Охота за слоновой костью

Уилбур Смит

Охота за слоновой костью

Wilbur Smith

ELEPHANT SONG

First published in 1991 by Macmillan

© Wilbur Smith, 1991

© Издание на русском языке AST Publishers, 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Эту книгу я посвящаю своей жене Мохинисо. Прекрасная, любящая, верная и преданная, ты единственная в мире.

Этот дом без окон, со стенами из песчаника, с крытой тростником крышей Дэниэл Армстронг построил своими руками десять лет назад, когда служил младшим лесничим в Администрации национальных парков. С тех пор дом превратился в настоящую сокровищницу.

Джонни Нзу вставил ключ в тяжелый замок и распахнул двустворчатую дверь из прочной местной тиковой древесины. Джонни – главный хранитель Национального парка Чивеве. В прошлом юный сообразительный матабеле был следопытом и носителем ружья Дэниэла. При свете тысяч лагерных костров тот научил его читать, писать и бегло говорить по-английски.

Дэниэл ссудил Джонни деньгами, чтобы он оплатил первый год обучения в Университете Южной Африки; много позже Джонни окончил этот университет и получил диплом бакалавра.

Два молодых человека, черный и белый, вместе патрулировали обширные пространства Национального парка, часто пешком или на велосипедах. В дикой глуши они подружились, и за годы разлуки эта дружба не стала менее прочной.

Теперь Дэниэл всмотрелся в полумрак за дверью и негромко свистнул. – Эй, Джонни, а ты не терял времени, пока меня не было. Под этой крышей у тебя сокровищ на сотни тысяч долларов.

Джонни Нзу с прищуром посмотрел на Дэниэла, пытаясь угадать по лицу друга, что у того на уме. Но вот он расслабился: Джонни знал, что Дэниэл союзник, понимающий проблему даже лучше его. Тем не менее тема была столь щекотливой и вызывала столь сильные чувства, что в Джонни укоренилась привычка ожидать отвращения и враждебности.

Но Дэниэл уже повернулся к своему оператору.

– Можно тут посветить? Мне нужны несколько хороших кадров внутри помещения.

Оператор прошел вперед, сгибаясь под тяжестью сумок с аккумуляторами, висевших у него на поясе, и включил переносную дуговую лампу. Высокие ряды сокровищ озарил яркий бело-голубой свет.

– Джок, давай-ка пройди вслед за мной и хранителем вдоль всего склада, – сказал Дэниэл, и оператор кивнул и подошел ближе с видеокамерой «Сони» на плече.

Джоку тридцать с небольшим. На нем только короткие шорты защитного цвета и открытые сандалии.

На жаре долины Замбези его загорелая грудь блестела от пота, длинные волосы он перевязал на затылке кожаным ремешком. Выглядел он как поп-звезда, но снимал как настоящий художник.

– Попались, парни, – сказал он и провел объективом вдоль неровных груд слоновьих бивней, закончив рукой Дэниэла, гладящей элегантный изгиб сверкающего бивня.

Потом он отступил, снимая Дэниэла в рост.

Не только докторская диссертация по биологии, книги и лекции сделали Дэниэла международным авторитетом в области африканской экологии. У него был вид здорового человека, много времени проводящего на свежем воздухе, и обаятельная манера держаться, что так выгодно проявляется на экране телевизора. И голос, низкий и убедительный.

В его речи достаточно сказывалось влияние Сандхерста[1], чтобы смягчить немелодичные гласные колониального говора.

Отец Дэниэла был штабным офицером в пехотных частях и воевал в Северной Африке под командованием Уэйвелла и Монтгомери.

После войны он выращивал в Родезии табак. Дэниэл родился в Африке, но отец отправил его завершать образование на родину, в Сандхерст. Потом Дэниэл вернулся в Родезию и поступил в Управление национальных парков.

– Слоновая кость, – сказал он, глядя в объектив, – со времен фараонов – один из самых прекрасных и дорогих природных ресурсов. Слава африканских слонов и их ужасный крест.

Дэниэл неторопливо пошел мимо груд бивней, Джонни Нзу двинулся за ним.

