Превыше всего!

Я не знал, что ответить. Увы, предстояло, видимо, вступать в боевые действия, чего делать мне ох как не хотелось! Сладить-то с ними – я, конечно, слажу, но иметь во врагах всю Одессу!.. Да и планы мои относительно Аспида такой разворот событий мог изрядно попортить.

Подмога пришла с неожиданной стороны. Один из подручных Япончика вдруг молвил:

– Миша, дозволь слово.

– Ну! – дозволил тот.

– Не-е, он не Аспид. Знаю я его.

– Не Аспид – тогда кто?

– Это он завчера вице-губернатора законопатил.

А вот это, действительно, было моих рук дело и моя обязанность как палача Тайного Суда, ибо сей вице-губернатор был известным извращенцем и растлителем малолетних, благодаря своему высокому званию не доступный для полиции и судебных следователей; лишь Тайный Суд мог остановить его злодейства.

Япончик пожал плечами:

– Аспид, что ли, этого «вице» не мог уконтропупить? Так, для удовольствия.

– Не-е, он не для удовольствия – он по правильному делу. Тот над детишками измывался, вот и получил. А Аспид не стал бы по правильному делу рисковать.

Насколько они все-таки были осведомленнее здешнего Охранного отделения!

– М-да, – подумав, произнес Япончик, – похоже за то. Так он – кто, революцьёнэр, што ли?

– Да навроде…

На этот раз Мишка Япончик думал уже подольше и наконец сказал:

– С революцьёнэрами мы не воюем – тоже ить не сегодня – завтра каторжане… Ну,коли так – нехай живэ… А если выйдет, что он все же Аспид, то ты у меня, Сивый, сам на распил пойдешь.

– Не-е, Миша, не Аспид, точно, не Аспид! – клятвенно заверил тот.

– Ну, нехай, нехай живэ.

– Живэ-то живэ, это нехай, – вставил тот, которого Япончик называл Майорчиком, – да за Фиму Быка с его спросить бы. Даже револцьёнэрам не дозволено бòшку портить каторжанину бывшему.

– А за это пускай сам Фима Бык с его и спрашивает, коли хочет, – дозволил Япончик.

Но Фима Бык «спрашивать» с меня – во всяком случае, сейчас – был явно не намерен, он еще только-только сумел кое-как стать на четвереньки, на большее был пока не способен, и, стоя так, лишь помотал своей в самом деле бычьей головой.

– Ладно, время нет, – сказал Мишка Япончик, – потом спросишь. Давай, братва!..

Шестеро с трудом подняли Фиму Быка, еще не обретшего способность двигаться, и закинули его в фургон, затем влезли туда сами. Последним в фургон залез Мишка Япончик, опять свистнул в два пальца, и они тронулись.

К слову сказать, я в тот миг даже подумал, что попроси я – и этот самый Мишка Япончик запросто добыл бы для меня билет на Питер, похоже, не было для него в этом городе ровно ничего невозможного. Но, конечно, эта мысль была не серьезная да и постыдная. Вступать в панибратские отношения с бандитским миром!..

Нет, надо было искать какой-то иной выход…

И он, этот выход, внезапно наметился сам собой, пока оформившийся лишь в два слова: «его высокопревосходительство».

А что! мысль была, хотя при нынешних обстоятельствах и достаточно авантюрная, но, действительно, вроде бы недурная! По крайней мере, на настоящий момент единственная чего-то стоящая…

* * *

…не сомневается, что убийство одесского вице-губернатора, действительного статского советника Ивана Игнатьевича Хляпова совершено тем же злодеем, который днем позже совершил злодейское убийство малолетнего Израиля Гершмана, повергшее в ужас весь город…

…начальник Охранного отделения, которому ясно, что оба злодеяния совершены группой революционных анархистов, прячущих свои злодейские личины под залихватским наименованием «Черный Аспид»…

…а так же – до чего способны довести Россию господа революционеры, понявшие нынешнюю смуту и, безусловно, рвущиеся к власти…

* * *

…и сожжено лишь за истекшую неделю 22 помещичьи усадьбы. Всего же с января нынешнего года счет спаленным усадьбам перевалил за три сотни…

…В Иваново-Вознсенске, который, как известно, уже давно как бы выпал из состава Российской Империи, ибо тамошние рабочие изгнали представителей законной власти, и этим городом ткачей управляют некие самозваные «Советы»…

…также сообщают, что убит тульский полицмейстер г-н Сучков, бомбой в центре города подорвана карета иркутского ген.-губернатора, в которой самого ген.-губернатора в этот момент не было, а находилась в ней его супруга с двумя малолетними детишками.

