Блеск и нищета Жанны Дюбарри

Из переписки последовавших за этим дней мы знаем, что Лебель был очарован новой кандидаткой в постель Короля. С того дня его самая активная помощь была гарантирована. Чтобы лучше оценить это «содействие» и понять, какие могла иметь последствия – и имела в действительности – галантная встреча Жанны с Королем, напомним, что «должность» официальной любовницы Любезного Короля была свободна уже четыре года после смерти мадам де Помпадур. Между кланами множились интриги, все соперничали за почести и пенсии. Было проще простого толкнуть в объятия монарха (скорее нерешительного, чем сладострастного) какую-нибудь девицу, которая надоест ему через час. Но совсем другое дело было отыскать редкую птицу, способную завоевать его сердце, доверие или просто привлечь надолго его внимание, отвлечь от ухода в себя, развеять естественную меланхолию.

А Королева была на последнем издыхании. Помимо некоего страха перед смертью близкого человека, уход из жизни Марии Лещинской, ничтожной полячки, которой больше нравилась церковная скамья, нежели французский трон, не привела Людовика XV в состояние одиночества и растерянности больше, чем он испытывал ежедневно.

Внезапное изменение позиции Ришелье и Лебеля, очарованного грацией и способностями Жанны, объясняется беспощадной борьбой между кандидатками на привязанность Короля и группировками, у которые их поддерживали или, точнее, подталкивали в постель к Королю.

Ришелье был самым заклятым врагом тогдашнего министра Шуазеля и долгие годы завидовал ему. Он сам подумывал занять этот ответственный пост, получить который, как полагал, могла его дружба с монархом, соединявшие их альковные приключения. Но Ришелье забывал, что именно по этим причинам Король никогда не назначит его на эту политическую должность. Не будучи мудрым, Людовик XV был осторожен и проницателен. Не будучи признательным, он был способен на некоторое великодушие. Не добившись высокого положения, но будучи при этом осыпан милостями, Ришелье не имел права даже шептать. Таким образом, ему оставалось только молчать, то есть интриговать, плести заговоры в серале. Впрочем, он слишком сильно любил женщин, чтобы подумывать об уходе из их покоев. Он предпочитал постель креслу, а веления своего желания – распоряжениям Верховного совета. Не дав никакого поста, Король только воздал ему должное, потому что привычка к разврату вынуждала герцога де Ришелье плавать в мутной воде, где барахтались жулики, авантюристы и, главное, распутники. Здравый смысл подсказал ему, что именно там, в конечном счете, следовало искать орудия для успеха. По правде говоря, других средств для этого у него не было. Его лучшим инструментом воздействия на Короля могла стать какая-нибудь послушная девица, которой монарх мог бы наслаждаться.

Интересно отметить, что план был чрезвычайно уязвим, мог закончиться провалом, был практически безрассудным, трудно осуществимым для мужчины, уже практически достигшего возраста Геродота. Его помнили лишь потому, что он был рожден «в прошлом веке».

Таким образом, необычайная удача Жанны Бекю по прозвищу Ангел, или де Вобернье, а вскоре и графини Дюбарри, основывалась на интриге, на первый взгляд довольно наивной и почти трогательной, если бы от нее не несло дерьмом.

Мы позволили себе слегка забежать вперед в привычном изложении фактов и характеров и показать, насколько ум, сообразительность и даже честность Жанны, дополненные ее внешней привлекательностью, добротой, характером, приветливым, но прямым и отважным, помогли вскоре вознести эту замечательную женщину намного выше мужчин, которые пользовались ею только в целях личного обогащения.

20 февраля 1768 года

(от Лебеля, Ришелье)

Мсье,

У девицы достаточно ума и сообразительности. Ее разговор заставляет задерживать дыхание, эпиграммы несколько вольны, но довольно остры, чтобы простить. Кроме того, ваша протеже дала познать томительные муки Ада старику, давно уже уставшему от нежного блаженства Рая.

Уверяю вас, что господин, о котором мы с вами думаем, с удовольствием будет выносить неуемное щебетанье молодой особы. Я постараюсь сделать так, чтобы на ее прекрасные голубые глаза обратили внимание и заинтересовались ею: не имея титулов, это дитя обладает талантами, которые могут сделать ее придворной в Лувре[70].

