Морфоз. Повесть белой лилии

Мой бывший наставник смотрел на меня задумчиво и внимательно. Преодолев накатившую волну онемения, я, не меняя положения, протянул к нему свою холодеющую в нервном предчувствии руку, не в силах пошевелиться никак иначе. На моих пальцах, на кончиках жемчужно-серых когтей подрагивали, будто бриллианты или слёзы ангела, прозрачные искристые капли. Собрав силы, я сомкнул веки, а затем распахнул глаза так широко, как только мог. Его не было. Больше не было. Лишь дождь всё гравировал свою минорную трель на шорохе шин и эхе людских шагов.

Я снова один, Magister, отныне и во веки веков.

Глава XVII

Cantus firmus[23]

…Я мало помнил свой путь до сквера: мой разум был вне пределов тела, обретаясь на границе воплощённого и непроявленного. Среди тысячеликих сонмов многокрылых существ, что, сохраняя молчание, баюкали его в колыбели огромной Вселенной.

…Запах жасмина, терпкий и пряный. Миниатюрные белые цветы. Я здесь. На Земле. Небесная лазурь изливалась лучистыми потоками на посветлевший после затяжного дождя мир. Я дышал ею, наполняя каждую частицу своей оболочки этой пронзительной до нестерпимости синевой, что лоскутами проглядывала сквозь кроны перешёптывающихся деревьев. Я слушал призрачные голоса стихий, теряясь крохотной лёгкой пушинкой в нескончаемых анфиладах Сущего.

А вечером я внимал пению Органа, сидя на последнем ряду в одиночестве. Музыка в материальном проявлении своём была неведома мне доныне. Оттого я был внимателен и сосредоточен, пристально следя, как переливчатые звуки подобно растекающейся амальгаме скользили по стенам. Я не слушал музыку – я её созерцал. Меняя контуры, дрожащий абрис мелодии медленно вальсировал меж рядов сидений, то прижимаясь к самой земле, то воспаряя ввысь. Я плавно следовал за ним взглядом. Державный и величественный, утончённый и изысканный, сменяли друг друга музыкальные сюжеты. Едва заметно улыбаясь уголками губ, я наблюдал за порождением человеческих фантазий и грёз, видя образы, напечатленные автором на каждой из нот. Эта фантомная память звука рождала незатихающий отзвук в беспредельных просторах космоса, перенося колебания физических носителей в области более возвышенные – неосязаемого бестелесного Света.

…Когда я остался один в опустевшем тёмном зале, никем не замеченный, я медленно приблизился к инструменту – посреднику между плотными оболочками и полупрозрачным духом. Пальцы мои изящно заскользили по клавишам, рождая вибрации обертонов и полутонов. Я вспоминал этюды далёких звёзд моей милой Morati, пытаясь воспроизвести их на ином уровне существования согласно его законам и формулам. И cantus firmus этот рождал бессчётные отклики во всех точках мироздания, вне времени и пространства, становясь немеркнущим бликом в сверкающих одеяниях Творца. Иного Творца.

Томимый тоской по моей Обители, я будто бы убеждал себя, что сберегу свой мир, воскрешая в памяти нота за нотой звуки его голосов. Я не знал, существует ли моя Вселенная в скрижалях Бытия, или же тихо угасла под покровами всепоглощающей Зыби. Не знал. И не хотел знать. Музицируя, я возвращал звук отзвучавшему, ощущая себя тем, кто возвращает к жизни мёртвых. Прошлое. Будущее. Я жил «здесь» и «сейчас» – всё прочее «до» и «после» утратило смысл. Только чувства трепетными крыльями мотыльков щекотали мой разум, тревожа и лишая его совершенного безликого покоя…

Глава XVIII

Путь Отступника

…Покинув органный зал, я углубился в тенистые аллеи парка. В стихшем сознании моём, наполненном музыкой, внезапно проступили очертания последней беседы с Мигелем тем вечером, когда я мог так безрассудно оборвать его жизнь. Видя моё безбрежное отчаяние, моё одиночество и мой страх, юноша пожелал узнать о той Вселенной, откуда я пришёл. Понять, чего я лишился и о чём тоскую. Понять, чего я боюсь. Но что я помнил? Мои воспоминания были отрывочны и разрозненны, однако, по мере того, как повествование моё разворачивалось в глубины прошлого, всё новые и новые детали воскресали пред внутренним взором. Сейчас я думал о том разговоре. О моём далёком призрачном мире, затерянном в неохватном пространстве, среди сонмов измерений и времён. И пролистывал в памяти страница за страницей беседу с моим учеником, будто по кадрам просматривая диафильм.

