяшит, то его уже невозможно было переубедить. Метеосводка говорит, что лететь нельзя, а он говорит, что можно. И ведь летал, да ещё как летал!!! Легендарный был старик. Про него тут на Севере до сих пор легенды ходят. Да… Видно, вы, Бурмистровы, все с придурью. Уж если вы для себя что-нибудь решили, то у вас хоть кол на голове чеши, а вы от своего не отступитесь. Пусть будет по-твоему, только учти! Твоей экипировкой и подготовкой к походу я займусь лично. Я все-таки прожил в этих краях всю свою жизнь, и мне лучше знать, что надо брать с собой в тайгу.

– Вот это уже другой разговор, Николай Васильевич. У меня сейчас просто крылья выросли. Конечно же, я полностью доверяю вашему жизненному опыту и буду безмерно рад, что вы поможете мне.

Далее мы определились, что на все про всё у нас уйдёт не меньше трёх дней. Часть недостающего оборудования и материалов нам надо было ещё найти и купить, но самое главное – надо было узнать, какой вертолёт полетит в ближайшие дни в те края, и договориться с его командиром об изменении маршрута полёта. Балашов пообещал подбросить меня как можно ближе к месту моей цели. Ещё немного поговорив обо всём на свете, мы после полуночи отошли ко сну. Мне постелили в комнате их сына, в которой осталось всё без изменений со времён его школьной поры. Под потолком висели модели самолётов, которые в темноте напомнили мне кладбищенские кресты. И, прогоняя от себя эти грустные мысли, ощутив себя как бы в кругу своих родных и близких, я незаметно для себя заснул крепким здоровым сном безо всяких сновидений.

Утром Балашов признался, что первоначально хотел разбудить меня рано, в шесть часов утра, когда проснулся сам, но, подвергнувшись атаке со стороны супруги, смилостивился и разбудил меня только в восемь. Однако за эти два часа он уже много чего успел сделать. Решил вопрос со своим руководством по поводу своего краткосрочного отпуска, дал задание метеослужбе составить для нас точный прогноз погоды на ближайшие дни и набросал перечень наших первоочередных закупок. Когда же мы сели на кухне завтракать, Николай Васильевич с задорными искорками в глазах поведал мне самую важную новость:

– Я тут с утра связался с диспетчерской службой и выяснил, что нужный нам борт будет лететь в те края через четыре дня. Да и командир вертолёта мне хорошо знаком, это Александр Селин. Саша пилот правильный, не трепло и не рвач. Я обрисую ему нашу ситуацию, и он денег с тебя не возьмёт, а на сэкономленную сумму мы с тобой лучше купим подержанный снегоход. Правда, это будет сделать непросто, но я думаю, что мы что-нибудь придумаем. Поэтому давай завтракай, и будем заниматься делами, которых у нас невпроворот.

Только к концу третьего дня мы наконец купили снегоход. Здесь, в Ухте, он отъездил три сезона, и, со слов его хозяина, только из уважения к Балашову как к очень порядочному и уважаемому в городе человеку он пошёл нам навстречу. Божился всеми святыми, что техническое состояние аппарата хорошее и что сани в дороге не подведут. Учитывая то обстоятельство, что теперь моё передвижение по маршруту будет проходить на снегоходе, а не на лыжах, как планировалось первоначально, мы пополнили мой багаж большим количеством продовольствия, тёплыми вещами и хорошей финской радиостанцией, которая могла работать через адаптер от бортовой сети снегохода.

Не знаю, может, эта встреча была для меня как знамение свыше, но если бы, не Балашов, то с вероятностью в сто процентов моё путешествие было бы только в один конец.

