Снимает кастрюльку с огня. Открывает скрипучую дверку гардероба и туда, в черную глубину его, с гиканьем выплескивает варево. И дверку тут же захлопывает.Из всех щелей гардероба валит густой и едкий пар. ПАВЛИК визжит от восторга.

МАКАРОВНА. Ай, старушка! Ай, старушка! (Кирилловне.) Не уважаешь ты меня, подруга.

КИРИЛЛОВНА. Почему? Уважаю.

МАКАРОВНА (подсев к ней). Скрытная ты.

КИРИЛЛОВНА (испуганно). А чего?

МАКАРОВНА. Тебе знать – чего. Через твою скрытность, через молчание твое… не происходит никак. (Тыкая ей в нос кастрюлькой.) Она ведь не дура. Поди, все знает. Что это, говорит, я ей расстараюсь, для чего это, говорит? Когда она, злыдня, молчит. Когда она вруша.

КИРИЛЛОВНА (опустив глаза). Что и сказать-то тебе – не знаю.

МАКАРОВНА. Сказала бы. Что-нибудь.

КИРИЛЛОВНА (пугаясь). Разве сказать?

МАКАРОВНА замерла.Тут дверца гардероба скрипнула и сама стала тихо-тихо открываться…Старухи притихли.

МАКАРОВНА (Павлику, шепчет). Киса, прыгни-ка, прикрой дверку. Тебя никто не обидит, тебе можно.

ПАВЛИК. Сами, дуры, прыгайте, сами, дуры, прикрывайте.

МАКАРОВНА (Кирилловне). Ну! Говорила я тебе! Значит, правда? Значит, врешь? Не говоришь?

КИРИЛЛОВНА (пихает ее). Молчи.

МАКАРОВНА. Ты рукам воли не давай.

КИРИЛЛОВНА. Молчи. А то набью.

МАКАРОВНА. Ну давай – кто кого? Поборемся – увидим.

КИРИЛЛОВНА. Была охота…

МАКАРОВНА. Ага! Я проворная, я тебя мизинчиком одним поборю! Пока ты ручищу свою заведешь, я тебе уж десять раз в поддых ткну.

МАКАРОВНА вновь накладывает что-то в кастрюльку, зажимая нос при этом.КИРИЛЛОВНА осторожно прикрывает дверцу гардероба. И замирает, прижавшись щекой к дверке.

КИРИЛЛОВНА. Несчастливая я, вот что.

МАКАРОВНА. Так сама и виноватая. Из-за самой тебя.

КИРИЛЛОВНА (качает головой). Нет. Не говори, не из‐за меня. Знаю из‐за кого, да говорить неохота.

МАКАРОВНА. Скажи. Ага! Сказать-то нечего, назвать-то некого? Вот и пыхтишь-стоишь.

Разожгла плиту, долила в кастрюльку.

Споем, подруга!

КИРИЛЛОВНА. Нет, девушка, не поется мне никак. Сказала бы хоть, что варишь-мешаешь? А то и не знаю.

МАКАРОВНА. Ладно, ты глупа, тебе можно. (Прикрыв рот ладошкой.) Это – царевы-очи, любимая-трава, росянка белополощатая. Вот что.

КИРИЛЛОВНА. Вот оно что. Анна Яковлевна еще, покойница, мне о ней хорошо говорила.

МАКАРОВНА. Тихо ты – по имени-то! Толстопятой здесь еще не хватало.

КИРИЛЛОВНА. Это почему же?

МАКАРОВНА. Потому. Знаю, если говорю.

КИРИЛЛОВНА (упрямо). Она хорошая была.

МАКАРОВНА. Была да вышла. (Посмеиваясь.) Если ты на меня думаешь… Нужна она мне! Ее в бане утащили. Я чиста перед ней. И в мыслях ничего не было.

КИРИЛЛОВНА. Хорошая была женщина.

МАКАРОВНА. Ага! А в бане утащили. Ой, пена хлюпает! Закипело.

ПАВЛИК. Кушать будем?

МАКАРОВНА. Да кто же это скушать сможет? Сустав будем лечить.

КИРИЛЛОВНА. Горячо будет?

МАКАРОВНА. Горячо. Прожжет! (Оборачивается к ней.) Не хочешь – не надо. Смотри, всю охватит, крикнуть не успеешь.

КИРИЛЛОВНА молчит.

Чего не отказываешься, а? (Смеется.)

