Жажда

– Ей сейчас пятнадцать, верно?

– И прежде чем ей исполнится шестнадцать, все может пройти и забыться. Фазы, фазы – вот что происходит в этом возрасте. Но если ты хочешь заботиться о своих близких, нельзя откладывать это на время после следующего дела, после следующего рабочего дня, это надо делать сейчас. Или я не прав, Харри?

Харри, сжав небритую верхнюю губу большим и указательным пальцем, медленно кивнул:

– Мм… Конечно.

– Тогда я пошел, – сказал Эуне, взял свою сумку и вынул из нее пачку фотографий. – Кстати, вот снимки с места преступления, которые прислала Катрина; мне они ни к чему.

– А мне они зачем? – спросил Харри, бросив взгляд на труп женщины, лежащий на окровавленной кровати.

– Я думал, для преподавания. Я слышал, ты упомянул дело о пентаграмме, а это значит, что ты используешь настоящие дела и подлинные документы.

– Это ключ ко всему, – сказал Харри, пытаясь оторвать взгляд от фотографий женщины. Что-то во всем этом было ему знакомо. Как эхо. Видел ли он ее раньше? – Как зовут жертву?

– Элиса Хермансен.

Имя ничего не сказало ему. Харри посмотрел на следующую фотографию:

– А эти раны на шее, что это такое?

– Ты что, правда ни слова не читал об этом деле? Оно на всех первых полосах, неудивительно, что Бельман пытается заарканить тебя. Это железные зубы, Харри.

– Железные зубы? Это сатанисты или что-то в этом духе?

– Если почитаешь «ВГ», то узнаешь, что они ссылаются на твит моего коллеги Халлстейна Смита, утверждающего, что это работа вампириста.

– Вампириста? То есть вампира?

– Если бы все было так просто, – сказал Эуне и вынул из сумки вырванную из «ВГ» страницу. – Вампир, по крайней мере, связан с зоологией и вымыслом. А вампирист, по мнению Смита и некоторых других психологов, – это человек, получающий удовлетворение от потребления крови. Почитай здесь…

Харри прочитал сообщение из «Твиттера», которое показывал ему Эуне. Взгляд его задержался на последнем предложении: «Вампирист нанесет следующий удар».

– Мм… То, что этих психологов мало, еще не означает, что они не могут быть правы.

– Да ладно тебе, я люблю тех, кто идет против течения, и мне нравятся амбициозные люди вроде Смита. К сожалению, во время учебы он допустил ошибку, из-за которой получил прозвище Обезьянка, и, боюсь, это до сих пор мешает ему пользоваться безграничным доверием в среде психологов. Но он был, вообще-то, весьма многообещающим психологом, пока не увлекся этим вампиризмом. Его статьи тоже были очень неплохи, хотя, конечно, он не мог публиковать их в научных журналах. Но вот сейчас у него получилось кое-что опубликовать. В «ВГ».

– А почему ты не веришь в вампиристов? – спросил Харри. – Ты же сам говорил, что если представить себе какое-нибудь отклонение, то окажется, что оно у кого-то уже есть.

– Да-да, все существует. Наша сексуальность – это то, что мы в состоянии думать и чувствовать. А это практически безгранично. Дендрофилия – сексуальное возбуждение от деревьев. Какоррафиофилия – возбуждение от неудач. Но чтобы назвать какое-нибудь явление словом, заканчивающимся на «филия» или «изм», оно должно быть достаточно распространенным и иметь общий знаменатель. Смит и его соратники, психологи-мифоманы, создали свой собственный «изм». Они ошибаются: не существует группы так называемых вампиристов, следующих определенной поведенческой модели, о которой они или другие могли бы судить. – Эуне застегнул пальто и направился к двери. – А вот тот факт, что ты страдаешь страхом интимности и не можешь обнять на прощание лучшего друга, – прекрасная пища для психологической теории. Передай от меня привет Ракели и скажи, что я заклинаю ее головную боль. Харри?

– Что? Да, конечно. И ты передавай привет. Надеюсь, с Авророй все будет хорошо.