Все трое разорваны на куски; контужено также несколько прохожих…

Otempora, omoris!

* * *

…По Одессе ходят слухи, что один из двух оставшихся железнодорожных рейсов, тот, что на Москву, в ближайшие дни тоже будет отменен.

Вообще власть на железных дорогах империи, похоже, с некоторых пор уже принадлежит не Министерству путей сообщения, а т. н. «Всероссийскому железнодорожному союзу» (ВСЖ), возглавляемому анархистами всех мастей. Именно московское бюро этого самого ВСЖ, по нашим сведениям, распорядился перекрыть Москву по всем направлениям.

Говорят, с.-петербургское бюро ВСЖ намеревается также перекрыть движение на столицу Империи.

…Предотвратить железнодорожную катастрофуу правительства, судя по всему, нет никаких возможностей, а при учете гигантских размеров Империи, все понимают, сколь это для нее гибельно…

* * *

…в результате управление одесской дороги известило, что билетов на курьерский, идущий в Санкт-Петербург, больше продаваться не будут за их полным отсутствием.

Даже богатейшие люди Одессы (в основном еврейской национальности) за бешенные деньги перекупают билеты в третий класс, ибо, по слухам, в Санкт-Петербурге пока нет еврейских погромов, но и у одесских спекулянтов все имеющиеся у них(скупленные наверняка заранее) билеты, похоже, на настоящий момент окончательно иссякли…

* * *

Из революционной газеты «Вперед!»

…Нет, не простит господам Романовым наш многострадальный народ ни виселиц, ни нищеты, ни японской бойни, ни ходынской трагедии!..

…Мы воочию наблюдаем, как Российская Империя доживает свои последние дни.

…что лишь поспешное бегство может спасти императора и его семейство от народного мщения.

…все питерцы знают, что в Финском заливе, близ С.-Петербурга, уже стоит на рейде личная яхта императора «Штандарт», готовая к отбытию в Англию.

Поможет ли?

Не более, чем отсутствие в России парламента и запрет политических партий…

…каждому ясно, что судьба империи решается именно в эти октябрьские дни!..

Вперед же, товарищи! Победа за нами!

Троцкий

* * *

Русь, твой Бог повторно рáспят.

От пожаров – дым трубой.

Русь Святая, черный аспид

Распростерся над тобой!

3-я глава

Его высокопревосходительство держит оборону. – Слезы вавилонские, эмансипация и синематограф. – Моя проблема решена! – Новоиспеченный штабс-капитан.

Еще перед моим отбытием в Одессу председатель Тайного Суда Андрей Исидорович Васильцев снабдил меня рекомендательным письмом к проживающему здесь отставному генералу от артиллерии, его высокопревосходительству Валериану Валентиниановича Богоявленскому, которому он, Васильцев, не раз оказывал услуги по адвокатской части.Тут надобно сказать, что в гражданской, то есть проистекавшей вне Тайного Суда жизни, наш председатель, не удивляйтесь, был известнейшим в России присяжным-поверенным – такие вот кунштюки (как не раз говаривал потом оный генерал)выделывает порой жизнь!

Письмо гласило:

Ваше высокопревосходительство!

Беру на себя смелость представить Вам моего близкого друга Георгия Петровича Конышева, коему очень многим обязан.

Покорно Вас прошу – в случае чего оказать ему Ваше милостивое покровительство.

Всегда готовый к услугам Вашего высокопревосходительства, –

Андрей Васильцев

Как я знал, его высокопревосходительство, несмотря на отставку, был в Одессе лицом могущественным, состоящим в близкой дружбе с самим генерал-губернатором, но, идя к нему с этим письмом, я чувствовал себя, как мальчишка, пытающийся подсунуть в лавке фальшивый купон – ведь это письмо Васильцев давал мне на случай, если у меня возникнут какие-либо непредвиденные сложности в делах Тайного Суда; но сейчас, действуя самочинно и находясь как бы в самовольной отлучке, я не был уверен, что имею моральное право на столь высокое покровительство.

Городская усадьба отставного генерала от артиллерии представляла собой большой трехэтажный дом, обнесенный чугунными решетками. Когда я позвонил в колокол, висевший над воротами, мне отворили два солдата с винтовками, но еще более меня удивили четыре пулеметных ствола – три торчали из окон бельэтажа, а четвертый – из верхнего окна. Да, генерал, похоже, готовился к серьезной обороне!

