Полная версия
Женщина-трансформер
Крылья мои, такие сильные и могучие – размах примерно метра три – с каждым взмахом прокачивают несколько кубометров воздуха и несут, несут по небу меня, бывшую неудачницу! Спасибо тысячу миллионов раз тому, кто всё это придумал! А я ещё расстраивалась, что у меня не задалась жизнь моя бессмысленная. Вот почему не задалась – потому что появилось вот это! Потому что, значит, так и должно было быть!
Ныла-ныла, и донылась! А говорят, что нытикам не везёт. Мне повезло! Повезло-о-о-о! Примерно так я кричала, набирая скорость и высоту. Двигалось, принимая участие в полёте, всё тело. Трудилась каждая мышечка. В моей конструкции не было ничего лишнего! Даже уши, даже когти – тоже работали на победу. И мы летели, летели, летели! Выше! Быстрее!
Некомандно растрепались волосы – заколка-крабик съехала и держалась на трёх волосинках. Сейчас упадёт. Кто мне волосы снова заколет? Ногой причесаться не удастся, это точно. А, ладно, буду летать лохматой…
Я не устала ни чуточки. Но посмотрела вниз – оп! Вот это да, вот это забралась! Наверное, на этой высоте проходят авиалайнеры. Интересно, меня заметили ПВО, или я для них просто птица?
В двух линзах виделось гораздо лучше. Глаза, правда, нещадно слезились. Но это даже к лучшему – они омывались слезами, и линзы не так их тёрли. Обычно больше двенадцати часов я линз не носила – глаза от них уставали, выпучивались, и лицо моё приобретало несчастно-очумелое выражение. Но тут уж ничего не поделать. Придётся линзы терпеть – а странного выражения лица всё равно никто не видит.
Ой, да вон, кажется, Москва! С такой высоты очень далеко видно. Она, она – белеется и блестит вдалеке, за зелёными плитками лесов, за квадратами полей, перерезанными дорогами, за шлепками населённых пунктов. Какая-то вялая дымка чуть колыхалась над ней. Это первое сентября там празднуют. Хотя какая связь? Да никакой, просто сегодня первый день осени, первое сентября.
Я птица. Я просто птица. Я высоко. До меня никому нет дела.
И, поднявшись ещё повыше, я полетела смотреть Москву.
Не то что прохладненько, а очень даже холодно тут было. Чуть ли не минусовая температура, так мне показалось. И ветер, ветер гораздо сильнее, так что далеко не сразу я научилась с ним ладить. Вернее, ещё совсем плохо это дело освоила.
Я шла на высоте, мне кажется, тысячи с половиной метров. Москва была похожа на карту самой себя, очень даже ничего такая Москва. Но мне, признаться, оказалось не до неё. Даже дышать было трудно. И я устала. Наверное, от холода. С этим надо было что-то делать. А мне ещё казалось, что я киборг, и потому мне всё нипочём! Это радовало. В смысле, хорошо, что не киборг…
Но Кремль-то я всё равно увидела. Ишь, какой, как всё аккуратненько. Почти треугольником расположен. Нет, я уверена, что когда его строили, наверняка кто-то поднимался в воздух и координировал проект с высоты птичьего полёта. Иначе как ещё всё так ровно и гармонично могло получиться? Снизу-то так не увидишь – стены и стены, лепи их куда хочешь. Хотя высота птичьего полёта гораздо ниже, и какой пёс меня сюда занёс!.. А снижаться… Нет, не буду. Я объект странный. Хотя если меня зенитчики не сбили, то что это значит? Я ж в их оптику прекрасно должна быть видна. Не обращали внимания? Ну, не будем их дразнить.
Представляю: сбивают меня эти самые зенитки – и на Москву, куда-нибудь посреди толпы гуляющих у Манежа, шмякаются останки весьма странной тушки. Или на мельчайшие клочки меня разнесёт зенитным снарядом? Хорошие мысли, жизнеутверждающие…
Даже после того, как я пересекла МКАД, высота моего полёта не менялась. Сейчас я была где-то на северо-востоке Московской области, если судить по тому, что прилетела я с юго-запада. Всё, снижаться, а то я в мороженую курицу превращусь.
