Любовь и война. Великая сага. Книга 2

Между тем вторая причина ее визита все-таки заявила о себе.

– Мистер Пауэлл…

Он оглушительно захохотал:

– Мне казалось, мы уже достаточно близко знакомы, чтобы называть друг друга по имени.

– Да, верно…

Эштон покраснела и, чтобы сгладить неловкую заминку, убрала со лба прядь темных волос. В его смехе отчетливо слышалась жестокость.

– Я хотела поговорить с тобой о деле, – сказала она. – Деньгами в нашей семье распоряжаюсь я. То место второго инвестора в твоем морском синдикате еще свободно?

– Возможно. – Глаза, похожие на матовое стекло, скрывали все его мысли. – Сколько ты можешь вложить?

– Тридцать пять тысяч долларов.

Вложив такие деньги, в случае неудачи Эштон могла остаться почти ни с чем. Но она не верила в неудачу, точно так же как, идя сюда, не верила, что Пауэлл не затащит ее в постель.

– Такая сумма дает солидную долю во владении судном, – сказал Пауэлл, – как и в будущей прибыли. Значат ли твои слова, что твой муж изменил решение?

– Джеймс ничего об этом не знает и не узнает, пока я не сочту нужным ему сказать. Разумеется, ему незачем знать и о моем сегодняшнем визите… и о других тоже.

– Если они еще будут.

Таким заявлением он, вероятно, хотел смутить и встревожить ее, но уж точно просчитался.

– Будут, если тебе нужны деньги, – с вызовом ответила она.

Пауэлл с улыбкой откинулся на подушку.

– Нужны. И как только я их получу, мы сможем продолжить.

– Я принесу чек на следующую встречу.

– Сделка?.. Боже, да ты просто находка! В этом городе и мужчин-то мало с таким характером. Мы друг другу подходим, – заявил он, поворачиваясь и целуя ее в голый живот.

На этот раз, после того как все закончилось, первым заснул он.

Хранилась у Эштон одна заветная шкатулочка, которой муж никогда не видел. Она прятала там воспоминания о романтических связях, длившихся месяц, неделю или даже одну ночь. Лаковая деревянная шкатулка, инкрустированная перламутром и жемчугом, была сделана в Японии в традиционной азиатской манере, а вот рисунок на ней, искусно выложенный перламутровыми пластинами, был весьма примечателен. На крышке была изображена пара за чаепитием. А на внутренней стороне крышки та же самая пара, сняв кимоно, с широкими улыбками предавалась страсти. Художник построил композицию так, что гениталии партнеров были отчетливо видны. С учетом внушительного размера пениса Эштон вполне понимала, почему у женщины такое счастливое выражение лица.

В качестве сувениров она всегда выбирала брючные пуговицы. Начало коллекции было положено еще задолго до войны, когда Эштон приезжала к кузену Чарльзу в Академию. По существовавшей там в ту пору традиции девушка и сопровождавший ее кавалер обменивались какими-нибудь милыми подарочками – чаще всего сладостями, – хотя заветной мечтой каждой девушки была, конечно, пуговица с кадетского мундира. Эштон развлеклась не с одним, а с семью кадетами в душной темноте порохового склада. И от каждого потребовала весьма своеобразный сувенир – пуговицу от гульфика.

Вот и на этот раз, пока Пауэлл спал, она неслышно выбралась из постели, нашла его брюки, которые он небрежно бросил на пол, и стала осторожно вертеть одну из пуговиц, пока та не оторвалась. Спрятав пуговицу в ридикюль, она, довольная, вернулась в постель. Теперь, думала она, их будет уже двадцать восемь – по одной на каждого мужчину, до которого она снизошла. Правда, недоставало в шкатулке памятки от юноши, лишившего ее девственности, когда она была совсем девчонкой, а также от того весьма опытного моряка, с которым она познакомилась на улице еще до того, как поездка в Вест-Пойнт вдохновила ее на эту коллекцию. А кроме этих двоих, только один мужчина не добавил свою пуговицу в ее коллекцию – ее законный муж.

Глава 37

В Вашингтоне той осенью усердно искали козла отпущения. Все продолжали осуждать Макдауэлла за поражение при Булл-Ране, но теперь к нему добавили еще и Скотта. К тому же почти каждый вечер Стэнли возвращался домой с очередной ужасной новостью о Кэмероне. Его босса проклинали все: чиновники, пресса, общественность.

