Последняя надежда Императора. Историко-приключенческий роман. Издание 2-е

А накануне Крещенья случилось несчастье: в результате удара эспадроном у Сержа открылась рана, началась горячка. Бедняга бредил, никого не узнавал. Привезенный из Боровска доктор Шнейдер осмотрел больного и угрюмо сообщил Александру Романовичу:

– Переусердствовали Ваш братец с шагистикой да верховой ездой. После пулевого ранения остался дремлющий очаг воспаления, нынче активизировавшийся и производящий в изобилии гной. Боюсь, как бы дело не пришло к остеомиэлитису, сиречь загниванию бедренной кости.

– Что же делать, Теодор Оттович? – почтительно спросил старший брат.

– Я уже произвел кровопускание, это уменьшит горячку на время… Необходима операция, да! Буду вскрывать рану, и, если имеется загнивание кости, то выскоблю до живого слоя.

Поручика стали немедленно готовить к хирургии. Пришел отец Леонид и, на всякий случай, исповедал его и дал отпущение грехов. Аккуратно влили в пациента полштофа водки, зафиксировали на столе мягкими жгутами из простыней. Вставили между челюстей сложенный вдвое ремень, чтобы не прикусил язык и не сломал зубы. Герасима поставили держать голову, Фёдора с Лукой – ноги и руки. Доктор разложил инструменты.

– Готовы? – строго спросил он мужиков, – Смотрите, держите крепко!

– Готовы, барин! Удержим, не сомневайтесь!

Ланцет коснулся кожи. Закровило. Поручик дернулся и застонал. Хирург пошел глубже, пережимая сосуды зажимами. Вот и полость, из которой хлынул вонючий желто-зеленый гной! Тело на столе выгнулось дугой, глаза Ржевского закатились.

– Зер гут! – бормотал Шнейдер, промывая рану холодной ключевой водой, – О! Что это у нас? Сие, несомненно, есть фрагмент пули! Дас ист фантастиш! Сразу нашли!

Кость оказалась не затронута гнойным процессом. Поставив дренаж, доктор зашил рану редкими швами. Поручик был без сознания, бледный, весь покрытый крупными каплями холодного пота. Пульс был частый, слабый. Вся операция заняла двенадцать минут.

– Теперь все в руке Божьей! – строго объявил лютеранин Шнейдер отцу Леониду и Александру Романовичу, – Герр гусар есть очень сильный экземпляр, должен… как это говорят у вас по русски… вы-ка-раб-ки-вать-ся!

– Молебен о здравии отслужим! – кивнул отец Леонид.

Александр Романович принялся уговаривать доктора остаться хотя бы на несколько суток, но тот развел руками:

– Повязку и без меня справитесь сменить каждый день. Лекарство я оставил. Через три дня приеду, а до тех пор мне тут делать нечего.

Отобедав с хозяевами и приняв толстенькую пачку ассигнаций в качестве гонорара, уехал.

Натурщица Дуняша сама вызвалась ухаживать за больным. Просидев у скорбного одра всю ночь, усталая, с кругами под глазами, спустилась в людскую, позавтракать.

– Всю ночь колотился, метался! – пожаловалась она Фекле и Наде, – И стонал так уж жалобно! Уж и молилась, и тряпицу мокрую, холодную на чело прикладывала – ничего не помогает. Сейчас поем, да повязку буду менять.

– Ты, вот что, девка, – промолвила Надя негромко, – Знаю я средство от гнойной раны. Заплесневевший хлеб черствый надо разжевать и рану намазать, жевкой-то. Посля перевязать чистою сухою повязкою. Наше это средство, цыганское. Враз рана охолодает и гной уйдет!

Во всем доме не нашлось плесневелого хлеба! Фекла послала гонцов искать в деревне. Нашли у слепой бабушки Ненилы: закатилась краюха за печку.

Дуняша, помолившись, разжевала, морщась и давясь, закаменевший горький кусок и тщательно намазала рану. Старую повязку сожгла в печке: страх смотреть было, вся гноем и кровью пропиталась!

