Времена года

Она добилась того, что у него от удивления округлились глаза. Но тут Майе стало все равно. Она чувствовала себя и героиней всех самых жалостливых романов Диккенса заодно. Всеми обиженной и очень-очень несчастной. И очень-очень уставшей вдруг.

Села на бордюр, уткнувшись лицом в согнутые колени. И проговорила оттуда глухо:

– Отгоните машину.

В тот момент ей было совершенно все равно, слышит он или нет. Но хлопнула дверь. Негромко заурчал мотор, и послышался шорох шин. Майя подняла голову и увидела свои ноты. С четким рисунком автомобильного протектора.

Пока она оттирала тетрадь от автографа машины и убирала ее в рюкзак, Илья Юльевич вернул своего железного коня на место и вышел из автомобиля. Майя застегнула рюкзак и уставилась на пару мужских ног перед собой. О стрелки на брюках, наверное, можно порезаться. А в черных туфлях при удачном свете поймать свое отражение.

Ноги молчали. Точнее, молчал их обладатель, стоя неподвижно. Майя запрокинула голову, пытаясь разглядеть лицо. Вставать с бордюра категорически не хотелось.

– Дядя, дай папиросочку, у тебя штаны в полосочку.

Наверное, потому, что штаны были совсем не в полоску, а черные, дядя ничего не ответил, а продолжил смотреть на нее сверху вниз. У Майи затекла шея, и она опустила голову.

– Не куришь? Я тоже. А сейчас хочется. Ужасно просто хочется. День дурацкий, – а потом она все-таки вздохнула. И все-таки шмыгнула носом. – Ненавижу детей!

– Почему рукав порван? – донеслось сверху спокойное.

– Именно поэтому я ненавижу детей, – Майя попыталась стянуть края разреза. – Хорошее пальто, год назад купили.

– Ясно. Вставай.

Вставать она не собиралась. Ей вообще стало как-то уже совсем все равно. Накатило полнейшее равнодушие ко всему. Нехороший признак, но даже на это было все равно.

– Не хочу. Я устала и посижу тут. Помедитирую. Или порепетирую.

Майя попыталась откинуться на рюкзак и вытянуть ноги. Но ей не дали. Подняли вверх – спасибо, что не за шкирку, потрудились за локоть взять.

– Ты замерзнешь и заболеешь. Пошли.

У нее возникло парадоксальное чувство, что он сейчас поправит ей шапку. Вместо этого поправила сама. По крайней мере, попыталась.

– Меня не пустят никуда в таком виде.

Ответа не последовало. Снова за локоть – и вперед. Видимо, ей и в самом деле все равно, потому что пошла.

Равнодушие кончилось в лифте – под его взглядом. Тем самым, от которого все должно уменьшаться. Но Майя уменьшаться не собиралась. Она и идти с ним не собиралась. В гости не напрашивалась. Так что нечего тут на нее так смотреть! Да, у нее грязные ботинки, потому что по рассеянности вляпалась в лужу, рваное пальто, о которое она только что вытерла тетрадь, по которой проехался какой-то бездушный тип. И шапка наверняка набок. И очень хочется плакать. Или как-нибудь еще выпустить то, что накопилось внутри за сегодняшний день. За все десять дней до.

– В том месте, куда мы направляемся, у меня будет возможность уединиться и чинно порыдать?

– Мне казалось, что чинно вы не умеете, Майя, – послушался невозмутимый ответ.

Ну надо же. Чувствуется, перед ней большой знаток по части женских слез. И черта с два она скажет ему «Вы» после того, как десять вечеров примеряла так и эдак его имя.

– У меня много талантов, Илья. А Юльевича я потеряла где-то. Вместе с местоимением «Вы».

– Не получается чинно, можно не стараться.

Ей показалось, да, наверняка показалось – что при этих словах он слегка, самую чуточку улыбнулся. Но двери лифта разъехались. Показалось. Он не умеет улыбаться. Его идеально выбритые щеки просто не выдержат такой нагрузки.

За дверями лифта показался просторный холл, а в нем – диван, столик, икебана. И всего две двери – но очень солидные. К одной из них шагнул Илья. Через пару секунд она распахнулась под его приглашающий жест. Майя задрала голову вверх.

– Надписи «Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate»[8] нету вроде. Ладно, зайду.

То, что он хмыкнул, ей снова показалось, не иначе. Или знаем итальянский, Илья? Тогда браво.

