Ещё слышны их крики

Кстати, что касается родителей, тут Свен постарался еще усерднее. Когда Кристина в лоб задала вопрос о причине развода, и каким вообще образом отец и мать повлияли на его неудачу, Свен, разумеется, не смог сказать, что их вины, как таковой, и нет, и что образование не входило в его планы. Не мог сказать, что развелись они лишь пять лет назад, когда ему было двадцать, и вопрос о его обучении уже не стоял. Свен же сдвинул хронологию событий на два года назад и поведал девушке, что как раз накануне его поступления, отец, убитый предательством матери и лучшего друга, ушел в черный запой, и полностью забросил ферму, порядок на которой с утра до ночи, не покладая рук и истекая потом, приходилось поддерживать именно Свену, чтобы не оставить и отца и себя без средств к существованию. В действительности же, на протяжении двух лет, парень вполне спокойно наблюдал за тем, как отец пускает по ветру успешное предприятие, доставшееся ему от собственного отца, и приумноженное самим Гарольдом в годы семейного благополучия. А так как в настоящее время ферма отцу уже не принадлежала, что наводило на сомнения о личных качествах Свена, раз уж именно на нем в последние годы лежала ответственность за ее существование, надо было как-нибудь себя оправдать. Тогда Свен совсем уж разошелся и наврал Кристине о том, что два года назад в результате очередной ссоры из-за финансовых претензий, мать призналась отцу, что Свен рожден не от него и представила доказательства, которым отец, уже испытавший предательство, поспешил поверить. После этого Гарольд Оффер (так звали отца Свена) продал ферму за бесценок, чтобы разорвать все связи со своей продажной женой и практически отрекся от сына. На самом же деле, никаких подобных сцен не было; сразу при разводе была продана значительная часть земли, покрывшая финансовые притязания матери и самого Свена, а спустя два года Гарольд окончательно продал ферму и ныне влачил свое существование в обветшалом доме на севере города. При этом сам Свен, согласно его фантазиям, не слишком заострял внимание на рассказах матери и продолжал горячо любить отца, даже не задумываясь о кровном родстве. Тем не менее, учитывая, что в порывах гнева отец неоднократно заявлял Свену, что тот ему не сын, теперь уже, парень был практически убежден в достоверности этого выдуманного факта. В этом же факте он находил и причину постоянных конфликтов с родителем.

Наверное, единственным случаем, когда Свен не позволил своему воображению уж слишком разыграться, был вопрос Кристины о роде его занятий. Свену пришлось признаться, что на жизнь он зарабатывает на небольшой автозаправке в западной части набережной Караваджо, однако, чтобы не показаться неудачником, объяснил, что он является на треть владельцем этой самой заправки, и что в дело это его пригласил старый друг семьи, уверенный в перспективности парня. В принципе, доля правды была и в этом, вот только друг этот уже пять лет не поддерживал с его отцом никаких отношений, поддерживая при этом крайне тесные отношения с его матерью, и заправка эта принадлежала этому другу не на две, а на все три трети.

Эти, и многие другие лживые откровения с Кристиной уже давно стали основой жизни Свена, и доставляли ему безграничное удовольствие, в чем парень, разумеется, не спешил себе признаваться. Все эти откровения (некоторые из них придумывались на ходу, некоторые обмозговывались заранее) проходили вовсе не в форме увлекательной беседы, а скорее наоборот. Свен знал, что с двенадцати до четырех часов дня в лавке Кристины практически не бывает посетителей, и именно в это время он и заходил, не забывая заметить, что просто зашел поздороваться по пути домой. Поскольку особыми талантами в плане коммуникабельности Свен не обладал, то вскоре при их встречах наступало неловкое (именно для него неловкое, поскольку Кристина не выглядела смущенной никогда) молчание, которое парень не мог – да и не хотел – нарушать. Он принимался шататься между книжных полок, с наслаждением отвечая на вопросы вежливости Кристины, и с предвкушением ожидая ее очередного вопроса личного характера, до которого она обязательно доходила, уставая от односложных ответов парня. И вот тут Свен начинал реализовываться. Вот здесь и утолялись его желания, ибо Свен желал действительно ужасной вещи – жалости человека, которым он восхищался. Как бы нехотя, впадая в экстаз положения жертвы, он начинал выкладывать еще одну душещипательную историю своей несчастной жизни. Кроме того, за последнее время у Свена значительно прибавилось различных точек зрения, которыми ранее он не обладал. Никогда не интересовавшийся политикой, отныне он, также как и Кристина, стал склоняться к левым взглядам, с трудом разумея, что эти самые взгляды означают. Никогда не интересовавшийся жанровыми характеристиками кино, как и Кристина он вдруг стал поклонником драмы. Никогда не интересовавшийся литературой, он вдруг полюбил детективы, в отличие от Кристины, которая предпочитала серьезную литературу. Тут Свен не посмел разделить ее вкусов, прекрасно осознавая, что прочесть хоть одну из тех книг на семьсот и больше страниц, которые показывала ему девушка, он просто не в состоянии, учитывая, что даже самые необъемные книги вызывали у него ощущение непреодолимого барьера. Тем не менее, к удивлению Свена чтение детективов приносило ему некоторое удовольствие, от которого, впрочем, он с легкостью бы отказался, если бы не страх быть застигнутым врасплох вопросом девушки о содержании книги.