К вечеру горячка уменьшилась и Серж пришел в себя. Ефросинья принесла ему крепкого, аж ложка стояла, куриного бульона, сваренного, опять же по совету Нади, из черной курицы. Поручик съел три ложки и уснул, держа руку Дуняши, задремавшей тут же, в креслах.

На следующий день он и выглядел, и чувствовал себя гораздо лучше. Гноя из раны отделялось значительно меньше. Александр Романович сам просидел с ним целый день, дав отдохнуть Дуняше. Поил его, по совету доктора, лимонным соком с добавлением коньяка, два раза заставил поесть бульону. Поручик слабо отругивался и капризничал, требовал водки. Но водки не давали: доктор запретил.

Вечером граф позвал к себе Надю и подарил ей десять серебряных рублей.

– Кабы не ты, – поцеловал он цыганку, – Кто знает, как повернулось бы!

– Да мы, значит, завсегда… Споспешествовать готовы… Премного благодарны, барин… – бессвязно бормотала Надя, потрясенная размером награды.

На эти деньги, смекнула она, можно было купить и лошадь, и кибитку. Ну, конечно, подержанную.

В общем, кризис миновал и поручик пошел на поправку.

Дуняша и Арина были заняты глажкой. Для Арины это было обычное, повседневное дело. Дуняша же гладила бельё специально для поручика. Сегодня она, воспользовавшись тем, что горячка ушла, решила искупать его и сменить простыни и рубашку. Вечером доктор приедет, надо, чтоб всё опрятно было!

Девушки помахивали тяжеленными утюгами, наполненными пышущими жаром углями, дабы те разгорелись. Затем, послюнив палец, трогали донце, и удовлетворенные, водили сими устройствами по полотну, периодически сбрызгивая бельё водой изо рта.

Арина искоса поглядывала на Дуняшу, пытаясь определить, не она ли ходит по ночам к месье Карсаку. Загадка эта не давала ей покою уже более двух недель. Нет, наверняка не она. Не беспутная, гулящая-шалопутная. Кроме графского братца никого у неё не было. Ни до, ни после. А что с Сергеем Романовичем живет – так кто осудит? Такая же дворовая, как и Арина. Женихов нету, а натура требует… И годы свое берут: ей уже двадцать первый пошел. Ещё немного – и вообще никому не нужна будет, даже для утехи плотской, перестарок-то!

– Ладно, я пошла, – весело пропела Дуняша, закончив гладить рубашку и вытирая слегка вспотевшее раскрасневшееся лицо.

Сложив бельё аккуратной стопкой, вышла, только косой взмахнула. Арина рассеянно проводила её взглядом:

«Добрая у Дуни коса, почти, как моя, только покороче!»

Дуняша между тем вошла в спальню поручика.

– Сейчас купать Вас буду, Сергей Романыч! – значительным голосом сообщила она ему, – Вода уж согрелась!

– Давай, купай! – отозвался тот, впрочем, без особого энтузиазма: был ещё довольно слаб, – А то смердит от меня, аки от могилы разрытой!

Слегка содрогнувшись от такого сравнения, Дуняша сходила на кухню и принесла ушат горячей воды и мыло. Больной лежал на набитом сеном тюфяке, что облегчало задачу: после купания другой подложить – и всё.

Мягкой губкой девушка начала намыливать шею и плечи, озабоченно заметив про себя, как похудел за время болезни поручик. Постепенно намылила все тело, осторожно поворачивая с боку на бок. Поручик довольно кряхтел. Прополоскав губку, смыла мыло, набросила чистую простыню, чтобы вытереть, и ловко заменила тюфяк. Направив бритву, аккуратно побрила барина, расчесала волосы и усы. Полюбовалась делом своих рук, и, не удержавшись, легонько поцеловала в угол рта.

– Уж такие Вы нынче пригожие да симпатичные, Сергей Романыч! – жарко шепнула она на ухо гусару.

– Дуня! Хочешь, фокус покажу? – также, шепотом, спросил он.