КИРИЛЛОВНА молчит.

Насквозь тебя всю так и проткнет. Кипящее масло против этого плюнуть! – мыло хозяйственное. Говори – отказываешься?

КИРИЛЛОВНА (после паузы). Что-то спину заломило.

МАКАРОВНА. Говори, ну!

КИРИЛЛОВНА. Я, видишь, шерстяным платком ее обернула, думала ничего. А прохватило.

МАКАРОВНА. Отвечай что спрашиваю.

КИРИЛЛОВНА молчит.

(Плюнула.) Ну ладно. Продукт зря извела. Нервы на тебя измотала. Дурь свою потешила. И – спасибо.

КИРИЛЛОВНА молчит.

(Поджав губы.) Другому обидно сделать – каждому нравится. Это нетрудно – другому обидно сделать. А больше я ничего тебе не скажу, так и знай. (Павлику.) Один ты, котик, добренький! Все люди злые, киса мой один ласковый. За то тебе и птички чир-чир говорят. А мне, старушке, ничто не радо. Меня, старушку, всяк толкнуть норовит. Злобу свою спустить.

МАКАРОВНА снимает кастрюльку с огня. Тушит его. Несет кастрюльку к гардеробу – выливать.Тут КИРИЛЛОВНА в голос заревела.

Чего?

КИРИЛЛОВНА. Не надо.

МАКАРОВНА. Чего не надо?

КИРИЛЛОВНА. Оставь.

МАКАРОВНА. Попроси-ила. Попроси-ила. (Смеется.) А может быть, я врала все? Больно уж ты, девушка, легковерная!

КИРИЛЛОВНА. Я знаю. Мне Анна Яковлевна говорила.

МАКАРОВНА. За то она и кончила плохо. Долго ты притворялась. Ух, хитрющая ты, ух!

КИРИЛЛОВНА. Прости ты меня, Макаровна, прости. Я ведь не думала… (Шепчет.) Поманило меня, невольная я! Я добром не кончу. Анну Яковлевну, вон, в бане утащили, а мне – страшнее придумают. Но не могу, не могу, невольная я.

МАКАРОВНА (шепчет). Не бойся.

МАКАРОВНА разжигает огонь на плите. Снова ставит кастрюльку. В ней сначала еле слышное, а потом все громче – посапывание. Кипит.

Одну тоже лечили. Очень просила. Ну, ничего, наладили. Зато еле ходить стала. Что ни ступит – ну ни дать ни взять, – по ножам ходит. Терпела – что ж сделаешь!

Тут в гардеробе раздались какие-то звуки. Даже покосило его, заскрипел он.

(Смеется.) Ну, Кирилловна, вот и все. Не уйти нам теперь. Павла не тронут, он ни в чем не виноват.

КИРИЛЛОВНА. А мне все равно. Просрала я жизнь. Что ж теперь сделаешь.

МАКАРОВНА. Ну нет, не говори! В чем ты виновата?

КИРИЛЛОВНА. Какая разница?

МАКАРОВНА. Большая. Разница вон какая! Пусть теперь за это ответят.

КИРИЛЛОВНА. Кто?

МАКАРОВНА. Кто-кто! Иван Пихто.

КИРИЛЛОВНА. Этот-то ответит.

МАКАРОВНА. Я молодая была – думала: ух, как наживусь! Ух! (Топает ногой.) Ух! А что вышло?

ПАВЛИК (подперев щеку). Что вышло, что вышло.

КИРИЛЛОВНА. Негры хуже нашего живут. У меня на этом сердце успокаивается. Хоть и грех так говорить, а душе все легче. Да что? Все грешны, не я одна.

ПАВЛИК. В Африке тепло. У нас холодно. (Положил голову на стол и задумался.)

Кастрюлька на плите в это время резко свистнула, подпрыгнула, всю кухоньку заволокло белым паром.МАКАРОВНА одной рукой огонь убавляет, другой – полотенцем дым разгоняет.

МАКАРОВНА. Вижу, вижу! Притомили мы тебя, старухи глупые. Спасибо тебе, матушка. Послужила хорошо, ничего не скажу.

Снимает с огня кастрюльку и ставит ее на стол.

Ну! Не откажись, девушка, смотри – сколько сил ухлопано.

