Попраздновали. Сборник рассказов

1993

Город Эн

Хроника одного дня

В одно морозное бесснежное утро молодой человек интеллигентного вида оказался в городе Эн. На первый взгляд этот город ничем не отличался от других провинциальных городов: на окраинах ютились бок о бок с девятиэтажными домами-близнецами вросшие в землю по окна маленькие домики, рядом же пыжились двух– и трехэтажные дачи, а в центре преобладали девятиэтажки с бездействующим строительным краном среди них. Молодой человек мог присягнуть, что возле этих домов ничего, кроме грязи, нет, теперь примерзшей и портящей обувь любительницам каблуков «шпилек». Но молодой человек верил, что грязь – всего лишь каприз природы. Вообще, нужно заметить, что молодой человек был довольно странен. Странным казалось его несуетное и доброе лицо, наивный и мягкий взгляд голубых глаз; шаг у него был легким и свободным.

Молодой человек шагал по пустынным улицам города, шутник-ветер гнал за ним остекленевшие листья, и они царапали промерзший асфальт, создавая впечатление чего-то надеющегося и страждущего, так что молодой человек даже оглядывался, надеясь увидеть хотя бы бегущую за ним собаку. «Куда это люди девались?» – удивлялся молодой человек. – Они, вероятно, сидят дома у телевизора, смотрят 7591 серию какого-нибудь сериала. А может, и нет. Наверное, утром их не показывают». Но в центре города он увидел так много местных жителей, что сразу же понял – не показывают. Особенно много людей было на автобусных остановках. Люди мерзли, переносили свои тяжелые сумки с места на место, спрашивали друг у друга который час и с тоской глядели на пустынную дорогу. Вдруг из-за поворота вылез, как объевшийся таракан, дрожащий и накренившийся набок автобус. Он еле-еле дотащился до остановки, и тут его стошнило полусотней людей. Озверевшие люди не давали этой полсотни пройти: толкались, лезли, работая не только локтями, но и ногами, головой, туловищем, сумками и даже друг другом. Бедный автобус покраснел от напряжения, съел около десятка жителей, одиннадцатым подавился и умчался в страхе от обезумевшей и исступленно кричавшей толпы, теряя детали.

– Извините, пожалуйста, – обратился молодой человек к дамочке с маленькой головой и непомерно огромным задом, – сейчас показывают по телевизору какой-нибудь сериал?

Дамочка даже всплакнула.

– Как же, идэ. Токо электричества не дають. От мы рано и не можемо посатреть, токо вечером.

Перед глазами молодого человека вырос магазин. У него был такой же вид, как и у автобуса, – замученный. Из его дверей выглядывало плотоядное туловище огромной змеи. Хвоста змеи не было видно, головы тоже: она просунула голову в этот магазин и теперь никак не может вытащить ее обратно. Молодой человек подошел поближе и увидел, что это вовсе не змея, а гигантская очередь.

– Извините, а кто последний? – обратился молодой человек к пышной, красной и низенькой дамочке.

Она почему-то обиделась и отвернулась, показав выглядывающий из-под дорогой шапки бычий затылок.

– А что дают? – не унимался молодой человек.

Пожилая замученная женщина в вязаной приплюснутой шапочке и стареньком – ношеном и переношенном – пальто устало ответила:

– Ливерную колбасу.

На что быстрый мужчина затараторил:

– Ну что вы говорите? Вы сами не знаете, что говорите. Эта очередь за сахаром по талонам. Вот, – мужчина достал из внутреннего кармана неопределенного цвета бумажки и тыкал ими в стороны, метко попадая близ стоящим под нос.

– Ну уж нет, – возразила молоденькая женщина. – Я лично стою за молоком для ребенка.

– За каким молоком? – вскричал пропитый мужской голос справа (кричавшего не было видно). – Да за это морду бить надо.

– Ну-ну, ударь женщину, герой, – крикнула куда-то поверх голов обиженная молоденькая женщина.

– Милочка, – обратилась к ней дамочка с ехидным лицом и брезгливо искривленными губами, – вы не в ту очередь стали. За молоком очередь с другой стороны.

– Но ведь я спрашивала. Мне женщина в клетчатом пальто сказала, что эта очередь за молоком. Вот тут она стояла. Она теперь ушла, не помню за чем.

– А вы давно стоите? – вставил и свое слово молодой человек.

Женщина в стареньком пальто, та, которая стояла за ливерной колбасой, устало ответила:

– Да с четырех часов утра. Даже номерки на руках написали, – и показала ему желтую сухенькую ладонь, на которой синим карандашом было выведено: «8721».

– А кто первый, тот когда занимает очередь? – удивился молодой человек.

– Те еще с вечера занимают.

– Как? – вскричал молодой человек. – И вы со вчерашнего дня здесь стоите?

– Почему «со вчерашнего»? Мы здесь уже пятый день стоим, – невозмутимо ответила очередь.

Молодой человек в задумчивости отошел, но тут же наткнулся на какого-то человека. Тот прямо озверел.

– Ни один осел не пройдет мимо, чтобы не обтоптать ноги.

– Извините, – кротко ответил молодой человек, и тут же забыл про озверевшего мужчину. Он заметил возле большого дома столпившихся людей.

– Чего вы ждете? – обратился он к старику-калеке, у которого вместо одной ноги была деревяшка, уже почерневшая от времени.

– Откудова я знаю? Ждем – и всё тут, – ответил он беззубым ртом.

Молодой человек стал пробираться сквозь толпу…

В большом доме происходило следующее. В колонном зале молодой энергичный человек в сером костюме веселым голосом кричал:

– Лозунги не выбрасывать, только слово «коммунизм» заменять на «демократию».

Люди бегали, суетились и, что очень удивляло, все они были без лиц. Один человек выбежал и развернул перед серым костюмом лозунг: «Идем светлой дорогой к демократии».

– Что ты, олух, написал? – вскричал серый костюм. – У нас уже демократия.

– Что-то не видно, – пробормотал человек из-под лозунга. (У этого человека немного прорисовывалось лицо.)

– Так, ты уволен.

– А вы не имеете права. Ведь закон…

– Какой еще закон! Что такое закон? Ты уволен.

– Но ведь у меня трое детей…

– Если мы будем думать о чужих детях, то никогда не построим капитализм. Не ты один, у нас полстраны безработных и бездомных.

– Ты, – ткнул пальцем серый костюм в первого попавшегося человека, – исправишь этот лозунг.

– Но ведь я не художник…

– Вот взяли моду возражать, – возмутился серый костюм. – Переквалифицировать его.

Группа женщин застучала каблучками через зал.

– Вы куда? – рявкнул серый костюм.

– Ролик рекламы смотреть.

– Что рекламируем?

– Преступления, голод и разврат.

– Замечательно! – серый костюм даже подпрыгнул от удовольствия.

Дамочка с бегающими глазками подскочила к серому костюму и что-то шепнула ему на ухо.

– А, народ собрался? Никак наесться не может? Что-то у вас реклама плохо работает.

– Так народ теперь нищий, и телевизор купить не может…

Серый костюм, не слушая дамочкину болтовню, выхватил из ее рук коробку шоколадных конфет и помчался по лестнице вверх. В приемной сидела голоногая, выкрашенная во все цвета радуги секретарша. Серый костюм чмокнул ее в шейку и подсунул коробку с конфетами. Секретарша захихикала, что явилось согласием отворить дверь в покои шефа. Серый костюм приготовился, прилизался и стал на четвереньки, кивнув секретарше: «Давай!». Та отворила дверь, и серый костюм на четвереньках вполз в громадный кабинет. В глубине его стоял стол и кресло с высокой спинкой, в котором никого не было. Из пустоты послышался грозный голос:

– Чего тебе?

– Народ волнуется, – пропищал серый костюм, – есть просит.

– Дайте ему крохи от вчерашнего пирога.

– Слушаюсь.

– Выйдут новые деньги с изображением голода. Подготовься.

– Понял.

Он, всё еще стоя на четвереньках, попятился, у самой двери чуточку приподнялся, задом отворил дверь и исчез за нею.

В приемной серый костюм оправился, нырнул глазами в пышную душу секретарши и, соблазнительно улыбаясь, сладко пропел:

– Мне один подчиненный сказал, что у нас не видно демократии. Вот посмотрите на нашего шефа, – шептал он ей в маленькое благоухающее ушко. – Называет себя демократом, а замашки у него остались старые, застольные… эскюз ми, застойные, коммунистические, понимаете?

Через полчаса серый костюм кричал в зале:

– Крохи от вчерашнего пирога – народу!

Дамочка с бегающими глазками внесла крохи на подносе. То место, где должно быть у нее лицо, и были только бегающие глазки, стало кислым: «Но ведь их мало».

– Деточка, неужели вы не знаете что в таком случае делать? Придумайте игру, лотерею, чтобы эти крохи достались кому-нибудь одному, и народ успокоится, подумает, что наконец настала справедливость: умом и везением можно заработать крохи. Ну что вы стоите? Действуйте.

Дамочка накинула на плечи норковую шубку и выбежала на крыльцо.

– Уважаемый народ, эти крохи достанутся самому умному. Объявляется новая игра «Дурак на дураке». Участие можете принять все.

– Ура! – закричал народ, размазывая по лицам слезы радости.

«Это сумасшедший город!» – воскликнул в душе молодой человек.

Игра началась. Она чем-то напоминала чехарду. Суть была такова: люди прыгали друг через друга, и кто окажется ближе всех к подносу с крохами, тот и выиграл.

Выиграл какой-то мужчина с длинными поникшими усами.

– Ну вот и наш первый финалист, – весело вскрикнула дамочка с бегающими глазками. – Получите свои крохи.

Мужчина получил крохи, взглянул на них, залился слезами и исчез.

– Он растаял от счастья, – крикнула дамочка невидимым ртом и выпустила на волю окрашенную тушью для ресниц слезу.

– Ура! – закричал народ…

Молодой человек выбрался из толпы. Он не прошел и квартала, как был остановлен неожиданной сценой. Толстый мужчина средних лет со свежим, розовым месивом вместо лица и большим, словно надутым, брюхом презрительно и с некоторой брезгливостью обращался к маленькому, гнущемуся от ветра старику и говорил:

– А зачем вам пенсия? Ну что, если полгода не получали? Она так мала, что за нее ничего не купишь. Торгуйте лучше семечками, просите милостыню или чего там… И не приходите больше сюда. Я этим не ведаю и моя совесть чиста.

Розоволицый отвернулся от старика и вразвалочку пошел от него, напевая какой-то пошлый мотив. Старик растерянно смотрел ему вслед, но вдруг очнулся и быстро заковылял за ним, а, нагнав, вцепился в рукав его красивой дорогой шубы, безжалостно скомкав мех в кулаке. Розоволицый видимо испугался.

– Совесть чиста, говоришь? Это когда она, что ли, молчит? Не грызет? Не извивается, как червяк, прижатый палкой к земле? А если она молчит, может, ее и нет совсем, а? Нет ее! Нет!..

И старик заплакал навзрыд, обеими руками, как ребенок, утирая слезы. Розоволицый испарился, а старик стоял посреди улицы и жалко в голос плакал. Люди проходили мимо и никто не останавливался. Они смотрели на старика, кто с любопытством, кто с презрением, кто с осуждением, а кто и равнодушно (Господи! Что стало с людьми!), – и проходили мимо.

– Зачем я обещал, что не буду вмешиваться в дела людей! Разве я знал, что увижу здесь столько страданий и несправедливости!

– Осторожно, сейчас балкон обрушится! – крикнул кто-то мужским голосом и дернул его за руку так, что он отлетел на три шага в сторону.

– Спасибо…

– В нашем городе это обычное явление, – пробормотал мужчина и пошел прочь.

«Здесь еще, – подумал молодой человек, – и унижение человеческого достоинства – обычное явление».

Ближе к вечеру молодой человек забрел на какую-то стройку и тут наткнулся на раздавленную кошку.

– Странно, уже на третью натыкаюсь. Видно, в этом городе очень любят давить кошек.

– Простите, – обратился молодой человек к милиционеру, – как у вас с преступностью?

– За прошлый день совершено 1732 преступления, 873 из них убийства, – равнодушно ответил тот.

Молодому человеку стало страшно.

– И кто же преступники?

– Часто бывает, что и дети.

– Это те маленькие невинные создания? Что они могут со мной сделать?

– Убить, ограбить, поиздеваться, изнасиловать, заразить венерическими болезнями…

…– Если давят кошек, то какого милосердия можно ждать даже от детей?! – бормотал молодой человек, шагая по безлюдной улице с исковерканным асфальтом, изломанными деревьями и мусором, валявшимся везде.

И тут же вступил в какую-то вонючую жижу. Он проследил взглядом и увидел, что из перевернутого бака с мусором вытекает что-то коричневое и липкое. На баке сидела грязная, изъеденная лишаями кошка и хитрыми глазами следила за зазевавшимся голубем.

Молодой человек тщательно вытер подошву об асфальт и спросил у прохожего:

– Как у вас тут с культурной жизнью?

– Пошел ты…

Адрес молодой человек предпочел не расслышать.

На другой улице женщина с внешность интеллектуалки с гордостью заявила:

– У нас есть музей, театр, выпускается несколько политических и коммерческих газет и даже один журнал.

– Эх, молодой человек, – вставил пожилой мужчина, – в музее ничего нет, в театр никто не ходит, в книжных магазинах продают всякие тряпки.

– Что вы говорите, вы позорите наш город, – возразила женщина.

Молодой человек завернул в книжный магазин. Действительно, с одной стороны продавали одежду, сервизы и мебель, а с другой, на маленьком столике лежали книги кооперативного издания. Возле столика стоял продавец с усиками и в джинсовой куртке. На его физиономии было написано довольство и тупое нахальство.

Молодому человеку не понравились цены.

– Что это у вас цены длиннее самих книг?

– Это книги стоящие, их берут. Зарубежная фантастика, детективы, ужасы, эротика…

– Извините, а у вас бывают Достоевский, Гаршин, Толстой, Диккенс?

– Это наши-то? А кто их брать будет? Люди сейчас поумнели, выбрасывают такие книги (вон их в соседнем магазине за копейки продают) и покупают ужасы. Может, тебя эротика интересует? Есть маркиз де Сад.

– Как?! У вас есть маркиз де Сад? – в ужасе вскричал молодой человек.

– Свет дали, – крикнула какая-то продавщица и включила телевизор, стоящий в углу.

Красивая дикторша с навсегда вздернутыми вверх тонкими бровями читала с листочка, не забывая поглядывать на зрителя и не снимая улыбки со своего лица:

– Конец света переносится по техническим причинам с семнадцатого декабря на двадцать шестое декабря… Извините, на тридцатое декабря. Надеемся, что всё наладится и какие-то катастрофы к этому времени все-таки произойдут. Еще одно сообщение: на город Эс упал самолет. К сожалению, жертв и разрушений нет…

Молодой человек направился в соседний книжный магазин, но он был закрыт на ремонт. Какая-то девушка смотрела на закрытую дверь и огорчалась:

– Единственный нормальный книжный магазин в нашем городе, и тот закрыт на ремонт…

…Ночь овладела городом. Темнота скрыла всю его грязь и заботы. Кое-где зажглись фонари. Город стал красивым, задумчивым. На улицах не было ни одного человека: все сидели дома у телевизора и смотрели энную серию какого-то зарубежного сериала; но как только закончится очередная серия, люди снова побегут к магазину с подушками в руках, чтобы простоять под ним целую ночь, будут ревностно при свете уцелевших чудом фонарей сверять номерки на руках и отчаянно избивать чуть подозрительного человека. Странные люди.

………………………………………………………………………………………………

Утро. На мокрый грязный асфальт тихо и равнодушно сыпался снег. Пахло зимой и бензином. Откуда-то доносился рев автомобильного мотора. Потом тишина…

Молодой человек вступал в город Эр…

                                                Декабрь 1993 г.

1995

Попраздновали

Александр Никитич не любил шумных обществ. Прямо терпеть их не мог. Выпить он любил, честно скажу и отпираться не буду. Но шумных сборищ не любил.

Ах, он любил… Да, он любил одевать свой неопределенного цвета пиджачок с вырванным вместе с подкладкой внутренним карманом, прорванными рукавами и скомканным воротником, любил идти крадучись на встречу с двумя ближайшими друзьями, которые ему в десять раз роднее, чем зажравшийся братан Борька (в скобках скажу, что Борька так себе, ничего, человеком был, но Нинка, жена его, Борьку испортила, духовно общаться с братом ему запретила, деньгами развратила, и погиб человек).

Но что, что хорошего в этих свадьбах, пирах, новосельях? Бедный Александр Никитич сидит весь красный от напряжения, слезы готовы вот-вот хлынуть целым водопадом из глаз, галстук, как петля, душит, воротник на рубашке уже взмок от пота, морда после бритья печет, а тут тебе не вздохнуть, не шевельнуться, ни духовно с людьми пообщаться, потому сидит рядом Любовь… Семеновна, видная дама, такая, что пять нужно Александров Никитичей, чтобы ее одну составить, жена его родная, и нежнейшим змеиным взглядом его буравит. Предмет духовного общения с человечеством стоит перед Александром Никитичем пустой и навевает печальные мысли в столь солнечный субботний день: «Вот! А говорят, духовность падает… Эх, Любовь Семеновна, Любушка-а-а, если бы вы, нежнейшая моя супруга, только могли внять моим духовным запросам. Ведь что есть важнее человеческой живой души!» Любовь Семеновна – дама вредная, в духовном общении себе не отказывает и даже общается больше, на глазах у всех, чем если может себе позволить чувствительный Александр Никитич втайне от Любушки-зайчика.

Нет, решительно Александр Никитич не любит шумных, многолюдных собраний, с детства к ним черной ненавистью пылает.

Другое дело Любовь Семеновна. Каких трудов ей только стоило выпросить это приглашение на свадьбу! И соседку, свою любимую подругу, последними помоями за глаза обливала, и миллион купонов, своих собственных, кровно накопленных, на свадьбу не пожалела, одолжила, и феном попользоваться не поскупилась, позволила, и почти целый килограмм сахара, привезенного дочкой из села, так уж и быть, отдала, и сыночка ихнего, подонка неописуемого, поллитрой наградила и закуску выставила. Одним словом, расход в хозяйстве, но приглашение того стоило.

Наконец настал долгожданный субботний день с ярким солнцем, с освежающим ветерком и с кучевыми облачками по небу. Весь подъезд от неходячих стариков до крошечных младенцев высыпал на улицу и усеял тротуары, газоны и скамейки.

По нынешним временам, сами знаете, какие свадьбы, когда за честно заработанную заработную плату можно в магазине получить двестиграммовый кусок колбасы и многоэтажное оскорбление; но тут к известному часу явилось пять расфуфыренных машин!.. Это уже что-то, а значит, и кормежка намечается.

Молодые, известно, укатили в ЗАГС, счастливые мамаши, как в молодости, жирными ножками ступеньки считают, глаза вытаращены, ничегошеньки не понимают от счастья и взволнованно кричат, о счастливых папашах и говорить не приходится, совсем спятили, а многолюдное собрание ножками на улице болтает. Потом и мамаши с папашами в ЗАГС укатили, оставив по себе надежных поверенных, а многолюдное собрание этот момент уловило и доподлинно узнало, что именно к столу ожидается, оставшиеся машины были скрупулезно осмотрены и ни одна царапинка на машиночках бурного обсуждения и кипения приятного, как щекотка, негодования не минула. Особенно из себя выходили неприглашенные, оно-то и приглашенные случая не упускали, но просто не так кричали, как неприглашенные. Оказалось, по мнению многолюдного собрания, что они-де, эти самые счастливые, обрядов совсем не знают, мотоциклистов не пригласили, паршивые цветы на машины налепили, блюд ожидается мало, всё плохо приготовлено и, наверное, пересолено, пересушено, пережарено, а самогон, это можно поклясться, имеет невероятно противный запах и, вообще, колеса у машин очень большие, что некрасиво, и стекла грязные.

Потом откуда-то позвонили и сообщили, чтоб все приглашенные ехали на квартиру к жениху. Александр Никитич был тут же впихнут в душную маленькую машину, рядом уселась Любовь Семеновна и совсем приплюснула его к двери. Бедный Александр Никитич всю дорогу молился, чтоб эта чертова женихова квартира оказалась как можно ближе, потому не было никаких сил так ехать: окно возле него не открывалось, от открытого водительского окна ему дуло прямо в глаз, а прохладно не становилось, и Любовь Семеновна наваливалась на него всею тяжестью своего могучего тела, когда машина на камешки наскакивала или колесо ее в ямку попадало.

Больной и изломанный вышел он из машины. Нет, не любил он свадеб!

Жених и невеста к этому времени приехали. Их стали осыпать конфетами, пытаясь вызвать этим естественную зависть к ближнему, но переусердствовали и одна конфета попала прямо в глаз жениху…

Наконец уселись. Александру Никитичу особенно было неудобно сидеть. Его, как лицо не боящееся в будущем не выйти замуж, посадили на углу. В довершение к этому, перед самым его носом поставили противный огромный торт и, для контраста, такую маленькую рюмку, что с нее и кот не напился б. Зато Любовь Семеновна себя не обидела: перед ней стоял бокал вместимостью с бутылку и жареная утка на блюде красовалась, на которую она уже многозначительно поглядывала.

Еще хорошо были видны Александру Никитичу жених с невестой. Подружка невесты привлекала к себе особое внимание, была выбрана специально и невесты никогда не знала. Выбрана же была за свою некрасивость, чтобы оттенить красоту невесты, хотя в невесте было красивое только платье. Жених был какой-то замученный, с соломенными волосами, скучными глазами, один из которых был к тому же украшен синяком. Жених и невеста так друг друга любили, что прямо дрожали от ненависти друг к другу. Делло, конечно, было ясное: деньги к деньгам липнут. Обе мамаши «подрабатывают спекулянтками», а папаши вообще черт знает что, и эта свадьба являлась делом коммерческим и выгодным; к тому же взаимная ненависть молодых по невесте была особенно заметна и месяца через три плод ее ожидался.

Александр Никитич дал себе слово во весь день на них больше не глядеть. Но глядеть в противоположную сторону, то есть на Любовь Семеновну, он тоже не мог… из боязни. Кстати, Александр Никитич в молодости был даже горд и образование имел неоконченное высшее, но Любови Семеновне удалось раздавить в нем всё, даже остатки самолюбия, и взять над ним полную несокрушимую власть, так что он и думать в ее присутствии боялся.

Разлили по первой. Тостов было – не переслушаешь. А напротив Александра Никитича сидит Даниил Митрофаныч, друг его и кум, и рюмку за рюмкой хлопает, общего собрания не дожидаясь и тостов не слушая. А тут ведь… Любовь Семеновна сидит!..

Стали деньги дарить. Невестина мамаша подносик прихватила, по-культурному вроде бы. Гости тоже от культуры не отделились, в каком-то иностранном кинофильме подсмотрели, что деньги в конвертиках дарят, и сообразили.

Александр Никитич, уже не зная куда смотреть, стал рассматривать свои колени. И тут ему показалось, что в карман, где деньги лежат, целый миллион, кто-то залез рукой. Огляделся – возле него сидит только друг жениха и потихонечку коньяк потягивает. Александр Никитич пощупал сквозь ткань: конверт на месте. И успокоился.

Деньги подарили, «горько» прокричали и выпили. Александр Никитич всего только малюсенькую рюмочку выпил да от страха перед Любовью Семеновной его и развезло. Тут надо заметить одну странность: Александр Никитич всегда к жене обращался на «вы», так как только он глоток выпьет, то не столько от водки, сколько от страха и охмелеет, и Любовь Семеновна ему сразу в трех лицах видеться начинает. Вот как «вы» взялось!

Любовь Семеновна выпила и повеселела. Соседку локтем бьет и через плечо на мужа пальцем показывает.

– Смотри, Манька, на мого алкаша. Я могу выпить цистерну и останусь трезвой, как стеклышко, а его так от рюмочки одной развезло, что хоть в вытрезвитель его вези, скотину!

Александр Никитич всё это слышал и крепился из последних сил.

Выпили и по второй, странно не заметив Александра Никитича. И по третьей. Всякие увеселительные мероприятия пошли. Решили мамаш с папашами искупать в реке, но так как вода в ней чернее нефти, то вместо этого подтибрили туфли невесты и где-то спрятали.

Невеста танцевать без туфлей не могла и поэтому нашла себе развлечение: сидит и конвертики рассматривает да деньги подаренные пересчитывает. И вдруг среди общего гулянья и веселья невеста в крик и слезы. Мамаша ее всполошилась, к ней бросилась. А та кривится, слова сказать не может, губы у нее дрожат, фата набок съехала. Только пальчиком в конверты тычет. Мамаша взглянула, а двадцать-то конвертов пустых! Мамаша в миг побледнела, потом покраснела и закричала:

– Какая сволочь конверт пустой умудрилась подсунуть?

Взяла их в одну руку веером и собранию показывает.

– Быстро признавайтесь… Это ж надо дойти умом до этого! Денег сколько на свадьбу ухлопано, знакомых сколько потревожено, сколько дней в очередях да за прилавком, сколько денег потрачено, чтобы подкупить эту капость, – указала она на жениха, – и вдруг пустые конверты?!