Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 3. Часть 5. За Великой Китайской стеной

Евгений Бажанов

Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 3. Часть 5. За Великой Китайской стеной

Бегут мгновенья, вечность теребя,

А я все жду, тасуя карты-время,

И наяву, и в вечных сновиденьях я жду тебя…

Не зря звезда качается серьгой

Под крышею всезнающей науки,

Не зря часы дорогой круговой на семь показывают руки,

Ведь в этот миг ты видишься со мной, с меня снимая муки.

Китайский поэт Юй Гуанчжун

Часть 5

За Великой Китайской стеной

Глава 1. Восточный экспресс

Выпихнули нас в Китай быстро. Уже 9 апреля 1982 года мы выехали на поезде по маршруту Москва – Пекин. Впервые в жизни двинулись с Наташей в восточном направлении (если не считать поездок в дачные, пригородные места на 100–150 км к востоку от столицы).

Перед отправлением с Ярославского вокзала в наше купе один за другим входили люди и оставляли посылки для родственников и друзей, работавших в советском посольстве в Пекине. Посылок набралось столько, что мы не могли передвигаться по купе. На пекинском вокзале эти посылки моментально расхватали сотрудники посольства, и мы остались при своих двух чемоданах. Встречавший нас Слава Духин (однокурсник по МГИМО) изумился:

– Это весь ваш багаж?

– Да, а что?

– В Китай наши люди не приезжают как английские джентльмены, с одной тросточкой. Сюда надо везти все, от сгущенного молока до зубной пасты.

Мы, увы, до этого не додумались. Ведь в нашей предыдущей командировке, в США, все было наоборот: в Америку опытные дипломаты направлялись налегке, а вот назад, домой, везли контейнеры, забитые всякой всячиной, в том числе «фирменными» сгущенкой и зубной пастой.

Но разговор со Славой состоялся по окончании семидневного вояжа по российским и китайским просторам. А на старте путешествия нам необходимо было очистить от чужого багажа жизненное пространство в собственном купе. Повезло. В купе заглянул начальник поезда Анатолий Васильевич, оказавшийся милейшим человеком. Он сообщил, что состав отправляется полупустым, в нашем вагоне много свободных купе и в одно из них можно сгрузить посылки. Что мы моментально и сделали.

Успешную операцию вскоре обмыли с Анатолием Васильевичем. Он рассказал массу интересного. Работал начальник поезда на китайском маршруте уже долгие годы, в том числе и в период маоистской «культурной революции»[1]. Тогда отношения между Москвой и Пекином накалились до бела, в воздухе пахло порохом, почти все двусторонние контакты были прерваны. А вот, оказывается, железнодорожное сообщение функционировало вполне нормально. Ни китайские власти, ни хунвейбины козней на железной дороге не чинили, провокаций не устраивали. И Анатолий Васильевич, не в пример многим нашим дипломатам, пережившим «культурную революцию» в КНР, воспринимал эту страну и ее обитателей без злобы, даже по-доброму.

Хорошо отнесся начальник поезда и к нам. С утра до вечера по репродуктору разносился его голос: «По заявкам уважаемых пассажиров Евгения Петровича Бажанова и Натальи Евгеньевны Бажановой звучит песня…» Далее следовало название нашей очередной любимой мелодии. Ставил он Вахтанга Кикабидзе, Анну Герман, Сальваторе Адамо и прочих звезд того времени.

А экспресс тем временем неуклонно продвигался на восток. Первая часть пути не показалась очень интересной. Проезжали известные и, возможно, красивые города – Ярославль, Киров, Пермь, Свердловск, Тюмень, Омск, но их не было видно, а вокзалы и прилегающие районы выглядели обшарпанно и бедно. Некрашеные деревянные избы, стандартные кое-как слепленные современные многоэтажки. Природа тоже не поражала: снег на полях, унылые, голые леса. Несмотря на начало апреля, природа еще не ожила, хотя Сибирь, в отличие от Урала, встретила солнышком и некоторым теплом.

На станциях бегали смотреть, что продается в киосках. Кое-где видели мясной фарш (правда, странного белого цвета), жареных куриц, редкое для Москвы печенье «Юбилейное». Ранее были наслышаны о голоде в этих районах, о том, что вагоны-рестораны по пути на восток атаковывались уральцами и сибиряками, жаждущими получить дефицитное для них продовольствие. На некоторых станциях у вагона-ресторана действительно толпились люди, но их было, как правило, немного – пять-шесть, в отдельных случаях десять человек. Зато на других остановках не появлялся вообще никто из «голодающих».