Из темной бутыли доливает густую рубиновую жидкость.А ПАВЛИК заснул.МАКАРОВНА утерла вспотевшее лицо полотенцем. Потом метнулась к буфету, достала оттуда чайную чашку. Налила в нее.КИРИЛЛОВНА поглядела с тоской на гардероб, вздохнула и одним разом все выпила. Замерла с открытым ртом.ПАВЛИК спит.МАКАРОВНА толкнула КИРИЛЛОВНУ ногой, а та – сидит как кукла, не шелохнется.

(Шепчет.) Старье. Ничто уж вплоть одно к другому не стоит. Все разошлось. Все порознь распадается. Тяги нету между членами. Так уж хоть, баловства ради, встык свести. Да чтоб натяжение пошло.

КИРИЛЛОВНА сидит прямо, глаза ее открыты. Лишь губы чуть подергиваются. Встала, пошатываясь. Руки над головой заломила, хрустнула ими… Губы облизала и тихо засмеялась. Испугалась. Озирается по сторонам. Руки вперед выставила, как для защиты.

КИРИЛЛОВНА. О-о-о. Темно. В темный – лес – вошла.

МАКАРОВНА (шепчет). Не бойся.

КИРИЛЛОВНА. О-ой. Идти ли – тропинкой – не знаю – страх берет.

МАКАРОВНА. Иди, иди. Почему не идти?

КИРИЛЛОВНА. Ой – темно – впереди – больно – густо там – идти ли.

МАКАРОВНА. Иди, иди.

КИРИЛЛОВНА. Ой – ягода – светится – горит – ой – что будет – густо – больно.

МАКАРОВНА. А ты бы взяла ее. Да съела. Сладость будет.

КИРИЛЛОВНА. А-а-а-а… м-м-м-м… о-о-о-о… н-н-н-н…

МАКАРОВНА (тихо смеется). Я ведь не вру.

КИРИЛЛОВНА. Ой – не тронь – меня – не губи – меня – головушку.

МАКАРОВНА. Медведь?

КИРИЛЛОВНА. Черный – не губи – ой! – навалился – ой! – ся! – не гу… а-а-а-а!.. …би меня! – о-о-о-о… н-н-н-н… у-у-у-у… Еще – еще – еще! А-а!

Замирает и молчит.МАКАРОВНА устало смеется.Просыпается ПАВЛИК, трет кулачком глаза, таращится по сторонам.

ПАВЛИК. Страсно! Так страсно сейчас было!

МАКАРОВНА. Вот те на! Мы обе тут, а ему страшно. Заспал ты, киса, заспал.

ПАВЛИК. Ага! Обе тут. (Развеселился. Стучит по столу и поет.) Задери мою коровуску, не губи мою головусшку!

МАКАРОВНА (тоненько подпевает).

Калинка-малинка моя,В саду ягода-малинка моя!..

ПАВЛИК (Кирилловне). Эй! Ты сто, аршин проглотила? (Хохочет.)

МАКАРОВНА (смеется). Съела, батюшка, съела. Грешна. Аршин – прости Господи! – съела.

КИРИЛЛОВНА заморгала часто-часто, ртом воздух ловит.

КИРИЛЛОВНА. Ны-ы… Мо-о-о… О-о… Ой, чуть – жива – осталась. Страху-то… страху-то… Натерпелась.

ПАВЛИК. Страсно было? Страсно?

КИРИЛЛОВНА. Ой, как было. Как было!

МАКАРОВНА. Ай, старушка! Ай, старушка!

КИРИЛЛОВНА. Поясницу заломило.

Тут МАКАРОВНА покатилась со смеху. И ПАВЛИК захохотал.

Все смешно, все смешно! Ведь старая ты уже, а все бы хахоньки разводить. А и ты, Павел Иванович, – не мальчик! – а туда же!

ПАВЛИК (заревел). Мне сесть лет! Мне сесть лет!

МАКАРОВНА. Тихо ты, котик, тихо! Кто же с тобой спорит? Тебе и птички на улке говорят: шесть! шесть! Не слушай бабку злую. У ней поясницу заломило. Вот она и злится. Молочка хочешь?

ПАВЛИК. Злая, бабка, бяка. У-у!