Теплее становилось очень постепенно. Как же тут всё застроено – вроде лес, и тут же дома понатыканы! Но мне надо выбрать район поглуше.
Я снова летела почти над самыми макушками деревьев. День снова клонился к вечеру – солнце, я видела, уже подошло к закату. Только изредка его было видно среди туч, которые набежали и устроились над Москвой уже после обеда, когда прошли в школах торжественные линейки.
Ну, вот тут и можно. Среди леса полянка. Не раздумывая, из последних уже сил я заложила лихой вертикальный вираж и опустилась туда. Вот это устал летучий голодранец!
Надо отдохнуть хорошенько…
Среди деревьев было сумрачно. Мелкий дождь сыпанул с неба. Лучше спрятаться. Надо сесть на дерево – выбрать сук потолще, чтобы меня выдержал. О, дубы растут! Эскадрилья, поворот.
И я отлично устроилась. Вот сижу я на дубу. Его листья чуть тронуты желтизной, пробиты дырчатой болезнью. Но всё равно он о-го-го какой дубище, высокий, раскидистый, потому что, видимо, у края леса растёт, никто этот дуб не теснит. Но куст ореха его загораживает – так что со стороны полянки меня, я думаю, не видно.
Ну и хорошо.
Надо поспать. Спать – в отличии от «есть», мне хотелось. Устала, устала… Сидеть на дубу было удобно. Удубно… Хвост свесился вниз, лапы крепко обхватили сук. Крылья, такие мягкие и славные, аккуратно сложились, так что целиком закрыли туловище. По листикам тихо постукивали мелкие капли, а мне было хорошо, тепло. Я сунула нос в свои мягкие перья. Надо же – они пахли смесью ладана и туалетной воды Oxygene LANVIN. Я снова развернула крылья и обнюхала себя всю. А что – хочу и нюхаю. Надо же! Птицы не потеют. Воистину, птицы – дивные создания, они даже пахнут чудом!
Я снова сложила крылья. Как грациозно у меня получилось! Балет. Просто озёрный лебедь. А в жизни я чувствовала себя пухло-неуклюжей. Здорово, когда что-то меняется!
Интересно, а не упаду я ночью с ветки? Хоть лапы у меня как у тигра, когти в дерево вцепились – не отдерёшь, но вдруг я расслаблюсь, и они разожмутся?
Но об этом я думала уже еле-еле. Тёплый сон под собственным крылом оказался прекрасным. Да, я спала, и понимала, что сплю. Я спала, сладко и спокойно спала, и всё моё существо было этим счастливо. Лапы без всяких моих волевых усилий как так и надо держались за сук. Что мне снилось? Гармония, наверное! Так мне было хорошо. И я осознавала это.
Разбудили меня птицы. Мне казалось, что к осени абсолютно все птицы в лесу замолкают, а эти, выходит, считают иначе. В воздухе было ещё совсем бледно. Птицы переговаривались – и проснулась я, видимо, в тот момент, когда их хор разошёлся на всю катушку. Я ведь с детства очень любила птиц, это Божье чудо. А теперь вот сама пополнила их ряды.
По тонкой ветке совсем рядом со мной ветке прыгал, кажется, воробей. Милый такой деловитый воробьишко. В лесу живут воробьи? Или это ещё кто-то серенький. Я сощурилась.
Линзы. Ох, эти линзы. Их давно пора было снимать. Глаза, в которые, казалось, сыпанули песка – ещё не самого больного, а мелкого, который запаивают в песочные часы, ныли и мучились. Что же с ними делать?
Осторожно оттолкнувшись от ветки, нырнув между листьями и расправив на просторе крылья, я опустилась на поляну. Хлопнулась пятками (или у меня между пальцами не пятки?). Хе, за ночь маленько разучилась летать. Нет, приземляться. Ничего. Сейчас потренируемся. Вот оно – небо! Сначала туда, потом оттуда.