Внутри оказалось так роскошно, что Майе срочно захотелось зажмуриться. Чтобы не разглядывать. Но зажмуриться не получилось – он протянул руку за пальто. Пришлось снимать и отдавать. И спросить – исключительно с целью встряхнуть себя.

– Мы где? Это замок Синей Бороды?

– По утрам у меня отрастает, да.

Ей определенно снова почудилась улыбка в его словах, но лицо было абсолютно серьезным, когда Илья забирал пальто. А она вдруг некстати поймала себя на том, что гадает, какие у Синей Бороды бывают по утрам, после сна, щеки. Скорее всего, не такие идеально гладкие, как сейчас.

Начало-о-о-сь… Визиты к этому товарищу ничем хорошим не заканчивались, если верить сказке.

– Сейчас я провожу тебя в ванную, ты отмоешься, приведешь себя в порядок. Я сделаю горячий чай. А потом решим, как отправить тебя домой.

Четкая инструкция была приведена в действие. Ее провели в ванную комнату – именно комнату, метров десять по площади, размером со спальню Майи в родительской трехкомнатной хрущевке, и оставили одну.

Все было белым и бежевым, блестящим, идеально чистым. Включая штук пять разнокалиберных полотенец. И какое из них можно взять? Майя выглянула за дверь. И поняла, что совершенно не представляет, куда идти. И что в квартире тишина. Абсолютная тишина и красота.

Дело даже не в роскоши обстановки – в гнезде гаденышей было тоже очень круто. А в том, что все находилось на своем месте. Удивительно просторно и гармонично. Эта квартира была живой. Красивой, роскошной, но живой. Она дарила ощущение комфорта – в отличие от хозяина. И ее хотелось рассмотреть. Когда еще Майе представится шанс походить по апартаментам класса люкс?

Спустя пять минут Майя вынуждена была констатировать удивительный факт: она заблудилась. Даже представить не могла, что в квартире в центре Москвы можно заблудиться. В этой, как оказалось, можно. Но не кричать же – «Ау!». Хоть бы хозяин голос подал, хотя бы какой-то звук выдал, где находится владелец. Но – тишина.

Майя наугад открыла дверь. Так, тут спальня. Правда, указывало на это только наличие огромной кровати. Остальное было стерильно – ни одежды, ни безделушек. Находиться в чужой, тем более мужской спальне казалось очень неприличным, но идей, куда двигать, по-прежнему не было. Справа еще одна дверь, ее Майя и толкнула. Ура, ванная! Но, увы, не та, в которую ее привели сначала, – другая. Темно-серый, почти черный кафель. Белые вставки в нем. Синие полотенца. И огромное зеркало напротив двери. Увидев свое отражение, Майя охнула. Пролитый сок засох безобразными пятнами на кремовой блузке. Теперь на месте цветочного рисунка красовались огромные пятна омерзительного желто-коричневого цвета – будто Майю тошнило. Ужас какой. Она принялась спешно стаскивать блузку. Простой белый бюстгальтер под ней тоже был уже не совсем белым. Нет, стирать здесь все это нельзя – что, она потом выйдет в мокром белье и блузке? Майя представила, как это будет выглядеть, и хмыкнула. Неканонический сюжет во всей красе: «Совращение Синей Бороды юной пастушкой». А потом коснулась кожи чуть выше груди и брезгливо поморщилась. Фу, еще и липкая! Нет, вот это надо срочно смыть. А потом все надеть снова, постирает уже дома. Бюстгальтер отправился на небольшой пуфик у стены, в компанию к блузке и синему полотенцу.

Майя успела наклониться над серой гранитной раковиной и дотронуться до крана. Больше ничего не успела сделать – дверь ванной комнаты открылась. Она отдернула от крана руки, инстинктивно прикрылась ими и резко развернулась ко входу. В дверях стоял хозяин квартиры.

Он снял пиджак и галстук. И без этих атрибутов мужского гардероба, только лишь в черных брюках и белой рубашке, казался… Словно рыцарь, снявший тяжелые доспехи. И лицо… Майя не могла разгадать выражение, но его лицо тоже, кажется, сняло броню.

Он был без защиты. Так почему же она закрывается?

Она опустила руки.

Он не опустил взгляд.

А дальше…

Кажется, кто-то когда-то написал сценарий того, что должно было произойти в этот вечер в этой квартире. И Майя именно сейчас вспомнила, что знает этот сценарий. Потому что ощущение предопределенности происходящего не покидало ни на секунду. И поэтому она шагнула к нему. И не удивилась, что он шагнул тоже.

И ей было абсолютно точно предопределено прижаться голой грудью к хрусткой ткани накрахмаленной рубашки. И поднять лицо. И дать себя поцеловать. И понять, что раньше не целовалась никогда – хотя считала иначе, и даже на третьем курсе, недавно… Это было последним, о чем она еще успела вспомнить, прежде чем перестала думать и вспоминать вообще.

Глаза закрылись сами собой. Майя всегда закрывала глаза, когда играла что-то важное. То, что происходило сейчас, было в сто раз важнее любого выступления. В те мгновения ей казалось, что происходит самое важное и главное в ее жизни. И поэтому сейчас просто необходимо было закрыть глаза. Чтобы не пропустить ничего из обрушившихся на нее ощущений – твердых губ и частого чужого дыхания, мужских рук на спине и гладких коротких волос на его затылке под собственными пальцами.

Майя открыла глаза – потом, когда ее подхватили на руки. Прощально мелькнули перед взглядом залитая соком блузка и бюстгальтер. Она еще успела увидеть, что простыни, на которые ее опустили, темно-шоколадного цвета. А потом Майя снова зажмурилась.

Она прекрасно понимала, что сейчас произойдет. Она… она хотела этого. Но не готова была увидеть. Как раздевают ее. Как раздевается он. Ей проще было смотреть руками. Робко по широким плечам. Смелее – по шее и затылку. Снова робко – по груди, на которой что-то слегка щекотало и кололо ладонь. И дальше не решиться.

Он был гораздо смелее. Он был смелым, как взрослый, опытный мужчина. И она позволила ему все. Потому что именно так и было написано в сценарии. Потому что так предопределено. Только глаза открывать было все равно немного стыдно. Особенно когда мужская рука мягко, но уверенно отвела в сторону колено. Одно. Другое.

Майя зажмурилась сильнее. Она знала, что сейчас произойдет. И что будет больно – более опытные подружки рассказывали. Поэтому задержала дыхание.

А боли почему-то почти не было. Скорее, дискомфорт – причем больше в растянутых бедрах, чем… между ними. Может быть, станет больно, когда он начнет двигаться? Только он не двигался. Только шею обжигало горячее дыхание. Только сердце оглушительно стучало где-то в горле. И Майя поняла, что именно сейчас должна открыть глаза.

Его лицо матово блестит. Еще полчаса назад идеально лежавшие волосы взъерошены – ею, что ли? И немой вопрос в широко раскрытых глазах.

Черт. Она должна была сказать. Предупредить. А теперь… кажется… поздно.

– Майя?… – ее имя содержало тот же вопрос, который читался во взгляде. Она знала, о чем он спрашивал.

– Все в порядке, – торопливо и вдруг сильнее сжимая пальцами его плечи. – Все нормально.

Молчание и неподвижность. Неужели… неужели в сценарии ошибка?! А потом его тихое-тихое:

– Мне остановиться?

– Нет! – и сил больше не осталось выносить его взгляд. Она зажмурилась и уткнулась лицом в пахнущую горьким ароматом шею. – Пожалуйста, нет. Не останавливайся.

* * *

Он широко открыл окно на лоджии. Холод не пугал. Хотелось воздуха. Просто воздуха.

Дышать. И курить. Где-то там, за спиной, за закрытой дверью – спальня. А за спальней – ванная, где сейчас приводит себя в порядок девочка. Девочка! Твою мать…

Илья глубоко затянулся. И ме-е-едленно выдохнул.

Студентка. Он дошел до студенток-девственниц. Спасибо, хоть совершеннолетняя. И что дальше? А дальше уже просто некуда.

Он вообще не понял, как все произошло. Он не собирался укладывать ее в кровать.

Кто-то явно поиздевался над девочкой, и надо было элементарно отмыть ботинки и пальто и вызвать для нее такси. Все! Что Илья и собирался сделать.

Но как Майя оказалась там? В его ванной. Обнаженная до пояса. И прямой приглашающий взгляд. А дальше – полное помутнение.

Как он не понял, как не почувствовал, что она никогда ни с кем? Там же можно было догадаться… Нет, целовалась она… в общем, нормально целовалась, но дальше… а дальше он не думал. Он вообще разучился думать про женщин за последний год. И заниматься любовью тоже.

Хороший секс, удовлетворяющий обе стороны, чтобы разойтись до следующего раза. Если следующий раз будет, конечно.

Все его женщины в последний год – взрослые, опытные и понимающие. Негласное соблюдение правил игры было необходимым условием. Умение играть вознаграждалось щедро.

Если бы Илья понял, что у Майи первый раз, он бы все сделал по-другому.

Если бы понял… то вообще ничего бы не было.

А он понял поздно, буквально через секунду после того, когда уже не исправить.

На улице шел мелкий снег. Какой-то совсем не декабрьский – мокрый, слякотный.

Илья вынул из пачки очередную сигарету.

Когда включился мозг и пришло осознание происходящего, он уже не терял контроль, двигался аккуратно и сделал прерванный. Позаботился, называется. И даже спросил тихо:

– У тебя все нормально?

А она не ответила. Вместо этого одарила его каким-то совершенно по-детски открытым взглядом и задала вопрос:

– Скажи, тебя часто называют Июлем?

– А должны? – Илья не смог скрыть удивления.

Он так и не откатился в сторону – нависал над ней на приподнятых руках и разглядывал. Мозг работал как компьютер: «Она в порядке? Ей очень больно? Не плачет?»

Она не плакала. Ее глаза были распахнуты, смотрели доверчиво прямо на него, и в них была чистота. Такая чистота, которую он давно не видел в людях… с тех пор, как Дуня ушла…

– И-лья ЮЛЬ-евич, – почти пропела Майя по слогам, словно выговаривая: «Что же тут непонятного, глупый ты человек», – а потом добавила обычным голосом: – Ты определенно Июль. Жаркое солнце в полдень.

Жаркое солнце в полдень… Разве такое можно, девочка, говорить незнакомым людям? Они же тебе не только пальто испортят, но и…

Илья наконец освободил девушку от себя. Сел на кровать спиной к Майе и потянулся к шкафу-купе.

– Я господин без сердца. А тебе, наверное, сейчас надо в душ. Я… не думал, что это случится. В любом случае, если что потребуется, – потер виски пальцами, соображая, – из аптечки, бинты, я не знаю… позови.

После чего натянул джинсы с футболкой и, не оборачиваясь, вышел.

Недокуренная сигарета полетела в пепельницу, а он взял новую.

В спальню Илья вернулся после пятой. Майя была уже там, одетая, с опухшими глазами. Он опустил взгляд на блузку в грязных разводах. Стало ясно, почему она стояла в ванной голая. Майе перепало гораздо больше от ребенка, чем подумалось в самом начале, а потом он сам… довершил этот день. Как последняя сволочь.

А она держалась, гордо задрав распухший от слез нос и сделав шаг по направлению к выходу:

– Поздно. Я хорошая девочка и к девяти должна быть дома.

Илья вспомнил о грязных ботинках хорошей девочки и испорченном пальто. Сказал:

– Я отвезу.

– Спасибо. Я знаю, как пользоваться метро.

– Тебя не пустят в таком виде.

– Ты давно не был в метро, Июль, – Майя все-таки оставила за ним это солнечное имя. Упрямая. – Там и не такое встречается.

Он смотрел на нее некоторое время, а потом кивнул и пошел в прихожую. Она последовала за ним. К тому времени, когда Майя обулась, надела пальто и взяла свой рюкзак, он был полностью готов.

Конечно, в метро Илья не спускался очень давно, но в том, что девочку остановит первый же встретившийся полицейский, сомневаться не приходилось. И довезти до дома – это самое малое, что он может сделать для нее… после всего.

Весь обратный путь от дверей квартиры до стоянки они проделали молча.

– Где ты живешь? – спросил Илья, открывая перед Майей дверь «мерседеса».

– Мы живём на Занзибаре, в Калахари и Сахаре, на горе Фернандо-По, где гуляет Гиппо-по по широкой Лимпопо, – она очень старалась говорить бодро и беззаботно.

– Садись в машину, – тихо проговорил он.

– Черемушки.

Майя села, он закрыл за ней дверь.

По дороге в Черемушки они снова молчали. Каждый думал о своем. Или об одном и том же. Но разговаривать друг с другом было не о чем. Он следил за девушкой боковым зрением. Она сидела практически неподвижно, обнимая рюкзак, лежавший на коленях. Сама смотрела только вперед – на дорогу через лобовое стекло, и глаза ее казались огромными. Все еще детскими, но при этом чуточку женскими. Майя изо всех сил пыталась сохранить невозмутимость. Но у нее это плохо получалось. И все же она старалась. Маленькая революционерка.

Только уже когда машина подъехала к району, Майя тихо подала голос. Она стала направлять:

– Сейчас надо будет свернуть с дороги направо… обогнуть вот этот дом, там дальше двор… да, вот так… и следующий за ним…

Он четко следовал указаниям и заглушил мотор перед указанным подъездом типовой хрущевки. Повернул голову, чтобы посмотреть на девушку:

– Ты здесь живешь?

– Да. С родителями, – ответила она, пряча от него лицо.

Илья понимал, что надо что-то сейчас сказать, такое… хорошее. Да даже просто извиниться, хотя «прости» в такой ситуации прозвучит глупее некуда. Поэтому они оба опять молчали.

Пока наконец она не взялась за ручку двери, а он не произнес:

– Я не хотел тебя обидеть.

– И не обидел. За все заплачено, – это должно было прозвучать по-взрослому, а получилось звеняще, выдав боль.

Хлопнула дверь «мерседеса». Илья проводил Майю взглядом до подъезда, потом еще посидел, глядя на дом, а потом завел мотор.

Домой он вернулся в полночь, после того как бесцельно ездил по городу почти два часа, пытаясь привести в порядок голову и мысли.

Дома Илью встретила кружка нетронутого остывшего чая для Майи.

И он снова курил.

А через день улетел в Сочи.

* * *

– Майя, почему так поздно? – в прихожую вышла мать, вытирая руки полотенцем. Пахло вкусным домашним ужином.

Я сегодня стала женщиной, мама. Я теперь такая же, как ты. Ты это видишь? Замечаешь? Чувствуешь?

А вслух она сказала:

– У меня были занятия – репетиторские.

– Ах, да, я и забыла, – кивнула мать. А потом охнула: – Маечка, что с пальто?!

– Мам, я не пойду больше туда, – Майя стянула с плеч верхнюю одежду и со второй попытки пристроила на вешалку. – Там ребенок… совсем гадкий. Избалованный. Это он мне пальто испортил.

Мать всплеснула руками.

– Конечно, о чем речь, доченька! Нечего иметь дело с такими людьми! Ты голодная?

Уже нет. Меня чаем напоили. Таким, мама, чаем…

– Может быть, попозже. А где папа?

– У него же сегодня генеральный прогон. Раньше половины одиннадцатого дома не будет.

Генеральный прогон. Репетиция. Концерт. Правильные привычные слова. Папа – пианист в оркестре киностудии «Мосфильм». Мама – концертмейстер у весьма известного баса. Родной знакомый мир.

Только Майя уже не та. Сегодня все изменилось.

– Я подожду и поужинаю с папой.

Мама принялась что-то привычно ворчать про поздние ужины мужа и дочери, а Майя прошла в комнату. И первым делом разорвала в мелкие клочки визитную карточку. Только это не помогло. Потому что она все равно помнила все.

Но все последующие дни упорно пыталась забыть.

* * *

Курортный город готовился к предстоящей встрече Нового года, поэтому слова местных партнеров о бесперспективности проекта и срочной продаже недостроя не произвели на Илью Юльевича никакого впечатления. Он был уверен, что так удачно найденный покупатель – подставная фирма, через которую партнеры просто полностью возьмут гостиничный комплекс в свои руки.

Илья пообщался с персоналом в гостинице, где остановился, с таксистом, который вез от аэропорта, задавал нужные вопросы, изучил статистику по отечественному туризму и знал, что через две недели ожидается большой поток отдыхающих. Люди приедут встретить Новый год на берегу моря, покататься на горных лыжах, посетить концерты, которые теперь в большом количестве проходят во время праздников именно здесь. Это деньги. Большие деньги. Летний сезон. Зимний сезон. И Илья не будет продавать свою долю. Более того, он добьется четкого разграничения помещений с закреплением за каждым из них права собственности. Уступив саму гостиницу партнерам, возьмет первый этаж с галереей магазинов и кафе. Для сдачи в аренду. Диверсификация бизнеса. Только и всего.

Переговоры были непростыми и напряженными. Илья дал понять, что знает глубину вопроса, цены и намекнул на прекращение финансирования в случае отказа от его условий. Также он дал понять, что способен нажать, где надо, чтобы местные филиалы банков отказали в кредитовании – связи для этого имеются. А комплекс надо было сдать уже к концу будущего года – как раз к следующему Рождеству, сроки поджимали, искать новых инвесторов времени не было.

Местные попытались. Он их прижал к стенке. Но договориться удалось так, что остались довольны обе стороны. А чтобы уж совсем задобрить столичного гостя и сгладить все недоразумения, краснодарские партнеры предложили Илье сауну, горные лыжи, ресторан и прекрасную женскую компанию. Одним словом – отдых. В горы он поехал. Покатался – душу отвел. Там же был и ресторан. От остального отказался. С этим и в Москве без проблем, только потом тоска.

Время в самолете на обратном пути Илья провел за разработкой обязательных пунктов для предстоящего дополнительного соглашения.

Утром на следующий день вызвал к себе юридическую службу и провел совещание.

* * *

– Майя, ты будешь доедать? – Севка смотрел в ее тарелку.

– Нет, – она подвинула пальцем фаянсовый край.

– Спасибо! – Сева притянул к себе половину порции картошки с мясом и принялся энергично уничтожать.

– Сева, скажи мне, – Майя подперла щеку рукой, – я изменилась?

– Ты ешь мало, – товарищ детства почти добил и ее порцию.

– А в остальном?

– В нижнем смычке ленишься – не пойму, с чего?

– А в остальном? – с непонятным упорством.

– А в остальном Майя – как Майя! Пошли?

И он тоже не заметил. Никто не заметил. А она теперь женщина. И Майя старательно вытравливала память о том, благодаря кому это произошло.

Визитку – в клочья. Ту купюру, что он дал, – вручила Севке. Со словами, что передумала насчет автографа, все равно нереально, и что ее выигрыш-желание – это свидание Севы с Анькой. Аня – единственная, кого Майя могла назвать подругой, добрая и странная девочка из Смоленска. Странная – потому что вздыхала по Севке. По длинному и тощему Севке, который любил на свете три вещи: еду, контрабас и свою бабушку.

Севка перспективой свидания воодушевился – точнее, шансом вкусно поесть в кафе. А уж как была воодушевлена Аня – словами не передать.

* * *

– Илья Юльевич, – напомнила после совещания секретарь. – У вас сегодня встреча в Архитектуре.

Он кивнул головой и стал собираться. Водителя не взял. Вообще водителя Илья брал, только если работал по дороге, – для экономии времени. Но чаще водил машину сам – просто любил быть за рулем. Это помогало расслабляться.

По дороге в государственное учреждение он включил радио и перестроился в нужный ряд. А радио оказалось с классической пятиминуткой в конце каждого часа. И где-то там, в студии, диджей поставил Вивальди.

И все вернулось. Ноябрьская промозглость. Снег. Девочка-скрипачка с озябшими пальцами. И она же на его простынях.

«И-лья ЮЛЬ-евич».

Он сам не заметил, как сменил курс. Вместо того чтобы ехать в Управление архитектуры, свернул к консерватории. Зачем?! Он ведь даже не знает расписания. И не факт, что она там. Просто бесполезная трата времени. Но все же… убедиться, что в порядке. Руки-ноги целы.

Они были целы. Около консерватории собралась просто толпа учащихся. Наверное, пересменка. Утренние – уходят домой, послеобеденные – спешат на учебу. Но нелепую шапку он заметил сразу. Майя стояла в компании студенток. Таких же молоденьких, как и она сама.

Он смотрел, как она, размахивая футляром, что-то рассказывает. Эмоционально. Вспомнил цыганочку и против воли – улыбнулся. А потом откинулся головой на сиденье и закрыл глаза.

Чтобы через некоторое время открыть их вновь и найти все ту же шапку. На секунду оторвав взгляд от девушки, набрал номер секретаря:

– Светлана Егоровна, перенесите встречу в Архитектуре на вечер. Или, если не получится, на завтра.

* * *

Стоя недалеко от главного корпуса, Майя с Аней и еще несколькими девочками обсуждали все – наступающий Новый год и сессию, кто как готовится и кто и как будет справлять. И с кем. И что Влад с кафедры Штольца[9] лучше всех на курсе целуется. И что Аня идет на свидание с долговязым Севкой с кафедры контрабаса.

Майя слушала вполуха. Влад целоваться не умеет – теперь она знала это совершенно точно. Ей убедительно показали, как надо. А Севка – да что бы они понимали! Он явно самый талантливый на их курсе. Вырастет – будет как Дэвид. Только с контрабасом. По крайней мере, может таким стать, если ему выпадет шанс.