МАКАРОВНА. Не сердись на нее, батюшка. Вот стареньким станешь, сам рассердишься. На деток кричать станешь. За то старых-то и не любят. А за что их любить? Старые, некрасивые, фу, фу! Я вот сама ни в жизнь не возьмусь старых любить. Я старушка веселая, я – другое дело, никто мне бяку не говорит. Вера Ивановна со второго подъезда – уж на что злая! – а и та очередь мне уступила. Схожу, говорит, в овощи, а ты, Макаровна, и за меня, и за себя стой спокойно. Кто привяжется – покажи! – поедом съем. Сколько б бабушка за красным выстояла, если б не Вериваннина доброта? А я еще и с очередью пошутила, и очередь довольная мною осталась. А Кирилловна – просто неудачливая. Не злая она.

Глянь-ка, любушка! Бабка-то наша – заснула. Вот соня! Вот клуша! Ишь, сопит. Ишь, носом-то так и выводит. Сон кого хочешь поборет, сколько глаза ни пяль, а он свое возьмет.

Сладко зевает. Кладет локти на стол, голову на них и засыпает.КИРИЛЛОВНА спит сидя, приоткрыв рот.Вечер.Темнеет в кухне. Серые сумерки спутали очертания всех предметов.В гардеробе – чиркнула спичка, изнутри засветились все его щели. Прикуривает кто-то… Дунул на спичку, и щели погасли.ПАВЛИК сидит тихо, стараясь не будить старух.

ПАВЛИК (подперев щеку, шепчет).

Калинка-малинка моя,В шаду ягода-малинка моя…Занавес.

Пьеса вторая. Ужин

Действующие лица

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА.

НАТАША.

ЛИЗКА.

Кухонька не мала. Заставлена черт-те чем, не протиснуться. В ней шкафы и гардеробы. И газовая плита. На плите – десять кастрюлечек, восемь сковородочек. На четырех конфорках. И все кипят, все шипят, пар отовсюду и дым кругом.В центре стола сидит ЛИЗКА. Ноги до полу не достают. Сидит и глазками – просто так, в воздух.Стрелять-то здесь не в кого, кроме ОЛЬГИ ДАНИЛОВНЫ и НАТАШИ, – в кухне никого.Все началось с того, что на одной из восьми сковородочек оглушительно взорвался жир. Пульнуло во все стороны. И еще раз пульнуло – рикошетом! ОЛЬГА ДАНИЛОВНА и НАТАША умело присели под стол. Их не задело. А ЛИЗКА и не подумала, не пригнулась.

ЛИЗКА (надменно). Пуля штрелка миновала!

НАТАША. Ну, Лизка! Оторви да брось!

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Смелая. Гордая. Правильно.

ЛИЗКА. Шаблю наголо!

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА (Наташе). Споем, подруга!

НАТАША (печально). Нет, не поется мне никак…

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Ну! Нашу! Три-четыре!

НАТАША. Нет, прости.

Вот тут и начался бой. Раздалась пулеметная очередь из ближайшей сковородки. Старухи упали на пол.А ЛИЗКА сидит. ОЛЬГА ДАНИЛОВНА осторожно сняла с ноги меховую тапочку и тихонько подняла ее над поверхностью стола. Пулеметная очередь.

(Лизке.) Ну-ка, коза, прыгни да убавь огонь под сковородкой!

ЛИЗКА. Вот сами и прыгайте, сами и убавляйте. Мне огонь нипочем. Коза еще, главно-дело.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Смелая. Гордая. Правильно.

Старухи садятся на пол. Хрустя коленками, вытягивают ноги.

Эх! Как я пела! Голос таков, что – в голове трясение. В самих костях головных звон. Виски проламывает. Как я запевала – нынешним так не петь. Они вон где поют (тычет пальцем в открытый рот), а я – вон где! (Ладонью ударяет себя по лбу.) Разница!

НАТАША. Кто пел хорошо, так это – Прохорова.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА поджала губы.

У ней – голос из самой груди шел. Как запоет – так меня всю и заломит-заломит, спасу нет.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Ага! А звуку – сильного, хорошего – нет. Не полный голос. Уж так разве что – к вечерку попеть.

НАТАША. А пела хорошо.

Пауза.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Плохо.

НАТАША. Хорошо.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Плохо.

НАТАША молчит.

Сдаешься?

НАТАША. Сдаюсь.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. То-то! Не такие сдавались. (Загибает пальцы.) На Дону – раз! В ячейке – два! А в женсоветах? Рук не хватит, в голове не удержишь. Если кто хочет со счету сбиться, тогда – пожалуйста!

НАТАША вздохнула. Сунулась в один из шести буфетов, стоящих на кухне, вынула бутылочку с рубиновой жидкостью.