После ухода Эуне Харри остался сидеть, глядя перед собой. Вчера вечером он зашел в гостиную, когда Ракель смотрела кино. Он взглянул на экран и поинтересовался, не фильм ли это Джеймса Грея. На экране была совершенно нейтральная картинка, изображающая городскую улицу, без актеров, без машин, и камера практически не двигалась. Две секунды фильма, который Харри раньше не смотрел. То есть картинка, конечно, не бывает совершенно нейтральной, но Харри действительно не знал, откуда у него возникла мысль о том, что перед ним фильм именно этого режиссера. Единственная зацепка: он смотрел один из фильмов Джеймса Грея несколько месяцев назад. Все могло быть просто – обычное автоматическое объединение впечатлений. Просмотренный фильм, а потом – двухсекундный отрывок, содержащий одну или две детали, которые проносились через мозг с быстротой, не позволяющей определить, что именно вызвало узнавание.

Харри взял в руки мобильный телефон.

Он помедлил, а потом отыскал номер Катрины Братт и отметил, что с момента их последнего контакта прошло больше шести месяцев – тогда она прислала ему сообщение с поздравлениями по случаю дня рождения. Он ответил ей «спасибо». Без заглавной буквы и точки. Она, конечно, знала, что это не означает равнодушия с его стороны, а означает только то, что он не любит писать длинные текстовые сообщения.

Она не ответила на его звонок.

Харри позвонил по ее внутреннему телефону в отдел расследования убийств, и ему ответил Магнус Скарре.

– Ого, сам Харри Холе! – Ирония была настолько неприкрытой, что Харри не пришлось напрягаться, чтобы распознать ее. У Харри никогда не было большого числа поклонников в отделе убийств, и Скарре тоже не принадлежал к их числу. – Нет, сегодня я Братт не видел. Что довольно странно, ведь она недавно руководит следствием, а у нас тут полно работы.

– Мм… Можешь передать ей, что я…

– Лучше перезвони, Холе, нам тут есть чем заниматься.

Харри повесил трубку и постучал пальцами по столу. Он посмотрел на стопку студенческих работ, лежащих с одной стороны стола, и на пачку фотографий – с другой. Он вспомнил, как Бельман сравнил его с хищником. Лев? Да, а почему бы и нет? Харри читал, что львы, охотящиеся в одиночку, достигают успеха лишь в пятнадцати процентах всех случаев. А когда лев нападает на крупную дичь, он не может перегрызть ей горло и вынужден ее душить. Он сжимает зубы на горле дичи и передавливает трахею. Такой способ убийства может занять время. Если лев поймает крупное животное, например водяного буйвола, он может повиснуть у него на шее и часами мучить и себя, и буйвола и все равно в итоге разжимает челюсти. Вот так же и с расследованиями. Тяжелая работа – и никакой награды.

Он обещал Ракели не возвращаться туда. Обещал самому себе.

Харри снова взглянул на пачку фотографий. Посмотрел на изображение Элисы Хермансен. Ее имя он запомнил машинально, как и детали фотографии, где она лежала на кровати. Но дело было не в деталях. Дело было в общей картине. Кстати, Ракель в тот вечер смотрела фильм «Общак», режиссером которого оказался вовсе не Джеймс Грей. Харри ошибся. Пятнадцать процентов. И все же…

Что-то было в том, как она лежала. Или как ее уложили. Композиция. Как эхо из забытого сна. Крик в лесу. Голос мужчины, имя которого он пытался забыть. Имя того, кого не поймали.

Харри вспомнил, какие у него когда-то были мысли. Если он срывался, открывал бутылку и делал первый глоток, то решение сделать это принималось не в тот самый момент, как он полагал. Оно принималось намного раньше, после чего предстояло лишь найти повод. А повод всегда находился, и в какой-то момент времени бутылка оказывалась перед ним. И она ждала его. А он – ее. Все остальное – противоположные заряды, магнетизм, неизбежность физических законов.

Черт, черт.

Харри резко поднялся, схватил свою кожаную куртку и выбежал из кабинета.

Он посмотрелся в зеркало: куртка сидела как надо. Он в последний раз прочитал описание женщины. Она ему уже не нравилась. В ее имени была буква «Э», а не простая «Е», как в его имени. Одно это было поводом наказать ее. Он предпочел бы другую жертву, которая больше отвечала бы его вкусу. Как Катрина Братт. Но он уже принял решение. Женщина с буквой «Э» в имени ждала его.

Он застегнул пуговицы на куртке и вышел на улицу.