«…Morati… наше расставание было трагично, увы, и неизбежно. Я стал иным. Я нарушил свой обет». С губ моих сорвался тихий вздох. Не смотря на всё вышеупомянутое, моя родина оставалась частью меня – связующим звеном в нескончаемой цепи трансмиграций меж всеохватным несуществованием и обретением самосознания. Полная загадок и тайн, она незримой тенью высилась за моею спиной: темными исполинами поднимались, уходя в сапфирово-чёрное небо, строгие стены Храма. Величественные врата Цитадели, как и прежде, отражали лики далёких светил, склоняющихся в почтительном поклоне пред тем, что Сокрыто Внутри – несказуемым и нетленным Superior Sanctuarium[24].

«…Цитадель не имела охраны – не от кого было её защищать, да и мера эта была неоправданной. Среди нас не существовало запретов, так как каждый знал Сакральный Закон и безукоризненно следовал ему, играя свою строго определённую роль на сцене Entis[25], не задаваясь притом лишними вопросами: все необходимые знания для осуществления высочайшей Цели были даны всякому адепту по предначертанию его. Таким был и я, Мигель. Но ныне мне кажется, будто это было не со мной.

…Неофит, вновь воплотившийся в компактном материальном теле, я обретался в пределах Обители многие века по вашему летоисчислению – наши эволюционные сроки длинны, но и продолжительность жизни неограниченна. Я видел развитие и смерть нашей звезды – Splendentia Diadema Mundi[26] – так я прозвал её будучи уже здесь. А ведь жизнь светила – это миллионы лет. Но я веду речь лишь о тысячах, так как время пластично: те дни и годы, что я путешествовал по иным мирам, собирая информацию и совершенствуясь в этом искусстве, отражались столетиями в мире нашем. И, проведя в ученичестве всего лишь тысячелетия, я мог воочию наблюдать результаты несчётных эонов.

…Обитель – наша планета – была особенной, избранной нами не случайно. Она являлась одним из самых древних небесных тел, что существовали в нашей Вселенной со времени её овеществления. В мире же эйдосов её прообраз находился многим ранее того. Мы поддерживали жизнь этой планеты, сохраняли в ней душу, потому она была неразрушимой и неподвластной законам вырождения прочей материи. Ведь даже самые тонкие слои материального неизбежно вырождаются. Нашей планете не требовалось менять форму для дальнейшего прогресса: её эволюционный путь был самодостаточен и в пределах единственности оболочки. Пути же адептов были разнообразны.

Кто-то являлся Хранителем изначально – сперва в тонких телах на соответствующих уровнях, затем в более плотных – это те, кто созидали Храм и поддерживали Обитель испокон веков. Иные, к примеру, я, шли путём многочисленных ароморфозов до состояния, близкого совершенству, через материальные воплощения, меняя внешнюю структуру и функции нижних энергетических тел, на разных объектах и в разные времена существования нашего мира, дабы затем консолидировать форму в компактном образе – облике адепта. Данный путь был наиболее распространён и многоступенчат, хотя существовали и иные этапы восхождения к Знанию.

Пройдя долгой тропой становления и будучи избранными для соответствующих задач, мы приступали к осуществлению Цели: созданию величайшего Хранилища – картотеки образов оформленных миров пространственно-временной сетки Essendi[27]. Можно сказать, как некое аллегоричное подобие Александрийской библиотеки, Morati оберегала бесценные свитки – истории вселенных – в своих пределах, изучая их пристально и внимательно. А наши души в отведённых границах продолжали следовать стезёй совершенствования обработки данных, извлекая их, и обобщая полученные извне Знания. Пожалуй, это занятие схоже с работой архивариуса.

…Мой путь исконно ничем не отличался от пути прочих адептов. Но… я не берусь утверждать точно, какое именно событие подвигло меня к дальнейшим безрассудным действиям. Вероятно, этой точкой перегиба стало посещение мной Земли, но кто знает? Возможно, данное путешествие явилось лишь катализатором. В то время как реагенты в моей душе уже имелись в наличии, и требовался лишь малый толчок для того, чтобы перешагнуть порог энергии активации.