«Почему ты предпочитаешь детективы?» – спросила как-то она. «Ну как же, – ответил Свен разочарованным тоном, – там есть все, что ускользнуло из моей жизни. Азарт, страх, погони, любовь, успех, торжество интеллекта, торжество силы духа. Все, что могло бы наполнять мою жизнь. Все, в чем я чувствую себя обделенным». «Ах, вот оно что» – ответила Кристина и отвела взгляд, как показалось Свену, бывший исполненным соболезнования.

Самой же большой глупостью, которую, как и огромное количество подобных ему личностей, совершал Свен, была его уверенность в том, что Кристина испытывает к нему не просто симпатию, а что-то большее. И дело было не в невозможности такого варианта, а в отсутствии трезвой оценки ситуации, и доведенной до критической отметки, как это часто и бывает с ограниченными людьми, способностью видеть лишь то, что видеть хочется. Каждый взгляд и улыбку Свен воспринимал на свой счет, каждый вздох и шепот девушки был исполнен для него сакральным смыслом, каждое ее прикосновение говорило ему больше, чем могли сказать слова. Свен был уверен, что покорил ее в самый первый вечер, иначе с какой стати она бы угощала его чаем, а после этого еще и подвозила домой? Свен ни в коем случае не чувствовал себя назойливым, поскольку был уверен, что каждый его визит в лавку Кристины, доставляет ей немалое удовольствие. А как могло быть иначе, когда перед тобой находится перспективный в прошлом студент, самоотверженный и великодушный сын, простивший своего обезумевшего отца, и просто симпатичный парень, ведущий самостоятельную жизнь, и одаривающий тебя своим безграничным доверием? Абсурд доходил до того, что Свен иногда упрекал себя в жестокости по отношению к девушке. Винил себя в том, что постоянно бередит ее раненое сердце, и при этом не в силах ответить взаимностью. Не в силах, потому что, к сожалению, его сердце не так-то легко завоевать. На самом деле этого не удалось сделать еще ни одной девушке, ибо согласно с его же доктриной, он не смог найти в себе желания в течение двух недель уложить в постель ни одну из своих потенциальных возлюбленных. И вот так неприступный Свен ловко оправдывал свои постоянные похождения на улицу Мартина Лютера, с любопытством ожидая, когда же Кристина не выдержит и откроет перед ним настежь завесу своих чувств. Он бы и не прибегал к теории о чародействе этой девушки, полностью довольствуясь ролью крушителя сердец, если бы не достославные приступы паники, которыми Кристина настигала его на расстоянии. Но уж коль не замечать эти приступы было невозможно, значит девушка эта все же представляет из себя нечто ранее невиданное и неизведанное. Что было очень кстати, ведь куда приятнее, когда в тебя влюблена оригинальность, а не заурядность. При этом Свен прекрасно игнорировал очень красноречивый факт, на котором умный человек не преминул бы остановить свое внимание: как бы ни была в него влюблена Кристина, именно он чувствовал себя неуверенно в ее обществе, а не иначе.

С появлением в его жизни Кристины, Свен пребывал в некотором моральном замешательстве, поскольку его серый мир начал приобретать довольно резкие краски, что в планы парня не входило. Мир безысходности, серый и тоскливый мир его вполне устраивал. Это был оптимальный для него мир. Роль жертвы обстоятельств уже давно стала для Свена образом жизни, и любой намек на проблеск вызывал у него раздражение и дискомфорт. Любой соблазн покинуть свой мир Свен встречал в штыки, но в то же время не мог найти в себе сил противостоять этому соблазну, что разрушало в щепки его гармонию. Кристина оказалась как раз таким соблазном. Самым сильным соблазном из всех, с которыми Свену приходилось иметь дело. Каждый день он вспоминал ее слова, сказанные на прощание в первый вечер, после того как он излил ей ту самую боль, которой обернулись его «мечты».

«Ты заглядывай чаще, и не заметишь, как мечты начнут сбываться» – с улыбкой сказала она. Вот только, как показалось Свену, глаза ее в тот момент совсем не улыбались, и он невольно вздрогнул, обжегшись об оранжевый пламень ее взгляда.

Так оно и выходило. Мечта найти носовой платок в виде чьего-то плеча сбылась, мечта о светлом прошлом сбылась, мечта о завоеванном сердце прекрасной девушки сбылась. И все это благодаря обычному самообману, к которому Свен с неистовством прибегнул именно благодаря Кристине. Но вот мечта прожить пустую жизнь несчастного мученика теперь стремительно убегала, и Свен еще не мог с этим примириться. Мечта – которую он и сам не осознавал, – видеть во всем убожество и скорбь, была на грани краха, и подсознательное чувство тревоги его не отпускало.

Чтобы успокоить приступ, было достаточно просто увидеть Кристину, не обязательно было с ней разговаривать. Обычно Свен все же переступал порог магазина, укоряя себя в жестокости по отношению к девушке, при этом нервно переступая с ноги на ногу, неловко отводя взгляд, и иногда чувствуя краску, бросившуюся в лицо. Но иногда он довольствовался широким щитом с рекламой туристического агентства, расположенным под углом на противоположной стороне улицы, прячась за которым он наблюдал за окнами книжной лавки, в предвкушении момента, когда покажется знакомый силуэт. И стоило Кристине мелькнуть в окне, хоть на одну секунду, Свен успокаивался, словно паника его была связана с возможностью того, что девушка просто исчезла, растворилась как прекрасная иллюзия. Разумеется, если бы Свен умел трезво рассуждать, и был способен на откровенный разговор с самим собой, он бы признался, что его панические атаки представляют именно подсознательный страх потери. Потери того, что отныне стало смыслом его жизни. Но самовлюбленный парень не смел допустить и мысли, что жизнь его отныне полностью зависит от присутствия в ней постороннего человека, который, якобы, ему и безразличен. Куда проще и даже интереснее было провоцировать бред сумасшедшего о колдовских чарах, к которым Кристина прибегла в попытках покорить его ледяное сердце.

Случаи, когда Свен не решался войти и прятался за рекламным щитом, происходили довольно редко и только тогда, когда Свен чувствовал себя оскорбленным или потерпевшим серьезную неудачу. В таких ситуациях ему было стыдно попадаться на глаза Кристине, словно его непутевость была написана на его лице, и девушка могла без труда распознать даже причину, по которой Свен чувствует себя паршиво. Например, где-то месяц назад Свен не смог дать отпор дерзкому парню, занявшему его место в кафе, пока Свен ходил в туалет, и после этого случая он несколько дней не смел попадаться на глаза Кристине, пока разум его не убедил в том, что он мудро избежал острого конфликта, а не просто струсил. В любой неприятной жизненной ситуации, в которой сильный и свободный от излишка комплексов человек, поделится со своим окружением этой неприятностью, чтобы найти нужную поддержку, Свен уходил в себя и изнывал от стыда очередной пощечины, чувствуя при этом и стыд перед собственным миром воображения, упрекая себя в том, что он не достоин своих фантазий.

Именно в таком состоянии Свен пребывал и в этот день. И когда он уже вышел на улицу Мартина Лютера и приближался к магазину Кристины, в очередной раз перед его мысленным взором встало перекошенное гневом и презрением лицо отца. В очередной раз его мысленный слух прорезали те слова, которые пьяный отец выплевывал ему в лицо вместе со зловонным запахом перегара. В очередной раз он во всей полноте испытал вчерашнее унижение и захотел провалиться сквозь землю. И чувствуя отвращение к себе и к своей жизни, и проклиная колдовство Кристины, которое настигло его в столь неподходящее время, он подошел к тому самому рекламному щиту, поднял взгляд и с тревогой увидел, что магазин ее заперт, а за левым его окном висит табличка «закрыто». Минуту Свен стоял совершенно неподвижно, чувствуя, как нарастает неосознанная паника, для которой не было особых причин. Он понимал, что девушка могла просто выйти, могла закрыться на обед, могла плохо себя почувствовать, но все это не успокаивало. Согласно законам мира Свена она должна была быть здесь, если того требовала его ситуация, и несоблюдение этого закона противоречило заведенному порядку. Хмурое дождливое небо словно придавило худощавую долговязую фигуру Свена своей тяжестью, плечи его поникли, во взгляде голубых глаз появилось выражение мольбы, вытянутое лицо его вытянулось еще сильнее и острые черты приняли искаженные очертания, короткие светлые волосы буквально встали дыбом.

И тут судьба преподнесла парню подарок, которого он вовсе не желал, и к которому был совершенно не готов, хоть и не признавал этого. За спиной его раздался вдруг этот знакомый тихий голос с ровной интонацией.

– Свен, ты что здесь делаешь?

Парень похолодел от ужаса. Вместо того чтобы вздрогнуть от неожиданности, он медленно повернулся, представив ее взгляду свое бледное лицо, как застигнутый врасплох преступник. Долгую секунду он не мог вернуть себе дар речи, полностью деморализованный таким поворотом событий, и душераздирающим беззвучным криком приказывал взять себя в руки.

– О, привет, Кристина, – наконец выдавил он и улыбнулся вымученной гримасой.

– Привет, – сказала девушка и, улыбнувшись, спросила с шутливой интонацией: – Следишь за мной?

«О Господи! За что?» – прокричал Свен и не смог совладать с желанием оглянуться по сторонам и нервно шаркнуть ногой.

– Нет, что ты… просто… жду кого-нибудь с сигаретой, – нашелся Свен. – Свои закончились.

Кристина непонимающе прищурилась, огонь в глазах на секунду запылал со всей яркостью, словно слова парня были дровами, которые он бросил в ее взгляд, и кивнула в сторону магазина.

– У тебя денег нет?

– Да брось, – поморщился Свен, – есть, конечно. Просто сигареты моей марки там закончились.

– То есть ты намереваешься спрашивать сигареты у прохожих до тех пор, пока кто-либо из них не угостит тебя сигаретой той марки, которую ты предпочитаешь?

«Заткнись, сука» – простонал Свен, терзаемый гармоничной интонацией ее голоса, в котором никогда не слышал недостатка или переизбытка эмоций.

– Именно так, – ответил он после глупой усмешки, и сразу пожалел о контрастном раздражении в своем голосе, которое не укрылось от девушки, наградившей его едва уловимой улыбкой скрытого торжества. – Сама что здесь делаешь? – спросил он мягче.

– Ты какой-то бледный, – ответила Кристина. – С тобой все в порядке?

– Да, вполне, – быстро ответил Свен и посмотрел поверх ее головы. – Ладно, я пойду, – он дернулся с места желая прекратить эту пытку, при этом прекрасно понимая глупость поспешного бегства.

– Стой, ты чего? – Кристина легонько схватила его за рукав рубашки. – Что с тобой? Ты сам на себя не похож.

Тронутый таким участием, Свен остановился и глубоко вздохнул.

– Да… я немного разобран, – ответил он.

Кристина пристально посмотрела ему в глаза, и кивнула.

– Слушай, я в парикмахерскую иду, тут буквально десять минут. Проводишь меня?

Польщенный таким незавуалированным проявлением расположения, Свен был не в силах отказать, хоть и чувствовал себя ненадежно в обществе Кристины за пределами ее лавки, да еще и на фоне своего нынешнего эмоционального состояния. Тем не менее, уже сейчас ему стало несколько лучше, поскольку панический приступ отступил, и на его место пришло ощущение внутреннего тепла. Тепла, в котором Свен так нуждался, и которое не очень жаловал, как наркоман, нуждающийся в дозе героина, и ненавидящий героин всей душой. Тепла, которое грело на фоне волнения от незапланированной ситуации. Ретироваться, может быть, и было правильным выходом, но и без того страдающее самолюбие уже не могло позволить Свену упасть так низко.

– Да, конечно, – ответил парень и побрел рядом с девушкой, всем своим видом демонстрируя свою «разобранность», что ему казалось оправданным способом скрыть свое волнение.

Минуту они шли молча.

– Ты не заболел? – наконец спросила девушка.

– Да ну, – устало отмахнулся Свен.

– Я тебя уже видела таким, – как бы осторожно сказала Кристина.

– Когда? – напрягся Свен. – В вечер нашего знакомства?

– Нет, вовсе нет. Тем вечером ты был как не от мира сего. А сейчас тебе просто больно, как и в тот день, несколько недель назад, когда ты поссорился с отцом.

– Может быть, – с облегчением сказал Свен, вспомнив, как уже жаловался девушке на отца-алкоголика и его постоянные завышенные требования к сыну. На самом деле то, что Свен называл завышенными требованиями со стороны Гарольда Оффера, на деле было обычными насмешками.

– То же самое? – спросила Кристина.

– В смысле?

– Ты вновь расстроен из-за отца?

– Может быть, – повторил Свен, чувствуя, что все не так плохо, если хорошо играть роль.

– Мне жаль.

– Мне тоже, – ответил парень и замолчал в надежде на новый вопрос, но продолжил, поскольку Кристина молчала: – В такие моменты мне кажется, что я его ненавижу. Что если он умрет, то в моей душе ничего не дрогнет. От таких мыслей становится еще хуже, на самом деле. Просто исчезнуть хочется.

– Как это? – Кристина подняла на него немного испуганный взгляд.

– Да вот так! – воскликнул Свен, довольный своей удачной фразой, из которой становилось ясно, что в своем великодушии он желает, чтобы исчез вовсе не отец. – Просто проснуться другим человеком. Просто оставить его в покое. Забыть о нем, о потерянной ферме, обо всем. Проснуться с чистым разумом, и начать новую жизнь. По-другому я не смогу уйти из его жизни, понимаешь? А ему так будет проще. Да и мне тоже.

– Тебе бы напиться.

– Шутишь? Благодаря его слабости я смотреть не могу на алкоголь. Сразу выворачивает. Я своими глазами увидел, что эта мерзость способна сделать из человека. Нет, это не выход.

– Жаль, – разочарованно протянула девушка.

– Что жаль?

– Хотела угостить тебя отличным вином.

– Когда? – обескуражено спросил парень.

– Завтра.

– Завтра?

Кристина с улыбкой посмотрела в его удивленное лицо и остановилась.

– У меня завтра небольшой личный праздник. Я была бы рада, если бы ты заскочил в магазин часов в восемь вечера и немного поболтал со мной.

Такое приглашение буквально вознесло Свена на седьмое небо и одновременно вселило еще большую неуверенность. Он тут же укорил себя за столь суровый приговор алкоголю, без которого эта неуверенность могла его завтра без труда победить.

– Я с удовольствием, – ответил он, хотя хотел сказать «я постараюсь».

– Отлично. Ну, мне пора, – она указала рукой в сторону парикмахерской.

И пропитанный насквозь этой омерзительной неуверенностью, наряду с омерзительным эгоизмом ложного триумфа, он смотрел в ее огненные глаза, смотрел в ее красивое округлое лицо с высокими скулами и пухлыми губами, смотрел на вьющиеся локоны ее темно-каштановых волос, на широкую грудь, выдававшуюся через обтягивающую легкую куртку синего цвета. Смотрел и сходил с ума, в самом плохом смысле этих слов.

– Ты хочешь подстричься? – спросил он.

– Только подровнять, – ответила девушка уже на ходу.

И пропитанный насквозь этой омерзительной неуверенностью наряду с омерзительным эгоизмом ложного триумфа он смотрел ей вслед, смотрел на ее легкую грациозную походку, на ее стройные ноги в черных джинсах и невысоких сапожках, на широкие, но отнюдь не отягченные лишним весом, бедра. Смотрел и был не способен сходить с ума в самом хорошем смысле этих слов.

И вновь, как удар плетью, ему вспомнилась вчерашняя сцена с отцом.

«Ты мне просто омерзителен, – рычал он, облаченный в грязную майку и вытянутые на коленях штаны. – Ты жрешь из рук этого выродка, а потом приходишь сюда и строишь из себя моего сына? Ты просто продажная тварь. Продажная тварь, как твоя мамаша, – и он приложился к полупустой бутылке вина. – Ты не Оффер. Ты Простак. Ты – Жак Простак, – повторил он одно из самых оскорбительных прозвищ, которым называл Свена с самого детства. – Жак Простак. Жак, который забьется в угол и будет трястись над своей продажной шкурой, начнись новая Жакерия. Ты не мой сын. Ты просто ничтожество».

Глава III. День девятый

2 апреля 2017

– Вот уж наградил Господь! Ты посмотри на себя, алкоголик! Ты же на животное похож. В тебе уже ничего человеческого не осталось. Да куда же я смотрела?! Куда я смотрела? Кто мне теперь ответит? Лучше бы небо меня прибрало! Как можно было не понять, что это конченый алкаш, который за бутылку мать родную продаст! Не знаю, конечно, как мать, но жену точно продаст. И продал! Променял жену на водку! Три месяца! Свинья, где ты был три месяца?! О, лучше бы меня прибрало небо! Три месяца пьянствовать! А кто могилы будет копать, свинья? Ты о людях подумал? Люди при смерти должны были сами волочиться на кладбище и копать себе могилу. Тебе не стыдно, пьянь беспросветная? Да что я говорю, какой стыд? Люди уже приползали под двери и спрашивали, где Жак, могила нужна, на днях преставлюсь. А я, красная от стыда, выдумывала всяческие небылицы про тебя, про алкоголика! О, Жак заболел, Жак в командировке, Жак на главном кладбище. А эта тварь пьянствовала три месяца с этим скотом Гильотиной! С таким же оборванцем и ничтожеством, как и сам.

Девушка, с виду моего возраста, не замолкала ни на секунду. Резкими шагами она мерила комнату, а во время самых эмоциональных реплик, останавливалась передо мной и заглядывала прямо мне в лицо. Она заламывала руки, хваталась за пышные русые волосы, мелкими кудрями обрамлявшие ее круглое красное лицо, запахивала совсем изношенный халат, который все норовил распахнуться, и производила гнетущее впечатление гневного отчаяния. Если бы все ее странные и совершенно непонятные речи не были направлены в мою сторону, я бы, наверное, испытал искреннюю жалость в отношении ее судьбы – настолько искренним (и, конечно, уже давно ставшее привычным) было ее скорбное возмущение своим нерадивым мужем. Однако же, я прекрасно понимал, что особа эта называет своим мужем именно меня! Меня – Жака Простака! И такой поворот событий приводил мой горячечный разум в полное недоумение. Голос ее звучал визгливо и практически монотонно, что приводило мои расшатанные нервы в состояние, близкое к срыву. Мне казалось, что если эти визги продлятся еще хоть минуту, я не выдержу, и сам начну кричать – бессвязно, что есть сил – только бы заглушить этот мучительный звуковой фон. Однако же, я слушал ее оскорбительные речи уже не менее пяти минут и продолжал терпеть, во многом благодаря самому содержанию этих речей. Состояние мое ухудшалось просто убийственным похмельем – меня колотило от озноба, в пересохшем рту стоял отвратительный гнилостный привкус, голова раскалывалась от тяжелой пульсирующей боли. В комнате же царил концентрированный запах перегара, как после многодневного запоя. Я никак не мог понять, как один стакан водки мог сотворить со мной такое превращение. Я мечтал о стакане воды, но никак не мог зацепиться хоть за секунду тишины, чтобы озвучить свою мечту в форме просьбы, а потому, продолжал сидеть на кровати и изнемогать от целого набора страданий, столь внезапно обрушившихся на меня.

– Тварь, просто тварь! – продолжала… моя жена? – Ты уже не человек, понимаешь? На тебя смотреть противно, алкоголик! Сколько ты уже не мылся, а? Все эти три месяца, которые провел в обнимку с бутылкой? О, Господи, за что же мне это наказание?! Хоть бы меня небеса прибрали! Семья живет впроголодь, за три месяца ни одной могилы не выкопано. Люди приползали, я краснела перед ними; они уже одной ногой в могиле, и сами себе еще могилы копали. Ничтожество! Просто пьяное конченое ничтожество. А ведь твой собутыльник уже приходил сегодня, мерзость эта уже приходила! – я содрогнулся от мысли, что Гильотина был здесь. – Нашел себе друга! Нашел друга, да?! Его трясет всего от пьянства с головы до ног! Ты какого хрена выбил стекло в его квартире?! Да если бы я знала, что ты уже сутки тут отсыхаешь, я бы сдала тебя ему с потрохами, чтобы он из тебя всю дурь выбил! Отцу скажи спасибо, что прикрывал тебя.