Глава 8

Среда, день

– Как Бельману удалось тебя уговорить? – Гуннар Хаген стоял у окна спиной к Харри.

– Ну, – прозвучал позади него голос, не похожий ни на какой другой, – он сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться.

В голосе Харри, с тех пор как Хаген слышал его в последний раз, появилось больше хрипотцы, но он был таким же глубоким и спокойным. Однажды Хаген слышал, как женщины из его отдела говорили: единственное, что в Харри есть красивого, – это голос.

– Что же это за предложение?

– Пятьдесят процентов за сверхурочные и двойные пенсионные начисления.

Начальник отдела рассмеялся:

– И ты не ставишь никаких условий?

– Только одно: я сам отберу людей в свою группу. Мне нужны всего трое.

Гуннар Хаген повернулся. Харри сидел на стуле перед письменным столом Хагена, вытянув вперед длинные ноги. На его узком лице появилось больше морщин, а густые короткие светлые волосы немного побелели на висках. Но он был не таким худым, как во время их последней встречи. Белки ярких синих глаз были, возможно, не совсем чистыми, но на них больше не имелось сетки красных сосудов, как в худшие времена.

– Ты по-прежнему на просушке, Харри?

– Сухой, как норвежские нефтяные скважины, шеф.

– Хм… Тебе же известно, что норвежские нефтяные скважины не высохли, они законсервированы до тех пор, пока цены на нефть не начнут расти.

– Именно это я и хотел сказать, да.

Хаген покачал головой:

– А я-то думал, что с годами ты повзрослеешь.

– Какое разочарование, а? Мы не становимся умнее, только старше. От Катрины все еще ничего нет?

Хаген посмотрел на свой телефон:

– Нет.

– Позвоним ей еще раз?

– Халлстейн! – раздался крик из гостиной. – Дети хотят, чтобы ты снова стал ястребом!

Халлстейн Смит удрученно, но довольно вздохнул и положил «Альманах о сексе» Франсиса Твинна на кухонный стул. Было бы, конечно, интересно узнать, считается ли принятое на острове Тробрианд у берегов Новой Гвинеи покусывание женских ресниц актом страсти, но он не нашел в книге ничего, на что можно сослаться в докторской диссертации, а значит, бóльшую радость он получит, если порадует своих детей. То, что он устал после предыдущей игры, тоже было не важно: в конце концов, день рождения только раз в году. То есть четыре раза в году, если у тебя четверо детей. Шесть, если они настаивают, чтобы на праздновании дней рождения родителей устраивали детский стол. Двенадцать, если отмечать раз в полгода. Он направлялся в гостиную, где дети уже ворковали голубиными голосами, ожидая его появления, и тут раздался звонок в дверь.

Как только Халлстейн Смит открыл дверь, женщина, стоявшая на крыльце, откровенно вытаращилась на его голову.

– Съел позавчера что-то с орехами, – объяснил он, почесывая раздраженную, покрытую крапивницей кожу на лбу. – Через пару дней пройдет.

Он посмотрел на женщину и понял, что ее внимание привлекла не сыпь на коже.

– А, это, – сказал он, снимая головное украшение. – Это должно изображать голову ястреба.

– Вообще-то, больше похоже на курицу, – заметила женщина.

– На самом деле это пасхальный цыпленок, но мы называем его ястребом-тетеревятником.

– Меня зовут Катрина Братт, я из отдела по расследованию убийств полиции Осло.

Смит склонил голову набок:

– Да, конечно, я ведь видел вас вчера в новостях по телевизору. Это насчет того сообщения в «Твиттере»? Телефон у меня разрывается, я совершенно не собирался поднимать столько шума.

– Я могу войти?

– Конечно, но надеюсь, вы ничего не имеете против немного… э-э… шумных детей.

Смит попросил детей некоторое время самим побыть ястребами и прошел на кухню вместе с женщиной из полиции.

– Судя по вашему внешнему виду, вам необходима чашка кофе, – сказал Смит и, не дожидаясь ответа, налил ей кофе.

– Вчерашний день неожиданно получился очень длинным, – произнесла женщина. – Я проспала и пришла к вам, буквально выскочив из постели. К тому же я умудрилась забыть дома свой мобильный, поэтому хотела попросить разрешения воспользоваться вашим, чтобы позвонить на работу.