Неверно оказалось и то, что в ресторане поезда, идущего через «голодные» края, плохо кормят, ибо, помимо обычного для работников советского общепита воровства, железнодорожные кашевары якобы промышляют еще сбытом полуфабрикатов на станциях. На самом деле кормили в ресторане сытно, довольно вкусно и даже вежливо (по нашим стандартам) обслуживали.

Ночью с 11 на 12 апреля был Новосибирск, поразивший солидностью вокзала, а утром, под Красноярском, за окнами замелькали наконец живописные пейзажи: холмы, поросшие хвойным лесом. И сам город удалось увидеть. Он выглядел довольно симпатично, красив был и Енисей, на котором стоит Красноярск.

13-го утром приближаемся к Иркутску. Тоже хвойные леса, правда, менее привлекательные, чем у Красноярска. Бросилось в глаза отсутствие снега: на Урале все было белым-бело, но чем глубже в Сибирь продвигался состав, тем живее представала природа. Даже трава виднелась на полях, хотя и высохшая за зиму, желтая.

Часто попадались по пути поселки. Весьма невзрачные, состоящие из покосившихся деревянных строений. Предприятия, которые тоже присутствовали вдоль железнодорожного полотна в большом количестве, вызывали жалость: облезлые стены корпусов, груды хлама на территории, пыльные, без какого-либо покрытия подъездные пути.

Дождь немедленно превращал дороги в непролазное месиво. А тающий снег и тем более. Может, Сибирь оттого и приглянулась нам больше, чем Урал, что там уже сошел снег, почва высохла. А на Урале в самом разгаре было таяние, и поселения буквально тонули в грязи.

Но если говорить объективно, то и Западно-Сибирская равнина не выглядела красивейшим местом на земле. Смотрю в свои записи, сделанные в поезде, и вижу следующую фразу, написанную кривыми из-за тряски буквами: «Безжизненные просторы в чахлых деревцах, большей частью березах, – вот так выглядит Западно-Сибирская равнина».

На четвертые сутки появился Байкал. Он, конечно, величествен, хотя и оставался подо льдом, а по берегам стояли в основном голые деревья. Но это озеро лучше все-таки смотреть в летних или осенних цветах, когда видны его чистота и голубизна, когда оно обрамлено зелеными лесами.

На подходе к Байкалу, рядом с ним – изрезанные, скалистые горы Саяны, приятно радовавшие взгляд после безжизненной равнины.

Постепенно железнодорожное полотно стало уходить от озера. Вновь холмы, река Селенга, Улан-Удэ. Под Улан-Удэ, городом невзрачным, одноэтажным, типично монгольским, вдоль живописной Селенги великолепные дачные поселки. Некоторые из домов – просто произведения искусства, необычных форм, с резными ставнями, ярко раскрашенные.

Следующей ночью – Чита, а утром уже совсем иной пейзаж. Мертвая степь. К вечеру прибыли на станцию Забайкальск, пограничный пункт.

Вновь обшарпанные дома, пыльные улицы. На вокзале да и в прилегающей к нему части города безлюдно. Сидим в купе, ждем пограничников. Они буквально атакуют поезд, с гиком, шумом, треском. Часть солдат шарит по тамбурам и коридорам. Другая бежит по крыше, трамбуя ее коваными сапогами. Проводники разъясняют: «Учения, «молодняк» натаскивают на серьезные операции». Я шучу: «А учебную стрельбу по пассажирам они не откроют?».

Наконец два офицера появляются в дверях нашего купе, берут паспорта, предлагают прогуляться, стоянка три часа. Вышли. Рядом граница: вспаханная полоса земли, огороженная с обеих сторон колючей проволокой. И все это посреди безжизненной степи. Зрелище жутковатое. Может быть, оттого, что так много негативного слышали об этой границе.

Когда уже начало темнеть, поезд двинулся дальше. Несколько минут, и мы уже в Китае. Вдоль насыпи стоят китайские пограничники, в зеленой форме с красными прямоугольниками на воротничке гимнастерки. Необычны цвета и покрой одежды, смешные, детские лица военных. Все вроде кукольное, ненастоящее.

Минут через пятнадцать прибываем на китайскую пограничную станцию Маньчжурия. Она освещена яркими, разноцветными огнями, все очень аккуратно и красиво. Контраст с Забайкальском.

Появляются пограничники. Улыбаются, спрашивают, как здоровье. Просят заполнить анкеты, которые с паспортами забирают. Входим в зал ожидания. Он великолепно оформлен: столы с термосами чая и фарфоровой посудой, изящные стулья, цветной телевизор, картины из перламутра на стенах, по углам – прилавки, товары в красивых упаковках. Спиртное, игрушки, текстиль, сладости. Группа китайцев в характерных для КНР кителях и брюках темных расцветок смотрит телевизор. Транслируется шоу в западном стиле. Как выяснилось позже, это обслуживающий персонал станции (техники, рабочие и пр.).

К нам приближаются девушка-пограничник и ее партнер, начинают расспросы на русском, китайском, английском языках вперемежку. Хотят знать, первый ли раз в Китае, наличие детей, откуда в СССР, чем будем заниматься в посольстве. Последний вопрос задается часто и настойчиво.

Покупаем местную водку, выбрав ее из великого множества сортов, все в симпатичных бутылках и очень дешево. Возвращаемся в вагон.

Удивлены гостеприимством китайцев. Весь вечер остаемся под впечатлением приема. После хмурых сибирских станций вдруг столько красок, улыбок. Приятно и то, что нашим особам уделили внимание, словно «важным птицам».

В купе заглядывают начальник поезда, а также Саша Минаев, работник нашего посольства в КНДР, и мы распиваем китайскую водку. Выясняется, что это омерзительный, с ужасным привкусом самогон, причем страшно крепкий, 60°. Даже цвет у него зловещий – желтоватый, мутный. Быстро хмелеем, ложимся спать. Наташа потом жалуется, что в купе стоял такой густой запах этой гремучей смеси, что страшно было закурить.

Утром выглядываем в окно. Поезд мчится через Большой Хинган. Среди голых, припорошенных изморозью гор мелькают деревушки. Архитектура совсем иная: глинобитные, массивные дома под оранжевой черепичной крышей, дворы, обнесенные каменной стеной или грудами булыжника. Деревеньки весьма убогие, бедные, но по крайней мере из окон вагона выглядят аккуратными. Как заметила Наташа, связки хвороста лежат у крестьянских изб, словно они из драгоценной древесины, прутик пригнан к прутику. Масса повозок и упряжек лошадей и ослов. Люди в бесформенных ватниках. Еще очень рано, но крестьяне уже проснулись. Один возится у кучи хвороста, другой трудится в поле, третий двинулся в путь, понукая осла, натужно тащащего телегу.

Вдоль полотна по узким тропинкам катят велосипедисты. У переездов их целые тучи. Старики, дети, женщины с грудными детьми за спиной. В общем, все на колесах, но велосипедных. Машин, вообще механизмов, не видно. Кое-где пашут, и делается это на животных: буйволах, ослах, лошадях. Они передвигают плуг или борону, а рядом идут крестьяне.

Работа делается не спеша, чинно, размеренно. Бросаются в глаза непонятные одиночки. Дикая степь, а посреди нее высится человек. Как он туда попал и зачем – загадка. Или еще одна фигура: старичок роется в канаве. До горизонта не видать ни поселков, ни жилищ, ни живой души. Третий одиночка на огромном вспаханном поле что-то долбит тяпкой. Потом новое явление: посреди жидкого леска стоит человек и внимательно смотрит на журчащий рядом ручей. Любуется?

Тем временем в купе стучат. Открываем, на пороге топчется человек и говорит:

– Я – начальник ресторана. Вы покушали? Нет? Пошли со мной.

Привел в вагон-ресторан. Накрыл нам стол. Еда очень понравилась.

Хинган с его холодом и кружащимися в воздухе снежинками уже давно позади. Теперь вокруг поля. Приближаемся к столице провинции Хэйлунцзян Харбину, городу, который когда-то был русским.

Харбин – первый по-настоящему крупный город, который мы увидели. Увидели, естественно, мельком. Он поразил невероятными развалюхами, живописной неопрятностью, забитостью велосипедами и людьми. Удалось заметить и русский колорит: массивные каменные здания, луковичные купола православного собора, трамвайные рельсы, совсем как где-то на Красной Пресне. Но все это потертое от времени, пыльное, тусклое и тонущее в пестром бедламе типично китайских кварталов: низенькие домики за каменными изгородями, сохнущее на шестах белье, иероглифические вывески.

В Харбине, как и на всем пути следования, на перрон, где останавливался московский поезд, китайцев не пускали. Их любопытные глаза зыркали на нас из окон вокзальных помещений, из щелей привокзальных изгородей, из стоявших по соседству составов. Милиционеры тоже украдкой посматривали в нашу сторону, хотя и делали вид, что поглощены несением караульной службы на перроне.

Любопытные взоры сопровождали нас повсюду. При виде московского поезда люди прекращали работу на полях, тормозили извозчики, с открытыми ртами глазели на нас мальчишки, игравшие до этого у железнодорожного полотна. Кое-кто растерянно улыбался, другие указывали в нашу сторону пальцем, третьи приветливо махали руками.

Поезд трогается, и мимо проносятся заводы, фабрики, деревни, поля. Предприятия нещадно дымят, на полях копошатся люди. Проезжаем районы, где добывается нефть, выпускается промышленное оборудование. На корпусах предприятий, на зданиях вокзалов мелькают лозунги, которые китайцы любят еще больше нас. Славословий в адрес Мао Цзэдуна уже почти не осталось, в основном предлагается отдать все силы осуществлению курса нового руководства на модернизацию Китая. Кое-где висят призывы учиться у рабочих Дацина, нефтеносного района в провинции Хэйлунцзян. Этот лозунг сохранился еще с времен «культурной революции».

Провинция Гирин. Пейзаж мало изменился. Те же поля, заводы и чахлая растительность. Лесов не видно, деревца хрупкие и невысокие. Чанчунь – столица провинции, автомобильный центр. Города не видно, он в стороне.

Вечером прибываем в столицу следующей провинции – Ляонин, город Шэньян (бывший Мукден). На перроне – ставший уже привычным нарядный лоток, забитый десятками видов водки, вина и коньяка, редкими для Москвы консервами и сладостями. Местные власти то ли не досмотрели, то ли так было положено, но по перрону мчались толпы китайцев. Они, видимо, спешили на поезд, к которому надо было пройти через туннель на нашем перроне. С баулами, сумками, корзинами в руках, запыхавшиеся от быстрого шага и даже бега, они тем не менее стремились хоть разок взглянуть в нашу сторону.

Еще одна ночь, и мы уже под Пекином. За окном населенные пункты и поля. Здесь уже совсем тепло. Деревья покрыты нежной листвой, на грядках зеленеют лук, сельдерей, чеснок. На переездах в глазах темнеет от велосипедистов. Природа все такая же, как и севернее, скромная. Правда, на горизонте угадываются причудливые очертания гор, придавая пейзажу определенный колорит.

Многие поля поделены на квадраты, порой микроскопические. Бросается в глаза контраст между деревнями. Одни состоят из полуразвалившихся лачуг, другие – из аккуратненьких кирпичных домов под оранжевой черепицей, на крышах – антенны.

Повсеместно вдоль насыпи вырыты в земле прямоугольные ямы различной площади. Нам подсказывают, что китайские крестьяне переносят землю на свои поля, чтобы обогатить истощенную почву. Прямо на полях, тянущихся вдоль насыпи, виднеются холмики земли. На них помещены куски белой или цветной бумаги, придавленные камушком. Местами холмиков великое множество. Проводники говорят, что это могилы. Так крестьяне хоронят родичей. Становится немного не по себе.

Пекин встречает лабиринтом маленьких домов за каменными оградами, узких, кривых переулков, заваленных грудами хлама, корпусами предприятий, на горизонте виднеются столбы высотных домов.

Раннее утро. На перроне приятно, воздух по-весеннему свеж, небо голубое, сияет солнце. Подкатывает носильщица с деревянной тележкой с высокими бортами, с помощью посольских товарищей водружаем на нее поклажу.