Глава 3. Перелёт

В день отлёта с утра немного завьюжило. Несмотря на то, что нижний край облачности был на уровне двухсот метров, погода была ещё лётной, но метеорологи предупредили, что с северо-запада надвигается атмосферный фронт, который к вечеру накроет город снегом, и аэропорт придётся закрыть. Теперь вся надежда была только на то, что газпромовский вертолёт прилетит по расписанию, согласно присланной заявке на перелёт. Распрощавшись с Анастасией Юрьевной, мы уже в восемь утра были на лётном поле. Выяснив, что вылет вертолёта из Сыктывкара намечен на десять часов утра, Балашов потащил меня в кабинет пить чай. Там он ещё раз повторил мне свои наставления о выживании в тайге на случай непредвиденных обстоятельств. Незаметно пролетели два часа, однако вылет вертолёта всё ещё задерживался. Николай Васильевич позвонил в Сыктывкар своему коллеге и попросил того узнать причину задержки. В ожидании ответного звонка он стал наматывать круги по кабинету, углубившись в свои мысли, даже не замечая меня. Когда через пятнадцать минут ему позвонили из столицы, Балашов подвинул стул и сел напротив меня.

– Неважные у нас с тобой дела, Алексей. Вертолёт ещё не вылетел по причине того, что там не привезли какое-то оборудование, которое он должен взять на борт. Если до двенадцати часов вылет не состоится, нам придётся всё отменить. Это будет связано с тем, что по маршруту полёта вы можете попасть в полосу надвигающегося фронтового раздела, несущего в себе снегопад и сильный ветер. Поэтому всё решится в ближайшие полчаса, я рисковать тобой и экипажем не буду. Закончится пурга, и мы снова что-нибудь придумаем, а за это время отоспишься у нас и отдохнёшь.

– Но ведь это может продлиться не день и не два? – сделал я робкое замечание.

– Да, ты прав, – согласился со мной Балашов, поднимаясь и похлопывая меня по плечу. – Но в жизни, мой дорогой, есть такие вещи, с которыми мы просто должны смириться как с чем-то неизбежным. Пурга в это время года может продлиться до четырёх дней, потом почистим аэродром, и жизнь снова наладится в прежнем русле, зато все будут живы и здоровы, а это, знаешь, самое главное.

Спорить с аргументами Николая Васильевича было бессмысленно, так как, конечно же, он был прав. И я от безысходности уставился на фотографию деда, обнимающего Балашова и всем своим видом говорившего мне: «Не дрейфь, внучок, прорвёмся!!!».

В этот момент я снова испытал то необъяснимое состояние просветления, в результате которого у меня появлялось знание того, что будет происходить дальше. И я, как бы утешая своего старшего товарища, заявил:

– Всё будет хорошо, Николай Васильевич, не переживай. Скоро вертолёт поднимется, и я сегодня на нём улечу.

– Эх, молодёжь, молодёжь. Мне бы вашу уверенность.

Не прошло и двадцати минут, как снова зазвонил телефон, и сквозь неплотно прижатую к уху телефонную трубку я услышал, как диспетчер докладывает Балашову, что вертолёт вылетает из Сыктывкара через десять минут. Во время разговора он пристально посмотрел мне в глаза, словно пытаясь понять, как это я об этом догадался.

Когда через час вертолёт приземлился в Ухте, и я увидел дружеские объятия Балашова с Селиным, мне стало понятно без слов, что они на самом деле являются большими и хорошими друзьями. Представив меня своему другу, Николай Васильевич рассказал ему о нашем плане и назвал координаты точки назначения, в которую меня надо доставить. Селин посмотрел на нас таким взглядом, будто хотел убедиться, во вменяемом ли состоянии мы находимся и не сбежали ли мы из местного дурдома. У каждого нормального человека, когда ему скажут: «Вам надо отвезти этого парня в лес и оставить там на съедение волкам», такое неадекватное поведение мгновенно вызовет соответствующую реакцию. Так произошло и с Селиным. Но через несколько минут общения, убедившись в том, что мы не шутим, и наша просьба действительно имеет место, а времени на обдумывание не осталось, Селин сдался.