– Какой фокус, барин? – удивилась Дуняша.

– А такой! Алле… Оп! – поручик Ржевский сдернул с себя простыню.

– Ой! Матушка, Царица Небесная! С нами крестная сила! Поправился, голубчик! – восхищенно воскликнула девушка, увидев… ну, вы догадались, что.

– Ага, живой, и по стойке «Смирно»! – удовлетворенно улыбнулся шалун, – Я так думаю, нельзя, чтоб такое явление натуры втуне пропало! Иди ко мне!

– Да, как же… Белым днем-то… Для этих дел, небось, ночь есть, – покраснела Дуняша.

– Ну да, днем! До ночи-то он увянет, небось!

– Да как же я лягу… Вы же только на спине лежать можете!

– Нет, милая, сегодня ты сверху будешь! Взбирайся на меня, аки всадник на коня! О! Вирши получились! Надо будет записать…

– Грех, так-то… Неправильно… – продолжала колебаться девушка.

– Э, слушай, и так грех, и эдак тоже! Бог простит!

Аргумент перевесил. Действительно, все равно в грехах, аки Полкан в блохах! На исповеди придется рассказать стыдное… Отбросив сомнения, с мыслью: «Лишь бы милому было приятно!», и убедившись, что дверь закрыта плотно, Дуняша неохотно вскарабкалась на высокую кровать, и, подняв подол до талии, осторожно приняла в себя каркалыгу поручика на всю немалую длину. Зажмурилась. Ей было неловко: и светло, и стеснительно, и поза незнакомая… Поручик ухватил её за стройные бедра и задышал, раздувая ноздри. Дуня энергично задвигала тазом. Скорей бы, не до плезиров… Ой! О-о-о! Как пробирает! Ой, Сергей Рома-аныч! Ой, миленьки-ий! … Серёжень-ка-а-а-а!

Они лежали рядом: Дуня – лицом в подушку, а Серж навзничь. Он рассеянно курил пахитоску, пуская ароматный дым в потолок и стряхивая пепел в цветочный горшок. От табаку приятно кружилась голова: первый раз закурил за четыре дня!

Дуняша подняла голову. Глаза её были заплаканы.

– Ну, и что ты плачешь, дурёха? – ласково спросил поручик, вытирая пальцем слезинку.

– Радуюсь, Сергей Романыч, что поправились Вы, за-ради Господа Бога. И на эту войну проклятую теперь не поедете.

– Ну, не на эту, так на другую. Расея – страна воинственная! А я – военный! – усмехнулся гусар.

– Так, другая-то война, поди, не скоро будет…

– Скоро, не скоро… Какая разница?

– А такая! Тяжелая я… Хотелось, чтоб Вы дитё своё увидели!

– Когда ждёшь? – взволнованно приподнялся на локте поручик.

– Повитуха говорит, не раньше Преображения Господня и не позже Успенья Пресвятыя Богородицы (соответственно, 19 и 28 августа. Дуня, как и большинство простых людей той эпохи, считала не по датам, а по праздникам! Прим. Автора).

Сергей Романович задумался. Дуню он любил. Любил, насколько может любить аристократ крепостную девицу. Она была идеальная подруга: нежная, страстная, любящая, заботливая. Кроме того, смышленая и грамотная, даже французский знала немного. Жениться на ней – это, конечно, эпатаж. Но жить – пуркуа бы и не па бы? Дело было ещё и в том, что поручик побаивался женитьбы на девушке своего круга: капризничать ещё начнет, сцены устраивать, деньги транжирить! А с Дуней он приятно сочетал бы семейную жизнь с официальным холостяцким статусом!

Решительно затушил в многострадальном цветке окурок:

– Вот тебе мое слово, Евдокия. Возьму тебя к себе от братца, будешь ключницей. Ребенку свою фамилию дам и отчество, из крепости выпишу. Воспитаю, в общем. Образование, то, да сё… Жениться-то мне, как положено, не судьба, видно… А так у меня наследник будет! Или, г-м, наследница.