Путешествие из Москвы в Пекин нам понравилось, несмотря на то, что продолжалось семь суток, в течение которых спать приходилось на не очень удобных полках, умываться – холодной водой из-под крана, страдать то от жары, то от холода (из-за ущербности вентиляционной системы). Но зато увидели такие интересные места!

Наташа записала свои собственные впечатления о первом путешествии в Поднебесную. Начну с ее письма родителям сразу по прибытии в Пекин.

20 апреля 1982 года

Здравствуйте, мои милые котятки!

Отвыкла я очень за эти два с половиной года разлучаться с вами и очень тоскую и волнуюсь за вас. Иногда отвлекусь, и вдруг снова мамин ушиб ноги начинает меня мучать. Если можно было бы снять трубку и заказать Москву, мне было бы легче – поговорить с вами и можно с подъемом жить дальше. Вы мне все-все пишите и часто, хотя бы первое время. Не буду больше плакаться и начну по порядку описывать все это время.

Как только поезд тронулся, мы сразу же договорились с проводниками и все посылки, да и часть своих коробок перенесли в свободное купе, так что у нас стало просторно и вполне уютно. Продукты они тоже забрали в свою холодную тахту. До Забайкальска ехали почти в пустом вагоне, по соседству была только пара с ребенком, так что комфорт был полный. Проводники оказались чудные, мы с ними и с начальником поезда, который пришел как-то к нам, даже сдружились. Кроме того, нас сразу нашел один парень-кореист, он ехал в «пхеньяньском» вагоне, возвращался на работу из отпуска, с этого момента мы стали ходить по вагонам друг к другу в гости.

Все эти четыре дня до Забайкальска прошли незаметно: читали, смотрели в окно, болтали. Обедать ходили в вагон-ресторан, еда была хорошая.

Байкал длился почти целый день, но, к сожалению, он был еще скован льдом, хотя и в таком состоянии красота необыкновенная. После Байкала проезжали реку Селенгу, она нас потрясла своей красотой.

В Забайкальске нас нашел один пограничник, передал привет от М. Белого, который проехал в обратном направлении за день до нас (Белый – это Женин предшественник в посольстве). Там оказалось возможным позвонить вам, и я поговорила с папулей, что очень меня тонизировало и скрасило довольно тягостный для меня момент пересечения границы.

Все же, когда поезд минул огромные железные буквы «СССР», я была в отчаянии. Мы проехали 10 минут по территории Китая и остановились на пограничной станции Маньчжурия. Те же формальности: китайские пограничники, таможенники и т. д.

Маньчжурия нас сразу же очень удивила. На станции из громкоговорителя неслась западная музыка, в зале ожидания работал цветной телевизор, по которому передавали абсолютно западное шоу, только с участниками-китайцами. Все это для нас с Женей было очень неожиданно. Дальше по территории Китая мы в вагоне ехали вдвоем, не считая двух проводников. По сторонам тянулись китайские деревушки, которые поражали своей бедностью, однако бедность эта очень необычная для нашего представления, ее почти можно назвать «аккуратной бедностью».

На станциях, где мы выходили глотнуть свежего воздуха и оглядеться, все китайцы на нас смотрели «во все глаза», показывали пальцами, даже собирались толпами вокруг нас и «заглядывали в рот». На маленьких станциях, где местных жителей не выпускали из зданий вокзальчиков на время прихода нашего поезда, их лицами были облеплены все окна.

Два момента, которые бросаются сразу в глаза: китайцев очень много (это впечатление банально, конечно, т. е. всем известно), и они фантастически любопытны и непосредственны в проявлении своего любопытства.

* * *

А вот запись, которую Наташенька сделала уже много-много лет спустя, в начале XXI столетия (кажется, в 2007 году).

9 апреля 1982 года

Москва. Ярославский вокзал. Поезд Москва – Пекин (почти как в песне). Ощущение страха и интереса одновременно, «как в омут». Мы уезжаем на работу в Пекин. Точнее, Женю отправляют в командировку, а я еду в качестве жены. Провожают нас мамочка и папочка мои, много друзей. Но помню главным образом Бахуровых и Грешных, Колю Никольского. Компания веселая, все из-за стола с Университетского. Помню огромный букет цветов – мама приобрела на Сретенке по знакомству (спускаясь в подвал за букетом, ушибла ногу, только потом я узнала, что ушиб был серьезным, с повышением температуры). Видимо, были на вокзале Женины родственники, но их я не помню. Удивительно, но даже Аню не помню.