– Только ты учти, Николай, я иду гружённый под самую завязку, да и здесь, – он посмотрел оценивающим взглядом на меня и мой груз, – вместе с Алексеем будет почти полтонны. Крюк, который ты предлагаешь мне сделать, потребует большого количества топлива, которое я уже не могу взять из-за перегруза. Так что место посадки буду выбирать исходя из ситуации, погодных условий и остатка топлива в баках. Если вас это устроит… – он посмотрел мне в глаза, может быть, в надежде, что я ещё откажусь, выждал пятисекундную паузу и уже командирским голосом объявил: – То тогда мы немедленно грузимся и взлетаем.

Пока техники заканчивали заправку вертолёта, ребята из аэродромной службы помогли мне быстро погрузиться на борт. Обнимая на прощание Балашова, я почувствовал, как сильно он прижал меня к себе этот уже стареющий человек, ставший за эти несколько дней для меня почти родным.

* * *

Вертолёт бросало и трясло. Шум от работающих винтов не давал никакой возможности поговорить с бортмехаником, и через какое-то время, пригревшись между мешками с грузом, я незаметно для себя задремал…

…Мне снился сон. Передо мной сидел благообразного вида старик в полотняной рубахе с посохом в руке, и он, как мальчишку, отчитывал меня за какие-то прегрешения. А я в это время, вместо того, чтобы слушать и внимать его словам, рассматривал рисунок орнамента на его посохе, и мне было это намного интересней, нежели его слова, которые пролетали мимо моих ушей. Увидев такое пренебрежительное отношение к себе, старик начал стучать мне посохом по плечу, в результате чего я начал просыпаться…

И потом я почувствовал наяву, что кто-то реально пытается меня разбудить. Открыв глаза, я увидел перед собой второго пилота, который приглашал меня пройти в кабину. Селин, усадив меня в соседнее кресло, жестом показал, чтобы я надел наушники, и начал объяснять ситуацию. Из его объяснений я понял, что время подхода атмосферного фронта изменилось, и мы встретимся с ним в самое ближайшее время. Поэтому, учитывая сложившиеся обстоятельства, Селин предлагает мне выгрузиться в районе Ямозера, которое будет под нами через несколько минут. Отсюда, до конечной точки маршрута, мне надо будет пройти ещё порядка двухсот километров. Если такой вариант меня устраивает, то он идёт на посадку, если нет, то он немедленно разворачивается и улетает с этого маршрута. Времени на размышления у меня нет, и о своём решении мне надо сообщить ему прямо сейчас. Я, не задумываясь, сказал, что буду высаживаться там, где он сочтёт возможным посадить вертолёт. В свою очередь Селин предупредил меня, что времени на разгрузку будет не больше трёх минут, при этом двигатели и работу винтов на месте посадки он выключать не будет, поскольку не знает высоты снежного покрова, так что мне надо быть готовым к тому, что меня просто-напросто «выкинут» за борт.

Глядя перед собой через лобовое стекло кабины, я увидел, как впереди нарастает и приближается тёмно-серая стена циклона. От этой картины на душе стало как-то тревожно и нехорошо. Выходя из кабины, я с благодарностью посмотрел Селину в глаза и крепко пожал его руку. Мы поняли друг друга без слов.

Скоро я почувствовал, что вертолёт начал снижаться. Проверив свою амуницию и надев перчатки, я стал ждать команды на выгрузку. В иллюминаторе нескончаемый лес сменился снежной целиной, что свидетельствовало о том, что мы уже летим над замёрзшим озером, и через минуту вертолёт завис и начал спускаться. Как только шасси коснулись кромки снега, бортмеханик отодвинул боковой люк в сторону, и в тот же миг началась разгрузка. В четыре руки мы быстро выкинули на снег мой нехитрый скарб, а вот со снегоходом возникла проблема. Зацепившись гусеницей за лежавший под ним трос, он никак не хотел сдвигаться с места. А время неумолимо отсчитывало драгоценные секунды и литры сгоревшего керосина. Ситуация становилась критической, и в этот момент к нам на помощь пришёл Селин, который своей богатырской рукой вырвал из троса застрявший снегоход и выкинул его в снег, а следом за ним и меня. Оказавшись в снегу, я погрузился в облако снежной пыли, поднятой работающими винтами, за которым ничего нельзя было разглядеть. И только когда Ми-8 начал удаляться с резким набором высоты, я помахал им рукой вслед.