Итак, я посетил вашу планету, до того побывав в большом количестве иных миров. Однако здесь… что-то затронуло меня, заставило остановиться, присмотреться повнимательнее. Я много чего повидал на своём веку: вселенных пустынных и кишащих жизнью, непроглядных и ослепляющих, обезличенных и полных индивидуальности. А Земля… она была слишком противоречивой: из всего вашего мироздания означенная точка пересечения порталов привлекла мой взор более прочего. Я прежде нигде не встречал столь разнородных по структуре и ступеням развития душ всяческих созданий, собранных вместе, как экзотические животные в зоопарке – прибежище не сочетаемого, собрание противоположностей. О, эта планета показалась мне чрезвычайно контрастной. Я наблюдал за ней со стороны, не решаясь открыть информационный канал, дабы сотворить образ вашей Вселенной. Я хотел глубже проникнуть в тайны этого столь нелепо заселённого небесного тела. Познать секрет Демиурга, сотворившего данный безумный проект. Какую идею желал воспроизвести Абсолют в своём последовательном схождении в Хаос? Я жаждал получить ответ. Хотя никогда прежде не задавался вопросами.

В итоге я всё же вернулся в объятия своей Alma Mater. Я понял, что без погружения в жизнь представителя человечества, не будучи одним из вас, мне не познать скрытых истин и причин найденного мной затейливого филигранного мира. Увлечённый своей безрассудной затеей, я утаил от прочих адептов посещение Земли – это и стало первым шагом на тропе моего отступничества. Ибо знания для нас – не привилегия одного, а достояние всей расы, и каждое открытие незамедлительно должно становиться всеобщим. Не понимаю, что двигало мной. Я хотел разгадать ребус вначале сам, а уж потом делиться своим постижением. Это был мой второй шаг на скользкой дорожке – сверхиндивидуализация как зачаток эгоизма. А после потянулась длинная нить из нарушений наших канонов, где каждое последующее решение уводило меня всё дальше от того, кем я должен был быть по задумке Творца. Создатель – это всего лишь одна из последовательных и многочисленных персонификаций Абсолюта, чьи пути неисповедимы и замысел неописуем. Демиург только осуществляет Высшую Волю согласно собственной индивидуальной концепции, устанавливая формулировки и законы, закрепляя предначертания как неоспоримые истины. Нельзя выйти за пределы диспозиции Абсолюта, но правила Творца нарушить можно. Я это знал. Увы…

Орнамент великих истин причудлив, iuvenibus alumnus[28], но среди кажущихся противоречий существует порядок. Однако, блик, являясь непосредственным порождением пламени, знает об источнике самого пламени лишь опосредованно, взирая на него сквозь многочисленные призмы восприятия. Таков Закон.

…Можно сказать, я стал вести свою обособленную игру – у меня появились тайны, и я изобрёл способы хранить от своих братьев. О, это было нелегко. На Земле бесконечно отслеживать каждое слово и поступок не просто, но попробуй контролировать мысли и образы, порождаемые сознанием всякий миг – это намного сложнее. Однако я справлялся. Или, по крайней мере, так думал.

Увиденное в новом чужом мире никак не шло у меня из головы: оставаясь наедине с собой в перипетиях реальностей, я много над тем размышлял. Земля стала моей навязчивой идеей. Её обитатели – вы… пусть примитивны и несовершенны, противоречивы и алогичны, очаровали меня. В ваших душах, то, какими я видел их, священное и порок сливались воедино, переплетались тесно, как повилика оплетает ствол изначального древа, практически врастая в его плоть. Люди – создания, не ведающие Высших Законов, кроме собственных смутных догадок, но обладающие самосознанием… Впечатляет! И… вы… чувствуете – этот критерий оценки действительности меня поразил. Чувства ваши столь разноплановы: от порождаемых нейрогуморальной регуляцией и энергетических, зиждущихся на структуре и вибрации астральной оболочки, до диафанического мицелия духа, что воссоединяется с божественным за пределами вашего собственного понимания. Впрочем, и моего тоже: я никак не мог взять в толк, почему такая многогранная надстройка связана со столь несовершенными материальными носителями, к тому же временными, чья конструкция представлялась мне весьма сомнительной даже с позиции обусловленности внешними факторами. Ваша система энергообмена, зависимость от условий окружающей среды, подверженность постоянным изменениям – всё это только осложняет существование рода человеческого, точнее, тех многочисленных существ, которые обитают в принятых формах и эволюционируют в рамках означенной системы. Однако именно ваше собственное несовершенство, эта ущербная хрупкость и заставляет вас переживать широкий спектр чувственных ощущений. Всё изначально было продуманно с позиции Демиурга: трансмиграция и метемпсихоз, воспоминания и накопление информации, карма и дхарма, и последовательные ступени процесса становления, но… всё-таки зачем в этой системе субъективные критерии оценки, такие как… чувства? Они зачастую только вводят в заблуждение и затемняют сознание. К чему давать человечеству то, что оно должно побороть в себе, дабы возвыситься до следующего этапа? Чтобы выработать… Волю? Однако существовали и иные пути достижения этого – они были известны мне. Тем не менее, в вашей Вселенной был избран именно такой вариант. Многое в этой шаткой с виду системе, на мой взгляд, было не так, как в совершенном и точном, будто выверенный часовой механизм, мироустройстве Morati. Эта Земля… Рассуждая аллегорически, я, как житель севера, посетивший жаркую тропическую страну, заразился неизвестной и неизлечимой болезнью, против которой иммунная система моего организма оказалась бессильна, не в состоянии выработать нужные антитела в срок. Атмосфера вашей планеты – тонкоэнергетическая атмосфера – отпечаталась на моей душе эстампом[29], чего прежде никогда не бывало, изменив саму мою суть. Изувечив и изуродовав её, исказив. Морфоз мировосприятия затронул всё моё существо до глубины. И, возвратившись к порогу Храма, я уже не был собой.

Я скрывал произошедшие со мной метаморфозы как мог, но духовные мутации всё яснее и отчётливее с течением времени стали проступать на моих энергетических оболочках. Впрочем, сейчас мне кажется, что мой Учитель догадался обо всём прежде, чем процесс этот вышел на столь очевидную стадию. Я даже думаю, он понял всё сразу же по моему возвращению, но я никак не могу уловить, почему он молчал… Среди адептов – неофитов и иерофантов – не было тайн. Мы были кристальны по отношению друг к другу. Если бы мой наставник, распознав во мне перемену, немедля вынес сей факт на всеобщее обозрение, я в тот же день погрузился бы в горнило Зыби. И это было бы вполне закономерным исходом. Вместе с тем он не выдал меня. Я не верю, что он мог хранить мой секрет, как в принципе, любой секрет. Данного понятия в нашем лексиконе не существовало самого по себе. Вероятно, таков был план – я не могу утверждать наверняка. Мой Учитель был посвящённым одной и высших степеней. Вероятно, иерофанты решили поставить на мне какой-то свой эксперимент. И, выходит, это не я скрывал своё перерождение ото всех – это все скрывали своё знание об этом от меня. Иногда мне начинает казаться, что именно так и было. Система внутренних коммуникаций адептов Morati просто исключила деформированный поражённый нейрон из процесса передачи своих нервных импульсов. Я оказался в изоляции, не сознавая того. Мнилось, будто никаких значительных изменений не произошло. Я ощущал всё, как и прежде, но моё восприятие слегка притупилось в силу энергоинформационных нарушений, что я испытал.

…Большую часть времени после визита на Землю я скрывался в иных реальностях за пределами Обители, где дотянуться до моих мыслей и… зарождающихся чувств было не так-то просто. Я был болен… неизлечимо и необратимо. И всё яснее начинал сознавать фатальность собственного недуга. Я научился бояться, ведь страх – порождение недосказанности и тайн. Да, я изменился, но мне и хотелось стать таким!.. Будто предо мной раскинулся непостижимый новый мир: дикий, неизученный, губительный, но такой притягательный. Я сам кормил этот вирус внутри, развивая новую энергетическую оболочку, которой прежде был лишён. Я разрушал себя, наслаждаясь этим процессом как новым способом познания.

Сейчас мне трудно воспроизвести прежнюю логику, которой я руководствовался, но некоторые наброски всё ж сохранились в памяти. Видя, как неотвратимо меняется всё моё существо, я решил совершить последний и грандиозный по нелепости поступок до того, как моя личность исчезнет. Я отправился к вратам Цитадели – Sacrosanctum[30]. Мне нужен был ответ, за что я заслужил свою незавидную участь, а дать его мне мог только… Бог. Тот, кого я всегда им считал.