– Даже Линкольн присоединился к этой клике! Наш осведомитель из президентской резиденции видел кое-какие записи, сделанные Николаем, его секретарем.

Стэнли достал из кармана листок, куда он переписал самые тревожные выдержки.

– «Президент утверждает, что Кэмерон крайне невежествен. Эгоистичен. Вреден для страны. Не способен организовать никакое дело, как в общем, так и в частностях». – Стэнли отдал записи жене. – Там еще много в таком же духе. Черт побери!

Они ужинали вдвоем; так было заведено, потому что к вечеру Изабель чувствовала себя совершенно измотанной от постоянных драк собственных сыновей, их полного нежелания слушаться и их чудовищных выходок, главной целью которых был домашний учитель, нанятый матерью после того, как стало ясно, что в частную школу они точно не поступят. Обычно Изабель отправляла близнецов ужинать на кухню, чему они были только рады.

– Мы слишком долго ждали, Стэнли, – сказала она, изучив записи. – Ты должен отдалиться от Кэмерона до того, как ему снесут голову.

– Я и сам хочу. Только не знаю как.

– Об этом я уже подумала. Главное сейчас – не повторить ошибок этого болвана Фримонта.

Знаменитый исследователь и политик Джон Фримонт, будучи командующим военным округом в Сент-Луисе, внезапно объявил всех рабов штата Миссури свободными. Радикалы в конгрессе, разумеется, пришли в восторг, но Линкольн, который по-прежнему с большим почтением относился к собственности белых граждан в приграничных территориях, отменил это решение и снял Фримонта с должности.

– Так поступать, безусловно, нельзя, это самый настоящий раскол, и мы должны играть только на одной стороне, – решительно заявила Изабель.

Стэнли озадаченно покачал головой и взял вилку.

– Но на какой? – спросил он, отправив в рот большой кусок лобстера.

– Пожалуй, лучшим ответом будет, если я скажу тебе, с кем я сегодня встречалась. С Каролиной Уэйд.

– С женой сенатора? Изабель, ты не перестаешь меня изумлять. Я и не знал, что ты с ней знакома.

– Месяц назад еще не была. Но постаралась устроить это знакомство. Сегодня она была весьма радушна, и я уверена: мне удалось ее убедить, что я фанатичная сторонница ее мужа и всей его клики – Чандлера, Граймса и прочих. И еще я намекнула, что ты в ужасе от того, как Саймон руководит министерством, но чувствуешь себя беспомощным, потому что предан ему.

Мгновенно побледнев, Стэнли спросил:

– Но ты же не упомянула о фабрике Лэшбрука и…

– Стэнли, это ты у нас вечно совершаешь промахи, а не я. Конечно, ни слова не сказала. Но если бы и сказала? В полученных нами контрактах нет ничего незаконного.

– Да, но то, как именно мы их получили…

– Почему ты так боишься?

– У меня тревожно на душе. Я молю Бога, чтобы эти чертовы ботинки выдержали зиму. Пеннифорд постоянно меня предупреждает…

– Пожалуйста, перестань ругаться и говори по существу.

– Извини… продолжай.

– Миссис Уэйд не говорила этого прямо, но у меня создалось впечатление, что сенатор хочет создать некий новый комитет в конгрессе, который ограничил бы диктаторские замашки президента и взял на себя наблюдение за ходом войны. И безусловно, решением этого комитета будет отставка Саймона.

– Ты так думаешь? Но ведь Бен Уэйд – один из его самых преданных друзей.

– Был, дорогой. Был. Старые союзы разрушаются. На публике Уэйд может сколько угодно поддерживать босса, но могу поспорить: за кулисами все совершенно иначе. – Она наклонилась к мужу. – Саймон еще не вернулся в город?

Стэнли покачал головой; министр уехал инспектировать западный театр военных действий.

– Вот и прекрасно, не упускай эту возможность. За тобой не будут наблюдать слишком внимательно. Повидайся с Уэйдом, а я закажу приглашения на прием, который собираюсь дать в честь его жены и их друзей. Возможно, я даже приглашу Джорджа с Констанцией – ради приличия. Думаю, у меня хватит мужества потерпеть ее надменность один вечер.

– Все это прекрасно, но что я скажу сенатору?

– Успокойся и послушай меня.

Забыв о еде, Саймон слушал жену, дрожа от страха при одной мысли о том, что ему придется подойти к самому радикальному сенатору конгресса. Но чем дольше говорила Изабель – сначала убеждая, а потом настаивая, – тем больше он верил, что Уэйд для них сейчас единственное спасение.