По зову солдат, навстречу ко мне из дома вышел, а точнее выковылял, престарелый лакей в лаковых туфлях, хромавший на обе ноги; на лице его отчего-то была изображена смертная мỳка, а глаза были полны слез, так что я уж было подумал – не почил ли нынче в бозе мой генерал?

Однако, прочтя мое рекомендательное письмо, плачущий лакей, превозмогая какую-то нутряную боль, проговорил:

– Милости прошу… Там, в кабинете… – и не в силах более ничего произнести, хромая, словно пританцовывая, препроводил меня в дом.

Генеральский кабинет был огромен и хорошо обставлен, но сейчас он скорее напоминал внутреннюю часть осажденной крепости: окна были заложены мешками с песком, из одного окна торчал заправленный лентой пулемет системы «Максим», а перед ним с бесстрастным видом восседал на табурете пулеметчик (почему-то одноногий); у стены стояло несколько винтовок, уставленных в кòзлы, а рядом – железный ящик, надо полагать, с патронами; на стенах висели мишени для стрельбы, некоторые свежие, некоторые уже исстрелянные, причем исстрелянные неплохо, большинство дырок виднелось вблизи «яблочка».

Его высокопревосходительство был сильно в летах, и, хоть одетый по-домашнему, вида самого что ни есть генеральского – с прямой спиной, с пышными усами и еще более пышными баками. При моем появлении он пробурчал что-то нечленораздельное и, вставив в глаз монокль, принялся читать рекомендательное письмо. Я же тем временим рискнул приблизиться к его письменному, чтобы разглядеть лежавший на нем огромный револьвер системы «лефоше», инкрустированный золотом, и обнаружил поверх золота надпись:

Подполковнику В. А. Богоявленскому, храбрейшему из храбрых, от ген.-лейтенанта Скобелева.

Плевна, 1878 г.

Когда генерал дочитал письмо, лик его просветлился.

– Стало быть вы – от Андрея Исидоровича! – воскликнул он и даже удостоил меня похлопывания по плечу. – Всегда, всегда готов ему услужить! Помню, в свое время…

Договорить он не смог – из-за моей спины послышался плачущий голос лакея:

– Помилуйте, ваше высок… ство… Нет больше мочи, хоть бы на полчасика дали передых!.. – на что генерал грозно ответствовал:

– Неча тут! Терпи!.. Пошел вон!

Охая, лакей удалился вприсядку. Когда он закрыл за собой двери, я спросил:

– У вашего лакея какой-то недуг? – и услышал в ответ:

– У Никитки-то? Да какой там, к черту, недуг! Просто плакса! Когда-то я таких…

– А плачет-то отчего? Какое-нибудь горе?

– Как же, горе у него! Туфли мои разнашивает – вот и все горе. – С этими словами он приоткрыл одну створку дверей и крикнул в коридор: – Ты не стой, не стой, ты ходи! Разнашивай! – И, оборотившись ко мне, проворчал: – Небось ругает меня в душе, а ругать бы ему надо фрацузишек этих!

Я лишь недоуменно взглянул на него, и тогда он пояснил:

– Заказал я себе эти туфли для важного случае аж в самом ихнем Париже, за немалые, кстати, деньги, – а что получил? Послал, стало быть, туда, в Париж, мерку (с меня ее здешний жид-сапожник снял), но ведь они в наших вершках не бельмес, у них там… как это?..

– Метрическая система, – подсказал я.

– Вот-вот. Ну хотя бы были дюймы, как у британцев (хоть и тоже дурни порядочные); уж в дюймах я как старый артиллерист как-нибудь разобрался бы. Нет, у них, понимаете, какие-то сантúметры да миллúметры. Ну я кое-как родные вершки в сантúметры эти перевел, да, видать, что-то в цифири напутал, вот вышли туфли тесные, такой вот кунштюк. Хорош я буду там, когда туфли давят, как испанские сапоги. А с Никиткой у нас нога – один к одному; ну вот и…

Я не успел спросить, где это «там». Двери снова распахнулись и в комнату вступила пожилая женщина, судя по всему, супруга его высокопревосходительства, тоже, как и лакей, вся заплаканная, но хотя бы не хромавшая и молящим голосом обратилась ко мне:

– Вы, я вижу, благородный и благоразумный молодой человек! Хоть бы вы уговорили его, старого, чтоб не ездил в такое время! Вон ведь что делается вокруг! В преисподнюю катимся – а он, вишь, собрался!..