Смит протянул ей свой телефон и заметил, как она растерянно смотрит на антикварный аппарат «Эрикссон».

– Дети называют его телефоном для дураков. Помочь вам?

– Думаю, я еще помню, как им пользоваться, – сказала Катрина. – Расскажите мне, что вы видите на этой картинке.

Пока она набирала номер, Смит разглядывал фотографию, которую она дала ему.

– Железная челюсть, – сказал он. – Из Турции?

– Нет, из Каракаса.

– Вот как. Я просто знаю, что похожая железная челюсть находится в археологическом музее в Стамбуле. Считается, что такие челюсти использовали солдаты армии Александра Македонского, но эта теория подвергается сомнению историками, полагающими, что железными челюстями представители высших классов пользовались в неких садомазохистских играх. – Смит почесал сыпь. – Значит, он воспользовался такой челюстью?

– Мы не знаем наверняка. Мы делаем выводы, основываясь на ранах на шее жертвы, ржавчине и остатках черной краски.

– Ага! – воскликнул Смит. – Тогда нам надо в Японию.

– Вот как? – Братт приложила телефон к уху.

– Возможно, вы видели японских женщин с выкрашенными в черный цвет зубами? Нет? Эта традиция называется охагуро, что означает «тьма, наступившая после заката солнца». Начало ей было положено во время периода Хэйан около восьмого века нашей эры. И… э-э… мне продолжать?

Женщина выразила согласие взмахом руки.

– Утверждают, что в Средние века на севере жил один могол, который заставлял своих солдат использовать выкрашенные в черный цвет железные челюсти. Эти зубы нужны были прежде всего для устрашения, но их также можно было применять в ближнем бою. Если враг подходил так близко, что ни оружие, ни руки и ноги не могли помочь, зубы все еще можно было использовать, чтобы рвать ему горло.

Женщина подала знак, что дозвонилась.

– Привет, Гуннар, это Катрина. Я просто хотела сказать, что прямо из дому поехала побеседовать с профессором Смитом… Да, это он написал сообщение в «Твиттере». А мой телефон остался дома, и если кто-то пытался со мной связаться… – Она какое-то время слушала. – Ты шутишь.

Она слушала еще несколько секунд.

– Харри Холе просто вошел в дверь и заявил, что хочет поработать над этим делом? Поговорим об этом позже. – Она вернула телефон Смиту. – А теперь расскажите мне, что такое вампиризм?

– Тогда, – сказал Смит, – мне кажется, нам стоит пройтись.

Катрина шла рядом с Халлстейном Смитом по гравийной дорожке от главного фермерского дома к хлеву. Он поведал ей, что хутор и девять гектаров земли они с женой получили в наследство и что всего лишь два поколения назад по этой земле в Грини ходили коровы и лошади, а ведь отсюда всего несколько километров до центра Осло. Однако небольшой участок земли с лодочным сараем на острове Несэйя, которые тоже были частью наследства, представляли собой бóльшую ценность – во всяком случае, судя по предложениям о покупке, которые они получали от своих сказочно богатых соседей.

– До острова далеко, и это непрактично, но мы не будем продавать, пока не припрет. У нас всего лишь дешевая алюминиевая лодка с мотором в двадцать пять лошадей, но я люблю ее. Не говорите моей жене, но я больше люблю море, чем эту крестьянскую землю.

– Я сама девочка с побережья, – сказала Катрина.

– Из Бергена, так ведь? Обожаю бергенский диалект. Я год проработал в психиатрическом отделении больницы в Саннвикене. Там красиво, но дождливо.

Катрина медленно кивнула:

– Да, я попадала под дождь в Саннвикене.

Они подошли к хлеву. Смит вынул ключ и отпер навесной замок.

– Солидный замок у вас на хлеве, – заметила Катрина.

– Предыдущий был слишком маленьким, – сказал Смит, и Катрина услышала горечь в его голосе.

Она перешагнула через порог и вскрикнула, наступив на что-то податливое. Она посмотрела вниз и увидела металлическую пластину длиной два с половиной метра и шириной в метр, врезанную в цементный пол и расположенную на одном уровне с ним. Ощущение было такое, что пластина стояла на пружинах и легко дрожала и дребезжала, соприкасаясь с цементом, пока не приходила в состояние покоя.