– Два тысячелетия человек охотится на слонов, чтобы добыть это живое белое золото, однако десять лет назад в Африке оставалось еще свыше двух миллионов слонов. Популяция слонов казалась неисчерпаемым источником, достоянием, которое защищали, контролировали и которое давало постоянный урожай… а потом что-то пошло не так, трагически, ужасно. За последние десять лет убит почти миллион слонов. Едва ли можно представить себе, почему это случилось. Мы здесь для того, чтобы понять, что пошло не так и как можно спасти стоящих на грани исчезновения африканских слонов. – Он посмотрел на Джонни. – Сегодня у нас в гостях Джон Нзу, главный хранитель Национального парка Чивеве, представитель новой породы африканских консерваторов. По случайному совпадению имя Нзу на языке шана означает «слон». Джон Нзу – повелитель слонов не только по имени.

Хранитель Чивеве, он отвечал за судьбу одного из самых крупных и здоровых слоновьих стад, что еще сохранились в дикой Африке. Скажите, хранитель, сколько бивней у вас на складе Национального парка Чивеве?

– У нас хранится почти пятьсот бивней, точнее, четыреста восемьдесят шесть, средним весом по семь килограммов каждый.

– На международном рынке слоновая кость стоит триста долларов килограмм, – вмешался Дэниэл, – так что тут ее больше чем на миллион долларов. Откуда все это?

– Ну, некоторые бивни мы подобрали – это бивни слонов, найденных в парке мертвыми; другие – добыча браконьеров, конфискованная моими лесничими. Но большую часть бивней мы получаем в процессе выбраковки, на которую вынужден идти наш департамент.

Дойдя до конца штабелей бивней, они остановились и повернулись к камере.

– Программу выбраковки мы обсудим чуть позже, хранитель. Сначала расскажите о деятельности браконьеров в Чивеве. Насколько они активны?

– С каждым днем положение ухудшается, – печально покачал головой Джонни. – В Кении, Танзании и Замбии слоны истреблены, поэтому профессионалы все чаще обращают внимание на наше здоровое поголовье слонов дальше на юге. Замбия рядом, за рекой Замбези, и приходящие оттуда банды браконьеров организованы и вооружены лучше, чем мы. Они убивают не только слонов и носорогов, но и людей. Мы вынуждены отвечать тем же. Встретившись с бандой браконьеров, мы первыми начинаем стрелять.

– И все из-за этого…

Дэниэл положил руку на ближайшую груду бивней; каждый был уникален. Одни почти прямые, длинные и тонкие, точно швейные иглы; другие согнуты, как натянутый лук. Одни заострены, как копья, другие тупые и толстые. Есть бивни жемчужного цвета, но большинство цвета алебастра; некоторые потемнели от растительного сока, исцарапаны и стерты.

Большинство принадлежало самкам или невзрослым самцам; несколько бивней, взятых у детенышей, не длиннее предплечья человека. Совсем немного больших, могучих изогнутых бивней: тяжелая, зрелая слоновая кость взрослых самцов.

Дэниэл погладил один из таких бивней, и выражение его лица предназначалось не только для камеры. Он вновь со всей силой ощутил грусть, которая заставила его писать об уходе и уничтожении старой Африки и ее зачарованного царства животных.

– Мудрый и величественный зверь сведен вот к этому. – Дэниэл говорил почти шепотом. – Мы не можем не видеть трагической сути перемен, охвативших континент, даже если они неизбежны. Что такое слон – символ Африки? Слон умирает. Умирает ли Африка?

Он говорил абсолютно искренне. Все это точно фиксировала камера.

Именно в этом крылась главная причина популярности его телевизионных программ во всем мире.

Дэниэл с явным усилием взял себя в руки и снова повернулся к Джонни Нзу.

– Скажите, хранитель, слоны обречены? Сколько этих замечательных животных у вас в Зимбабве и сколько в Национальном парке Чивеве?

– В Зимбабве примерно пятьдесят две тысячи слонов, а наши данные по парку Чивеве еще более точны. Всего три месяца назад нам удалось обследовать парк с воздуха, нашим спонсором выступил Международный союз охраны природы. Мы сфотографировали всю территорию парка и на снимках с высоким разрешением пересчитали всех животных.

– Сколько? – спросил Дэниэл.

– Только в Чивеве восемнадцать тысяч.

– Большая популяция, примерно треть всех оставшихся в стране слонов, и все они здесь, у вас. – Дэниэл вопросительно приподнял бровь. – В общей мрачной, пессимистической атмосфере это должно внушать бодрость.

Джонни Нзу нахмурился.

– Напротив, доктор Армстронг, нас очень беспокоит такое поголовье.

– Объясните, пожалуйста, хранитель.

– Очень просто, доктор. Мы не можем содержать столько слонов. Мы считаем, что для Зимбабве идеальной популяцией было бы тридцать тысяч животных. Ежедневно один слон поедает тонну растительности, и в поисках пищи ломает деревья, которым нужны сотни лет, чтобы вырасти, ломает даже стволы диаметром четыре фута. Что будет, если позволить этому огромному стаду процветать и размножаться? Очень просто: парк очень быстро превратится в пыльную пустыню, а когда это произойдет, вся популяция слонов погибнет. И не останется ни деревьев, ни парка, ни слонов.

Дэниэл одобрительно кивнул. Монтируя фильм, он вставит в этом месте серию кадров, снятых несколько лет назад в кенийском национальном парке Амбосели. Устрашающие картины опустошения, голая красная земля и мертвые черные деревья, с которых содрали кору и листву; деревья умоляюще протягивают голые ветви к жестокому голубому небу Африки, разлагающиеся туши крупных животных лежат, как кожаные мешки, там, где их погубили голод и браконьеры.

– У вас есть решение, хранитель? – негромко спросил Дэниэл.

– Боюсь, что очень жестокое.

– Вы покажете его нам?

Джонни Нзу пожал плечами.

– Смотреть на это не слишком приятно, но да, вы можете посмотреть, как это делается.

Дэниэл проснулся за двадцать минут до восхода солнца.

Ни годы, проведенные в больших городах за пределами Африки, ни многочисленные рассветы на севере, ни смена временных поясов в летящих самолетах – ничто не избавило его от привычки, приобретенной в этой долине. Конечно, годы участия в ужасающей родезийской войне в буше, когда он был призван на службу в войска безопасности, только укрепили ее.

Для Дэниэла рассвет – самое волшебное время дня, в особенности в этой долине. Он выбрался из спального мешка и потянулся за обувью. Он и его люди спали одетыми на пропеченной солнцем земле, расположившись вокруг угольев гаснущего костра. Они не стали сооружать защитную бому из колючих ветвей, хотя ночью по всему откосу порой рычали львы.

Дэниэл завязал шнурки на башмаках и неслышно выскользнул из круга спящих. Капли росы, висящие на стеблях травы словно жемчужины, промочили до колен его брюки, пока он шел к каменному выступу на краю утеса. Здесь он нашел место для сидения на камне и плотнее запахнул анорак.

С обманчивой быстротой и внезапностью подкрался рассвет, окрасил облака над великой рекой в нежные оттенки розового и серого талька.

Над темно-зелеными водами Зимбабве клубился туман, он пульсировал, как призрачная эктоплазма; темные стаи летящих уток четко очерчивались на бледном фоне. Утки летели строем, и концы их крыльев казались в неверном свете остриями ножей.

Где-то поблизости заревел лев; рев постепенно стих в раскатах мяукающих хрипов. При первых же звуках Дэниэл вздрогнул. Он много раз слышал львиный рев, но всегда вздрагивал. Ничего подобного в мире нет. Для него это был голос самой Африки.

Потом он увидел внизу, на краю болота, силуэт большой кошки. Лев, явно сытый и довольный, низко держал массивную голову с темной гривой, поворачивая ее из стороны в сторону в такт своей величественной походке.

Пасть была раскрыта, за черными губами блестели клыки.

Дэниэл проследил, как лев исчезает в густых кустах вдоль реки, и вздохнул от пережитого удовольствия. Сзади послышался негромкий звук. Дэниэл вздрогнул, но Джонни Нзу коснулся его плеча, успокаивая, и сел рядом на каменную плиту.

Джонни закурил. Дэниэлу так и не удалось отучить его от этой привычки. Они сидели в дружелюбном молчании, как много раз прежде, и смотрели, как быстро светает, пока не наступил миг, внушающий священный трепет: над темной массой леса показался горящий край солнца. Свет изменился, весь мир стал ярким и блестящим, как драгоценная керамика только из печи.

– Десять минут назад в лагерь вернулись следопыты. Они нашли стадо, – нарушил тишину Джонни, сбивая настрой.