Дуняша бросилась целовать ему руки.

– Оставь, оставь! – оттолкнул её Ржевский, – Поди прочь, дай с мыслями собраться! Я – и вдруг папаша… Надо же! Да, принеси водки шкалик, отпраздновать!

– Нельзя, барин, родненький! Доктор учует, а Александр Романыч шкуру с меня спустят! Потерпите, пожалуйста, хоть до завтра!

Поручик Ржевский с досады швырнул в Дуняшу чашкой. Увернувшись, та убежала.

Арина как раз закончила с глажкой и присела к самовару, когда растрепанная Дуняша ввалилась горницу.

– Что?! Сергей Романыч?! – вскинулась Арина.

Дуня села к ней на лавку, обняла.

– Все с ними хорошо, подруженька. Поправляются! Сила вернулась.

– Ох, слава Богу! – перекрестилась Арина, – А я уж подумала, на тебя глядя…

– Они мне обещали моё дитё своим признать, – счастливо улыбнулась Дуня, – И меня к себе возьмут, ключницей сделают!

Значение данного заявления было трудно переоценить. Быть ключницей, сиречь, экономкой при барине, да ещё матерью его официально признанного ребенка – это почти законный брак! Такое случалось не часто. Бывало, конечно, что и женились на крепостных, но, как выражаются математики-физики, число таких событий было исчезающе мало.

Арина испытала чувство, похожее на зависть: судьба Дуняши была устроена, а её – скрыта в потемках! Нет, надо решаться! Надо объясниться с Антошей! Объясниться, и будь на то его воля, отдать любимому самое дорогое. Уж, право слово, лучше без венца жить с любимым человеком, чем в одиночку по жизни катиться! Грех, конечно, да и стыдно, только стыд – не дым, глаза не выест, а грех отмолится. Она любую епитимью выдержит ради своего счастья!

К чаю приехал доктор. Похмыкивая, осмотрел больного, отметив про себя значительное улучшение. Размотал повязку, чтобы оценить состояние раны. При виде хлебной массы глаза его полезли на лоб.

– Вас ист дас? Что это за шайзе… дерьмо? Я не делал сие распоряжение! – завопил он.

– Это народная медицина, Теодор Оттович, – пояснил Александр Романович, – Плесневелый хлеб разжеванный!

– Да-а? Бред! Суеверие! … Г-м, поразительно! Гноя почти нет, горячки тоже нет! … Но, это же нонзенс! Как плесень, слюни и хлеб могут на воспаление влияние иметь?

– Сие неведомо. Но верю, что ученые разберутся со временем. Полагаю, в плесени все дело. Вытяжку из неё сделают, или какой ещё кисель сварят… Лекарство, в общем! – произнес вещие слова полковник, предсказывая открытие антибиотиков.

– Плесень, пфуй! – сплюнул доктор, скривившись, и даже не задумавшись о феномене всерьез, – Я все-таки полагаю, что это… как правильно… богатырская натура господина гусара справилась с воспалением!.

Изобретение пенициллина в XIX веке, увы, не состоялось.

– Теодор Оттович, а можно мне водочки, веселия мыслей и укрепления сил для? – ненавязчиво поинтересовался поручик Ржевский.

– Нет, господин гусар, водки Вам пока нельзя. Пейте Vinum gallicum rubrum… Quantum satis! (Красное французское вино в количестве достаточном! Латынь. Перевод Автора). Оно отлично чистит кровь и силы прибавляет. Диэту Вам я распишу… Счастливой поправки! Дней через пять приеду, посмотрю Вас.

– Спасибо, доктор! А за винишко – спасибо огромного размера! Эй, человек! Вина красного, французского, бордо! Ведро… для начала! – завопил поручик.

– О, найн! – улыбаясь, погрозил пальцем Шнейдер, – Нет ведро-бордо! Вам можно вот столько!

Он развел большой и указательный пальцы на два вершка.

– Годится! – быстро согласился Серж, – Ежели в тазик на два вершка налить… в самый раз будет!