– Извольте, Ироида Васильевна, замолчать! – твердо сказал генерал. – Что за дом такой?! Везде слезы вавилонские!.. Сколько раз говорил – это сейчас превыше всего! Par-dessus tout, vous comprenez?! И вообще – извольте оставить меня с молодым человеком наедине, он – от Андрея Исидоровича Васильцева.

Имя моего патрона произвело на Ироиду Васильевну немалое впечатление, она поспешно вышла и, лишь закрыв за собой дверь, разрыдалась в полный голос. К ее рыданиям генерал отнесся без большого сочувствия и проговорил:

– А все опять они, французы!

– ?!

– Развели, понимаете, свою эмансипацию да синематограф! Отсюда сами штук пять революций у себя учинили, вот теперь и к нам это лихо пришло!.. Все эмансипация да синематогрф, да эта, черт бы ее, метрическая система!

При чем тут, во всяком случае, синематограф, тем более метрическая система, я решительно не понял, между тем генерал обратился к одноногому пулеметчику, безмолвствовавшему на табурете перед «максимом»:

– И ты, Сидор, подь-ка отсюда.

Пулеметчик взял стоявшие у окна костыли и почти что строевым вышагал за дверь.

– Видите, – обратился генерал ко мне, – все делаю, чтобы на время моего отъезда Ироида Васильевна была в полной безопасности, времена все же – не приведи Господь!.. Тут на днях, было, всякая чернь еврейский погром пыталась учинить – так обычный бандит, тоже жидовских кровей, какой-то Мишка Япончик, с одним-единственным пулеметом в фургоне гнал всех погромщиков до самой Молдаванки; а уж тут, с такими-то орлами да с четырьмя пулеметами!.. Нет, страшиться решительно нечего!.. Не смотрите, что Сидор одноног. Еще двое, кстати, тоже. Только четвертый, Тихон, при обеих ногах – а то ему на костылях в третий этаж взлетать неспособно. Но все – пулеметчики classe supérieure , имеют по Георгиевскому кресту с Русско-японской; там-то их япошки и поувечили, вот ему, дурню-полковнику, и революция, такой вот кунштюк, vous aider à vous ! (Не нуждалось в пояснении, что он имеет в виду императора Николая Александровича.) Удивлены, – продолжал он, – что я увечных на службу взял? А это, если хотите, с моей стороны как бы charity (кажись, так британцы это называют). Пострадал за корону – получи себе на жизнь. А у нас – ковыляй на одной ноге да проси милости Христа ради. Так что, можно сказать, отчасти взял я на себя обязанность оного полковничка.

Как-то мне даже стало неловко, что сам я, хоть и раненный неоднократно, но оставшийся с обеими руками и с обеими ногами, получал от британской короны по нашим деньгам двадцать рублей в месяц, да еще при этом был не особо доволен судьбой. К тому же сейчас и эти деньги вообще были для меня сущей малостью, ввиду существенно большего жалования, получаемого мною от Тайного Суда. И в ту минуту я твердо для себя решил, что если меня не изгонят из Тайного Суда за мое нынешнее самовольство, то непременно тоже, по примеру генерала, займусь thecharity по отношению к увечным из солдатского сословия.

– Весьма благородно со стороны вашего высокопревосходительства, – вполне искренне сказал я.

Генерал лишь отмахнулся от моей похвалы и спросил:

– Выправка у вас, молодой человек, вижу, военная; а стрелять-то умеете?

– В некоторой степени, – поскромничал я.

Его высокопревосходительство взял со стола свой наградной «лефоше», прицелился шагов с двадцати и выстрелил в свежую мишень. Вполне сносно выстрелил, пуля попала между «восьмеркой» и «девяткой». Спросил:

– Хотите попробовать? – протягивая мне «лефоше».

– Мерси, у меня свой, – сказал я. Достал из кармана «люггер» и не целясь выстрелил.

В мишени по-прежнему оставалась лишь одно отверстие от пули. Генерал сокрушенно проговорил:

– М-да, «в молоко»… Бывает…

– А вы посмотрите поближе, ваше высокопревосходительство, – предложил я.

Генерал приблизился к мишени, вставил в глаз свой монокль, пригляделся и воскликнул:

– Bravo! Пуля в пулю! Второй раз в жизни такое вижу! В первый раз было под Плевной без малого тридцать лет назад… Да вам бы в цирке впору выступать, молодой человек!