Каждые несколько минут подходят незнакомые люди и вручают какие-то посылки для родных в посольстве. Запомнила только Татьяну Михайловну Симакову, которая представилась Рахманиной (эту фамилию я знала, так как О.Б. Рахманин возглавлял китайское направление в ЦК КПСС) и передала огромную коробку для детей, что-то говорила о маленькой внучке, которая с ними. Я очень переживала отъезд, разлуку с близкими и вообще была в состоянии робота, ведь 21 марта умерла Женина мама. Полгода ее тяжелой болезни были очень трагичными и, кроме того, я более полугода делала ремонт на Университетском. Состояние потрясения от смерти свекрови и безумное изнурение от ремонта явно отбили у меня остроту восприятия, ощущений и эмоций.

Когда поезд тронулся, мы обескураженные вернулись в свое купе и – о ужас! Даже присесть было негде, все купе было заполнено посылками, своих вещей у нас была пара чемоданчиков и сумок. Помог начальник поезда. Вагон СВ был наполовину заполнен, поэтому все коробки сгрузили в соседнее купе.

Прошло 5 дней путешествия, из которого ничего не помню, кроме отдельных станций, где к поезду стекались местные жители в надежде приобрести хоть какие-то продукты питания в вагоне-ресторане. В стране продолжался кризис с продовольствием.

Все дни Женя изучал книги по Китаю и периодически кусками зачитывал мне наиболее интересную информацию о жизни, быте китайцев в древности и сейчас, кое-что об истории Китая. Все это было очень интересно, ибо мои знания по Китаю были не просто мизерными, а скорее нулевыми и состояли из отдельных клочков информации, детских и юношеских воспоминаний, впечатлений о Китае и китайцах через призму жизни китайской диаспоры в Сан-Франциско.

Вот примерно то, о чем я думала на пути Москва – Пекин:

1. Китай – великая держава, древнейшая до умопомрачения страна, ставшая родиной очень многого, чем мы пользуемся ежедневно, не задумываясь о происхождении этих вещей: фарфор, чай, керамика, термосы, спортивные тапочки, теннисные мячи, ракетки и т. д.

2. Китай был «младшим братом» СССР, дружба и сотрудничество наших стран до конца 1950-х годов являлись одним из краеугольных камней советской внешней политики.

3. Из детства я запомнила витрины московских магазинов, заполненные китайскими товарами, отличавшимися отменным качеством, красотой, экзотичностью, многообразием. Здесь и роскошные сервизы, вазы, блюда из черного лака, различные изделия из резного красного лака, слоновой кости. По виртуозности исполнения многие из них воспринимались чудом типа «подкованной блохи» – такая это была тонкая работа. Более всего меня в те годы потрясали крошечные зерна риса, расписанные или иероглифами, или картинами. Увидеть все это можно было только с помощью мощной лупы. Мне, в те годы еще маленькой девочке, они казались чем-то сказочным, фантастичным и нереальным. Далее – изделия из перегородчатой эмали разных видов и калибров: от крошечной солонки до огромных напольных ваз.

Фарфор и керамика были самыми разнообразными: по виду, форме, расцветкам, назначению. Рисунки, украшавшие эти изделия, были очень необычны для меня, воспитанной на российско-западном изобразительном искусстве. Формы и виды цветов – пионов, хризантем, лотосов, их сочетания, даже количество от одного до тысяч цветов завораживали своей красотой и экзотичностью. Загадочно выглядели пейзажи, украшавшие китайские изделия. Они отличались от привычных и расцветкой, и тематикой, и стилем.

Поражали и жанровые сценки с людьми, а чаще с фольклорными образами: красивая одежда, изящные жесты, выражение лиц, мастерски зафиксированные кистью художника с помощью небольшого количества штрихов.

Сервизы, вазы, кое-какие статуэтки, пиалки, чайные кружки с крышками стали очень модными среди москвичей и превратились в непременный атрибут любой кухни. Хозяйственные магазины были украшены в те годы, как букетами цветов, массой самых разнообразных термосов любых размеров и расцветок. В московских универмагах часто продавались великолепные китайские пуховые одеяла и подушки, а магазины тканей изобиловали роскошными китайскими шелками разных видов.