Небо было серым – то ли одна сплошная туча, то ли просто оно ещё не успело принять устойчивый цвет. Раннее утро всё-таки.
У-у, да я удачно попала! Это что там такое? Колодец! И к нему тропинки с двух сторон ведут. Видимо, или святой источник, или просто родник – раз его заборчиком огородили и крышу устроили.
С трудом впихнувшись под эту крышу, я наклонила голову к воде. Ну и лохмата, подруга! Склонившись ещё ниже, я достала до тёмной поверхности и попила, громко схлёбывая и втягивая в себя воду. Ага, всё-таки пить могу и хочу. Интересно, куда я дену отходы переработки этой воды? Ерунда – решим проблему по мере её поступления.
Продолжая сидеть на краю колодца, я, не отрываясь, смотрела в воду. А может, окунуть сейчас голову, выпучить глаза, помотаться туда-сюда – и линзы выскочат? Как станет легко глазам! О-о, я представила себе это блаженство и чуть в колодец не рухнула…
Но что я тогда без линз увижу? Наткнусь на первую же ветку, и прощай, зеница ока. Буду одноглазый коршун.
Ой, надо терпеть…
Так, а если…
И как эта мысль раньше не пришла мне в голову?! Подруги-то меня, наверное, в розыск объявили? К ним надо! К Женьке в её дом! Она мне и линзы вытащит, и убедится, что со мной всё хорошо. Не то что хорошо – со мной отлично!
С этой замечательной мыслью я выбралась из-под крыши колодца, перелетела на скамеечку, врытую в землю. И стала думать. Даже про глаза забыла. Да, мысль хорошая. Надо вернуться в юго-западную часть Подмосковья, отыскать Женькин дом. А дальше просто. Чтобы не пугать народ, я осторожно подлечу к окну, лучше первого этажа, и, когда поблизости не будет наблюдателей, постучусь в стекло. Лбом постучусь, больше ничем не получится. Пусть сначала Женька увидит только мою голову – чтобы не очуметь сразу. Я её подготовлю – скажу, чтобы пришла туда же, откуда я стартовала, на балкон. Она человек уравновешенный. Вынет мне линзы, глаза отдохнут. Я посплю у неё где-нибудь на жёрдочке. Она мне линзы снова поставит. И я улечу себе на все четыре стороны.
План был замечательный. Я даже не боялась того, что не найду их посёлок и дом. Найду! Не сразу, конечно, но найду. Было бы проще, конечно, если бы мой полёт координировали какие-нибудь наземные службы, сообщали, какой населённый пункт я пролетаю. Или хотя бы их названия на земле большими буквами были написаны, чтобы с воздуха можно было заметить и знать, что там под тобой. Типа: ПОДОЛЬСК, БЕЛОУСОВО. Карту области я очень приблизительно, но помнила.
Но не пишут ничего на крышах домов и в полях – так что полечу, как сумею. Мне кажется, я сейчас где-то между Королёвом и Балашихой. Можно Москву – от греха подальше, обогнуть, не ломиться через центр. Пусть дольше получится, зато, может, надёжнее и безопаснее.
Так. Если на юг лететь, то солнце должно быть пока слева. Сейчас утро. Потом прямо, потом справа – оно ж движется с востока на запад. Да, так и будем ориентироваться.
Ну надо же, как я уверена! А раньше… Эх, да что раньше. Раньше я утопла бы в противоречиях, потому что так была не уверена в себе, что убедить меня можно было в чём угодно и кому угодно.
Хорошенько разбежавшись – просто так, для задора, я устремилась в небо и полетела над лесом. Не сомневаясь ни в чём. Красота!
На высоте метров семисот я попала в кудрявые серо-белые тучки. Слоисто-кучевые, stratocumulus, – так они, кажется, называются у метеорологов, предсказателей погоды. Кто не мечтал покувыркаться в них, проверить – правда ли облака бесплотные, или всё-таки можно обнять их, потрогать, а то и усесться сверху? Я накувыркалась всласть – внутри облачка оказались невидимыми и просто влажными – на лице остались мельчайшие капельки, волосы окончательно свисли сосульками и прилипли к голове. Я подныривала под тучки, пыталась разорвать их крылом, лечь сверху, как на перину. Это было так забавно – я смеялась, пыталась хватать ртом, кусать их; облачка, конечно же, не давались, затуманивая обзор и исчезая.
Все мечты исполнялись. И всё-таки – неужели это я, которая сутки назад гнусила о том, что мне надо было где-то там вовремя помереть: то ли на строительстве моста, то ли на его разминировании, уже не помню. Какое – помереть, пусть даже и героически! Я жить хочу. Жить, чтобы летать! Да, вот так вот – и прощайте все мои печали!
Казалось, на большой высоте расстояния преодолеваются быстрее. Физику я в школе изучала плохо, поэтому мои знания не подкреплялись ничем. Казалось мне так – и всё. Может, на самом деле всё по-другому. Но теперь это был мой мир, а значит, и системы измерений мои тоже. Кроме меня, никого они не касались. Так что…
Плохо, что ничем особенным края, где стоял дом Женьки, не отличались. Ни башней какой-нибудь необыкновенной, ни заводом. Церковь там была, но что церковь – их много мне попадалось. Празднично блестели золотом кресты и купола. Как отличить, что это именно их церковь, а не какая другая? Если бы я туда часто ходила, я бы запомнила особые приметы. А так даже цвета какого она – точно вспомнить не могу. Река – точно! Была небольшая речушка. Но их тоже везде полно… Ух…
Я летела и размышляла. Порывы ветра мешали двигаться прямо, относило меня куда-то. Но я старалась ориентироваться по солнцу, а потому если меня и сносило, то я не тревожилась. Найду – почему-то была у меня упорная уверенность. Примерно через час я сменила направление – после того, как пересекла какой-то оживлённый тракт, то ли Варшавское шоссе, то ли Калужское, а может, уже и саму Киевку. Где-то с неё был поворот на Женькин посёлок. Я сильно забрала вправо. Буду думать, что теперь лечу на запад.
Предположим, крейсерская скорость электрички восемьдесят километров в час. Средняя, наверно, шестьдесят. Я с ней недолго смогла соревноваться, но и не совсем уж сразу она меня обогнала. Сколько там мы с ней вровень шли? Будем считать, что моя скорость на спринтерской дистанции – тридцать километров в час. Если лететь так четыре часа подряд, можно пролететь сто двадцать километров. Если медленнее, то, соответственно, километров семьдесят. Где-то примерно столько мне и надо. Наверное. Ну что ж, три часа, мне кажется, я уже в пути точно…
А у машины средняя скорость сколько? Да пёс с ней, с машиной. А у лошади? Вроде, тоже тридцать пять-сорок. Ничего-то я ценного и не знаю, оказывается! Вот что надо было изучать! Могла бы догадаться, что мне в жизни пригодится. А то занималась непонятно чем, крыса канцелярская. Как же хорошо, что я теперь не крыса!
Я не крыса!
В восторге я совершила ещё одну фигуру пилотажа – взмыла вверх, перевернулась вниз головой, нырнула, снова вверх – есть! Вернулась в нормальное положение. Да! Я сделала «петлю». Получилось! Наверное, это очень красиво смотрелось. Получилась у меня и «горка» – снова вверх и резко вниз, точно съезжая по чему-то скользкому. Эта удача в небе наполнила моё и без того счастливое существо глобальным счастьем! К нему, к этому счастью, нельзя было привыкнуть, как бы там ни говорили, что с хорошему быстро привыкают! Для меня раньше привычным было состояние недовольства собой. А тут, а тут…
Я сделала ещё «горку», ещё и ещё, встала на крыло и долго так планировала. Мои тело и мозг дружили, я не стеснялась, не страдала от неудач, не ругала себя, как это было всю жизнь. Хотелось отработать и другие фигуры – что там ещё бывает? Днём оказалось это делать проще – всё видно, ориентироваться легко. Хотя, я, вроде, слышала, что настоящие лётчики так чувствуют свой самолёт, что им всё равно, как крутятся перед глазами земля и небо, так что в ориентирах они не нуждаются. Но это: 1) лётчик и 2) самолёт, а я – два в одном! По чему хочу, по тому и ориентируюсь.
Я только собралась попробовать выполнить «штопорную петлю» и вспоминала, как же она делается и видела ли я это в каком-нибудь кино, как вдруг заметила, что сильно снизилась из-за своих трюков и летела над широким полем на высоте метров пятидесяти, не больше. Поднимемся.
Ого! Машина. Бодрый джип со снятым верхом мчится по дороге.
– Кондор! – да, я услышала, как крикнул один из тех, кто сидел в машине.
– Кондор! – повторил другой. Который с охотничьим ружьём.
Они показывали на меня и ехали по полю – без всякой дороги, прямо за мной.
«Дотянем до леса, – решили друзья», – несмешно подумала я. И, поспешно набирая высоту, рванула к лесу.
До леса было далеко, километра два, не меньше. Вон он, этот лес, виднеется.
Джип не отставал.
Сердце – у меня, значит, было сердце. И оно бешено заколотилось. А, впрочем, почему бы сердцу у меня не быть? Не киборг же я в самом деле! Но что, неужели эти охотники будут сейчас меня убивать?
Видимо, да – и с большим удовольствием. Потому что бах! – раздался выстрел. Пули я не видела, но в-з-з-з! – она пронеслась где-то рядом.
– Давай, давай! – кричали снизу.
Я оглянулась. Оба мужика подняли ружья. Только водитель яростно рулил. Машина подскакивала на кочках. Может, не попадут при такой тряске…
Бах! Бах!
Лес, над ним они меня не достанут. Давай, милый, подтягивайся ко мне! Ну же! Пожалуйста, лес!
Я махала крыльями изо всех своих сил. Я обогнала машину. Я оторвалась. Я уходила!
Бах! Бах!
Одна пуля пронеслась рядом, я даже щекой почувствовала, как она нагрела воздух. Но ой… Прожгло ужасной болью ногу, бок. И крыло. Всё правое.
Попали.
Лес…
Оторвалась ведь.
Но поздно.
Верхушки деревьев мчались навстречу. А крыло не слушалось. Плечо перестало разгибаться. Я махала только одним своим крылышком. И падала. Сейчас я шмякнусь на деревья – выколю, как и планировала, глаза, покалечу всё остальное…
Да никакой это не лес – потому что он хоп! Кончился. Так, лесопосадка какая-то. За ней тут же начались длинные серые строения, огороженное жердями грязное месиво. Не хочу падать в месиво! Ишь, я ещё и раздумываю, эстетка… Отчаянно взмахнув крыльями, я всё-таки перелетела через зону грязи. И с ещё большего размаху, чем тогда, на балконе, – всё-таки с неба сейчас падала, не со ступенек, врезалась в землю. Я ударилась именно всей повреждённой правой частью – плечом, боком, ногой. И головой. Так что она тоже вышла из строя. И наступил мрак.
… – Вы меня слышите? Слышите?
Да, я это слышала.
– Слышу. – сказала я.
И открыла глаза. Какой-то парнишка лет семнадцати склонился надо мной. Я по-прежнему лежала на правой стороне своего раненого тела. Память мне совершенно не отшибло.
Меня перевернули на спину. Я собралась закрыться крыльями, ну, или хотя бы только левым. Но ой… Вместо этого я прижала к груди… свою обычную руку. Совершенно голую. Впрочем, голым оказалось и всё остальное.
Когда был бред? Тогда? Сейчас? Меня не сняли с неба метким выстрелом? А что тогда со мной случилось? Почему болят бок, нога и рука – и на траве такая кровища?
Ничего не понимаю.
– Вы откуда? Вас надо в дом?
– Да!
Я даже не помню, как и куда парнишка волок голую тётку (то есть меня). Глаза мои то открывались, то закрывались, я гримасничала, чтобы не орать. И в результате оказалась на каком-то лежаке. Прибежал парнишка и, активно отводя взгляд, накрыл моё тело белым халатом.
Подтащив табуретку, уселся рядом.
– Что надо делать? Вы скажите…
– Ты хочешь мне помогать? – не знаю, зачем я это говорила.
Мой мозг, как и тело, жгло. Кажется, началась температура. Шевелить всем тем, что болело, было невозможно. А на белом халате в районе ран выступила кровь.
– Да! Что надо сделать? – я ещё заметила, что парень говорит еле-еле. И в речи его какой-то дефект. Какой-то звук он произносит не так. Согласный – среднеязычный или переднеязычный. Так, сейчас он что-нибудь скажет, и я выясню, какой. Сейчас…
– Я… Мне…
– Продезинфицировать? – услышала я. И согласно кивнула.
После чего парень вскочил.
– Дай чистый пузырёк с кипячёной водой! – рявкнула я, собрав все силы. – С холодной!
Наверное, он шарахнулся от неожиданности – потому что грохнула упавшая на пол табуретка. Но куда-то убежал.
– Вот.
– Линзы!!! – заорала я.
Мальчишка шарахнулся снова. Орать я больше не могла. Но ему надо было сказать, чтобы он их… Чтобы их из меня…
– Вытащи у меня из глаз… линзы… Как получится. Но ногтями не скреби… И положи… в пузырёк… Обе… – после того, как я это сказала, мозги мои перешли на тёмную сторону.
И я ещё успела подумать, что до сих пор за всю жизнь ещё ни разу не теряла сознания.
Небо. Ясная высь, бескрайний горизонт, лёгкая вата облаков. Земля. Два последние шага по ней, оттолкнуться, взмахнуть крыльями – этот миг похож на начало оргазма, который затем длится столько, сколько сам полёт. Это восхитительно и бесконечно, потому что летишь и чувствуешь это всем телом. Чувствуешь счастье.
Но тело было не всё. Со мной не летели ни рука, ни нога. Жгло в боку.
Оп. Это что за фрукт? Точно, это мой косноязычный спаситель.
– Здравствуй. – сказала я ему.
Он склонился так низко, что я его хорошенько разглядела. И, наверное, даже улыбнулась.
– Здрасьте… – ответил он.
Тут же отшатнулся и уселся где-то там далеко.
Я скосила глаза на себя. Очень хорошо. А я-то думаю, чего мне так холодно. Лежим, значит, в голом виде, даже халатом не накрыты. Рука перевязана. Что-то налеплено на боку. Но почему я человек?! Почему мои толстые немодельные ноги снова со мной? Я подёргала левой ногой – есть контакт. А правая… Чем это она так перетянута, что не реагирует? Меня ждёт ампутация? Всё, сейчас у меня начнётся паника. Только не орать…
– Я вам хотел укол сделать… – донеслось до моих ушей, загоревшихся, как и всё остальное, паническим жаром.
У моего носа появился здоровенный пластмассовый шприц.
– Накрой же меня чем-нибудь! Стыдно же.
– Я укол…
– Накрой!
На меня бестелесным облаком легла ситцевая простынка. Я осторожно дёрнула головой, скидывая её с лица. Малый схватил меня за мясистую часть левой ноги.
– Э, эй, у меня другая нога болит! – крикнула я в испуге. Потому что подумала: точно, с правой уже поздно что-либо делать, её и не удосуживаются даже лечить.
– Дык… Это… Всё равно же… – по-моему, парень посмотрел мне в лицо. Я сощурилась, чтобы в этом убедиться, но он снова нагнулся. И, хлопнув на самую целлюлитную часть что-то холодное – а, ватку со спиртом, принялся активно тереть ею.