– Пятьдесят восемь килограммов, – сказал Смит.

– Что?

Он кивнул налево, где большая стрелка на полукруглой шкале колебалась где-то между отметками 50 и 60, и Катрина поняла, что стоит на старомодных весах для взвешивания крупного скота. Она прищурилась:

– Пятьдесят семь и шестьдесят восемь сотых.

Смит рассмеялся:

– В любом случае вам далеко до забойного веса. Должен признаться, что каждое утро пытаюсь перепрыгнуть через эти весы: мне не нравится мысль о том, что любой день может стать для меня последним.

Они прошли мимо ряда стойл и остановились у двери конторского вида. Смит отпер ее. В офисе находился письменный стол с компьютером, окно с видом на угодья, рисунок, изображавший человека-вампира с большими тонкими крыльями, как у летучей мыши, длинной шеей и квадратным лицом. Полки за столом были лишь наполовину заполнены папками и несколькими десятками книг.

– Все, что когда-либо издавалось на тему вампиризма, вы видите здесь, – сказал Смит, проводя рукой по книгам, – так что можно составить полную картину. Но если мы должны ответить на ваш вопрос о том, что такое вампиризм, давайте начнем с издания Ванденберга и Келли тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года.

Он взял с полки книгу, раскрыл ее и прочитал:

– «Вампиризм – это действие по извлечению крови из объекта, обычно из объекта, к которому испытываешь чувство любви, ради достижения сексуального возбуждения и удовлетворения». Это сухое определение. Но вы хотите знать больше, не так ли?

– Думаю, да, – произнесла Катрина, разглядывая изображение человека-вампира.

Красивое произведение искусства. Простое. Одинокое. И от него так веяло холодом, что она машинально плотнее закуталась в куртку.

– Давайте немного углубимся, – сказал Смит. – Во-первых, вампиризм не является какой-то новомодной находкой. Название, естественно, отсылает к мифам о кровожадных существах в людском обличье, существовавших давным-давно преимущественно в Восточной Европе и Греции. Но современное представление о вампирах возникло прежде всего благодаря роману «Дракула» Брэма Стокера, вышедшему в тысяча восемьсот девяносто седьмом году, и первым фильмам о вампирах тысяча девятьсот тридцатых годов. Некоторые ученые живут в заблуждении, что вампирист, который является обычным, но больным человеком, вдохновляется прежде всего этими мифами. Они забывают, что вампиризм упоминается уже у… – Он вытащил старую книгу в коричневом рассыпающемся переплете. – У Рихарда фон Крафт-Эбинга в его «Сексуальной психопатии» тысяча восемьсот восемьдесят шестого года, то есть до того, как мифы получили широкую известность.

Смит аккуратно поставил книгу обратно на полку и достал другую.

– Мои собственные исследования основываются на том, что вампиризм состоит в родстве, например, с некрофагией, некрофилией и садизмом. Так же считает и автор вот этой книги, Бургиньон. – Смит начал листать страницы. – В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году он пишет: «Вампиризм – это редкое компульсивное расстройство личности, характеризующееся непреодолимой потребностью поглощать кровь. Вампирист проходит через ритуал, совершенно необходимый для достижения ментального успокоения, но – как и при других навязчивых состояниях – сам вампирист не понимает значения этого ритуала».

– То есть вампирист просто делает то, что делают вампиристы? Проще говоря, они не могут поступать иначе?

– Это сильное упрощение, но примерно так.

– Какая-нибудь из этих книг может помочь нам составить психологический портрет убийцы, извлекающего кровь из своих жертв?

– Нет, – ответил Смит, убирая книгу Бургиньона обратно на полку. – Вообще-то, она написана, но ее нет на этой полке.

– Почему?

– Потому что она не издана.

Катрина посмотрела на Смита:

– Ваша?

– Моя, – улыбнулся Смит, но глаза его были грустными.

– Что случилось?

Смит пожал плечами:

– Профессиональная среда не была готова к такой радикальной психологии. А я дошел прямо до сути этого. – Он указал на один из книжных корешков. – Хершел Принс и его статья тысяча девятьсот восемьдесят пятого года в «Британском журнале психиатрии». Такое не проходит без последствий. Мне отказали по той причине, что мои результаты основываются на изучении конкретных эпизодов, а не на эмпирических исследованиях. Но иное невозможно, потому что случаев настоящего вампиризма крайне мало, и немногие встречающиеся случаи часто диагностируются как шизофрения, но все из-за недостатка знаний. Привлечь внимание к изучению вампиризма также оказалось невозможно. Я пытался, но даже те газеты, которые более чем охотно пишут об американских знаменитостях второй категории, посчитали вампиризм чем-то несерьезным, попахивающим сенсацией. А когда я наконец собрал достаточно научных результатов, чтобы разбить в пух и прах все возражения, произошло это ограбление. У меня не просто украли компьютер – у меня похитили все. – Смит махнул рукой в сторону пустых полок. – Все мои записи о пациентах, весь архив пациентов, все подчистую. А теперь некоторые злобные коллеги утверждают, что меня спас гонг, что, если бы мои материалы опубликовали, надо мной бы смеялись еще больше, потому что всем стало бы очевидно, что вампиристов не существует.

Катрина провела пальцем по рамке картинки с изображением человека-вампира:

– Кто способен вломиться в дом, чтобы украсть сведения о пациентах?

– Да кто его знает. Я подумал, что кто-то из коллег. Ждал, что кто-нибудь обнародует мои теории и результаты, но ничего подобного не произошло.

– Может, чтобы перехватить ваших пациентов?

Смит рассмеялся:

– Ну да! Они настолько сумасшедшие, что никому не нужны, уж поверьте мне. Они полезны только для научных исследований, но не могут прокормить. Если бы моя жена не зарабатывала так хорошо на своих школах йоги, мы бы не смогли сохранить ферму и лодку. Кстати, у меня там гости собрались на день рождения и ждут ястреба.

Они вышли из офиса, и, пока Смит запирал дверь, Катрина обратила внимание на небольшую камеру слежения высоко на стене над стойлами.

– Вы же знаете, что полиция больше не занимается мелкими кражами? – сказала она. – Даже если у вас будут изображения с камеры слежения.

– Да-да, – вздохнул Смит. – Это для меня. Если они вернутся, я хочу знать, с кем из коллег я имею дело. У меня есть камеры снаружи и на воротах.

Катрина не могла не улыбнуться:

– Я думала, что академические ученые – очень умные, приятные люди, которые не отрывают голову от своих исследований, а не простые воры.

– О, боюсь, мы совершаем такие же глупости, как и предположительно менее умные люди, – произнес Смит, грустно покачивая головой. – Включая меня самого, чтобы вы знали.

– Вот как?

– Ничего интересного. Простая ошибка, за которую коллеги наградили меня прозвищем. Но это было давно.

Возможно, это и было давно, но Катрина заметила тень боли, скользнувшую по его лицу.

На крыльце главного фермерского дома Катрина протянула Смитру свою визитку:

– Я буду очень признательна, если вы не станете рассказывать журналистам о нашем разговоре. Люди испугаются, если подумают, что, по мнению полиции, на свободе разгуливает вампир.

– О, журналисты вряд ли будут мне звонить, – сказал Смит, читая ее визитку.

– Почему же? «ВГ» опубликовала ваш твит.

– Но они не стали меня интервьюировать. Кто-то помнит, что я и раньше кричал «волки!».

– Кричал «волки!»?

– В девяностых годах произошло одно убийство, и я был совершенно уверен, что это дело рук вампириста. Потом еще одно дело три года назад, не знаю, помните ли вы его.

– Нет.

– Нет… В то время оно тоже не появилось на первых полосах газет. К счастью, можно сказать.

– Значит, сейчас вы кричите «волки!» в третий раз?

Смит медленно кивнул, глядя на нее:

– Да. Это в третий раз. Так что вы понимаете: у меня длинный список грехов.

– Халлстейн! – раздался женский голос из дома. – Ты идешь?

– Сию минуту, милая! Включайте противоястребиную сирену! Кра-кра-кра!

По пути к воротам Катрина слышала усиливающийся крик нескольких глоток, доносившийся из дома. Истерика, предшествующая массовому убийству голубей.

Глава 9

Пятница, вторая половина дня

В 15:00 у Катрины прошла встреча с криминалистическим отделом, в 16:00 – с судебно-медицинскими экспертами, и обе они оказались удручающими. В 17:00 у нее была назначена встреча с Бельманом в кабинете начальника полиции.