– Александр Романович хохотали до посинения, дохтур икали, даже пенснэ уронили! – рассказывала позже барыне Дуняша, – А я, грешным делом, едва не обмочилась! Уж такие они шалуны, такие проказники, Сергей Романыч, то-есть!

Графиня тоже посмеялась. Она любила шутки Сержа.

Через два дня поручик окреп настолько, что пожелал принять участие в обеде. Ходить он ещё не мог, к столу его вынесли на руках. Антуан сердечно пожал ему руку:

– Рад видеть Вас в добром здравии! – произнес он по русски.

– Спасибо! Вы не поверите, месье Карсак, как это тоскливо, лежать целый день без малейших развлечений! Ну, книгу мне братец почитал, ну пятки Дуня почесала. Все равно, тоска! Хотелось впасть в спячку, как медведи делают, для экономии времени. Только и сны снились какие-то непонятные! Вообразите, господа: вижу во сне преогромное здание – этажей, эдак, в шесть, а по крыше – огненными буквами пылает слово: «КОММУНИЗМ»! Причем, заметьте, без литеры «Еръ» в конце! К чему бы такое?

Все сошлись на мнении, что сие был бред, вызванный миазмами воспаления и сон ничего не означает. Граф, впрочем, заинтересовался и послал за словарем. Найдя нужную статью, прочитал вслух:

– Коммунизм есть форма социальнаго общежития, отвергающая всякую частную собственность, брак и семью. Наблюдается у примитивных племен Африки, охотящихся сообща и делящих добычу поровну. Так же, сообща, воспитывают всех детей племени… Гы! Однако!

Эта информация никого особо не впечатлила. Обед пошел своим чередом. Подали осетрину под соусом Морнэ (день был постный, пятница). Наталья Сергеевна при запахе рыбы вдруг почувствовала тошноту. Это было странно: рыбу она любила, осетрину – тем более. Но сейчас ей вдруг сделалось дурно, причем дурнота эта была реакцией именно на рыбный запах! Она резко встала, но не успела отойти от стола и на три шага. Спазмы в желудке согнули её пополам и все съеденные закуски и суп фонтаном устремились на пол.

Поднялся переполох. Александр Романович на руках отнес жену в спальню, послали за доктором Шнейдером Герасима на лучшей тройке. Тот, свистя Соловьем-Разбойником, и нещадно лупцуя коней кнутом, обернулся в Боровск и обратно за час. Но, ещё до приезда доктора, цыганка Надя шепнула Фекле:

– В тягостях наша барыня-то!

Так оно и оказалось. Теодор Оттович, выйдя от графини, сказал встревоженному Александру Романовичу:

– Поздравляю Вас, граф! Вы будете отец! Ваша жена ждёт дитя уже восемь недель!

Гвардеец-полковник стиснул его в объятиях.

– Дорогой Вы мой! Ур-ра-а! Никифор, шампанского! Господа, у меня будет наследник! Доктор! Прошу к столу!

Все забегали, засуетились. Меняли приборы, тащили закуски.

Доктор Шнейдер, непривычный к шампанскому, быстро сделался пьяный: хихикал, лез целоваться, порывался рассказывать какие-то истории из медицинской практики, сбиваясь на немецкий и обрывая рассказ на середине.

Поручик Ржевский под шумок выпил параллельно с шампанским водочки, засверкал глазами и распрямил спину.

– Вот, послушайте, господа! Один тамбовский помещик не имел потомства. Но наследника страсть, как хотелось! И вот, однажды, наш полк разместился на квартирах в той местности. А к помещику пришел юродивый. Поговорили они, юродивый вник в ситуацию, и заявляет: «Помолюсь о вас с барыней, пойду в Москву и в Храме Василия Блаженного самую большую свечу затеплю!». Ну, помещик его, конечно, накормил, напоил, денег дал. Через три года юродивый возвращается, смотрит: у барыни дитя на руках, двое близнецов за юбку держатся, и ещё один в утробе, значит. А помещик садится в тарантас.

