Две повести о войне

– Мои делегаты на мотоциклах тоже как в воду канули, – добавил Комаров. – Или немцы их с воздуха щелкают или диверсанты с националистами расстреливают на дорогах. Черт его знает! Будто о нас забыли.

– А вот немцы не забывают о нас, – снова подал голос Беленький. – Два раз в день, утром и к вечеру, их разведчик висит над нами. Товарищ генерал-майор, – обратился он к Козлову, – нельзя ли вашими силами сбить или хотя бы прогнать назойливого соглядатая?

– Нельзя, товарищ полковник, – ответил Козлов. – Этот немецкий самолет летает слишком высоко, нашим истребителям не достать его, и зениткам он не по зубам.

– Вот вы говорите о делегатах связи на мотоциклах и У-2, о которых нет ни слуха, ни духа – заметил Греков. – А я вчера на ночь глядя, хотя какие сегодня ночи, светлые уж очень, вчера послал туда же, в Ригу танк БТ на колесах, сняв с него гусеницы, и бронеавтомобиль с хорошей радиостанцией, наказав чрез каждый час информировать мой штаб о своем продвижении. Последнее сообщение было: «Подъезжаем к Риге». И все, больше наша разведка не подавала голоса. Что делать дальше, понятия не имею.

– Скажем богу, если он есть, спасибо, что мы находимся не у границы, – произнес Комаров. – Нас бы постигла бы такая же участь, какая досталась приграничным войскам, потому что наши полки не развернуты, находятся на казарменном положении.

– Вы думаете, там, у границы, они тоже не были развернуты? – спросил Греков.

– Но даже если бы все они были развернуты, сплошной линии обороны все равно не было, – подал голос Самойлов. – Я это точно знаю – не было. А немцы не дураки, они не лезли бы туда, где были бы развернуты наши части, они обязательно пошли бы в обход, и это правильно с военной точки зрения. Они и сейчас обходят места, где сконцентрированы наши крупные сила, даже не развернутые, и движутся вперед, окружая целые наши армии. Я так понял тактику вермахта, если судить о его действиях по сообщениям берлинского радио. Советский Союз не был готов к нападению, не был настроен и на оборону. Отсюда и плачевный результат.

– Тогда возникает вопрос: почему не готовились к возможному нападению? Ведь дураку было ясно, что Гитлер не ограничиться Европой, – буркнул Греков.

– По всей видимости, товарищ Сталин твердо верил в договор с Германием 1939 года о дружбе и ненападении, – сказал Греков. – Но как можно верить фашистам?

– Знайте что, друзья мои, я смотрю на эти все так называемые договоры просто, по-солдатски прямо: – снова заговорил Беленький. – Два политических бандита, Гитлер и Сталин, договорились между собой о разделе Европы. Ну точно так же, как заключают между собой соглашение о дележке территорий в каком-нибудь Чикаго мафиозные группировки. Потом более плохие парни устраивают ночи длинных ножей против менее плохих парней, захватывают их кварталы и потом смеются над простаками. Так поступил и Гитлер. Он дал возможность Сталину отхватить почти половину Польши, оккупировать Эстонию, Литву и Латвию, отнять у Румынии Бессарабию, а у Финляндии оттяпать огромный кусок Карельского перешейка с Выборгом. И Сталин, довольный грабительским гешефтом, по гроб уверовал в дружбу с таким же гангстером Гитлером. А тот поступил так же, как Додсон, герой рассказа О'Генри «Дороги, которые мы выбираем». Этот бандит, ограбив вместе со своим напарником почтовый вагон, застрелил последнего, когда во время бегства погибла одна из двух лошадей. Причина убийства: оставшемуся коню не вынести двоих. То есть гангстер Додсон оказался проворнее своего напарника Боба Тидбола. Так собственно поступил и Гитлер: Европе не вынести двух разбойников. И он оказался расторопнее Сталина, другого бандита, напав на него со спины. Вот и весь сказ применительно к начавшейся войне.

– Товарищи, что тут вы несете! – выпалил Козлов. – Я извиняюсь, но вы городите явную антисоветчину. Как можно такое говорить о товарище Сталине! Какой раздел Польши? Наша страна освободила Западную Украину и Западную Белоруссию от польских панов. А трудящиеся прибалтийских государств сами захотели присоединиться к Советскому Союзу. С Финляндией же поступили так потому, чтобы отодвинуть границу подальше от Ленинграда. Вот и все, и это ясно всем. А вы – «бандиты, мафиозный сговор». Ей-богу, у меня уши вянут от таких несправедливых слов.

Наступила пауза. Один из собеседников грустно качал головой, другой мрачно смотрел в потолок, третий улыбался. Но каждому наверняка подумалось одно и то же: «Ну и чудеса! Только вчера его арестовали не за понюшку табака, избили, еще кровь не просохла, и только случайность спасла этого человека от тюрьмы, а, может, и от расстрела, и он же продолжает петь осанну власти, чуть было не загубившей его».

– Петр Николаевич, – обратился к Козлову Самойлов, – вы с какого года рождения?

– Я родился в 1915 году.

– То есть вы были пионером, комсомольцем, вступили в партию, воевали в Испании, в Халгин-Голе, – продолжал Иван Петрович. – Это означает, что мимо вас прошли две страшные войны, мировая и гражданская, жуткие продразверстки, когда у крестьян отбирали все и вся, коллективизация, когда тех же крестьян насильно сгоняли в колхозы, голодомор, устроенный советской властью на Украине и других местах, когда из-за нехватки хлеба поумирали миллионы людей, массовые аресты после убийства Кирова. Скажите, Петр Николаевич, а хоть жуткие репрессии 1937–1938 годов вы как-то заметили? Или что ближе к вам, к летчику: известно ли вам, что расстреляны, причем совсем недавно, в этом и прошлом году, все руководство военно-воздушными силами страны и военных округов? Или данная трагедия тоже прошла мимо вас? И еще. Если вас, Петр Николаевич, послушать, то получается так: нападение Германии на Польшу – это агрессия, а нападение СССР на ту же Польшу с другой стороны, с тыла, с востока – это освобождение родных нам украинцев и белорусов. Но кто-нибудь спрашивал тех же украинцев и белорусов, а хотят ли они жить в большевистской стране? Или взять тех же прибалтов: когда к их груди приставили советские штыки, могли они не согласиться жить в стране Советов? Да, можно использовать даже такую сверх демократическую форму изъявления желания людей, как референдум. Но если в твое государство уже вошли чужие солдаты, пряча под полу одежды оружие, то о какой свободе выбора может идти речь! Вот и наши войска сначала заявились в Литве, Эстонии и Латвии, а потом наше политическое руководство любезно предложило населению присоединиться к СССР. Разве такой метод не является бандитским?

В небольшой конторке повисла гнетущая тишина. Козлов растерянно смотрел на собеседников, не зная, что сказать в ответ. Остальные поняли, что Самойлов деликатно не напомнил комдиву вчерашний его арест, который полностью опровергал апологетику сталинщины из уст генерал-майора. Да и сам он догадывался, имея в виду тот же инцидент, что смотрится, мягко говоря, неубедительно. Тем не менее его ошеломило то, что здесь он услышал. Нигде, никогда, ни в какой компании, в том числе пьяной, ни в кругу самых близких родственников и друзей он не слыхал даже толику того, что пришлось ему выслушать сегодня. Конечно, он видел много несправедливостей в окружающей его жизни. Взять те же колхозы. Ему было пятнадцать, когда случайно подслушал разговор своего родного дяди, брата отца, который приехал к ним в гости из деревни. Родители Козлова к тому времени давно жили в городе, батя плотничал, мать работала посудомойкой в заводской столовой. Но все их родичи оставались там, в сельской стороне. В тот день, точнее поздний вечер Петр, поужинав вместе со взрослыми, которые продолжали допивать самогон, отправился спать и сразу крепко заснул. Видно, дверь в его комнату осталась неплотно закрытой, и мальчик ночью проснулся от странных звуков. Он осторожно выглянул и увидел, что плачет дядя Федор. Захлебываясь от слез, он говорил отцу, что все нажитое добро у него отобрали и свалили в колхоз – и земельный надел, и лошадь, и корову с теленком, и овец, и свиноматку с поросятами, и весь инвентарь.

– Всё, всё взяли, – всхлипывал дядя. – Чем кормить детей? Ироды! Бандиты! Чтоб сдох этот их Сталин. Как жить и как выживать при такой разбойной власти?

Много других горестей позже пришлось видеть и слышать Козлову. Но в его башку накрепко втерлась мысль, внушенная ежедневной политической пропагандой, что все эти трудности носят временный характер, они являются неизбежным побочным продуктом строительства социализма и коммунизма, надо перетерпеть их, а потом придет светлое будущее. И он, Козлов, искренне верил в лучезарное завтра. Он принимал за истину объяснения властей причин массовых арестов и расстрелов, главные из которых были заговоры враждебных сил, происки троцкистов и прочих врагов народа. Но первые и серьезные сомнения возникли у него, когда он узнал об арестах и последующих расстрелах тех летчиков, с которыми он воевал в Испании. И совсем на него удручающе повлиял полный разгром командования Военно-воздушных сил. И вот днями и его арест, опрокинувший многие его убеждения. И все же он продолжал верить, что это тоже ошибка, как и казнь его боевых товарищей по Мадриду.

– Я, товарищи, тоже многое вижу и слышу, – после небольшой паузы заговорил, встав, в ответ Козлов. – И немало размышлял и продолжаю размышлять об увиденном и услышанном. На многие вопросы у меня нет ответа. Но я убежден в одном: строительство социализма, а в будущем и коммунизма – это единственно верный путь дальнейшего развития нашей Родины. Посмотрите, каких успехов добилась наша страна в индустриализации, в народном образовании, укреплении Красной армии. Да, в ходе построения нового общества допущены ошибки. Но кто не работает, тот не делает просчетов. Что касается массовых арестов, в том числе высшего командного состава, моя точка зрения такова – дым не без огня, Троцкий мутит воду, борется против советской власти, объединяет своих соратников. Органы выводят врагов народа на чистую воду. В этой борьбе с заговорщиками совершаются просчеты и несправедливости. Но как правильно пишут газеты, лес рубят – щепки летят. А насчет товарища Сталина вы возводите напраслину. Он наш вождь, фактически глава государства и главнокомандующий. И как его можно называть бандитом? Я извиняюсь, но такие выражения отдают белогвардейщиной. Возможно, он тоже совершает ошибки, даже наверняка не без этого. И все же надо отдать ему должное – он решительно борется с главным врагом советской власти, врагом идей Октябрьской революции – с Троцким, – и Козлов сел не стул.

Когда он говорил, остальные собеседники смотрели на него со смешанными чувствами. Кто-то отметил про себя, что генерал – майор будто читает передовицу «Правды». Другой признал искренность его убеждений и веру в правоту того, что делается в СССР. А Самойлов с горечью подумал о том, что в облике Козлова осуществляется мечта Сталина и его соратников, мечта о создании нового человека советского типа, безоговорочно принимающего большевистскую реальность, какой бы она чудовищной ни была. Такая государственная работа по перековке как взрослых, так и подрастающего поколения ведется уже два десятка лет. Суть ее проста: кто не согласен с политикой коммунистической партии, тот подлежит высылке, аресту или расстрелу. Кто помалкивает или делает вид, что доволен жизнью, оставляют в покое. Но всем баз исключения ежедневно и ежечасно внушается мысль – через газеты, радио, кино, лекции, доклады, политбеседы, – мысль о том, что надо немного перетерпеть, со временем трудности исчезнут и настанет пора изобилия и свобод. А пока придется жить с продовольственными карточками, работать по десять часов и не обращать внимания на аресты врагов народа, которые мешают осуществлению светлой мечты о прекрасном будущем. И такую идеологию со временем стали разделять все больше людей, главным образом из числа подрастающего поколения, пополняя, как ее потом назовут, новую общность – советский народ. И каждому, кто слушал Козлова, было ясно, что спорить с ним бессмысленно, если даже собственный арест не отрезвил его, не заставил задуматься о бытие, в котором он обитал. И все же полковник Беленький не удержался и спросил летчика:

– Вот вы, товарищ генерал-майор, не раз назвали Троцкого врагом советской власти, врагом идей Октябрьской революции. А вы знаете, какую должность он занимал при Ленине?

– Не знаю.

– Товарищ Троцкий при Ленине был вторым человеком в партии и государстве. Он был членом Политбюро ЦК, председателем Реввоенсовета. Реввоенсовет в те годы совмещал функции наркомата обороны и нынешнего Политуправления РККА. Именно Троцкий был организатором, и довольно успешным, Красной армии, командующим всеми войсками во время гражданской войны, вдохновителем всех наших побед над белыми. И как по-вашему, Петр Николаевич, мог ли такой человек, один из активных участников Октябрьской революции, быть врагом советской власти?

– Честно скажу, товарищи, я не знал, кем он был при Ленине, – ответил после некоторого молчания Козлов. – Но тогда почему его предстают таким зверем?

– Его вина была в том, что он как второй человек в партии и государстве претендовал на первую роль в стране после смерти Ленина, – вступил в разговор Самойлов. – А остальные члены Политбюро ЦК по разным причинам этого не хотели. И Троцкого сместили со всех высоких постов. Тогда первыми лицами в Советской России захотели стать Каменев и Зиновьев, игнорируя аналогичное желание Сталина. Того поддержали Бухарин, Рыков, Томский и другие члены Центрального комитета партии, и Каменева с Зиновьевым тоже сместили со всех постов. После этого Сталину не стало нравиться, что Бухарин и остальные товарищи начали критиковать его за целый ряд неправильных, с их точек зрения, решений. И Сталин уволил их, а позже расстрелял – и Каменева, и Зиновьева, и Бухарина, и Рыкова, и многих-многих других. А вот Троцкий оказался, будучи за границей, жив. Его и сделали жупелем, причиной всех наших трудностей. Вина Льва Давидовича была в том, что его не успели сразу убить. Вот и вся история ВКП(б).

В конторке снова наступило молчание. Его прервал Беленький:

– И все-таки мне не дает покоя один вопрос. Ну хорошо, Сталин расстрелял почти всех соратников Ленина, даже лиц, когда-то лично преданных ему. Это понятно, борьба за власть и все такое. Я ни коей мере не одобряю этот зверский, чисто уголовный способ решения вопроса. Я просто называю причину кровавой расправы над соперниками. Но зачем тогда арестовывать и уничтожать тысячи, десятки, а, может, сотни тысяч, причем, не только партийных работников, но и военных, руководителей предприятий и организаций, специалистов народного хозяйства, которых и так не хватает, наконец, рабочих, крестьян, учителей, врачей, агрономов, землемеров и так далее и тому подобных. Зачем? Я этого никак не пойму. Моя голова отказывается воспринимать подобное, на мой взгляд, помешательство.

– А я думаю, что это никакое не помешательство, – возразил Греков. – Сталину наверняка известно, что подавляющее большинство населения крайне ругательно относится к советской власти. А как еще относиться, если жизнь для очень многих довольно поганая. И он, Сталин, путем арестов и расстрелов пытается сократить число недовольных, остальных запугать. С целью оправдания массовых расправ он даже придумал теорию, согласно которой по мере построения социализма усиливается классовая борьба. А раз борьба – значит репрессии.

– Да, в этом рассуждении есть рациональное зерно, – заметил Комаров. – По крайней мере, официальная установка партии об усилении классовой борьбы есть негласное, скрытное признание существования в стране большого недовольства этим самым социализмом.

– А значит, признание наличия завуалированной гражданской войны, – добавил Беленький.

– Почему завуалированной? – возразил Самойлов. – Гражданская война идет совершенно открыто, идет массово против безоружных людей, как на большой войне – миллионы жертв.

– Получается, партия и сам Сталин утверждают: советская власть – это обязательно гражданская война со своим народом, – заметил Греков. – А значит, бесконечная бойня.

– Если это так, – сказал Самойлов, – то как поведут себя те же самые недовольные, я уж не говорю о тех, у кого отняли землю и скотину, о тех, чьих близких арестовали и тем более расстреляли, как поведут они себя сейчас, в условиях войны с Германией? Будут люди, враждебно настроенные против советской власти, сражаться за нее? Или повернут оружие против нее? Будут среди них генералы? Или все они просто откажутся сражаться против немцев, массово сдаваясь в плен? Если это так, в чем я не сомневаюсь, то это будет новым поворотом в гражданской войне – открытыми ответными действиями сыновей расстрелянных, заключенных, ссыльных, ограбленных, превращенных в рабов.

– Как это повернуть оружие против своей же страны! – возмутился Козлов. – Это же предательство, это измена!

– Да, юридически это будет изменой, если таковое случится, – ответил Беленький. – В истории подобное бывало. Причем недавней, нашей российской истории, когда Ленин и его партия большевиков во время мировой войны ратовали за поражение свой Родины. Больше того, они брали деньги у германского Генштаба, которые успешно использовали для разложения русской армии, русской государственности. Они кто – предатели или борцы с царизмом? И если в сегодняшней войне найдутся люди, которые пожелают поражение Советскому Союзу, появятся, может быть, даже генералы, готовые воевать против Советов, то кем они будут – предателями или борцами с коммунистическим режимом?

– Я не верю, что Владимир Ильич состоял на службе у германского генерального штаба! – вспылил Козлов. – Это клевета!

– Нет, Петр Николаевич, это не клевета, – возразил Самойлов. – Это установленный факт, строго задокументированный Временным правительством и опубликованный в свое время. Ленин как шпион и предатель был объявлен в розыск. И он бежал, причем удачно.

– Не верю! – воскликнул Козлов.

– Это ваше дело – верить или не верить, – заметил Беленький. – Но для большевиков Ленин, желавший поражение своей стране в войне с Германией, Ленин – герой. А если сегодня найдутся люди, которые не захотят воевать за власть, которая принесла им много горя, которые, как и Ленин в свое время, тоже будут желать поражение своей стране, то такие люди будут считаться изменниками. Где логика?

– Альтернатива чисто шекспировская, – вставил Беленький. – Да нет, Шекспир в нашей ситуации отдыхает. Сегодня страсти почище. Выходит так. Если ты сражаешься за Советскую власть, то, стало быть, способствуешь укреплению сталинской нечеловеческой диктатуры. Если изменяешь ей, переходишь на сторону Германии, то способствуешь укреплению фашистской диктатуры. Получается, как в поговорке: хрен редьки не слаще. Вот и делайте свой выбор в такой поистине трагической ситуации.

– А вы сделали свой выбор? – спросил, обращаясь к полковнику, Козлов.

– Говоря научным языком, – ответил вместо Беленького Греков, – вы задаете некорректный вопрос. – Не забывайте, что у каждого из нас, как у многих миллионов, есть семьи. Они – заложники наших истинных намерений. Каждый, собираясь принимать то или иное решение, думает прежде всего о своих близких.

– Я, естественно, свой выбор сделал – до конца буду бить фашистов, – твердо заявил Козлов.

– Вы меня, Петр Николаевич, ради бога извините, – смеясь, молвил Комаров, – но если бы вас приговорили к расстрелу, то вы бы тоже так твердо были настроены.?

Остальные заулыбались. Козлов, нахмурившись, отмолчался.

– Трагедия еще и в другом, – добавил Комаров. – Теперь войной против Германии будут командовать те же люди, которые довели страну до ручки.

– И какие люди! Полководцы! – съязвил Греков. – У Ворошилова два класса, у Буденного – четыре, столько же у Жукова. у Сталина всё образование – духовная семинария. И с таким багажом они будут разрабатывать и управлять боевыми операциями чуть ли не вселенского масштаба. Вот где трагедия!

– Они уже доуправлялись, – вставил Беленький. – Красная Армия драпает, бросая тяжелое вооружение, с таким трудом сделанное страной.

– Да, товарищи, это очень серьезная проблема, – снова заговорил Самойлов. – В большой науке, которая называется кибернетика, которая делает только первые шаги и которую не признают в Кремле, считая ее буржуазной, открыт закон, гласящий: для эффективного управления любыми процессами требуется, чтобы управляющая система была сложнее, многообразней, умнее управляемой системой. А у нас партийно-государственный аппарат намного беднее и слабея по части знаний, чем те, кто практически занимается вопросами экономики и военного дела. Отсюда многие наши беды.

– Но любопытно то, что наши вожди всех мастей с большим апломбом судят о вещах, в которых ни хрена не смыслят, – добавил Беленький. – Замечено не раз. Чем это объясняется? Вот для меня загадка.

– Эта загадка давно разгадана, Никита Михайлович, – сказал Самойлов. – В трактате «Об уме» Гельвеция, просветителя 18 века, я вычитал интересную мысль, поразившую меня. Каждый человек, писал ученый, считает себя умнее других. Каждый. Но если, допустим, речь заходит о каких-то специальных знаниях, в которых он точно ничего не смыслит, лицо искренне думает, что да, вот в этом вопросе я, конечно, не разбираюсь, но в остальном дока. Отсюда практическое наблюдение: чем ниже у людей образование, тем чаще они выражают свое суждение, причем нередко безапелляционное, о вещах, в которых ни бум-бум.

– Вот-вот, – откликнулся Комаров. – Наши большевистские вожди совершенно всерьез уверены, что создают самый совершенный политический строй – социализм, а затем и коммунизм. С их точки зрения, как я понимаю, большинство людей просто не понимает своего будущего счастья и всячески упирается, не желая жить в новых общественно – экономических формациях. Поэтому в их же интересах партия и НКВД подгоняет народ-невежду к светлому будущему пинками, ссылками, арестами, расстрелами.

– Вера в коммунизм, – добавил Беленький, – напоминает мне убежденность христиан, мусульман, приверженцев других конфессий в существование загробного мира, прежде всего рая. Фрейд писал, что религия возникает из беспомощности человека перед противостоящими силами природы. Люди на стадии своего раннего развития не могли применить свой разум для понимания грозных внешних сил и мечтали о мире, где им ничто бы не угрожало, где они будут сильнее обстоятельств, где статус их станет выше земного. Отсюда обещание Христа: «Последний да будет первым!» Оттуда же посулы бессмертной и безмятежной жизни на Небесах. А теперь сравним их со словами из «Интернационала»: «Кто был никем, тот станет всем». Имеется в виду жизнь при коммунизме. И родилось учение о коммунизме, этой фантастической фазе развития человечества, как и у религий о рае, видимо, тоже от безысходности, бедности, беспомощности неимущих перед стихийными силами капитала. Природа веры в бога, в райскую жизнь на небесах и в райскую жизнь на земле при коммунизме одна и та же: это невежество людей, их неразвитость, необразованность.

– Хорошо, всё это вроде бы верно, – вступил в разговор Козлов. – Как говориться, ученье – свет, неученье – тьма. А как тогда быть с Владимиром Ильичем? Ведь он закончил гимназию, университет, много занимался самообразованием. Как же быть тогда с вашими утверждениями, что причина веры в коммунизм и в вытекающие из этого учения необходимость пролетарской революции и ликвидации частной собственности – нехватка знаний у людей? Ленин и невежество – это в голове не укладывается.

Остальные собеседники переглянулись и одновременно с любопытством уставились на генерал-майора.

– А что, товарищи, – первым откликнулся Самойлов, – вопрос, прямо скажем, на засыпку. Одно дело перебирать косточки Сталину, Буденному, Ворошилову, Жукову, Кагановичу, остальным членам Политбюро и ЦК партии, справедливо уличая их в малограмотности. Другое дело Ленин, уж он-то действительно был самым образованным человеком в большевистской верхушке. Просвещенный, а туда же – в коммунизм, в классовую борьбу, то есть во взаимное массовое уничтожение людей, чем обернулась в России практика строительства социализма по Марксу. Действительно, как объяснить сей парадокс?

– Вы правильно сказали, Иван Петрович: «Он был самым образованным человеком в большевистской верхушке», – ответил Грачев. – Первый парень в малограмотной деревне. А вот в обществе Плеханова и его соратников Владимир Ильич выглядел, мягко говоря, не столь светлой личностью. Они категорически отвергли идею захвата власти большевиками в октябре 17–го, потому что, являясь более глубокими знатоками марксизма и других философских учений, понимали, к чему приведет государственный переворот. Не пролетарская революция, а именно переворот, каковым и был на самом деле приход к власти большевиков, этой кучки невежд, многие из которых были банальными уголовниками.

– Вопрос, как видите, опять упирается в образованность – малообразованность, только уже на верхних ярусах интеллектуальной деятельности, – поделился своим мнением Беленький. – Давайте назовем того же Маркса, его ближайшего соратника Энгельса, вспомним Томаса Мора, Кампанеллу, Сен-Симона, Фурье, Оуэна, нашего Чернышевского, других утопистов – разработчиков идеальных обществ. Все они были довольно образованными людьми для своего времени. И что? А то, что все они, искренне озабоченные массовой бедностью значительной массы населения своих и других стран, их бесправием, диким неравенством, не вникли и не поняли смысл объективного, во многом стихийного общественного развития, не разобрались в противоречиях нарастающего капитализма, не смогли познать экономических законов, действующих независимо от воли людей, то есть не постигнув сущность природы человеческих отношений, ударились в мечты – стали строить планы строительства утопических государств, от идеальных политических устройств со всеобщим равенством и ангельскими нравами его обитателей до пролетарских революций и наступления в последующем коммунизма, той же утопии. А что означает по-гречески слово «утопия»? Это место, которого нет. Почему перечисленные деятели, повторяю, довольно образованные для своего времени, потерпели полное фиаско в своих поисках рецептов организации более счастливого общественного порядка? По той же причине – из-за нехватки грамотишки, только уже на более крутых спиралях познаниях людского бытия в отличие от первобытных людей и наших большевиков, беспомощных, как и первые, перед неразгаданными вызовами времени.