Сделав небольшой разворот на северо-восток, машина начала удаляться в сторону ещё чистого неба, как бы спасаясь от приближающегося ненастья, а на сердце у меня заскребли кошки дурного предзнаменования.

* * *

Когда стихли последние звуки улетевшей машины, окружающее пространство погрузилось в напряжённую звенящую тишину. Атмосферное давление стремительно падало, и у меня начало закладывать уши. В преддверии наступающего вселенского хаоса мир на мгновение замер, как будто собираясь с силами перед скорой смертельной схваткой между небом и землёй. Над ближайшими деревьями появилась тёмно-фиолетовая стена снежного фронта, которая приближалась со скоростью курьерского поезда. Уже стали слышны громовые раскаты снежного шторма, когда до меня дошло, что если я в течение ближайших пяти минут не придумаю, как мне укрыться от непогоды, то мне придётся очень туго. В этот момент на смену чувству уверенности из кромешной глубины подсознания начало просачиваться липкое и гадкое чувство панического страха. Я рыскал в отчаянии по снежной целине, как собака, потерявшая нюх, пытаясь на ощупь обнаружить заветный красный мешок, от которого зависела сейчас моя жизнь.

Неожиданно налетел первый порыв ветра. Макушки деревьев согнулись под тяжестью невидимой воздушной волны. Послышался пугающий треск ломающихся веток, и молчащий ещё несколько секунд назад мир ожил, ощетинился и пришёл в движение.

Представление начиналось. Вся северная сторона неба погрузилась во мрак, за которым просматривался невероятных размеров смерч, верхняя часть которого терялась в непроглядной вышине. Сквозь боковые стенки воронки были видны многочисленные разряды молний и слышались нескончаемые громовые раскаты. Вращающая масса воздуха, как громадный пылесос, засасывала на своём пути всё, что попадало в его жерло. По снежному насту потекли тонкие ручейки сыпучего снега, которые под действием ветра поднимались ввысь, окутывая белым саваном мою застывшую фигуру, впавшую в оцепенение. Может, на этом всё и закончилось, если бы в метре от меня из-под снега не показался кусок красного нейлона, сигнализирующий моему сознанию импульс надежды на спасение. Скорее интуитивно, нежели осознано, мои руки достали из мешка спасительную палатку, которую я бросился привязывать к стоящей поблизости маленькой сосёнке. И в тот миг, когда страховочный узел был уже почти готов, позади меня раздался взрыв. Обжигающий жар электрического разряда обжёг моё тело через толстую подкладку пуховика, а звуковая волна довершила разрушающее воздействие молнии, повалившей меня с ног. В полубессознательном состоянии я каким-то чудом ещё успел залезть в нейлоновое чрево палаточного мешка, прежде чем моё сознание отключилось.

Глава 4. Из дневника Алексея Бурмистрова

Если меня когда-нибудь спросят: «Что такое преисподняя?», я найду что ответить, потому что я лично побывал там!

Алексей Бурмистров

«Я пишу эти строки спустя пять дней после урагана. То, что я ещё жив, есть не что иное, как вмешательство в моё спасение каких-то высших сил. При всех ужасающих последствиях пронёсшейся бури я остался не просто жив и здоров, а я даже не получил ни одного ушиба и царапины. Оценивая цепочку случайных событий того дня, я постоянно ловлю себя на мысли, что я остался жив не по воле случая, а по воле Провидения. Будучи убеждённым атеистом в своей прежней жизни, я, как бабочка, прошедшая сквозь цикл метаморфоз, вышел из этой жуткой передряги абсолютно другим человеком. Отбросив путы материализма и вещизма, которые связывали меня по рукам и ногам, я по-новому взглянул на окружающий меня мир. То чувство неуверенности и сомнения, которое иногда прорывалось наружу из моего глубокого подсознания, сменилось чувством глубокой убеждённости, что всё, что сейчас со мной происходит, не случайно и несёт в себе неведомый тайный смысл.

День первый

Ураганный ветер гудел, как в аэродинамической трубе. Сила его была столь велика, что многократно превышала по мощности все известные акустические системы, придуманные человечеством. Спектр звуковых колебаний начинался от низкочастотного инфразвука и заканчивался высокочастотным ультразвуком. Первый вызывал животное чувство страха, от которого стыла в жилах кровь, и всем своим существом мне хотелось выбраться из палатки и бежать, куда глаза глядят, второй воздействовал на подкорку головного мозга и представлял собой природное психотропное оружие такой колоссальной силы, что от него не было никакого спасения. Я болтался в палаточном мешке, как зародыш в утробе матери, корчась от боли и страха, которые разрывали меня изнутри. Это был ни с чем не сравнимый первородный ужас, который я не испытывал доселе никогда, и даже не подозревал, что такое может быть возможным. Сквозь вой ветра слышались раскаты грома, треск ломающихся и падающих деревьев. Казалось, что земля разверзлась, и мир засасывает в гигантскую воронку, которая своими корнями уходит к центру земли. Из моего носа и ушей сочилась кровь, солоноватый вкус которой я чувствовал на своих губах в короткие мгновения прояснения сознания…

…Я очнулся от недостатка воздуха. Открыв глаза, я увидел, что нахожусь в полной темноте. Сверху давила неподъёмная тяжесть, а ткань палатки не давала пошевелить ни рукой, ни ногой. В моём мозгу начали рисоваться картины заживо погребённых людей. Я представил себя зарытым в гробу на многометровой глубине, и в этот момент со мной случился приступ клаустрофобии. Перспектива быть заживо похороненным в снежном плену грозила перерасти в панику. Борясь с нарастающим чувством страха, я ощутил, как по моей спине пробежал знакомый мне уже лёгкий электрический разряд, и в тот же миг мой разум нарисовал путь избавления из снежного плена. Нащупав на поясе чехол с охотничьим ножом, я, превозмогая давящую на меня тяжесть, с невероятными усилиями начал резать ткань палатки. И как только оболочка была разрезана, в тот же миг меня начало засыпать снегом. Получив возможность немного двигаться, я изловчился и перевернулся на живот. А потом, разгребая и подминая под себя снег, я, как пловец, начал рывками проталкивать своё тело вверх. И когда воздуха в лёгких почти не осталось, я вынырнул на поверхность.

Там наверху была ночь. Лицо обжёг холодный северный ветер, который немного привёл меня в чувство. Не надо было быть синоптиком, чтобы понять, что температура воздуха стремительно падает, а вокруг, насколько это можно было разглядеть в темноте, мела густая снежная позёмка, скрывающая за своей белой пеленой последствия пронёсшегося урагана. Поняв, что предпринимать какие-либо попытки по спасению груза в создавшейся ситуации было смерти подобно, я остался дожидаться утра в образовавшейся снежной яме.

День второй

Наверное, это была самая длинная ночь в моей жизни. Ночь, насыщенная муками размышлений о случившемся, о моём месте в этом мире и о том, что будет со мной завтра. Как я не старался немного поспать, у меня ничего не получилось. Чуть ли не каждые полчаса я снимал перчатку и смотрел на фосфоресцирующий циферблат лётных часов деда, чтобы в очередной раз убедиться, что до восхода солнца ещё далеко.