Да, к тому времени я уже видел в полной аннигиляции самосознания участь незавидную. Этому я научился у вас, землян – вы ведь превыше всего цените собственную индивидуальность, храня её в течение многочисленных трансмиграций, как неугасимую искру первоначального Огня. Даже лишаясь воспоминаний на время схождения в физические формы, вы не теряете Память саму по себе – она не исчезает. В итоге сливаясь с Первоисточником, вы созерцаете Бытие его глазами как собственными. Вы не прекращаете быть, в отличии от нас. Никогда. Это открытие взволновало меня. Представители нашей расы, адепты и иерофанты, не ведающие смерти и забвения, а лишь перестраивающие свои низшие энергетические тела согласно канонам эволюционного процесса вне тления и распада, в конце эпох все без исключения погружаются в Зыбь, что смешивает каждую частицу самосознания до однородного состояния с Небытием. Гаснет свеча – меркнут блики… Из всепожирающей бездны восстановить индивидуальность уже невозможно. И нет способов передать величайшую Пустоту. Однако мы, лишённые страха и сожаления, принимали сей факт как данность, неизменную прихоть нашего Создателя. Равнодушно, спокойно, осознанно. Но я изменился – я хотел… Быть! Всегда. За тем я и отправился в Superius Sanctuarium – жилище воплощённого Бога – Верховного Иерофанта Обители – непосредственной эманации духа самого Демиурга.

Он был вечен – единственный в нашей Вселенной в полной мере бессмертный. Я же просто напросто хотел взглянуть Ему в глаза.

Оберегало Цитадель лишь то сокровенное солнце за её обсидианово-чёрными стенами, что видеть никому, даже из посвящённых высших ступеней и степеней, не позволялось. В том не было потребности, ибо Волю Верховного Иерофанта единовременно узнавали все адепты, когда Он желал изъявить её. Это было как вспышка, озарение.

Демиург обрёл материальное тело посредством эманирования собственной Сути в оформленную оболочку для упрощения информационного обмена: ведь частота вибраций Чистого Духа необычайно высока, и соприкосновение с ним любую материю обращает в Divinae Lucis – божественный свет.

…Я помню, как, пряча мыслеобразы от своих братьев, шёл к Великим Вратам. Я знал, что от Него скрыть своё намерение у меня не получится, но, тем не менее, надеялся, что у меня будет шанс. Помню, как поднялся по отвесной стене Цитадели с той стороны, где некогда заходило наше ныне мёртвое светило, на месте которого к тому времени остался лишь гравитационный след. Оболочка же звезды переродилась для реализации дальнейшего восхождения.

Наконец, моему взору открылся Sanctuarium с высоты. И я незамедлительно спрыгнул вниз. Двери Святилища были открыты, распахнуты настежь так беспечно, будто нарочно приглашая дерзкого отступника войти внутрь. Тогда я замер пред ними в нерешительности, не зная, смею ли… Мне хотелось пасть на колени, сложив руки в почтительном жесте и завершить эту вызывающую авантюру неизбежностью Небытия. Однако я сделал шаг, ещё один и… вошёл в огромный Тёмный Зал.

Под моими стопами и вкруг от меня – всюду – простерлась сама Вечность: миллиарды светил и планет, их прошлое, настоящее, будущее – всё единовременно. Я лицезрел, как возникла из Тьмы наша Вселенная, и как погрузилась в исходный мрак на закате Эпох. Я… мог созерцать существование на любом из небесных тел, наблюдя за судьбой каждого сотворённого создания, зная его путь и устремления. Это было неописуемо. От царственного величия мироздания вне времён у меня захватило дух. А потом… все эти многоцветные картины померкли, воцарилась гулкая бездонная тьма. Мне почудилось, будто бы я парю в невесомости над бездной. Ни верха, ни низа. Всё направления были едины. Затем, под моими стопами тончайшим стеклом образовалась полупрозрачная плёнка. Пошатнувшись, утратив ориентиры в пространстве без измерений, я неловко рухнул на колени на этот ненадёжный, будто весенний лёд, пол, приходя в себя. И, наконец, я увидел… Его.

Он стоял ко мне спиной, будучи облачённым в материальное тело, на шатком помосте прозрачного хрусталя, между тьмою над и тьмою под стеклом. Я не мог отвести взора. Трепет. Страх. Боль и обожествление. В конце концов, это существо сотворило меня. И оно же позволило мне пасть. Я не мог сказать точно, что испытывал в тот миг, глядя на своего Создателя как загипнотизированный.

…Антрацитовые тяжёлые пряди Его волос шёлком спадали на плечи и спину, струясь до самых пят. Длинные чёрные одежды… призрачно-белые, узкие запястья, изящные тонкие пальцы, когти, будто выточенные из мориона: Его образ поразил меня не менее гротескной монументальности Бытия. Однако… слишком ранимая и прозрачная кожа… Непривычные, странные детали, несвойственные ни одному из нас… Он… едва повернул голову, но я всё же сумел различить черты Его лика – идеальные, безупречные, совершенные. Если бы абсолютный Свет мог иметь лицо… Но… моё почитаемое Божество, тем не менее, не походило на адептов Обители – скорее, на… человека. Это открытие потрясло меня до самых глубин духа. Словно ощутив моё малодушное смятение, Он рассмеялся. Если бы абсолютная Тьма могла смеяться…

…Очнулся я уже за Вратами Цитадели. Моё сознание всё ещё находилось где-то вне, и я смутно воспринимал происходящее. Только этот смех всё звенел и звенел повсюду и нигде.

Помню Хранителей, что подняли меня на ноги. Я чувствовал шорох графитово-чёрных песчинок, что скатывались с моих одежд. Помню… посверкивающую звезду на покрывалах распростёртых небес цвета индиго над моей головой – Salvator[31], как позже я назову её. Помню… Учителя: то, как он всматривался в мои глаза – холодно и сосредоточенно. И как затем меня тащили по песку и через портал. Я не сопротивлялся. Всё было кончено. Мнилось, будто мертвенное дыхание Зыби уже касается ланит моего безразличного лица. Однако я ошибался. Меня, вопреки всем ожиданиям, всего лишь заключили в саркофаг. Я поясню: присвоенное мной название вполне соответствует тому, что это было. Материальное тело помещали в своеобразную клетку – физическую и энергетическую ловушку. Невозможно было покинуть плотную оболочку, находясь в саркофаге – сознание оказывалось скованным ей. Вероятно, это схоже с погребением заживо. Ты прибываешь в уме, но ни уснуть, ни уйти в медитативное состояние не можешь. А, так как наши тела полностью независимы от внешних условий, то существовать мы способны неограниченно долго, в отличие от представителей рода людского, которые неотвратимо задыхаются в тесном, находящимся под слоем грунта, гробу.

Я не знал, сколько продлится моё заключение – срок мог варьироваться от сотен лет до десятков тысяч. Будучи уже частично человеком, я испытывал некоторые рудиментарные эмоции – неизвестность тревожила меня. Я помню, как безрезультатно скрёб когтями тяжёлую крышку своего склепа, и от безнадёжности даже пытался кричать, как это делали люди, хотя звук от моего крика отсутствовал. Я помню… эти столетия в темноте. И каждый миг своего заточения я не переставал воспроизводить в уме один и тот же эпизод: образ Верховного Иерофанта, представший мне в Superior Sanctuarium. Каждая малейшая черта Его Лика раскалённым металлом была выжжена в моей беспокойной душе: изящность рук, изгиб тонких бровей, и странное выражение губ, как я понял позднее – усмешка. Эта пугающая непонятная антропоморфность. Всё вышесказанное сводило меня с ума, и вместе с тем удерживало от безумия. Я размышлял над разгадкой головоломки. В душе моей встрепенулись чувства, о которых я не имел ни малейшего представления. Они ширились, подобно реке во время половодья, сметая остовы прежних канонов. Я уже не понимал, кто я и что.

А однажды… Это сложно объяснить, используя людскую терминологию, но я попытаюсь. Я услышал голос звезды – той, которой я позже дам имя Salvator – тихий, как шёпот. Она помогла мне открыть информационный канал из нашего мира в ваш, используя частотные характеристики, свойственные человеческим душам, которые развились и в моих тонких телах. Эта помощь была неоценима. Но и риск огромен. Однако моему сознанию удалось ускользнуть из западни. Тело же пришлось оставить: оно было слишком тяжёлым, а тоннель меж измерениями чересчур хлипок и узок для транзита такой грузной материи. Хотя наши тела многократно легче и тоньше плоти людей, даже и не являясь плотью.