На следующий день он договорился о встрече, хотя назначили ее только на конец недели. Из-за отсрочки у него расстроилось пищеварение и началась бессонница. Несколько раз, терзаемый страхом, он начинал умолять жену придумать другую стратегию. Уэйд был слишком близок к Кэмерону; не разумнее ли подобраться к старшему секретарю президента Николаю?

– Нет, только Уэйд! – настаивала Изабель. – Он тебя выслушает, потому что всегда готов вести дела с прохвостами.

Вот так в пятницу Стэнли и оказался на скамейке в приемной сенатора Бенджамина Франклина Уэйда. У него сильно болел живот. Он нервно стискивал золоченую рукоять своей трости, словно она была неким оберегом. Минуло одиннадцать – назначенное время приема. Через четверть часа после этого Стэнли уже обливался по́том. К половине двенадцатого он уже был готов сбежать. Но в этот момент дверь кабинета Уэйда открылась, и оттуда неторопливо вышел невысокий, коренастый мужчина, с роскошной бородой и в очках. От страха Стэнли не мог даже пошевелиться.

– Доброе утро, мистер Хазард. Пришли решить какой-то вопрос министерства?

«Скажи что-нибудь… Найди отговорку…» Стэнли был уверен, что у него все написано на лице.

– Ну… нет, вообще-то, я по личному делу, мистер Стэнтон.

Этот маленький, но так напугавший Стэнли человек, который стоял сейчас перед ним, спокойно протирая очки в тонкой металлической оправе, был, как и Уэйд, родом из Огайо. Эдвин Стэнтон был демократом, одним из лучших и самых дорогих адвокатов Вашингтона, а с недавних пор и генеральным прокурором в кабинете Джеймса Бьюкенена. А еще он был личным адвокатом Саймона Кэмерона.

– Я тоже, – признался Стэнтон; от его напомаженных усов исходил сильный цитрусовый запах. – Простите, что из-за меня вам пришлось ждать. Как там мой клиент? Не вернулся еще с запада?

– Нет, но мы ожидаем его в ближайшее время.

– Когда он приедет, передайте ему мои наилучшие пожелания и скажите, что я в его распоряжении для составления ежегодного отчета.

С этими словами Стэнтон исчез в коридорах Капитолия, в которых до сих пор воняло жирной едой, которую готовили для волонтеров, пока они квартировали в этом здании: спали в Ротонде, в вальяжных позах сидели за столами сенаторов и устраивали шутливые заседания, когда зал был пуст.

– Прошу вас, входите, – сказал из-за своего стола референт Уэйда.

– Что?.. А, да… спасибо.

Онемев от неожиданного приглашения и смертельно боясь встречи со Стэнтоном, Стэнли вошел в кабинет и прикрыл за собой дверь. Ладони стали липкими, словно он окунул их в масло.

Бен Уэйд, когда-то служивший прокурором на северо-востоке Огайо, до сих пор держался с видом обвинителя. В Вашингтон он приехал в качестве сенатора в 1851 году и оставался здесь уже целое десятилетие. После мятежа Джона Брауна в Харперс-Ферри он принес в сенат два седельных пистолета и швырнул их на пол перед всеми, демонстрируя свое желание обсудить поведение мистера Брауна в любой манере, которую предпочтут его коллеги-южане.

С трудом переставляя ноги, Стэнли поплелся к большому ореховому столу сенатора, окончательно перепуганный видом презрительно вытянутой верхней губы Уэйда и блеском его маленьких черных глаз. Уэйду было не меньше шестидесяти, но бурлившая в нем энергия делала его гораздо моложе.

– Садитесь, мистер Хазард.

– Да, сэр…

– Насколько мне помнится, мы встречались на приеме у мистера Кэмерона в этом году. Но я где-то видел вас и после. Булл-Ран – вот где. Я тогда заплатил две сотни долларов, чтобы нанять на целый день экипаж с лошадью. Просто позор. Что я могу для вас сделать? – Слова вылетали из его рта, как пули.

– Сенатор, мне нелегко говорить об этом…

– Начинайте или уходите, мистер Хазард. Я человек занятой.

«Если Изабель ошиблась…»

Уэйд сцепил пальцы на столе и уставился на Стэнли:

– Мистер Хазард?..

Чувствуя себя так, словно вот-вот совершит самоубийство, Стэнли наконец решился:

– Сэр, я здесь потому, что глубоко разделяю ваше желание как можно эффективнее организовать военные действия и наказать врага.