Юродивый возрадовался: «Молитва-то подействовала! Вона, многочадием Господь благословил, недаром свеча, стало быть, в соборе горит!».

А помещик: «Вот я в Москву и еду, свечу задуть!»

Все смеялись до упаду. Затем граф спросил:

– Но, причем тут ваш полк, Серж?

Тот изумленно округлил глаза:

– Полк? Не, полк тут ни при чем! Полагаю, что ни при чем!

Веселье ширилось и переросло в народное гуляние! Александр Романович разошелся во-всю: выкатил бочку водки для деревенских, стрелял из пушки. К вечеру перепились все! Про Наталью Сергеевну забыли. Он лежала в спальне, боролась с приступами тошноты и смятенно размышляла: кто отец будущего ребенка? Алекс или… Антуан?

Глава одиннадцатая

Секретная экспедиция прапорщика Вишневского добралась до Малоярославца через три недели после Крещения: задержались в Первопрестольной, где было немало пленных. Военный комендант предоставил все требуемое для работы. За неделю перелопатили около трех тысяч личных дел, спасибо Маркину, виртуозно отсеивавшему не относящиеся к делу: неподходящее место пленения, слишком ранняя или слишком поздняя дата. Допросили три сотни французов – почти всех, размещенных в Москве. Но, увы! О судьбе пропавшего обоза те ничего не знали. Параллельно опросили около тысячи русских солдат и офицеров, в основном раненных – с тем же неуспехом. Работу начинали в шесть утра и заканчивали в девять вечера. Спали в казармах артиллерийского полка, уцелевших от пожара. За это время съели все деликатесы, прихваченные в дорогу. Подвоз продовольствия в древнюю столицу был плох, приходилось питаться из солдатского котла. Горохом да чечевицею. Василий Шеин, непривычный к грубой пище, страдал расстройством желудка и стеснялся неприличных бурчаний в кишечнике.

– Василий Кириллыч, Вы редьку, чеснок да лук почему не кушаете? – спросил на пятый день суровой армейской диэты Вишневский.

– Помилуй Бог, Петр Иванович, к бурчанию в чреве ещё и амбрэ изо рта добавлять! – удрученно ответил молодой человек.

– Г-м, если зубы чистить солью, содой и мелом, то не пахнет, уверяю Вас. А редька, чеснок и лук сопротивляемость простуде повышают, также и от фурункулов и прочих гнойников споспешествуют избавлению. В походе – обычное дело, особенно зимой: тело потеет, баня – от случая к случаю…

Василий внял совету ветерана, но, тем не менее, сделал вылазку на базар, где за собственные деньги прикупил на всю команду кислой капусты, соленых огурцов и лещей, сала и копченых уток. Больше ничего съедобного на базаре не было. Увидев это, Маркин одобрительно шепнул Вишневскому:

– Правильные у нашего боярина кишки в голове! Заботится о солдатиках, понимает, что наш бюджет таких трат не выдержит.

– Да, добрый офицер будет! – согласился тот, – И работает отменно, старательно, хотя и устает с непривычки: вон, какие подглазья темные.

– Втянется! – обнадежил фельдфебель.

В Малоярославце было уже полегче. Пленных там было немного, поэтому основной упор был сделан на опрос населения. За неделю на след обоза так и не напали.

– Что же это, Петр Иванович? Бьемся, бьемся, хоть бы намек какой обнаружили за столько-то дней! – посетовал нетерпеливый по молодости Шеин.

– Э, Василий Кириллыч, мы пока только ноготком поскребли! Знаете, как в Сибири золото моют? Пуды песка в сковородке промывают, чтобы долю золотника добыть!

– Да я понимаю… Хочется ведь скорее! – вздохнул юноша.

– Это дело с наскоку не сделаешь! – сожалеюще развел руками Маркин, – Знаете, сказка такая есть, вроде притчи: царице Савской царь Соломон в подарок жемчужину подарил красоты необычайной. Она и говорит: ах, если б ещё одну, серьги замечательные вышли бы! Позвал царь ловцов: добудьте мне вторую такую жемчужину, за ценой не постою! А ловцы ему: будь в надёже, царь! Ту, первую, чтобы найти, мы пятьдесят лет ныряли, почитай, мильён раковин вскрыли. Вторую, может, и раньше найдем, опыт уже есть!