НАТАША. А ну его! Жаришь-паришь… Ничто уж не в радость. Разве что – выпить?

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Если только по чуточке. Пульнуть. Это – пожалуйста. Это – не считается.

НАТАША наливает. Старухи чокаются крохотными рюмочками, а те жалобно звенят. И не пьется им…НАТАША свою рюмочку легонько отставила.А ОЛЬГА ДАНИЛОВНА поднесла рюмочку к одному глазу и стала смотреть сквозь нее.

У-у! Красно-то как! Как – не здесь. Как – незнамо где. Невозможно. Невозможно.

ЛИЗКА тихонько тащит НАТАШИНУ рюмочку и – губки сердечком – выпивает ее.

ЛИЗКА (стонет). Неможное вино, неможное.

НАТАША очнулась и стукнула ЛИЗКУ по затылку.ОЛЬГА ДАНИЛОВНА, налюбовавшись, вздохнула и выпила, отставив мизинчик.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА (стонет). О-ох! Всю кровь мою разом стормозило. Застыла она, сухая стала. Из веночки в веночку пересыпается. (Без паузы.) Тридцать лет Прохорову не вспоминала. Вспомнила! (Передразнивает Наташу.) Пела, мол, хорошо.

НАТАША. Хорошо.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА заглядывает во все кастрюльки и сковородки.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. У-у! Воды вскипели. Чугуны раскалились. Сала растопились. Душа истомилась! Самое время начинать.

Надевает белый фартук. Надевает белые нарукавники. И нацепив круглые очки, раскрывает толстенную книгу, листает ее долго и отрешенным голосом читает.

…Мясо отбить, зачистить от пленок и сухожилий. Нарезать его поперек волокон. Нарезанные куски отбить деревянным молотком…

ЛИЗКА. Коты вареного не любят, им сырое – для урчания лучше.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. …печень обмыть, очистить от пленок и желчных протоков, нарезать кусками… добавить горошин душистого перца, мускатного ореха и кореньев…

НАТАША. А Прохорова – одни только коренья и ела. Тридцать лет ела.

ЛИЗКА. Обрезки – отдать котам.

НАТАША. А странная такая… Говорит – живого есть нельзя! Как же ты, говорит, Наташа, живое ешь? Это ведь – что самое себя есть. Это ведь, Наташа, грех!.. Мяса не тронь, крови не лей, курочку и ту – пожалей! Одни только коренья: свеклу, морковку, репу пареную. Вот смотри ж ты, странно как говорит.

ЛИЗКА. А кровь – котам отдать на лакание.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА (помолчав). …свежий язык ошпарить кипятком и немедленно снять с него кожу… добавить перебранный изюм и проварить хорошенько…

Молчание.

Она, Прохорова, просто так ничего не делала. Она – все с уклоном. И это, между прочим, не просто так. Она – вегетарианка, Прохорова.

НАТАША. Нет! Что ты. Такое бывает – кто от мяса отказывается.

ЛИЗКА. Лев Толстой.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА сняла очки, аккуратно сложила их, улыбается.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Я сейчас, Наташка, все поняла. Не смей мне сейчас, Наташка, слово сказать. Сидишь – сиди, а слова сказать – не смей. Ты своими кореньями последний довод мне дала. Я ее разоблачила!

НАТАША (испуганно). Ольга Даниловна!

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Молчи.

НАТАША (в панике). Ольга Даниловна!

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Молчи.

Молчат.ОЛЬГА ДАНИЛОВНА снова надела очки, прокашлялась.

…сердце вымыть. Отсушить на салфетке. Нарезать небольшими кусками. Обжарить на горячей сковородке… (Сняв очки.) Прохорова. Она на себя наказание такое наложила – коренья. Себя самое – наказывала!

НАТАША. За что?

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Искушение ей было. Хоть и устояла она против него, но в мыслях своих – согрешила. Крепко, видать, напугалась, если вегетарианкой стала. (Подмигивает.) Наташа, а, Наташа… говорят – человечье мясо сладкое?

НАТАША молчит.

А-а! Соблазн! (Смеется.)

И наступила тишина.Старухи почему-то уставились на ЛИЗКУ.ЛИЗКА лицо ладошками прикрыла, заревела. Слезла со стула. Пятясь, задом, отступает к гардеробу. Залезла в гардероб и дверку за собой прикрыла.

ЛИЗКА (приоткрыв дверку). Я в живот пну, если что!