Я поблагодарил его за похвалу и сменил тему:

– Вы, ваше высокопревосходительство, изволили говорить о своем скором отъезде?

– Так точно. Не далее как завтрашним курьерским отбываю в Санкт-Петербург… Понимаю, в такие времена… Однако, как видите, Ироиду Васильевну я безопасностью обеспечил; поездка же эта для меня, понимаете ли… Для меня это – превыше всего!..

– И уже дорожный билет имеете? – подбирался я к своему. – А то там, у билетных касс, чистая Гоморра.

– Ну, билет мне, положим, без надобности, – сказал он. – Костя Карамгозов (он когда-то под моим началом служил, а теперь эвон куда выслужился!), – он для меня свой личный салон-вагон предоставил… Вы, однако, не печальтесь, молодой человек, если вам какая нужда – я нынче же ему сáмому, Косте, телефонирую, он для меня все сделает. Как, впрочем, и я – для вашего и моего друга Андрея Исидоровича Васильцева… Или, быть может, у вас по денежной части проблема? Тогда это еще проще…

Он уже двинулся было открывать бюро, но я его остановил:

– Нет, нет, ваше высокопревосходительство, с деньгами у меня все в порядке. Помощь же ваша была бы для меня, действительно, просто неоценима! Я как раз имею в виду этот самый салон-вагон.

Генерал нахмурился:

– Отдать вам салон-вагон?.. Увы – но при всем моем уважении к господину Васильцеву… Для меня сия поездка – это… Это…

– Да, да, знаю – превыше всего!

Он кивнул:

– Именно!Par-dessus tout!..

Я поспешил заверить его, что на весь салон-вагон вовсе и не претендую, мне бы там – всего лишь какой-нибудь закуток, можно даже без спального места… Готов, коль угодно, даже в тамбуре!..

Лицо генерала просветлилось:

– «В закутке», «в тамбуре»!.. Да к чему же такой мизераблизм?! Там имеется и спальня роскошная, с перинами! Да и вообще – коротать дорогу с достойным человеком, а то можно же от скуки окочуриться!.. Скорей это вы окажете мне услугу, нежели я вам… К слову, и повара с собой беру, и лакея Никиту, так что до Петербурга будем ехать в полной комфортабельности.

– Ну, насчет полной комфортабельности… – усомнился было я. – Времена-то вон какие!

– Да, да, молодой человек! – ворвалась в кабинет Ироида Васильевна, явно подслушивавшая под дверью. – Бандитствуют по дорогам!

– А это на что? – спросил генерал, крепко сжав в руке свой здоровенный «лефоше». – И штабс-капитан (он кивнул в мою сторону) стреляет преотменно. Да нападать на генерал-губернаторский салон-вагон с двуглавыми орлами по бокам кто ж рискнет?

От произведения меня в штабс-капитаны я не стал отказываться – путешествие с более низким чином для его высокопревосходительства было, надо понимать, тоже в некотором родемизераблизмом.

– Так ведь с орлами – оно ж, глядишь, еще и хуже, – снова всплакнула его супруга, – революция же, как-никак, на дворе! – показав тем самым, что разбирается в нынешней политической ситуации несколько лучше, нежели ее золотопогонный супруг.

– Насчет орлов – это вы, матушка, напрасно! – надулся генерал. – Все мои победы были под этими орлами!.. А вы тут – со своей эмансипацией!

Ироида Васильевна нашла в себе силы сквозь слезы парировать и этот аргумент:

– А нỳ как рельсы разберут? Паровоз – он же не лошадь, он же без рельсов – никак.

Меня это, кстати, тоже немало заботило. Генерала, однако, ничто не могло урезонить.

– Паровоз, шмаровоз! – беззаботно сказал он. – Ничего, прорвемся уж как-нибудь! Да хоть бы и на перекладных доедем, ежели что!

– Да вы в каком веке живете, Валериан Валентинианович? – продолжала свою «эмансипацию» его супруга. – Какие сейчас перекладные, сейчас везде железные дороги, а железные дороги – они завсегда с рельсами.

Его высокопревосходительство, в отличие от меня, нашел самый простой, хотя и не вполне ясный для окружающих ответный довод.

– Это потому, милостивая государыня, что теперь везде синематограф и эмансипация! – изрек он. – И вообще – кто вам, сударыня, дозволил слушать под дверью и вот так без стука входить?! Сноваже – эмансипацияисинематограф! Je suis comme une révolution, madame, à son domicile ne permet pas! Извольте, сударыня, поэтому…

– Ну как дитё малое… – проговорила Ироида Васильевна и, лишь махнув рукой, вышла из кабинета.

После того генерал спросил меня вполголоса – видимо все же опасаясь «подслушки»:

– Это ничего, молодой человек, что я вас штабс-капитаном наименовал? Ежели вы изволите уже – в подполковниках или в полковниках, так вы уж простите меня, старика, великодушно.

– Нет, нет, ваше высокопревосходительство, – уклончиво сказал я, – ничуть не возражаю. Тем паче, что сейчас я – и вовсе по гражданской части.

– Жаль, право, жаль, – вздохнул он. – Уж с вашими-то способностями! Однако, Je vous comprends bien – армия сейчас, конечно, далеко, далеко не та… М-да… Вот теперь и расхлебываем!.. Не буду спрашивать, по какому ведомству изволите служить, захотите – сами как-нибудь расскажете, а нет – так мне и одной рекомендации от Андрея Исидоровича вполне довольно… А покуда, если вам не претит, дозвольте так и называть вас штабс-капитаном, так оно будет проще.

Разумеется, я дозволил.

Беседа наша явно подходила к концу. Напоследок, после затянувшейся паузы, генерал – явно просто дабы чем-то заполнить возникшую пустоту – проговорил:

– А тут еще какой-то Аспид Черный появился… Вот же имечко себе придумал, злодей! Это все – из синематографа!..Ну, что он вице-губернатора прикончил – то, может, оно и правильно, поделом!Слыхал я уголком уха о художествах этого «вице», от его кончины Косте Карамгозову в реальности одно только вспомоществование; а вот как он с жиденком расправился (читали небось?) – это уж из всех мерзостей мерзость!.. На любых аспидов, хоть черных, хоть буро-малиновых, у нас всегда вот это имеется! – и он опять потряс своим «лефоше». – Верно я, штабс-капитан, говорю?

Я подтвердил, что вернее быть не может, и уже собирался откланяться, но тут вдруг генерал с некоторым смущением спросил:

– Еще один вопрос, штабс-капитан… Пардон, конечно, ибо вопрос, так сказать, несколько нескромный.

– Слушаю вас…

– Вы, пардон, не изволите ли храпеть по ночам. Сам-то я сплю как младенец, супруга сказывает, оттого чужое храпение для меня…

Я сказал, что вроде бы – нет, во всяком случае, никто до сих пор не жаловался.

– C'est bon , – кивнул генерал, хотя явно мои «вроде бы» и «до сих пор» не полностью удовлетворили его.

Напоследок его высокопревосходительство напомнил мне, когда отбывает курьерский на Санкт-Петербург, с тем я и вышел, с особым жаром поблагодарив генерала, ибо, действительно, лучшего результата от этой встречи для меня и быть не могло.

Дверью я едва не сшиб Ироиду Васильевну, все-таки, несмотря на запрет супруга, явно снова подслушничавшую, благо, его высокопревосходительство, хоть и отправился меня провожать, не заметил этого «синематографа».

В коридоре он снова накинулся на лакея Никиту:

– Сказано тебе – ходи, все время ходи! А ты?

– Да уж мочи никакой, ваш-вы-ство, эту вивасекцию переносить. Уж когда эта мука…

– Ничего, ничего, чай, не помрешь. Завтра наденешь свои штиблеты.

– Уж скорей бы!.. Ох, Господь милосердный!..

Тем временем Ироида Васильевна тихо зашептала мне в ухо:

– А ежели он ночью храпеть начнет, вы, господин штабс-капитан… Вы свистеть умеете?

Я кивнул.

– Вот и посвистите ему потихоньку, иногда чуть-чуть помогает… А то я, покуда не додумалась, – уж таких страстей натерпелась за сорок лет!.. И еще они иной раз по ночам… ходят.

– В смысле – по нужде? – не понял я.

– Да нет, безо всякой нужды. Это у них уже сорок лет, после контузии. Бывает, вот встанут и ходят. И еще при этом кричать изволят всякие слова, так что уж вы, молодой человек, не пугайтесь, коль случится. И сделайте такую Божью милость, уложите его, успокойте, – он себе и будет дальше почивать, а наутро не вспомнит ничего.

Я пообещал, что непременно так и поступлю.

– Храни вас Господь!.. Им бы к доктору надо, но разве ж они дозволят? – вздохнула она, но тут раздался голос генерала, подошедшего к нам: