Знойная пустыня

Я повернулся к Гарри:

– Какого цвета волосы?

– Чьи волосы?

– У Дженнифер.

Гарри озадачен.

– Какого цвета?

Дженнифер деликатно вела своего кавалера; поворачиваясь, они приближались к нам.

– Шатеновые, по-моему.

Вальс кончился, музыканты сложили инструменты и вытирали лбы. Гарсон поднялся на эстраду с подносом, уставленным стаканами с фруктовым соком.

– Им жарко.

Гарри поднял руки:

– Ты заработаешь на жизнь в поте лица твоего.

Я уже не видел Дженнифер. Мари-Софи и Робин Гуд приближались к буфету.

Дирижер оркестра опустошил стакан, вернулся к микрофону, его неровное дыхание стало слышно на весь зал. Он почесал голову через парик; переодетый в костюм Моцарта, он явно страдал от этого; его кривые икры, затянутые в белые чулки, придавали ему хрупкий вид. Он прочистил горло, взял микрофон и начал песню Роя Орбисона. Тотчас и Сиси, и другие графини вернулись на танцплощадку и стали млеть в объятиях кавалеров. Дженнифер вновь появилась со своим семидесятилетним кавалером.

Гарри затопал ногами.

– Давайте, идите, момент подходящий. Обнимите девушку. Осторожна, она не дурочка. Разбирайтесь сами, иначе никаких денег.

Я открыл для себя вульгарность Гарри. Он спешил, беспокоился, весь лоск слетел. Я направился к Дженнифер, она повернулась спиной ко мне, к ней приблизился молодой человек элегантной наружности.

– Чего вы ждите? – взмолился Гарри.

Он предвосхитил меня и взял Дженнифер за руку:

– Можно вас побеспокоить, дорогуша? Наш французский друг хотел бы потанцевать с вами…

Дженнифер повернулась ко мне. Молодой человек вежливо отстранился, гинеколог отвесил поклон.

– До скорой встречи, Дженни.

Он удалился.

– Schätzchen — сказал Гарри, – вот и он… Грегори Уолстер.

Дженнифер улыбнулась.

– Очень рада поближе познакомиться… Вам нравится наш цирк?

– Он развлекает.

Дженнифер прикоснулась к обшлагу пиджака Гарри:

– Гарри всегда такой вежливый, внимательный… Я обожаю вас, Гарри.

Адвокат покраснел.

Дженнифер отличалась от своей сестры. Мари-Софи придерживалась стиля «мать ваших детей», «та, что молится за вас», «та, которая не обзывает вас ни дураком, ни сволочью». А если это она и есть, мой женский фантазм?

Рой Орбисон произвел свой обычный эффект, Дженнифер расположилась в моих объятиях. Я всегда рассматривал медленный танец как совокупление стоя.

– Вы меня забыли? – спросила Дженнифер.

– Нет.

– Зачем обманывать?

Под шелковым платьем тело ее пылало, наша кожа пробудилась, волны ее дорогих духов и пота пьянили меня. Ее дыхание меня ласкало, в нем не чувствовалось ни капли никотина, только ее свежесть. Мы танцевали. Если можно было назвать танцем это волшебное слияние… Но в такие моменты все было бы так же с любой девушкой… Я становился мужчиной-животным, а она самкой. Наши желания совпадали. Это было все, это было очень много.

– Сколько времени вы пробудете?

Голос был нежен. Я переводил для себя закодированный язык: «Будем ли мы иметь возможность вновь увидеться?» На нас лилась медоточивая музыка So beautiful Орбисона.

– Я уезжаю…

– Куда?

– В Париж.

Тело ее стало тяжелым, и она отдавалась.

– Я тоже уезжаю в Париж.

– Когда?

– Послезавтра. Делаю пересадку, затем продолжаю поездку до Нью-Йорка. Моя мама живет в Америке.

Я говорил какие-то банальности. Она меня спросила:

– В котором часу вы выезжаете из Мюнхена?

– В 13 часов.

– И у меня занято место в этом же рейсе… Можно было бы…

– Что?

– Не знаю. Возможно, вы с кем-то…

– Я один.

– Поедемте вместе.

Кто был голубем, она или я? Почти неподвижные на танцплощадке, мы испытывали острый приступ желания.

– Я мог бы проводить вас в аэропорт.

– Было бы хорошо. По дороге поболтаем, познакомимся.

Я ее поджидал. Призыв был ясен. Она искала мой взгляд.

– Вы адвокат?

– Да. Я знал адвоката вашей семьи, Гарри Болтона, в Бостоне.

Ее тело пылало.

– Я знаю. Он много говорил о вас.

– Меня это удивляет… Но тем лучше.

– Мистер Уолстер, связаны ли вы профессиональным секретом?

– Это – составная часть моей профессии…

– Где бы с вами не разговаривали?

– Даже на подушке.

– Одним словом, – продолжала она, – я могу быть откровенной. Обычно я лгу. Я постоянно лгу. Для обороны.

– Не вижу причин вашего беспокойства, Дженнифер. Что вы хотите мне сообщить?

– Даже во сне вы не говорите?

– Проверьте.

Это был прямой призыв. Она прижалась ко мне, мы не шевелились.

– Первый секрет, – сказала она. – Вы удивитесь, но это – часть целого… Прикосновение вашей руки взволновало меня с головы до ног.

– Вы полагаете…

Почему она хотела посмеяться надо мной?

– Я испытала в ваших объятиях безумное желание, – прошептала она.

– Ваше желание должно было быть действительно безумным. Вы приятно шутите…

– Нет, – сказала она, – это серьезно.

Голос Роя Орбисона обволакивал нас ватой. Дженнифер подняла голову, щека ее, влажная от пота, коснулась моей. В моих объятиях была женщина, воплощающая сладострастие.

Так и есть, все становилось ясным! Дженнифер, нешуточный экстраверт или, быть может, нимфоманка, не должна путешествовать одна. Она может броситься в объятия первому попавшемуся. Этот негодяй Гарри задумал гнусный план. После скандала в Вене быть обвиненным в том, что я заставил девушку из высшего общества переспать со мной… Австралия была все ближе и ближе.

– Возьмите себя в руки, иначе я немедленно вас покину.

– Я все вам объясню, – сказала она. – Не выйти ли нам на террасу передохнуть немного?

Мне тоже нужен был воздух. Подарок оказался отравленным. Гарри еще раз принял меня за дурака. Она увидит, эта возбужденная самка, как быстро я отделаюсь от нее. В такт музыке мы продвигались среди танцующих, расступавшихся перед нами, по направлению к стеклянной двери. Мы пересекали территории, занятые переодетыми людьми: тут и там видели то улыбку, то упрямый взгляд, слышали болтовню то по-немецки, то по-английски. Поток слов. Я чувствовал западню! Чего хотели, по правде говоря? Наблюдатель, телохранитель, случайный сопровождающий, любовник, посланный к этой девушке, чтобы ее соблазнить? Я даже предположил, что она была беременна и что меня хотят выдать за отца, убегающего от нее.

С террасы открывался вид на пейзаж, озаренный серебристою луной. На секунду я оперся на каменную балюстраду – мне хотелось подумать, – и я увидел вход. Вереница лакеев исчезла со ступеней, а внизу, справа, возле стоянки… два шофера вполголоса разговаривали на незнакомом языке.

– Это югославы, – сказала Дженнифер, – Мистер Уолстер, не надо бояться меня. Я была откровенна, и в этом неправа. Я слишком торопливо поступила. Надо играть комедию, если хочешь, чтобы тебя уважали.

– Несомненно, мадемуазель фон Гаген. Я очень рад, что познакомился с вами, но теперь должен уйти. Вы опасный человек… И для меня, и для вас. По нынешним временам надо быть осторожнее.

– Я была слишком прямолинейна, – повторила она. – Я вас отпугнула, извините меня.

– Вы побуждаете меня уйти.

Она была в нерешительности.

– Я была неправа, я думала, что вы менее недоверчивы. Вообще-то мужчины верят всему, что им рассказывают. Вы говорите Франкенштейну, что он красив, он и тает.

Она выглядела разумной, спокойной.

– Это не про меня, Дженнифер.

– Вы меня смутили, – сказала она. – Вот уже сорок восемь часов я думаю только о вас. Вы признаете это: Гарри привез меня позавчера, в последний день процесса в Вене. Я слушала вас, очарованная и взволнованная.

Тут мне как будто по голове ударили.

– Вы приехали на процесс? В Вену? Но зачем?

Она выдержала мой взгляд.

– Это идея Гарри. Мне понравилось, как вы выражаетесь, без переводчика, понравилась ваша деликатность. Гарри мне сказал, что ваша мать была австрийкой. Слушая вас, я испытала впечатление, что вновь вижу человека, которым я восхищаюсь. Вы говорили о молодой женщине из Брюсселя с такой чистотой и уважением…

Я все больше и больше поражался.

– Но какая причина заставила вас приехать на этот процесс?

Гарри организовал экскурсию. Как раз чтобы присутствовать на казни этого Сантоса, то есть на его осуждении.

Я наблюдал за ней. В редких просветах лунной ночи она выглядела взрослой. Я настаивал:

– Не вижу, какой это может представлять интерес для вас.

– Гарри приводил ваш пример. Молодой адвокат, борющийся в одиночку с верзилой, обладателем денег и власти… «Он выступает против дракона». Он хотел доказать мне, что есть еще люди справедливые и мужественные, вроде вас. Я переживаю трудное время, во всем сомневаюсь, мне нужен был идеал – познать безупречного человека.

– И вы поверили в небылицы Гарри?

– Небылицы? Не знаю. В моих глазах вы – герой.

Она что, смеялась надо мной? Я не был уверен.

– Ваши комплименты тяготят, Дженнифер. Вы что, знали, что я приду?

– Я очень надеялась… Вы могли бы захотеть вернуться прямо в Париж.

Она склонилась ко мне.

– А девушка в Брюсселе… Вы очень ее любили?

– Не хочу об этом говорить.

– Можно влюбиться за секунду, – сказала она, приблизившись ко мне.

То здесь, то там порывы ветра, аромат деревьев, нас окутывала, как компресс, ночная влажность.

– Я не сумасшедшая и не свихнувшаяся, но после недавнего шока у меня уже нет прежних оснований для суждения. Поверьте, еще несколько недель тому назад я никогда не сказала бы кому-нибудь: «Хотите поцеловать меня?» Сегодня вечером все иначе. Я изменилась, и вы мне очень-очень нравитесь.

Сопротивляться девушке, так мирно предлагающей себя? Не надо требовать от мужчины невозможного.

Она скользнула в мои объятия, и мы буквально замерли в поцелуе. Языки наши толкались и ласкались, ликование. Потом я попробовал ее шею, уши, лоб, покрывшийся соленым потом, опять губы; она напоминала вкус тропического моря. Говорят, те, кто тонет, вновь видят свою жизнь. Утопая в этом поцелуе, я стал от желания слеп, глух и слаб.

– Там, – сказала она, освобождаясь.

Она указала на темный угол террасы.

– Там есть зал.

Я остановил ее.

– Вы не в нормальном состоянии.

– В нормальном! Но не в привычном. Мистер Уолтер, вы здоровы телом, а не только духом?

– Мне неизвестны пока никакие болезни.

– Кроме печали, которую вы носите здесь…

Она коснулась указательным пальцем места, где бьется сердце.

В рассеянном лунном свете глаза ее блестели, приоткрытый рот искал мои губы. Она сняла свой белый парик, освободила богатую шевелюру. Губы ее коснулись моих.

– Пойдемте? – спросила она.

Я впитал в себя запах ее влажных волос.

– Вам нечего бояться, – сказала она. – У меня было два любовника, утилитарных, чтобы узнать, что такое физическая любовь. С чисто практической целью.

Я оценил абсурдность.

– А я? Вы хотите усовершенствовать ваши опыты?

– Если находите меня отталкивающей, мистер Уолстер, уходите. Если же нет, проводите меня хотя бы до салона. Там есть зеркало, я хочу вновь одеть парик, прежде чем вернусь в бальный зал.

Она протянула мне руку, и я пошел за ней, переходя из одного лунного луча в другой. В зависимости от освещения профиль ее подчеркивался то черной краской, то серебром.

На пороге салона я увидел отблески зеркала, что стояло над мраморным камином. Портреты предков, взгляд женских глаз из-за веера. Затем, с уверенными движениями человека, знающего дом, Дженнифер прошла от одной остекленной двери к другой, закрыла их, задернула двойные занавеси и, вернувшись ко мне в наступившей темноте, прильнула в мои объятия. Меня окружили облака шелка, волос и аромата. Я на ощупь двинулся к двери, которую я увидел при входе и которая, по-видимому, выходила в коридор. Дженнифер меня обогнала, повернула ключ и вынула его из двери.

– Дженнифер!

Я ощупывал темноту. Меня опьяняли волны ароматов и шорох тканей. Она прикасалась ко мне, целовала мои глаза, отодвигалась. Эта игра продолжалась по всем правилам. Я хотел ее обхватить, она ускользала, обходила меня, потом сняла галстук-бабочку и опустила руки и сомкнула их на моей талии.

Негромкий голос Орбисона: «Any thing you want, you got it». Дженни коснулась меня. «Any thing you need, you got it».

Я ударился ногой о кресло. Разозлившись, схватил его, поднял и швырнул туда, где, как я думал, была черная пустота. Негромкий стук, бархатный бух! Я повернулся, стал искать, наткнулся на закрытую дверь.

– Ключ, Дженнифер. Дайте мне ключ.

– Нет.

Она взяла мои руки и провела ими вдоль своего тела до грудей, потом замкнула их вокруг шеи.

– Дженнифер…

Она провела мои руки вдоль своего тела, к бедрам.

– Я хотел бы остаться честным мужчиной.

– Слишком поздно.

Она меня тянула к полу. Я оказался лежащим на ней в одежде. Сбросил с себя одежду одну за другой и подумал с грустью о мешочке с презервативами, оставленном в саквояже. Потом я прижался к ее телу. Я хотел что-то сказать.

– Защитительная речь потом, – сказала она и своим поцелуем заставила меня замолчать.

Ее мускулистое, гладкое тело было послушно моим движениям, руками я ощупывал ее бедра, которые она сжимала, согласно древнему инстинкту женщин, которые сжимают их, чтобы лучше открыть потом, я оказался в тисках ее ног, которые она сжимала вокруг моих бедер. Я начал проникать в нее потихоньку – она была узенькой, тонкой, у меня было впечатление, что я прокладываю тоннель в бархате. Она и испытывала, и втягивала меня. Я был уверен, что у нее единственное желание – добиться того, что она хотела. Этот затребованный, спровоцированный и исполненный акт должен был завершить то, что она одна лишь знала. Вскоре я взорвался внутри ее.

Она держала мое тело в своем, искала мои губы и в полной тишине испытала оргазм. Потихоньку я освободился. На четырех лапах я еще раз стукнулся, она терлась об меня, ее влажное тело опять отдавалось мне. Я схватил ее за бедра, мускулистое тело ее трепетало под моим весом, и я овладел ею, взобравшись на нее верхом. Она рухнула подо мной и еще раз испытала оргазм.

С редким дыханием, но чистым голосом она заявила:

– Нас сейчас будут искать.

Она встала, наступила мне ногой на руку и включила свет. Два бра по обе стороны от зеркала излучали неяркий свет. Она одевалась. Я тоже, как вор. Джинсовые брюки и куртка – недолго набросить, но смокинг…

Она поправила свою юбку с кринолином.

– Король Дагобер мог бы дать нам совет, – сказала она. – Валерия рассказала мне историю о славном короле Дагобере.

Я боролся с моей рубашкой, пуговицы на которой бунтовали.

Дженнифер позвала меня, сдерживая смех:

– Помогите мне. Я не знаю, как я сняла мой… мой… мой (она держалась за бюст какого-то видного деятеля, установленный на постаменте)… корсет.

С шеей, стянутой воротником, который я все-таки приладил, я подошел к ней, чтобы застегнуть верх ее одежды.

– Тут шнурки, – бормотала она. – Я как ботинок какой-нибудь, сжимайте, сжимайте…

Наконец, одевшись, мы осмотрели друг друга.

– Запонка от манжетки на полу, – сказала она.

Я поднял ее.

– Подождите, я сделаю.

Пока возилась с запонкой от манжетки, она продолжала подводить итог моей жизни:

– Вы не женаты, это уже хорошо.

– Чем?

– Экономите время…

Она поправляла парик в мутном зеркале.

– Кто вам это сказал?

Я боролся с узлом галстука. Пряжка перевернута.

– Я помогу.

Она меня задушила.

– Гарри сказал, что вы разведенный…

– Дженнифер… Я должен признаться вам… Гарри… Отпустите этот узел!

– Вот так! Мне удалось! Давайте проверим. Хорошо! Думаю, мы можем вернуться к гостям.

– Дженнифер, должен вам признаться…

– …что у Гарри была гениальная мысль?

– Сопровождать вас в Лонг-Айленд.

– За пятьдесят тысяч долларов в качестве вознаграждения, не так ли?

Я почувствовал небывалое облегчение.

– Вы знали это?

– Ну да. С тех пор, как я не соблюдаю никаких правил корректности и благовоспитанности, я читаю письма, не мне адресованные, и слушаю беседы предполагаемо секретные. Я знала, что вам заплатят за то, что вы будете присматривать за мной.

Я взял ее за плечи.

– Тогда расскажите мне по-хорошему. Зачем все это?

– Тут много причин.

Она повернула другой выключатель.

– Вот так, немного света есть. Посмотрите, пожалуйста. Да. Все как надо? Ничего не вылезает?

Пальцами ноги она передвинула мой пояс.

– Вы так оставляете?

Я подобрал.

– Дженнифер, что с вами происходит?

– Ад, – ответила она – Все они чувствуют себя виноватыми по отношению ко мне. Не стесняйтесь, соглашайтесь взять деньги… Не отказывайтесь ни от чего. Потом мы уедем и вместе все истратим.

– Дженнифер, не стройте планов на мой счет.

– Вы меня не любите?

– Дженнифер… У меня своя жизнь, профессия, страна. Скажите мне только одно. Чего они боятся?

– Меня. Меня… и того, что мне грозит.

Чтобы избежать других вопросов, она вышла на галерею. Я пошел за ней в бальный зал. Молодой человек, бледный и элегантный, который, по-видимому, поджидал ее, поклонился ей и пригласил танцевать. Она обернулась ко мне только для того, чтобы попрощаться.

Гарри издалека меня увидел и кинулся ко мне:

– Я повсюду вас искал.

– Дженнифер показала мне портреты предков.

– Ну как, – нетерпеливо спросил он, – получается? Она согласилась с вами?

Я взял его за обшлаг пиджака:

– Дорогой коллега, вы возвели целую историю… Вы вовлекли ее в процесс.

Гарри, недовольный, отдалился.

– Она вам сказала… Ну и как? Пожалуйста, никаких упреков. Я воспользовался случаем, чтобы показать ей, что может сделать адвокат. И нечасто можно слышать такого отчаянного человека, как вы… Смотреть, как вы в одиночку выступаете против грязных денег… это стоит того.

Я был образчиком, прототипом, был патентованным, честным человеком… Меняют ли шкуру младенцев-тюленей на кожный покров доверчивых адвокатов, если не хуже – идеалистов?

– Вы должны бы были меня предупредить.

– Не так уж и плохо: незнание. Она могла найти вас симпатичным на суде, а потом переменить мнение. Я не мог предполагать, что синдром «героя» длится долго.

– Что вы называете синдромом героя?

– Влияние, которое оказывает поборник справедливости на некоторых женщин. Отсюда – успех военных; накануне ухода на фронт – я говорю о старинных временах – они могли воспользоваться любой девушкой. Секундочку, позвольте, меня зовут. Подождите меня. Я вернусь.

Он кинулся к графу с графиней. Эта пара болтала возле дешевой статуи, изображающей амазонку с арбалетом. Гарри внимательно выслушал то, что говорил фон Гаген, затем стал делать мне жесты. Он приглашал меня подойти к ним.

Я приблизился. Мадам фон Гаген обратилась ко мне с щебечущей речью:

– Дорогой мэтр, мы любим представителей закона. Вы еще такой молодой и симпатичный. Мы не имели счастья получить сына, поэтому разглядываем молодых людей вроде вас с некоторой нежностью.

– Вы очень любезны, мадам.

Одна взяла меня в любовники, другая хотела бы принять за сына, мне действовало на нервы такое изобилие нежностей.

Граф прищурил глаза.

– Моя жена хочет сказать, что она была бы очень рада иметь сына. Не обязательно адвоката, а просто сына.

Он засмеялся, издав некое ржание:

– Кажется, завтра или послезавтра вы возвращаетесь в Париж.

– Действительно.

– Наша дочь Дженнифер тоже туда едет.

Он подыскивал какую-нибудь остроту:

– Все дороги ведут в Париж… – закончил он, довольный.

Выдаст ли он мне восклицание «Ах, Париж!»? Мне вдруг вспомнилось, что его первая жена была француженкой и что она ему дорого обошлась. Вмешалась графиня:

– Позвольте нам пригласить вас на эту ночь. Одна из наших лучших комнат свободна, друзья, которые должны были ее занять, вынуждены уехать. Для нас было бы большим удовольствием, если бы вы остались. Завтра утром мы могли бы позавтракать вместе…

Гарри сделал мне еле заметный сигнал «остаться».

– Я снял комнату в деревенской гостинице.

– Это уже деталь, – сказал граф, – мы хорошо знаем хозяйку… Она на вас не обидится.

– Я уже оплатил комнату.

– Тем лучше, – добавил граф. – Может быть, она сможет ее еще сдать, даже поздно. Я позову ее. У нас для друзей приготовлены пижамы, бритвы…

– Мой саквояж остался в машине.

«Саквояж» – прозвучало вульгарно. Но я не мог все же сказать, что мой багаж, такой ценный, валяется рядом с запасным колесом…

Я сделал вид, что задумался.

– Ваша дочь полетит каким рейсом?

– Отправление в 13 часов.

– Я тоже. Я мог бы проводить ее до аэропорта.

– Вот и чудесно, – сказала мадам фон Гаген, – Так что у вас еще одна причина провести ночь здесь.

– Если вам угодно, мадам.

Лицо графини просияло.

– Спасибо, мистер Уолстер.

Временами быстрым жестом она касалась руки фон Гагена, чтобы убедиться, что муж был рядом с ней. Граф в свою очередь заявил:

– Мы позовем мадам Хоффнер, чтобы предупредить ее, что вы остаетесь здесь…

– Кто это, мадам Хоффнер?

– Хозяйка постоялого двора.

Они располагали мною и моими перемещениями. Они привыкли, что их выслушивают, а то и подчиняются им. Я предчувствовал возможные преимущества и беспокойства, какие эта семья могла мне причинить. Мои красные фонарики мигали, но все это возбуждало.

Гарри прервали посередине его фразы другие гости, которые толпились вокруг фон Гагенов, и он вернулся ко мне.

– Браво. Вы их покорили, Грегори. В вашу парижскую квартиру вы привезете несколько безделушек от фон Гагенов… но даже маленькие элегантны.

Гарри преувеличивал, а я опять дышал с трудом; это началось так же, как с Сантосом. Бразилец обратился в нашу парижскую контору и попросил выделить ему молодого сотрудника, который полностью занялся бы его папками. Сантос выбрал меня. Среди французов мало кто владел тремя языками. Вначале я был в восторге, был польщен. Позже я понял, какой ценой: я был пешкой в их игре.

Дженнифер вынырнула из толпы и подошла ко мне. Было поздно, улыбки на лицах застыли, некоторые женщины были утомлены из-за высоких каблуков…

– Кажется, вы проведете ночь здесь…

– Ваши родители имели любезность пригласить меня…

Не знаю, был ли угодлив или правилен мой тон.

Она обернулась к Гарри:

– Я могу похитить его у вас? Хотела бы показать ему его комнату.

Гарри радовался нашему согласию.

– Идите, детки…

На втором этаже мы пошли по длинному, широкому коридору. Дженнифер взяла из вечерней сумочки крохотный серебряный инструмент и дунула в него. При этом объяснила мне:

– Это всего лишь ответ. Меня разыскивает Мари-Софи.

– Как вы об этом узнали?

Она показала мне маленькую черную коробочку.

– Вот с этим мы всегда друг друга находим. Это как бип.

В глубине галереи появилась Мари-Софи. Слегка приподняв кринолин, она покрыла расстояние легким шагом. На ней уже не было парика, светло-блондинистые волосы были зачесаны назад и заплетены в большую толстую косу. Сверкающе красивая, она была способна вызвать безумную страсть. Сделав мне небольшой кивок, обратилась к сестре. Очарованный, смотрел я на косу, этот естественный канат волос; мне хотелось потрогать ее рукой.

Она взглянула на меня, зная, какой эффект производят ее волосы.

– Дженни, миленькая… – Она обращалась к сестре с таким напряжением, что воздух пылал. – Дженни, одолжи мне твою машину, только на несколько часов…

Дженни сделала два шага назад.

– О нет. Исключено. Папа запретил. Nein, нет, nada, niet!

Мари-Софи настаивала:

– Беби, please, забудь. Мы знаем их ide е fixe. Пожалуйста, между нами не надо устраивать кино. Они с ума посходили, все запрещают. Мне хочется только удивить Фредерика. Ты знаешь, какой он сноб, сколько в нем апломба… Прокатиться в твоей машине – это его ошеломит… Пожалуйста, не откажи.

Дженни сопротивлялась.

– Нет, нет и нет. Я поклялась своей головой, что ты никогда не сядешь одна в эту машину. Хуже всего то, что я поклялась и твоей головой тоже.

– Ну, миленькая, кисочка, – продолжала Мари-Софи, – я все это знаю наизусть.

Я любовался ею, она вела настоящую осаду.

– …Я хочу поразить Фредерика. Он относится ко мне, как к девчонке, и надоел мне своим покровительственным тоном. Кстати, Мигель пообещал мне…

– Что он тебе пообещал?

– Такую же машину, на будущий год.

– Не верю тебе…

Мари-Софи застеснялась.

– Ну, скажем, через два года.

– Мама не согласится.

Мари-Софи пожала плечами:

– А это не от нее зависит, Мигель делает то, что я пожелаю.