Дэниэл пошевелился и посмотрел на него.

– Сколько? – спросил он.

– Примерно пятьдесят.

Это хорошо. Больше они все равно не смогли бы обработать – в жаркой долине плоть и шкура быстро гниют, а меньшее количество не оправдывало бы использование людей и дорогого оборудования.

– Ты уверен, что хочешь снимать? – спросил Джонни.

Дэниэл кивнул.

– Я тщательно это обдумал. Было бы нечестно скрывать.

– Люди едят мясо и носят кожу, но не хотят видеть бойню, – заметил Джонни.

– Мы рассматриваем сложный, вызывающий переживания объект. Люди имеют право знать.

– У любого другого я заподозрил бы журналистскую погоню за сенсацией, – сказал Джонни, и Дэниэл нахмурился.

– Ты, вероятно, единственный, кому я позволяю так говорить, потому что тебя мне не обмануть.

– Да, Дэнни, меня тебе не обмануть, – согласился Джонни. – Тебе это ненавистно не меньше, чем мне, но именно ты первый объяснил мне, что это необходимо.

– Давай-ка приступим, – предложил Дэниэл. Они встали и молча пошли туда, где стояли грузовики.

Лагерь уже ожил, на кострах варили кофе.

Лесничие скатывали одеяла и спальные мешки, проверяли оружие. Их было четверо, двое черных и двое белых, все двадцати с небольшим лет, в форме национальных парков – защитно-зеленой, с зелеными полосками на плечах; обращаясь с оружием с навыками ветеранов, они дружелюбно, весело болтали. Черные и белые обращались друг с другом по-товарищески, хотя, вероятно, судя по возрасту, все участвовали в войне в буше, причем на разных сторонах. Дэниэла всегда поражало, как мало горечи в них осталось.

Джок, оператор, уже снимал. Дэниэлу иногда казалось, что камера «Сони» – естественное продолжение его тела, как горб.

– Я задам тебе перед камерой несколько глупых вопросов и могу немного поддразнить тебя, – предупредил Дэниэл Джонни. – Мы оба знаем ответы на эти вопросы, но тебе придется притворяться, ладно?

– Валяй.

Джонни отлично выглядит на видео. Дэниэл накануне как раз разглядывал полученные кадры. Одно из преимуществ современного видеооборудования – возможность сразу увидеть результат. Джонни напоминает молодого Кассиуса Клея, до того как тот стал Мохаммедом Али, но черты у него тоньше, фигура изящнее, и он гораздо фотогеничней. Выразительное, подвижное лицо, а кожа не такая темная, чтобы составить большой контраст и затруднить съемку.

Они жались к дымному костру; Джок приблизил к ним камеру.

– Мы в лагере на берегу реки Замбези, солнце только что встало, а поблизости буш, в котором ваши следопыты, хранитель, обнаружили следы стада слонов в пятьдесят голов, – сказал Дэниэл Джонни, и тот кивнул. – Вы объяснили мне, что парк Чивеве не может содержать столько крупных животных и что только в этом году по меньшей мере тысячу их следует удалить из парка, не только по соображениям экологии, но и ради выживания остающихся слоновьих стад. Как вы их собираетесь удалять?

– Нам придется провести выбраковку, – коротко ответил Джонни.

– Выбраковку? – переспросил Дэниэл. – Это значит убить, верно?

– Да. Мы с лесничими перестреляем их.

– Всех, хранитель? Вы сегодня застрелите пятьдесят слонов?

– Мы выбракуем все стадо.

– Но как же слонята и беременные самки? Неужели вы не пощадите ни одно животное?

– Все они здесь лишние, – настаивал Джонни.

– Но почему, хранитель? Нельзя ли поймать их, использовать стрелы со снотворным и переселить куда-нибудь?

– Стоимость перевозки животного размером со слона огромна. Крупный самец весит шесть тонн, средняя самка – около четырех. Посмотрите на местность ниже по долине, – Джонни показал на высокий откос и скалистые холмы; все заросло диким лесом. – Потребовались бы специальные фургоны, а еще пришлось бы построить дороги, чтобы фургоны приехали и уехали. Но даже если бы это было возможно, куда их везти? Я говорил, у нас в Зимбабве около двадцати тысяч лишних слонов. Куда их можно переселить? Для них просто нет места.

– Итак, хранитель, в отличие от более северных стран, например Кении и Замбии, где браконьерство и неудачная природоохранная политика привели к почти полному уничтожению слонов, вы в парадоксальной ситуации. Вы слишком хорошо присматривали за слонами. И теперь вам приходится зря уничтожать этих удивительных животных.

– Нет, доктор Армстронг, мы уничтожаем их не зря. Мы используем их туши, слоновую кость, шкуры и мясо – все это будет продано. А полученные средства пойдут на охрану природы, предотвращение браконьерства и защиту наших национальных парков. Смерть этих животных не просто злодеяние.

– Но почему необходимо убивать матерей и детей? – настаивал Дэниэл.

– Не хитрите, доктор, – предостерег его Джонни. – Вы используете эмоциональную терминологию групп защиты животных – «матери и дети». Назовем их лучше самками и детенышами и согласимся, что самка ест и занимает места не меньше самца, а детеныши очень быстро становятся взрослыми.

– Это вы так считаете, – произнес Дэниэл, но, хоть и предупрежденный перед съемкой, Джонни начал сердиться.

– Подождите! – рявкнул он. – Дело не только в этом. Мы должны уничтожить все стадо. Категорически нельзя оставлять выживших. Стадо слонов – это семейная группа со сложной внутренней структурой. Почти все животные кровные родственники, и в стаде существуют разветвленные социальные отношения. Слон – умное животное, вероятно, самое умное после приматов и, несомненно, разумнее кошек, собак или даже дельфинов. Слоны знают… то есть, я хочу сказать, они понимают…

Он замолчал и откашлялся. Джонни терял контроль над чувствами, и никогда Дэниэл не любил его и не восхищался им больше, чем в этот момент.

– Ужасная истина заключается в том, – хрипло продолжал Джонни, – что, если мы позволим кому-нибудь пережить выбраковку, уцелевшие передадут свой ужас и панику остальным стадам парка. Быстро исказится социальное поведение слонов.

– Нет ли в этих словах натяжки, хранитель? – негромко спросил Дэниэл.

– Нет. Так бывало раньше. После войны в Национальном парке Венки оказалось десять тысяч лишних слонов. В то время мы мало что знали о технике и последствиях массовой выбраковки. Пришлось быстро научиться. Наши первые неловкие попытки едва не уничтожили всю социальную структуру стад. Перестреляв старейших животных, мы уничтожили накопленный ими опыт и запас передаваемой мудрости. Мы нарушили маршруты их миграции, уничтожили иерархию и дисциплину внутри стад, даже их обычаи размножения. Словно почувствовав приближающееся истребление, самцы начали покрывать неполовозрелых самок раньше, чем те были готовы к случке.

Самка слона может зачинать и вынашивать плод не раньше шестнадцати лет, как женщина. От стресса, вызванного выбраковкой, самцы покрывали самок десяти и одиннадцати лет; от таких союзов рождались низкорослые, болезненные детеныши. – Джонни покачал головой. – Нет, мы должны одним ударом уничтожить все стадо.

Почти с облегчением он посмотрел на небо.

Оба услышали за облаками шум самолета, похожий на гудение насекомого.

– Наш разведчик, – пояснил Джонни тихо и взял в руки микрофон. – Доброе… утро, Сьерра Майк. Мы видим вас примерно в четырех милях к югу от нашей позиции. Подаю сигнал желтым дымом.

Джонни кивнул одному из лесничих, и тот взял в руки запальный шнур дымовой шашки. Желтый дым поднялся в воздух и поплыл над вершинами деревьев.

– Принято, парк. Вижу ваш дым. Прошу наведения на цель.

Джонни нахмурился, услышав слово «цель», и, отвечая, использовал другое слово.

– Вчера на закате стадо двигалось на север к реке в пяти милях от этой позиции. В нем больше пятидесяти животных.

– Спасибо, парк. Свяжусь снова, когда увижу его.

Она видели, как самолет резко повернул на восток. Старинная одномоторная «Сессна», в прошлом, во время войны в буше, вероятно, самолет-убийца.

Пятнадцать минут спустя радио снова с треском ожило.

– Алло, парк. Нашел ваше стадо. Больше пятидесяти штук и в восьми милях от вашей нынешней позиции.

Стадо расположилось на обоих берегах пересохшей реки, когда-то проложившей себе путь в низких кремневых холмах. Здесь длинные корни дотягивались до подземных вод, и потому лес был зеленее и пышнее. На акациях, в шестидесяти футах над землей, висели крупные стручки, похожие на длинные коричневые галеты.

Две самки подошли к одному из деревьев с согнутыми под тяжестью стручков ветками. Это были матриархи стада, обе семидесяти лет, исхудавшие старые вдовы с изорванными ушами и слезящимися глазами.

Они связаны друг с другом больше пятидесяти лет. Сводные сестры, погодки от одной матери. Старшую после рождения младшей отлучили от вымени, она нежно помогала ухаживать за младшей, как бывает между сестрами у людей. Они бок о бок прожили долгую жизнь и накопили огромный жизненный опыт и мудрость, добавив все это к наследственному инстинкту, полученному при рождении.

Они поддерживали друг друга в засуху, в голод и в болезнях. Разделяли радость добрых дождей и изобильной пищи. Знали, где скрываются охотники и в каких границах они и стадо в безопасности. Они были друг для друга повитухами, уходя от стада, когда для одной из них приходил срок, и помогали друг другу терпеть родовые боли. Они разрывали друг у друга плодный пузырь детеныша и помогали выращивать малышей, передавать им мудрость и подводить к зрелости.

Дни их собственной плодовитости давно миновали, но стадо и его безопасность оставались их обязанностью и главной заботой. Их радостью и главной ответственностью были молодые самки и новые детеныши, продолжавшие линию их крови.

Возможно, наделять грубых животных столь человеческими чувствами, как любовь, уважение или вера в то, что им понятно кровное родство и известно о продолжении своего рода, – все это выдумка, фантазия. Но никто из видевших, как старые самки подняв уши или резким криком успокаивают разбушевавшуюся молодежь, как стадо в безусловном повиновении следует за ними, не усомнился бы в их власти и авторитете. Никто из видевших, как они ласкают детенышей мягким хоботом или помогают им преодолеть особенно крутые подъемы, не мог не заметить их заботы. А когда грозила опасность, они ставили малышей за собой и бросались вперед, широко расставив уши, вскинув хоботы, готовые ударить по врагу.

Крупные самцы, огромные, массивные, превосходили их величиной, но не хитростью и яростью.

Бивни самцов длиннее и тяжелее, иногда они весят больше ста фунтов. Бивни старых самок искривлены, изношены, потрескались и обесцветились от старости, сквозь серую кожу слоних выпирают ребра, но слонихи никогда не ослабляли бдительность и заботу о стаде.

Самцы поддерживали непрочную связь со стадом из самок и детенышей. С годами они предпочитали одиночество и образовывали небольшие холостяцкие группы из двух-трех животных, навещая самок только когда чувствовали острый запах течки. А старые самки всегда оставались со стадом.

Именно они были той прочной основой, на которой покоилась социальная структура стада. Тесная община самок и детенышей полностью зависела от их мудрости и опыта в повседневной жизни и выживании.

Теперь сестры в полной гармонии направились к гигантской акации, усыпанной крупными стручками, заняли позиции по обе стороны ствола и прижались лбами к неровной шероховатой коре. Ствол был свыше четырех футов диаметром, неподвижный и прочный, как мраморная колонна. На высоте в сто футов расходились огромные ветви, а листва и стручки переплетались, образуя на фоне неба соборный купол.

Две самки принялись одновременно раскачиваться вперед-назад, зажав ствол лбами. Вначале акация оставалась неподвижной, не уступая даже их огромной силе. Старые самки упрямо продолжали действовать, нажимая все сильнее и сильнее, они по очереди обрушивали свой огромный вес на дерево то с одной, то с другой стороны, и акация едва заметно задрожала, верхние ветки зашевелились, словно тронутые ветром.

Самки продолжали ритмично нажимать, и ствол пришел в движение.

Единственный спелый стручок сорвался с ветки, с высоты ста футов, упал на лоб одной из самок и разбился. Самка крепко зажмурила слезящиеся глаза, не прекращая толчков. Вдвоем они добились того, что гигантский ствол начал раскачиваться, вначале громоздко и медленно, потом все быстрее и резче. Упал еще один стручок, потом еще; они падали тяжело, как первые капли ливня.