Уэйд положил ладони на полированную столешницу. Руки у него были крепкие и ухоженные.

– Единственным подходящим наказанием будет беспощадный и окончательный разгром, – сказал он. – Продолжайте.

– Я… – Отступать было поздно; слова, хотя и с трудом, полились изо рта Стэнли. – Я не уверен, что военные действия планируются как должно, сенатор. Администрацией и… – тут взгляд Уэйда слегка потеплел, – и моим министерством. – Тепло тут же растаяло. – С первым я ничего не могу поделать…

– На это есть конгресс. Продолжайте.

– Но мне бы хотелось исправить, что возможно, во втором. Там слишком… – В животе у Стэнли пылал пожар, но он заставил себя посмотреть в черные глаза Уэйда. – Там слишком много беспорядка в поставках, о чем вы, несомненно, уже слышали, и…

– Минуточку. Я думал, вы один из избранных.

– Сэр? – Стэнли изумленно качнул головой. – Я не по…

– Один из тех, кого наш общий друг привез в Вашингтон из Пенсильвании, потому что они помогали ему финансировать избирательную кампанию. Мне всегда казалось, что вы из его стаи… и вы, и ваш брат, который работает на Рипли.

Да, неудивительно, что Уэйд слыл могущественным и опасным. Он знал все.

– За брата я говорить не могу, сенатор. Вы правы – я действительно приехал сюда в качестве сторонника нашего… э-э… общего друга. Но люди меняются. – Жалкая усмешка. – Министр когда-то был демократом…

– Он действует, исходя из целесообразности, мистер Хазард. – Безжалостные губы дернулись – так Уэйд изображал улыбку. – Все мы поступаем так же. Я был вигом, пока не решил стать республиканцем. Тут не о чем говорить. Но чего вы хотите? Предать его?

Стэнли побледнел:

– Сэр, такого рода выражения…

– Грубы, но отражают суть. Так я прав? – (Обезумевший от страха визитер отвел взгляд, на щеках его выступил холодный пот.) – Конечно прав. Ладно, послушаем ваши предложения. Кое-кто в конгрессе может заинтересоваться. Два года назад Саймон, Зак Чандлер и я были неразлучны. Мы даже заключили соглашение, по которому каждый должен был расценивать нападки на кого-либо из троих как на себя лично и мстить обидчикам до могилы, если потребуется. Но времена и взгляды на мир меняются, и друзья тоже, как вы весьма проницательно изволили заметить.

Стэнли облизнул губы, гадая, не издевается ли над ним неулыбчивый сенатор.

– Военная кампания проваливается, – продолжал Уэйд. – Все это знают. Президент Линкольн недоволен Саймоном. Это тоже всем известно. И если Линкольн не разберется с этим, разберутся другие. – Последовала короткая пауза. – Так что вы можете предложить, мистер Хазард?

– Информацию о контрактах, заведомо бесполезных, – прошептал Стэнли. – Имена. Даты. Всё. Но только устно. Я отказываюсь написать хоть слово. Но я могу быть очень полезным, скажем так, комитету конгресса…

– Какому еще комитету? – резко перебил его Уэйд.

– Я… ну, я не знаю. Любому, у которого есть юридическое право…

Довольный уверткой, Уэйд слегка расслабился.

– А что вы попросите в обмен за свою помощь? Гарантии иммунитета для себя?

Стэнли кивнул.

Уэйд откинулся назад, сложил ладони перед лицом. Черные глаза, в которых явственно читалось презрение, неотрывно смотрели на посетителя. Стэнли решил, что ему конец. Кэмерон наверняка узнает об этом разговоре в тот же день, когда вернется в город. Черт бы побрал его безмозглую жену за…

– Что ж, это любопытно. Но вы должны меня убедить, что не подсунете порченый товар. – Прокурор наклонился в его сторону. – Приведите два примера. И поточнее.

Стэнли достал из кармана записи, которые Изабель предложила подготовить как раз на такой случай. Он выложил Уэйду два небольших образца из своего сундучка с секретами, и когда закончил, то увидел, что сенатор теперь держится намного сердечнее. Уэйд предложил Стэнли поговорить с его помощником в приемной и договориться о встрече в более надежном месте, где он мог бы получить разоблачительные сведения без страха постороннего вмешательства или подслушивания. Ошеломленный, Стэнли понял, что встреча окончена.