Шеин призадумался.

– Придется навестить окрестных помещиков, – заявил Вишневский, – Кто у нас в списке поближе, Федор Антипыч?

Поправив старенькие очки, Маркин выудил из портфеля список, прищурившись, прочитал:

– Село Спас-Загорье, имение князя Обнинского…

– Иллариона Ипполитовича? – оживился Шеин.

– Знакомые Ваши? – поинтересовался начальник экспедиции.

– Ну, как же! Мы в Петербурге на одной улице живем! Они с покойным папенькой дружили! Здесь-то я у них не был… Театр в имении есть, во! Кстати, по нашему маршруту подходяще!

– Что, театр? – ухмыльнулся Вишневский.

– Нет, село! Всего десяток верст от дороги.

– Что ж, поехали!

На следующий день, проведя в пути часа два, экспедиция свернула на дорогу, ведущую в имение князя. Вскоре показался шлагбаум и будка, в которой сидел мужик с ружьем, одетый в тулуп и волчью шапку. Рядом лежали несколько борзых и здоровенный волкодав-меделян.

– Стой! Кто такие? – раздался окрик, впрочем, довольно мирный.

– Прапорщик Вишневский с воинскою командою по государеву делу! – последовал четкий ответ.

Поезд остановился. Вишневский и Шеин вышли из возка.

Караульный отдал честь по военному и потянул веревку, поднимая шлагбаум.

– Проезжайте, Ваше Благородие! Всё прямо, мимо не промахнетесь. Восемь верст.

– Сразу видать старого служаку! – рассмеялся Вишневский, притопывая валенками, – Отставник? Где служил?

– Так точно, в отставке, Ваше Благородие! Закончил службу в Днестровском пехотном полку, под началом генерала Багратиона!

– Молодец, исправно службу несешь! Не спишь на посту! Федор Антипыч, поощрите-ка сего служивого добрым шкаликом водки! – распорядился прапорщик.

Шкалик был принят с благодарностью. Поезд поехал дальше. Его обогнала одна из борзых. Стелясь над укатанной дорогой, она вихрем промчалась в сторону поместья.

Через час с небольшим, ибо ехали не спеша, показалась усаженная липами широкая аллея, ведущая к усадьбе. Здесь была развилка, другая дорога вела в село. К большому удивлению наших путешественников, их уже ждали верховые в одинаковых венгерках и папахах – личная стража князя. И не просто ждали, а торжественно встречали хлебом-солью на подносе, покрытом вышитым полотенцем.

– Однако! – удивился Шеин, вертя головой, – Как только спознали-то?

Вишневский с Маркиным только хмыкнули и пожали плечами. Сопровождаемые сим почетным эскортом, доехали до усадьбы. На крыльце их встречал сам князь с княгиней, чадами и домочадцами.

– Добро пожаловать в наши пределы, господа! – несколько на театральный манер провозгласил Обнинский.

Вишневский коротко отрекомендовался, представил спутников.

– Васенька! Ты ли? – воскликнула княгиня, – Как вырос! Всего-то две зимы не видались, а тебя уж и не узнать!

Она трижды облобызала заалевшие ланиты юного прапорщика. Княжны, забыв о приличиях, смотрели на него в упор с прищуром. Жених, однако!

– Господа, господа! Прошу в дом! – делал приглашающие жесты князь, – Прошка! Покажи фельдфебелю, где с командой разместиться! Водки распорядись, да закусить поосновательней, устали, чай, солдатики!

Так гостеприимный хозяин деликатно исключил Маркина из светского общества. Тот не обиделся, но принял это, как должное. Вишневский, хоть и из крепостных – другое дело, офицер и дворянин, ему с господами за стол садиться подобает. А он – вольный горожанин-мещанин, у него своя компания.