Захлопнула дверцу.Тишина.

НАТАША. Знаешь, Ольга Даниловна… Я сейчас вот что вспомнила. Когда Прохорова тридцать лет назад уходила… И уж на пороге она стояла… Вернулась и в щечку меня поцеловала! Вот оно как было. Дай, говорит, я тебя напоследок хоть в щечку поцелую.

Молчат.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА (тяжело опустилась на стул). …мозги замочить в холодной воде. Потом очистить от пленок. Жарить до образования золотистой корочки… Начну, благословясь.

Идет к плите. Выбирает кастрюльку – одна слишком узка, другая широка, третья – цветом не вышла. Добралась до самой маленькой, до голубенькой. Сунулась.Но тут из гардероба пулей вылетела ЛИЗКА – хвать крышку с кастрюлечки, другой рукой – выхватила что-то из нее, за спину сунула. И взвыла от боли – из кипятка таскала.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Дай сюда! Дай, паршивка!

ЛИЗКА сразу в гардероб.

(Барабанит в дверку гардероба.) Отопри! Лучше сейчас отопри! Ну, Лизка, доведешь до греха! Смотри, мое сердце никудышное – зайдется да остановится! Привалюсь к дверке да застыну навек. (Плачет.) Ты уж и сама, Лиза, помрешь – столько времени пройдет. Одни только косточки от тебя и останутся. Да косица.

ЛИЗКА заревела.

Лиз! Дай по-хорошему! Ты молодая, тебе – жить. Не выводи меня, Лиза. Мне самой от себя страшно делается! Когда, Лиза, человек сам себя боится… Ты мала, ты еще этого не знаешь.

ЛИЗКА замолчала.

ЛИЗКА (высунулась в дверку). Знаю.

Пауза.

Нате, подавитесь!

Швыряет на пол. Сама, опустив ноги, садится в печали.НАТАША подбирает.

НАТАША (вскрикивает). Ай! (Закрывает лицо руками.)

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА Что?

НАТАША. Кукла.

ЛИЗКА. Мизинчиковая. Резиновая. А что ей сделается?

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Сварила?

НАТАША. Сварила.

ЛИЗКА. Сварила!

Молчат.ОЛЬГА ДАНИЛОВНА поднимает с полу куколку, обтирает ее передником и подает ЛИЗКЕ.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. На. Не балуй.

Тут вдруг все кастрюльки и сковородки будто с цепи сорвались – все на плите ухает и присвистывает. Всю кухоньку заволокло белым паром. Ничего не видно стало. В тумане лишь слышен печальный и высокий голос НАТАШИ.

НАТАША. Я, Ольга Даниловна, есть не стану. Что-то мне, Ольга Даниловна, нехорошо. Заболела я, наверное. Мне бы, Ольга Даниловна, помереть.

ЛИЗКА. Помереть трудно. Очень хотеть надо.

НАТАША. Я очень хочу. Честное слово!

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Хотеть мало. Удача нужна.

НАТАША. Я вот, между прочим, сильно обижена. Не заслужила я такого. Уж такого плохого я ничего не сделала. Что другие делают. Кто ж так наказывать велел? Разве я виновата, что всю свою жизнь я глазами большего хотела, чем…

Из дыма и пара появляется хохочущая ОЛЬГА ДАНИЛОВНА.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. …чем желудок сварить мог?

ЛИЗКА весело хохочет.

А как нас с тобой, Наташка, землица кушает? Ам! – и нет. Вот уж у кого глаз завидущий! Ты, Лизка, не слушай бабку глупую, тебе – жить. Жизнь, Лизка, – дело кровавое. Мясорубка, прости Господи! Иной раз ночью проснешься, так и слышишь: шур-шур, шур-шур. Прямо страшно делается. Да все так тихо, все невидимо, неслышимо, прямо – шито-крыто. А утром – на тебе: и листочки клейкие, и птички щебечут, котики по траве гуляют. А ночью: шур-шур, шур-шур. Не нам, Наташка, осуждать! Не нами эта молотилка заведена, не нам эту давилку и кончать.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА наливает по рюмочке красного вина.

За вечный порядок выпить хочу. Не разделяешь – не пей!

Пауза.НАТАША подставила рюмочку к глазу, другой прищурила.