У двери Уэйд энергично пожал ему руку:

– Я припоминаю, жена говорила, вы скоро устраиваете прием. Что ж, буду ждать с нетерпением.

Чувствуя себя героем, выигравшим тяжелую битву, Стэнли ушел, едва волоча ноги. Спасибо Изабель… Все-таки она оказалась права… Заговор с целью спихнуть Кэмерона действительно существовал – то ли с помощью конгресса, то ли путем передачи компромата напрямую президенту. Неужели теперь и он участвует в этом?

Не важно. Главное – что он смог сторговаться с этим старым огайским жуликом. И подобно пророку Даниилу, брошенному в ров со львами, вышел оттуда живым. К середине дня Стэнли уже убедил себя в том, что все решил сам, а роль Изабель была несущественной.

Глава 38

Артуру Сципиону Брауну минуло двадцать семь лет. Это был высокий, широкоплечий молодой человек с янтарно-золотистой кожей, тонкими, как у девушки, запястьями и огромными ладонями, словно созданными для того, чтобы держать оружие. Несмотря на это, голос у него был тихий, говорил он с легким гнусавым выговором, характерным для уроженцев Новой Англии. Родился он в бостонском районе Роксбери от черной матери, брошенной ее белым любовником.

Когда Браун только познакомился с Констанцией Хазард, он сказал ей, что его мать поклялась никогда не поддаваться унынию из-за мужчины, который обещал любить ее вечно, а потом предал, или из-за того, что цвет кожи затруднял ей жизнь даже в либеральном Бостоне. Все свои помыслы, силы, да и саму жизнь она посвятила тому, чтобы служить своему народу. Шесть раз в неделю она обучала детей черных мужчин и женщин грамоте в крошечной ветхой школе, а по воскресеньям занималась со взрослыми. Она умерла год назад от рака, находясь в ясном уме и до конца отказываясь принимать опиум.

– Ей было сорок два. Не так уж много, – сказал Браун – просто для того, чтобы поделиться, а не разжалобить. – На земле никогда еще не было женщины храбрее.

Констанция познакомилась со Сципионом Брауном на приеме в честь Мартина Делани, врача и писателя, а также известного борца за предоставление неграм равных политических прав. Сам Делани, одетый в длинную африканскую тунику традиционно ярких цветов, ходил между многочисленными гостями, приглашенными в дом Чейза, и вовлекал всех в свои разговоры. Именно Делани привел на прием молодого Брауна.

Разговорившись с Брауном, Джордж и Констанция были восхищены его манерами, его историей и взглядами на жизнь. Такой же высокий, как Купер Мэйн, он держался со спокойным достоинством, ничуть не смущаясь, что лацканы его явно подержанного фрака заметно потерты, а рукава слишком коротки. Возможно, он надел лучшее из того, что у него было, а если кому-то не нравилось, то это их проблемы – не его.

Когда Браун сказал, что он сторонник Мартина Делани, Констанция спросила:

– Вы хотите сказать, что готовы переехать в Либерию или другое подобное место, будь у вас такая возможность?

Браун отпил немного чая. С чашкой он обращался так же изящно, как любой из гостей.

– Год назад я бы не задумываясь ответил «да». Но сегодня я уже не так уверен. Америка очень плохо относится к неграм, и я предполагаю, что это продлится еще несколько поколений. Но я предчувствую и перемены. Я верю в коринфян.

Джордж, стоя с чуть откинутой назад головой, как он обычно делал, разговаривая с очень высокими людьми, недоуменно произнес:

– Простите?..

Браун улыбнулся. У него была немного вытянутая голова, с правильными, но незапоминающимися чертами лица. Однако стоило ему улыбнуться, как он полностью преображался, становясь невероятно привлекательным.

– Первое послание апостола Павла к коринфянам: «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, в мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, и мы изменимся». – Он отпил еще чая. – Я только надеюсь, что нам не придется ждать до последней трубы.

– Я понимаю, – кивнул Джордж, – ваша раса вынесла огромные страдания. Но разве вы сами не сказали, что лично вам повезло? Вы родились свободным, и вы свободны всю свою жизнь.

В глазах Брауна внезапно вспыхнул гнев.

– Вы действительно думаете, что это имеет какое-то значение, майор Хазард? Каждый цветной в этой стране порабощен страхом перед белыми и перед тем, как этот страх может повлиять на поведение белых. Вас обманывает то, что мои цепи невидимы. Но они никуда не делись. Я чернокожий. И эта борьба – моя борьба. Каждый крест – мой крест, в Алабаме, или в Чикаго, или прямо здесь.