Но движение планеты было неумолимым, и около четырёх часов утра на востоке забрезжил рассвет. К утру ветер стал стихать, и на небосклоне появились проблески чистого неба, свидетельствующие о том, что предстоящий день будет погожим. Меня это очень обрадовало, поскольку за ночь я порядком промёрз, и сейчас мои зубы выстукивали барабанную дробь.

Через час после восхода позёмка прекратилась, и моему взору предстала ужасающая картина последствий пронёсшейся бури. В двух метрах от того места, где я откопался, высился трёхметровый снежный бруствер, берущий своё начало в непроглядной дали на севере и уходящий прямой линией через озеро на юг. В том месте, где снежный смерч прошёлся по льду, зияла огромная промоина чистой воды, а куски вывороченного многометрового льда валялись по всей поверхности озера, как куски гигантского сломанного зеркала. Взобравшись на край снежного выброса, я увидел картину катастрофы, которую можно было сравнить разве что со старинными фотографиями с места падения Тунгусского метеорита. Широкая просека не менее трёхсот метров в ширину разрезала многовековую тайгу, как ножевой шрам на теле Земли. Вывороченные с корнем деревья, сломанные пополам столетние ели и сосны, закрученные в узел лиственные деревья, образовывали непроходимую преграду. И эта полоса разрушения терялась где-то далеко-далеко в бескрайней дали северных лесов. Оценивая увиденное, я про себя поблагодарил Всевышнего за моё спасение, за то, что вразумил меня остаться вчера на месте и не идти к лесу. А ведь именно там, под сводами деревьев, я видел вчера своё спасение от бури, и именно туда намеревался гнать снегоход.

Проваливаясь по грудь в снежную массу, я сделал несколько отчаянных попыток разыскать своё снаряжение, но все они были тщетны. Представив по памяти вчерашнее расположение вещей и сравнив с тем, что творилось на этом месте сегодня, я понял, что всё моё снаряжение сейчас покоится в лучшем случае под бруствером, на котором я недавно стоял, а в худшем оно разбросано по всей тайге. Надо было полагать, что в любом случае я теперь остался без экипировки, продовольствия, без топографических карт и без связи с внешним миром. Единственное, что у меня осталось, были отцовский охотничий нож и дедовы часы, которые показывали десять часов утра – время сеанса связи.

Я воочию представил себе, как Балашов ругает меня за то, что я не вышел с ним на запланированный сеанс связи. И мне в этот момент стало жаль старика, хотя с моей точки зрения, ничего страшного не произошло. Наверное, Селин уже сообщил ему о моей высадке на Ямозера с указанием конкретных координат и тех погодных условий, в которых я оказался. «Так что, дорогой Николай Васильевич, не серчай на меня, как-нибудь прорвёмся!!!»

* * *

Когда я был ещё маленьким мальчиком, и мы всей семьёй ездили в Подмосковье за грибами, отец мне всегда напоминал, что если я заблужусь в лесу, то первое, что я должен буду сделать, это остановиться на месте и ждать, когда меня найдут. В противном случае поиски могут затянуться на неопределённое время. Решив поступить так, как меня учили, я начал сооружать временное убежище в надежде на то, что вертолёт прилетит за мной если не сегодня, то обязательно завтра. Благо материала для строительства укрытия вокруг было предостаточно. Занятый работой целый день, я и не заметил, как солнце начало клониться к западу, и вскоре наступили сумерки. Своё новое убежище я обустроил одной стороной впритык к брустверу, а другой к яме, в которой провёл вчерашнюю ночь. Вконец вымотавшись, я залез внутрь своей норы и после двух бессонных суток мгновенно уснул. Но сон мой был странным. Вроде бы я и спал, но в тоже время я слышал каждый звук, доносившийся снаружи. Несмотря на кажущуюся пустоту, тайга жила по своим неписаным законам. То там, то сям раздавались непонятные звуки, которые сквозь призрачную оболочку сна всю ночь терзали моё обострённое и воспалённое сознание.