Ай! Как же больно! Раз всё равно куда, зачем он туда-то колет?! Стало быть, не много в моих ногах ещё жира, раз там так чувствительно. Это хорошо.
– Уколы в другое место делают! – возмутилась я.
– Я это… В другое не умею… Я людям первый раз укол делаю. Но это… Всё нормально, вроде…
– Как – первый раз? А до этого кому?
– Это… коровам… Телятам, жеребятам…
– Ой! – я даже не смогла ничего сказать. От напряжения закололо в рёбрах, что-то там отклеилось, и кровь потекла вниз по коже. – Посмотри лучше – бок!
Бросив пустой шприц на пол, пацан откинул простынку и стал ковыряться с приклеенной к моему боку нашлёпкой. Уй, больно-то…
– Скажи, что со мной. – попросила я.
Косноязычный мальчик, продолжая макать бинтом в ране, заговорил:
– Дядя Коля смотрел. Сказал это… ребро раздроблено. Плечо ничего – мягкие эти… ну эти…
– Ткани.
– Ага! Ткани задеты. И нерв. Будет болеть. Но типа ничего… Надо, чтобы не было заражения…
– А нога?
– Сильное крово… крово…
– Кровотечение. – парень показался мне слабоумным. Даже жалко его стало. Мне перед слабоумными почему-то всегда неудобно. Я сразу стараюсь предугадать их мысли, дополнить, сама за них рассказать то, что они хотят поведать – только чтобы они не подумали, что я знаю, что они слабоумные.
– Ага. Сильное. Эту… Вену перебило. Мы наложили жгут. До сих пор стоит. Сняли – а она фонтаном…
– Это когда? – удивилась я.
– Вы спали. – парнишка снова что-то там прилепил вроде пластыря с бинтом. И накрыл меня простынкой. При этом я смотрела ему в глаза, чтобы он не отвлекался взглядом на всякие посторонние органы. Он тоже мне смотрел в глаза. Всё, простынка наложена. Я вздохнула с облегчением.
– Раз кровопотеря… Слабость… Дядя Коля дал уколы. Мы их обычно коровам…
– Что?!
Вот это да.
– Они нормальные! Тут надо просто, чтобы стерильно было, и будет это… заживать… Дядя Коля сказал вас в больницу везть… Говорит, раз огнестрел… И что надо в этот… сосудистый отдел… Зашивать вену.
Я даже не знала, что сказать. Реальность была какая-то жуткая.
– Миленький, послушай. А где больница? Далеко?
– В райцентре. Ну эта… Которая с сосудистым. Только там с полюсами принимают. А у вас нету. Или есть?
– Полис в смысле? Есть, конечно. Только дома. В Москве.
Полис был в моей съёмной квартире, ключи от этой квартиры у Женьки – в сумке, вместе с остальными моими вещами. Надо ехать к Женьке. Но если ранение огнестрельное, в больнице это не хуже дяди Коли поймут, приведут ко мне полицейского – и я стану ему объяснять, что летела я так, летела по небу, а тут – раз! И пальнули по мне нехорошие дяди. Куда меня отправят после излечения? Правильно, к психиатру. Придумать что-нибудь? Попробовать описать приметы тех охотников на джипе. Но я их не разглядывала это раз, а два – они по человеку не стреляли. Так они скажут. И будут правы. Потому что я… Да, кто, всё-таки, я? Что за полёты мне мерещились? И кто по мне в таком случае на самом деле стрелял?
– А мы где сейчас?
– На ферме. – ответил умник.
– А где это?
– Ну… Это… Около нашей деревни.
– Понимаю. Деревня как называется?
– Ключи.
В системе «Вопрос – ответ» мы выяснили, что это за район. Какое Варшавское шоссе, какая Киевка – я была в другой области, не в Московской, а в примыкающей к ней! Вот каким ветром меня сюда занесло?