– Если вы считаете эту страну такой ужасной, – уже чуть раздраженно спросил Джордж, – что мешает вам уехать?

– Мне казалось, я вам объяснил. Надежда на перемены. Мои занятия научили меня тому, что перемены – это одна из немногих постоянных в нашем мире. Ханжеское представление Америки о свободе необходимо было изменить еще с тех пор, как подписали Декларацию, потому что рабство – это зло и никогда ничем другим не было. Когда-то я был настолько наивен, что думал, будто закон покончит с этим, но Дред Скотт доказал, что даже Верховный суд подгнил. Это последнее прибежище деспотизма.

Джордж отказывался сдаваться.

– Я допускаю, что почти все, что вы говорите, – правда, Браун. Кроме того, что американская свобода лицемерна. Думаю, вы преувеличиваете.

– Не соглашусь с вами. Но впрочем… – обезоруживающая улыбка Брауна вмиг разрушила возникшее между ними напряжение, – считайте это одной из немногих привилегий моего цвета.

– Значит, вас удерживает здесь только надежда на перемены… – заговорила Констанция.

– И еще ответственность. Прежде всего меня удерживают здесь дети.

– А, так вы женаты?

– Нет, не женат.

– Тогда чьи…

Призыв Кейт Чейз перебил их. Доктор Делани согласился кое-что сказать. Симпатичная дочь министра попросила гостей наполнить свои бокалы и тарелки и устроиться поудобнее.

У стола с закусками, где молодая чернокожая девушка в домашнем фартуке сразу восторженно уставилась на Брауна, Джордж сказал:

– Мне бы хотелось побольше узнать о ваших взглядах. Мы живем сейчас в отеле «Уиллард»…

– Я знаю.

Это заявление ошеломило Констанцию, хотя, похоже, пролетело мимо ушей ее мужа.

– Поужинаете с нами там как-нибудь в ближайшее время?

– Спасибо, майор, но сомневаюсь, что управляющему это понравится. Братья Уилларды – достойные люди, но я все-таки их служащий.

– Вы… кто?

– Я носильщик в отеле «Уиллард». Это лучшая работа, которую я смог здесь найти. Я не хочу работать на армию. Армия в эти дни создает как бы свой собственный институт рабства, нанимая наш народ горбатиться на кухне, рубить дрова, таскать тяжести и разносить депеши за мизерное жалованье. Мы годимся для того, чтобы копать выгребные ямы, но недостаточно хороши для того, чтобы сражаться. Поэтому я и стал носильщиком в отеле.

– «Уиллард»… – пробормотал Джордж. – Я просто ошарашен. Мы когда-нибудь встречались в вестибюле или в коридорах?

Браун подвел их к стульям:

– Конечно. Десятки раз. Вы могли на меня смотреть, но никогда меня не видели. Это еще одна привилегия цветных. Не желаете присесть, миссис Хазард?

Чуть позже, признав правоту Брауна, Джордж начал было извиняться, но высокий негр только с улыбкой отмахнулся и пожал плечами. Потом у них не было возможности поговорить. Однако Констанции все же очень хотелось узнать, о каких детях говорил их новый знакомый. На следующий день в отеле она долго искала его и наконец нашла – он выносил мусор и опорожнял песочные урны, набитые окурками сигар. Не обращая внимания на недоуменные взгляды публики в вестибюле, она попросила Брауна объяснить, о ком он говорил.

– О детях-беглецах, которых этот странный генерал Батлер называет контрабандой. Сейчас с Юга течет целая черная река. Иногда дети бегут вместе с родителями, а потом родители пропадают. Иногда они сами по себе, просто привязываются к каким-нибудь взрослым. Хотите увидеть таких детей, миссис Хазард? – спросил он, испытующе глядя на нее.

– Где? – спросила Констанция.

– Там, где я живу, в северном конце Десятой улицы.

– На Негритянском холме? – Легкий вздох перед тем, как она задала вопрос, выдал ее, но Браун не рассердился.

– Не стоит так бояться негритянской общины. Да, среди нас тоже есть никчемные и опасные люди – так же, как и среди вас. Пожалуй, возьму свои слова назад: у вас их больше, – он усмехнулся, – потому что есть еще и политики. Поверьте, вы будете в полной безопасности, если решитесь прийти туда. Во вторник у меня выходной. Так что можете приходить в любое время.