Нет ни малейшего сомнения, что всемогущий и любимейший господин, которого мы имеем в виду, оценит подарок, который вы преподносите ему в лице этой весталки. Но такой человек, как он, стоящий выше всех и считающий себя избранником Неба и даже выше, вряд ли захочет быть обязанным своему подданному, сколь благороден он бы ни был: посему предоставим возможность организации этой встречи счастливому случаю. Но мы, естественно, этому случаю поможем.

Если это отвечает вашим желаниям, помните на всякий случай, что, когда ваша девица окажется на нужном месте, у нее появится столько врагов, сколько в полночь копошится вшей и клопов в гостинице «Оперы». Самым злобным из этих насекомых-кровопийц будет С. Ш.[71] Стараясь продать сеньору, который нас интересует, свою родную сестру, он ведет себя ничуть не лучше вашего Дюбарри, но он очень влиятелен. Если он поймет, что девица предана вам, его злость не будет знать границ, и несчастная испытает на себе весь его гнев. И тогда вы ничем ей помочь уже не сможете.

Был и остаюсь, мсье, вашим преданным слугой, Л.

21 февраля 1768 года

(от Ришелье, Лебелю)

Дорогой Доминик,

Давайте будем называть кошку кошкой, а Шуазеля – жабой, которую можно раздавить каблуком, если испытываешь большое отвращение.

Среди всех прелестей, коими природа так щедро наградила юную де Вобернье, у нее есть редкое умение ни к чему и ни к кому не испытывать отвращения. Вы и я, мой дорогой, – яркое тому доказательство.

Шуазель, насколько я знаю, не сможет остаться совершенно равнодушным к чарам этой красивой девицы, а наш Ангел знает, как можно поставить мужчину на колени. И тогда ей останется только встать на ступеньку, которая приведет ее туда, куда мы знаем. Шуазель увидит в этом еще один случай прославиться: среди всех, кто оставил отпечаток своей обуви на заду великого Министра, наш дорогой Ангел отпечатает своим каблучком самый соблазнительный рисунок.

Отведав запретного плода, достойный цензор почувствует необходимость проявить к нашей протеже самую большую снисходительность.

Вся эта история полностью лишена смысла, но она веселит меня и приносит редкое удовольствие. Невозможно дожить до моего возраста без того, чтобы не убедиться, что жизнь – это игра, что мудрость человека заключается в том, чтобы добавить к ней одну-две сцены по своему выбору.

(Герцог де Шуазель, «Мемуары», глава XXII.

Отрывок)

В 1768 году перед тем, как Двор отправился в Компьень[72], один из друзей прислал мне письмо с просьбой принять женщину, которая интересовала некоторых моих знакомых, и эта женщина о чем-то хотела меня попросить. Я был в это время в Париже[73] и ответил, что она может прийти на следующий день. Она действительно пришла. Мне она показалась не слишком красивой, вела себя стеснительно, грациозности в ней не было, и поэтому я решил, что она – какая-та провинциалка…

Возможно, Шуазель был единственным из своих современников, кого вовсе не тронула красота

Жанны. С этой точки зрения «шутка» герцога де Ришелье провалилась с самого начала. Шуазель даже в ссылке оставался смертельным врагом молодой женщины, полностью поддерживая мнение самого Короля. Досада бурлила в нем даже тогда, когда он писал свои «Мемуары», и, несомненно, именно в своей чернильнице Шуазель нашел темные краски, с помощью которых он не описал, а испачкал прекрасное лицо Жанны.

…Я ясно увидел, – написал он далее, – что эта женщина была из тех девиц, что хотели вытянуть из меня деньги по наущению Дюбарри. Я вовсе не нашел ее приятной. Впрочем, вполне естественные подозрения о состоянии ее здоровья помешали мне приступить к цели ее визита…

«Цель визита» была достаточно понятной, чтобы Шуазель смог в этом ошибиться. Министр испугался подцепить одну из тех болезней, о которых говорят лишь с помощью метафор или иносказательно и лечение которых занимает намного больше времени, чем произнести их названия.

Спустя несколько дней я узнал из истории, рассказанной мне за ужином одним молодым человеком, что мадемуазель Вобернье звалась Ангелом, это была ее профессиональная кличка, что она была на содержании этого Дюбарри по прозвищу Плут уже несколько лет, что ее знали все молодые люди и часто посещали. Г-н де Фитц-Джеймс[74] имел ее, равно как и г-н де Сент-Фуа. Наконец, она была публичной девкой. Получив такие сведения, я поблагодарил бога за то, что сумел сдержать свою галантность…

…Он себя поздравляет с тем, что смог устоять перед авансами просительницы. С самого начала этой истории и до сих пор ясно, что отказ переспать с Жанной был очень редким явлением, более значительным и богатым последствиями, чем факт обратного.

У нас в распоряжении очень мало документов, касающихся последовавших за этим недель. Дюбарри, Ришелье и т. п. вообще ничего не писали, а если и писали, то короткие записки, продиктованные необходимостью момента, и изъяснялись уклончиво. Содержание этих записок незначительно, их серую прозу нет смысла воспроизводить.

И опять-таки именно от герцога де Шуазеля до нас дошел наиболее полный рассказ, хотя в очень кратком и недоброжелательном виде и неласковом стиле, о первых шагах Жанны при Дворе. Или, чтобы было понятнее, о ее первых ночах в постели Короля:

В 1768 году в Компьень в шикарном экипаже приехала одна женщина, привлекшая к себе столь большое внимание, что придворные и министры сразу же поняли – эта женщина прибыла в Компьень ради удовольствий Короля. Не знаю, почему я в тот год приехал в Компьень, потом я туда обычно не ездил. Король уже неделю находился там. По приезде я узнал от г-на де Сент-Флорантена[75] о слухах, ходивших при Дворе по поводу дамы Дюбарри (такова была ее фамилия), а также о любви, которой, как утверждали, Король к ней воспылал. Действительно, она проводила у Короля каждую ночь. Ее видели каждое утро выходившей из Кабинетов[76]. Она отправлялась переодеваться в свою гостиницу и возвращалась к Королю после ужина. (…) (г-н де Сент-Флорантен) добавил, что эта мадам Дюбарри была девицей, Плут Дюбарри дал ей свою фамилию, шикарный экипаж, лакеев в галунах. Она говорила, что вышла замуж за одного из его братьев, которого никто никогда не видел и который был подставным лицом и бессловесным персонажем этой комедии. Г-н де Сент-Флорантен сказал мне также, что в Париже эту девку зовут Ангелом, она – незаконнорожденная дочь служанки и одного монаха, работала на улице и отдавалась всякому лакею, а потом ее взял на содержание Плут Дюбарри, у него она обслужила большое число клиентов. Лебель, камердинер Короля, хотел ею обладать и для этого пригласил к себе на ужин, где Король и увидел ее через стеклянную дверь. С этого момента Король очень ее возжелал и, несмотря на протесты Лебеля, заставил приехать в Версаль и Компьень, Она проводила с Королем дни и ночи. Я рассказал г-ну де Сент-Флорантену все, что я знал об Ангеле, даме Дюбарри. Она сама рассказала мне о своей свадьбе, которая была то ли настоящей, то ли фиктивной: Плут Дюбарри хотел извлечь выгоду для себя и своей семьи, подсунул эту шлюху Королю и, видимо, считал, что замужняя женщина придаст этой интриге больше доверия. Впрочем, коль скоро эта девка носит фамилию Дюбарри, семья, естественно, будет облагодетельствована Королем. Но несмотря на фамилию Дюбарри, свои карету, гербы и ливреи, которые выставляла в Компьене, на самом деле она вышла замуж только в конце этого путешествия перед поездкой в Фонтенбло. Мы с г-ном де Сент-Флорантеном погоревали по тому, что Король так увлекся этой девкой, такой мерзкой тварью, которая не подходила ему ни по возрасту, ни по рангу, ни по состоянию здоровья. Но мы и не думали, что такая низкая интрижка могла иметь продолжение, и полагали, что это была временная фантазия. Мы пожелали друг другу, чтобы Король успешно ее пережил и это стало последним всплеском его тяги к дурной компании, свидетелями коей были все.

Во время возвращения из Компьеня только и было разговоров, что об этой новой интрижке. Все осуждали бесстыдство дамы Дюбарри, появлявшейся на людях с уверенностью дамы, находящейся на содержании у могущественного человека. Но никто и подумать не мог, что этот каприз будет иметь последствия и не приобретет никакого влияния ни на дела, ни на людей вокруг Короля. Все считали, что уделом этой девки станет судьба двадцати других, более честных девиц, запертых в «Оленьем парке» Версаля, которые предназначались, чтобы предоставлять удовольствия Королю.

Потом, при переезде из Компьеня в Фонтенбло[77], об этой женщине говорили мало…

(Франсуаза Клер[78] Дюбарри, «Дневник»,

2 сентября 1768 года)

Она еще красивее, чем мне ее описал брат. Нет ничего более прекрасного, чем ясность ее взгляда и лицо, которое может заставить поверить в полную наивность и безупречную скромность. В ее голосе слышится смех, а солнце навсегда застряло в волосах. Белизна лица и нежность ее кожи сравнимы с грудным младенцем. Самое необычное в том, как она говорит о своих любовниках: словно маленькая девочка о куклах и волчках. Никто, и главное, она сама, не смог бы сказать, сколько мужчин попользовались ее чарами. Но она с необыкновенной невинностью говорит о крайне постыдном, потому что от природы сладострастна, и все ее поведение показывает, что лучшая черта ее характера открывается в интимности алькова.

Это любезное создание радушно открыло мне свое сердце. И если она не доверила мне пока все тайны, то только потому, что они слишком интимны, чтобы о них можно было говорить спустя несколько дней после знакомства. Ей особенно нравится говорить о новом рабе ее чар, поскольку она сильно им увлечена и живет под воздействием сбывшейся мечты. Жанна произносит имя любовника только по секрету, но эту тайну она старается рассказать всякому встречному, о чем все говорят как в Париже, так и при Дворе.

Толстый Гильом[79] наконец-то уехал. Он приезжал только за благословением на время, пока меняли лошадей его экипажа. Потом ему пришлось отправиться восвояси с грузом обещанных вскоре экю. Но Королева умерла, пока его лошади еще фыркали, и все королевство надело траур по этой монархине, которую все любили за то, что она никогда не показывалась на людях и за сорок лет не произнесла и трех слов.

Бедный Гильом, чей мозг заплыл жиром еще больше, чем его талия! Жанна с трудом сдерживала смех при виде столь прекрасного жениха. Жан-Батист опасался, не придет ли в голову нашего недалекого братца какая-нибудь галантная мысль и не захочет ли он воспользоваться своими супружескими правами после так называемой женитьбы.

В июле, хвала Небу, Двор, как это бывает ежегодно, перебрался в Компьень, несмотря на траур, который все с притворством соблюдали. Жанна была приглашена следовать за Королем. Свое тайное проживание там она превратила в ослепительный триумф, поскольку невозможно заставить молнию не сверкать, а гром не греметь.

Поэтому наш бедный Гильом стал рогоносцем еще до того, как женился. Он потребовал дополнительно пятьсот экю за моральный ущерб, чтобы не броситься с отчаяния в Сену. Как всегда рассудительный, Жан-Батист решил искоренить это зло и отвел брата к мамаше Гурдан, где, как говорят, приличные люди проходят практику. И там наш Гильом почти каждую ночь «женился» на самых красивых девицах этого благородного заведения.

Но вот Жанна наконец вернулась. Вот она и замужем. Вот Гильом сел в карету, и кучер взмахнул кнутом!

Версаль, 2 сентября 1768 года

(от Ришелье, генерал-лейтенанту полиции Антуану де Сартину)

Господину де Сартину.

Мне известно, мсье, что очень влиятельное лицо[80] осаждает вас просьбами показать Королю донесения г-на Марэ относительно дамы, которой сегодня многие интересуются. Смею утверждать, что эта интрига не ускользнула от внимания нашего повелителя, чья бдительность распространяется как на значительные, так и на мелкие дела. Полагаю, что Королю неприятны слухи, порочащие репутацию указанной дамы. Он полон решимости продемонстрировать свое доброе расположение к ней, какими бы ни были попытки отвратить его от нее. Из всего услышанного можно сделать вывод: Король не желает разбирать, что тут правда, а что вымысел, и, чтобы никогда больше к этому не возвращаться, намерен считать вымыслом все, что ему будут говорить об этой особе, как плохое, так и хорошее. Он не желает слышать плохое, дабы это не оскорбило его дружбу с ней. Не стоит говорить про нее и хорошее, потому что эта особа не нуждается в дополнительном укреплении его доброго расположения.

Я вовсе не собираюсь говорить от имени Короля. Никто в мире, даже Министр, о котором идет речь, не посмеет присваивать себе столь большую привилегию. Однако никто не посмеет и отрицать, что, встречаясь с ним почти ежедневно и имея честь говорить наедине[81], я не могу знать все его мысли и, таким образом, предугадать его желания.

Под вашим руководством, мсье, находится служба, наилучшим образом организованная и надежнейшим образом работающая, что выделяет ее из всех служб королевства. Конечно, редко случается, чтобы документ одного из ваших инспекторов мог затеряться или быть случайно уничтожен. Но все же знайте, что Король воспринял бы такое происшествие с полнейшим безразличием и к виновному в этой утере отнеслись бы снисходительно.

Остаюсь, господин генерал-лейтенант, покорным и преданным вашим слугой, а также слугой нашего владыки.

Ришелье.

3 сентября 1768 года

(от Сартина, Ришелье)

Мсье,

Я приказал г-ну Марэ собрать все доклады и записки, относящиеся к очаровательному предмету вашей прошлой любви, вашей сегодняшней заботы и, несомненно, вашей вечной признательности. Г-н Марэ ответил мне на это, что ему показалось уместным несколько недель тому назад сжечь все эти бумаги, которые занимали слишком много места в его папках и ящиках стола.

После того как я потребовал у него объяснений, поскольку моя должность вынуждает меня быть требовательными к подчиненным, г-н Марэ заявил, что не знает и никогда не знал никакой девицы Воберьне по прозвищу Ангел, что этой особы никогда не было на свете, поскольку ее существование не могло остаться незамеченным для такого человека, как он, способного наизусть в любое время суток сказать, с кем и в какой постели спит каждый из двадцати пяти миллионов поданных Его Величества.

Посему, мсье, имею честь заверить вас, что ваша просьба не имеет основания и что, соответственно, ваши хлопоты беспочвенны.

Весьма вам преданный, Сартин.

Версаль, 4 сентября 1768 года

(от Ришелье, Сартину)

Господину Сартину.

Благодарю вас, мсье, за вашу расторопность и четкость объяснений. Значит, эта Вобернье или Ангел, как ее звали некоторые, существовала только в слухах, распускаемых врагами истины, порядка, добродетели. Это мифическое создание не имеет никакого отношения к графине Дюбарри, которую мне недавно представили.

Мне сказали, что эта соперница Граций едва успела выйти замуж, когда Король заметил ее и проникся к ней бурной страстью. Все случилось столь быстро, что застигнутый врасплох муж не смог иметь удовольствия вступить в свои законные права, предоставив Королю право первой ночи с очаровательной нимфой. Не это ли самое яркое проявление уважения и покорности, которые поданный может проявить по отношению к своему монарху? Разве это не подтверждение божественного дара нашего горячо любимого властелина излечивать золотушных простым возложением на них рук и делать невинными девиц почти столь же простым способом?

5 сентября 1768 года

(от Сартина, Ришелье)

Мсье,

Памфлет, только что прочитанный мною, не будь он плодом умнейшей головы, мог бы привести автора в Бастилию. Вольность, с которой я позволяю себе так выражаться, говорит об уважении, какое я к вам испытываю. Посему позвольте ответить вам в том же тоне. Во-первых, пока мадам Дюбарри развлекает Короля, она будет оставаться самой благочестивой девушкой королевства. Это, возможно, продлится еще неделю, а потом о ней никто больше говорить не будет. Во-вторых, г-н де Сартин – генерал-лейтенант полиции, и он не потерял и не сжег донесения относительно г-на герцога де Ришелье, а это, напротив, продлится гораздо дольше недели. Ваш преданный слуга,

Сартин.

6 сентября 1768 года

(от Ришелье, Сартину)

Это продлится гораздо больше недели, господин генерал-лейтенант полиции, и я желаю вам оставаться в милости столь же долго, как и я.

Я знаком с графиней Дюбарри не так давно, но мы уже успели заключить с ней, если можно так выразиться, некое соглашение. Но уже сегодня я могу утверждать, что ее прелести, ее чары и ласки представляют собой качества весьма полезные для управления нацией: от этих прелестей зависит настроение, хорошее или плохое, нашего монарха.

Король правит Францией. Покойная мадам де Помпадур правила мыслями Короля. Молодая графиня сегодня правит его чувствами. Эта власть поистине абсолютна, поскольку опыт показывает, что удовольствие Короля – единственная конституция королевства. Это придает нашему повелителю более величественную и законную власть, чем само божественное помазание. Вместо того чтобы ссориться друг с другом, мсье, и обмениваться проявлениями плохого настроения, давайте лучше начнем вместе работать по мере возможности над управлением той, что правит нами, защищать ее от тех, кто старается ее погубить, научим ее тому, что ей необходимо вне постели и чего она еще не знает.

Весьма преданный вам, Ришелье.

Из Компьеня

(от Жанны, Франсуазе Клер Дюбарри)

Моя милая Шон,

Теперь у меня два лакея в расшитых золотом шелковых камзолах. Они следуют за мной повсюду, показывая мое новое положение. Они идут позади, когда я покидаю маленькие Кабинеты, где провожу ночь. Они провожают меня до гостиницы, где меня ожидает ванна, один большой чан с теплой водой и другой – с холодной. Цинковая ванна доставлена из богадельни и, как мне сказали, не использовалась уже целое столетие.

Здешние люди очень уважают лакеев, шелка, карету и толпятся вокруг меня, полагая, что представление, которое я им устраиваю, долго не продлится.

Глядя, как я прохожу мимо, они восхищаются розовым цветом бриллиантов на моей груди и теряются в догадках: за какое время эти сверкающие капельки испарятся на солнце? За неделю? За месяц?

Но ванна моя и пахнущая амброй и мускусом вода вызывают еще более бурные комментарии и порождают еще более нелепые небылицы: не является ли она котлом, куда дьявол бросает грешников?

Люди в гостинице, а также придворные никогда ничего подобного не видели: служанки и крестьянки черпают воду из ведра руками и протирают лицо. Что же касается маркиз и герцогинь, то они заботятся только о белизне своих кружев, за которыми ухаживают очень тщательно, в то время как остальное тело покрыто грязью и чопорностью.

Главный Министр находится здесь уже несколько дней. Он делает вид, что не узнает меня, хотя я и была у него на аудиенции в Версале[82]шесть недель тому назад. Он рассчитывает, что Король скоро прогонит меня, что я ему надоем, как это было с сотнями женщин до меня, но тут он глубоко ошибается.

Он думает погубить меня, распространяя слухи, что я продажная девка, о чем никто другой не посмел бы сказать вслух, хотя никто этого не смог бы и отрицать. Он уверяет, что Король единственный, кто ничего об этом не знает, хотя и тут он тоже ошибается. Он уверен: если Король не огорчен моим прошлым, то разочаруется и в наслаждениях, которые я ему доставляю. И тут он опять-таки ошибается, поскольку новый любовник, пусть он уже и не молод, очень любит непознанные еще удовольствия, и ему все равно, что их обычно доставляют в борделях.

Как поживает мой толстый суженый? Побеспокойтесь о том, чтобы его брюхо не лопнуло до свадьбы, которая уже скоро. Я хочу, чтобы жених был чист и благопристоен, по крайней мере в течение одного часа. Пусть воздержится от частых посещений салона Дюкенуа или других увеселительных заведений. Пусть, в конце концов, будет самым лучшим из мужей: он уже рогоносец, что не так уж и плохо. Он должен быть также добродетелен, экономен и, главное, скромен.

Естественно, я хочу этого только на время. Пусть потом возвращается в Гасконь, где мы дадим ему возможность снова стать гасконцем, напиваться в стельку и есть чеснок…