НАТАША. Ты, Ольга Даниловна, как будто у меня здесь в аквариуме. Рыбина красноперая.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА поднимает рюмочку.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Вот когда мы Крым брали, я все думала: ну почему ж оно – черное? Оно красное. Ей-богу, красное!.. Хлеба нет. Заесть нечем. Лизка, девка глупая, говорила ведь – сбегай, прикупи. Обещалась. Да обманула.

ЛИЗКА. Не обманывала я. Забыла.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Обманула, обманула.

ЛИЗКА. Не обманывала я. Я все думала: вот побегу, вот побегу. А потом куколку варить стала.

ОЛЬГА ДАНИЛОВНА. Хлеба нет – жаль. (Выпивает, стонет.) Ой! По крови пошло, по всем заулочкам. Сейчас до сердца дойдет. Бац! – и нет старушки. (Ждет.) Нет, приняло. Не отказалось. Потеплела я вся, помягчала.

Склоняет голову и засыпает.Тишина.

НАТАША. Ты бы спела, Лизонька. А то скучно.

ЛИЗКА. Я бы спела. Да что?

НАТАША. Да хоть что. Какая разница?

Засыпает.

(Открывает один глаз.) Лизка! За огнем следи!.. Мы сейчас, скоро вернемся.

Темнеет. Спутались очертания всех предметов. Лишь огни на плите светят синим пламенем.

ЛИЗКА (шепчет). Хлеба им не купила. Забыла! Вовсе не обманывала я.

Горят синие огни. Стонут в томлении кастрюльки.Занавес.

Пьеса третья. Шишел-вышел

Действующие лица

ПАВЛА.

ШУРА.

ВАСЬКА.

Кухонька моя… Так сказано не потому, что она мала, а потому, что я ее люблю… Кухонька не мала. Просто заставлена черт-те чем – не протиснуться. Все в ней вверх дном. Видно, съезжать надумали: полбарахла собрали и в тюки повязали, а половину – так бросили.За столом сидит ПАВЛА, она в беленьком платочке, повязанном вокруг головы. На другом конце – печальный ВАСЬКА пьет молоко и плюется пенками.

ПАВЛА. Говорит Москва! Московское время – двадцать три часа, то есть по-русски: одиннадцать, двенадцатый пошел. Как была молода, слыхала я песню «Катюшу», с тех пор не сплю, не ем, еще раз услышать обожаю. Отыщите ее в ваших шкапах и заведите ее для меня. Выполняем! (Расплакалась.) А вдруг она не придет?

ВАСЬКА. Как это – не придет?

ПАВЛА. А передумает, вот как.

ВАСЬКА. Хоть бы не пришла.

ПАВЛА. Обещалась. Жди, говорит, Павла, как одиннадцать трахать начнет – я на твоем пороге.

ВАСЬКА. Одиннадцать не трахает, из ума выжила. В двенадцать трахают. С песнею. А про одиннадцать – только словами.

ПАВЛА. А ее нет. Хоть бы не пришла.

Грохот тазов и цинковых корыт. Из-за шкафа-гардероба появляется ШУРА. У нее авоська с яблоками, а под мышкой – картонная коробка из-под ботинок.

ШУРА (кричит). Яблоки! В рубель сорок!

ПАВЛА (радостно). А я за счетчик заплатила!

ШУРА. Вот глупая! Зачем это – за счетчик платить? Баловство это!

ПАВЛА. А как же?

ШУРА. Хватит. Отплатились. Пускай теперь другие платят!

ПАВЛА. Соседям платить пришлось бы. Они обо мне плохо подумают.

ШУРА. К людям зубами стоять надо! Я когда в трамвае ему, народ в углу от меня хоронится – считай, поработала старушка локтями. А кто с книжкой – так прямо по очкам. Невзначай, конечно, извинившись, – не дикари же мы!

ПАВЛА (смеясь). Зачем ты, Шура, на себя наговариваешь? Ты в магазине что почем – уж переспросить не посмеешь. А сейчас говоришь, что, мол, – по очкам! Не люблю я, когда выхаживаются.

Молчание.

ШУРА (вздохнув). Зато я сегодня в ванне так намылась. У соседки весь шампунь извела, ничего ей не оставила. Праздновала.

ПАВЛА. А та что?

ШУРА. А та не видала.

ПАВЛА. Увидит.

ШУРА. Увидит. Теперь мне туда возврата нет.

Пауза.

ПАВЛА. Купила яблок?

ШУРА. В рубель сорок яблоки.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти