Последняя надежда Императора. Историко-приключенческий роман. Издание 2-е

– Не скажу! Секрет! – шепнула она в ответ, пряча лицо у него на груди.

Он не понял, но это явно не было именем. Ничего, он выучит русский только за то, что им разговаривает незнакомка!

Натали улыбалась в темноте. Так ему и скажи, кто она такая! Надо, вообще-то, придумать псевдоним… Что-нибудь такое… Эдакое… Нежное и страстное! Однако, уснул, любовничек! Пора и восвояси. Тенью невесомой покинула спальню. Прокралась в свою. Муж спал, испуская рулады храпа. Быстро переоделась в ночнушку, спрятала рубаху, напоследок понюхав. Отличная маскировка! Свернувшись калачиком, уснула. Последней мыслью было: посмотреть завтра в дневнике, как выглядит поза номер шесть!

Утром Антуан проснулся оттого, что солнце ломилось в окно, беря приступом помещение сквозь раздвинутые занавески.

«Надо же, завтрак проспал!» – удивился Антуан, вскакивая.

Умывшись, позвонил Мише. Тот явился незамедлительно.

– Доброе утро, сударь! Проспать изволили? – улыбнулся он, раскладывая бритвенные принадлежности.

– Да уж! Никогда со мной раньше такого не было! А есть как хочется!

– Без проблем, сударь! Сейчас вот, побрею Вас… Сюда завтрак принести, или в столовую спуститесь?

– Сюда. Что я там, один в столовой…

Побрившись и отзавтракав, пошел извиниться перед хозяевами. На лестнице встретил Арину. Увидев его, девушка покраснела и опустила голову.

«Неужели она?» – обрадовался Антуан.

Потянул носом, когда она проходила мимо, задев его крепким бедром. Нет, не та! Запах был другой: пахло чистым, выглаженным бельем, мылом, сладким девичьим потом (совсем чуть-чуть!), какой-то пряной травкой. Такой, значит, букет. Будоражащий воображение, да! Пришла мысль обнюхать всех женщин в доме. Фыркнул, рассмеялся про себя.

В гостиной встретил графиню, поцеловал душистую ручку.

– Мадам! Я, простите, проспал сегодня. Не знаю, что случилось… Возможно, я впадаю в зимнюю спячку, как ваши русские медведи!

– Месье Каксак, Вы прощены! Пустяки, со всяким может быть. Алекс, вот тоже… Насилу добудилась утром!

– Г-м, да! Воздух, наверное, повлиял… Вчера передышали… А где господин граф?

– В оранжерее, посылку собирает для Апраксина.

Наталья Сергеевна пристально посмотрела на француза. Нет, ни о чем не догадывается!

– Завтра воскресенье, месье Карсак. В церкви будет служба.

– Но, я же католик, мадам! Разве мне можно в Вашу церковь?

– В церковь можно всем! Вам будет интересно. У нас отличный священник, отец Леонид. Говорит по французски! А без Слова Божия Вам тяжело!

– Тогда, конечно, приду на мессу!

Графа он нашел в оранжерее. Тот наблюдал, как работники срывали и укладывали в корзины мандарины и лимоны. Ананасы уже были упакованы.

Поздоровались за руку.

– Вот, отправлю Феде. Фрухты, значит, ну, и водочки, наливочки! Бобов, опять же, кофейных.

– О, граф, разве кофий у Вас тоже свой?

– Свой, месье Карсак! Десять кустов!

Прогулялись вместе. Антуан посмотрел на ягоды. Надо же! Свой кофий!

– А как здоровье братца?

– Мучается. Угрызениями совести мучается. Начудил вчера!

– Пойду навещу его, пожалуй!

Поручик Ржевский сидел у себя и мрачно пил водку. Привязанного за ногу ниткой таракана он пускал по столу, наливал рюмку и провозглашал:

– Выпьем за отъезд!

Затем подтягивал насекомое обратно, снова наливал:

– Выпьем за приезд!

Закусывал он чисто символически, черным хлебом с солью. Бутылка была уже опорожнена наполовину, даром, что было только одиннадцать часов.

– А, месье Карсак! Бонжур! Проходите, не стесняйтесь, посидите со мной! – радостно, хотя и несколько развязно, приветствовал он гостя, – Давайте выпьем. Иван! Вторую рюмку!

– Э-э… Для меня рановато… – замялся Антуан, – Может быть, пива?

– Ер-рунда! С утра не выпьешь – весь день насмарку! – выдав сей изящный силлогизм, поручик налил две рюмки и выжидательно воззрился на француза.

Антуан осторожно пригубил, чтоб не обидеть человека.

Опрокинув свою рюмку, как показалось французу, прямо в желудок, Ржевский занюхал корочкой и погрозил пальцем:

– Я все з-знаю!

– Что же Вы знаете, месье Ржевский? – заинтересовался Антуан.

– Знаю, почему про меня всякие гадости рассказывают… Я перед войной у князя Волконского на обеде по рассеянности рыбу ножом… пырнул… Ну, пьяный был! Так княгиня увидела и сказала: Фи! И с тех пор стали про меня глупости всякие рассказывать, небылицы… Пропало мое доброе имя! – поручик заплакал, высморкался в скатерть.

Решив развлечь его, Антуан спросил:

– Как Вы относитесь к гомосексуализму, поручик?

– Я-я? Я… не отношусь! – выпучил глаза Ржевский и, перестав плакать, с интересом уставился на собеседника.

Тот рассказал про ночное происшествие с Мишелем, как принял его за женщину.

Поручик посмеялся, задумался, затем налил рюмку. Посмотрел на свет:

– Все симптомы налицо, как сказал уездный патологоанатом, увидев мертвого мужика с проломленным лбом! Вы, сударь, страдаете от чрезмерно затянувшегося… э-э… безбрачия! Я Вам прописываю бабу! В больших дозах – помогает!

– Мерси, конечно, но как? Они же все крепостные!

– А Вы что, расист? Ну, крепостные! Но, ведь, хорошие!

– А хозяин? Вдруг он будет возражать?

– Не-е, Алекс возражать не будет! Это дело полюбовное. Так и имейте в виду! Вы мужчина симпатичный, за кем-нибудь поухаживайте, все и получится. Только не за замужними! Можно оглоблей схлопотать, от мужьев, то-есть.

– Так, значит, свобода воли у них?

Поручик не ответил, так как был занят заглатыванием водки. Закусив, раздумчиво произнес:

– Свобода во-оли… Да, бабы – они такие! Свободные и волевые! Если чего возжелают – ни перед чем не остановятся.

Он оживился:

– А, кстати, о бабах! В Петербурге два года назад случай был. К Мари Воронцовой на ночь глядя заехали две её подруги: Биби Горчакова и Жюли Верещагина. Ну, выпили, и до утра щебетали в будуаре о своем, о девичьем. А поутру из шкафа выпала бесчувственная тушка Сашки Мещерского, кавалергарда, спрятавшегося, чтобы подглядеть, как хозяйка переодеваться будет! После рассказывал: мол, такого стыдобища наслушался, что едва не помер! Скандал!

Антуан впечатлился. Действительно, страшная смерть!

– Так, Вы сейчас в студию пойдете, Серж? Я бы Вас проводил! – предложил он, надеясь таким образом отвлечь поручика Ржевского от пьянства.

– Нет, месье Карсак, не сегодня. Отдыхаю я.

Поручик налил ещё одну рюмку, поставил её на стол, подпер голову руками. Взгляд его затуманился:

– М-медитировать буду!

Остаток дня Антуан частью провел в размышлениях о таинственной незнакомке, частью – изучая русский язык. И то, и другое дело двигалось туго. Миша учителем оказался слабеньким. Нужна была система, учебник, наконец. Словарь тоже не помешал бы. Что же касалось незнакомки… Вечером Антуан сел за стол и положил перед собой лист бумаги. Что о ночной даме известно?

– Рост – средний. Едва достает до подбородка.

– Телосложение – средней упитанности, не тощая, но и полнотой не страдает.

– Волосы даже в постели прячет под платком. Как ни искал, не нашел ни одного, чтобы хоть цвет узнать.

– Руки и ноги маленькие, нежные, без мозолей и цыпок, что странно для крестьянки.

– Запах. Ни намека на мыло, тем более, туалетное. Смесь дыма, хлева, молока. Чеснок.

– Кожа очень чистая. Везде! Странно, особенно учитывая отсутствие запаха мыла.

– Изощренность в любви. Знает позы и разные приемы, которые даже в Варшаве известны лишь по слухам.

– Французского явно не знает. Пытался шептать всякие грязные слова – не реагирует.

– Бескорыстна. Ни намека на вознаграждение.

Закончив писать, перечитал. Попытался осмыслить логически. Получилась молодая крестьянка, не занятая физическим трудом, чистоплотная, живущая, скорее всего, при барах. Так это все и так было ясно с самого начала! Что ж, будем искать!

Лег спать, решив дождаться незнакомку во что бы то ни стало. Терпел до двух ночи. Не выдержал, уснул.

А незнакомка так и не пришла. Завтра обедня, исповедь… Грех перед причастием нескромными вещами заниматься! Так рассудила Натали и осталась в своей спальне.

Глава седьмая

Утром его, раньше обычного часа, разбудил Миша.

– Вставайте, сударь, церковь сегодня!

Ануан потянулся. Выспался он сегодня отлично! Из-за того, что незнакомка не пришла, гм! И опять Арина снилась…

– Я Вам, сударь, самоварчик подам и оладышков со сметаной. На скорую руку, ибо завтракать господа не будут перед обедней, – объяснил Миша во время бритья.

Что ж, и не такое переживали!

Оделся.

– Веди, Мишель!

В дверях встретился с хозяевами. Поздоровался, но графиня к ручке не допустила, сказала: грех! Какая благочестивая и добродетельная женщина!

Пешком пошли в церковь, на другой конец села. Колокол размеренно позвякивал в предутреннем сумраке. Воздух был тих, поэтому звук разносился далеко. В бледнеющем небе – россыпи звезд. На их фоне голые ветви деревьев казались причудливыми иероглифами, несущими в себе некий тайный смысл, послание людям от… кого?

Храм Божий (выстроенный иждивением Романа Борисовича Ржевского, прежнего барина, вечная ему память! – шепнул Миша) был большим, вмещал до полутысячи людей. Фрески, иконы, царские врата – все было внове Антуану, попавшему в православную церковь впервые. Свечи, колыхая огоньками, создавали атмосферу таинственности, причудливые тени скользили по стенам и толпе. Помещик с женой встали в первом ряду справа. Антуан – позади.

Служба началась. Возглашал дьякон, народ крестился, священник кадил ладаном. Конечно, Антуан ничего не понимал, но понравилось. Строже и серьезнее, чем у католиков. И все стоят, кроме нескольких старушек. Певчие пели капеллой, голоса их возносились ввысь, под купол, и там растекались серебряными струйками. Заслушаешься!

Через два часа с небольшим служба кончилась, народ потянулся на исповедь.

Первым исповедался Александр Романович. Быстренько покаялся, как обычно, в грехах винопития и чревоугодия, а также ещё десятке мелких грехов: гордыня, гневливость и тому подобное. Отец Леонид тоже, как обычно, наложил на него нетяжелую епитимью и отпустил грехи.

Второй подошла Наталья Сергеевна. Под епитрахилью она прошептала:

– Грешна я, батюшка! Няне нагрубила третьего дня, на повариху гневалась, даже замахивалась ударить, но сдержалась. Гордыня одолевала. И ещё… мужу изменяла. С французом пленным…

Тут она подробно и с удовольствием, во всех деталях, включая подробное описание поз номер четыре и пять, описала процесс измены. Живописала также прием, которым будила ничего не подозревающего мужчину, и свои ощущения.

– Ой, батюшка, уж такое удовольствие от этого греха получила! Даже сейчас, несмотря на то, что раскаиваюсь, внутри все теплом растекается. Но, сегодня ночью воздержалась!

Слегка дрогнувшим голосом, отец Леонид, весь потный и сконфуженный, произнес:

– Епитимья тебе, раба Божия Наталья, такая будет: двести раз на коленях «Отче Наш» прочтешь, и столько же – «Богородице Дево Радуйся». Аз, иерей, властию мне данной прощаю и разрешаю ти грехи твои, чадо, именем Господа Нашего Иисуса Христа. Иди, и впредь не греши…

Довольная графиня отошла в сторону. От своей исповеди она получила отдельное удовольствие. Ещё бы! Такое рассказать, хотя бы и попу!

Потом все причащались, подходили к кресту.

После службы Антуан познакомился с отцом Леонидом. Высокий, осанистый, с гривой черных, с проседью на висках волос и глубоким басом. Лет сорок пять – сорок семь на вид.

– Добро пожаловать в наши палестины! – приветствовал он Антуана по французски.

– Увы, святой отец, не своей волей! – посетовал Антуан.

Священник ему сразу понравился.

– Неисповедимы пути Господни! – внушительно изрек батюшка.

– Хотелось бы с Вами поговорить, отец Леонид…

– Александр Романович меня с матушкой сегодня к обеду ждет. Там и поговорим без помехи.

За обедом, во время которого отец Леонид доминировал за столом, много говорили о войне, о судьбах Европы, о ситуации в России. Из разговора выяснилось, что отец Леонид был гвардейским офицером, но, после тяжкой раны, полученной в сражении с турками, ушел в отставку и принял сан.

– Вот, отец Леонид, месье Карсак занялся изучением русского языка! – сообщил граф, раскуривая сигару.

– Похвально, сударь! Тяжело, наверное? Язык наш труден для иноземцев! – улыбнулся батюшка.

– О, да! Дело непростое! Мишель, мой слуга, слабоват, как учитель… Учебник необходим, и словарь, – отозвался Антуан.

– Я с удовольствием с Вами позанимаюсь. Словарь есть, учебник купим. С Божьей помощью, осилите! – перекрестился отец Леонид.

– Наши мужички такими словами говорят, каких ни в одном словаре не найдёте, – вставил, оживившись поручик Ржевский, который до этого сидел бледный и молчаливый, хлебая жидкие щи.

– Да уж, как матом иной раз раскудрявят, сразу весело становится! – заржал полковник и закашлялся, поперхнувшись дымом.

– Фи, Алекс! – поморщилась графиня Натали.

– Да, ругаются! – грустно вздохнул отец Леонид, – Внушаю им, внушаю, что сквернословие есть грех – не доходит!

Поручик серьёзно заявил:

– Они, батюшка, матом не ругаются, они им разговаривают! Сегодня он был трезв, только с утра похмелился парой рюмок водки – и все.

– М-да… Ничего, со временем научитесь и этому, месье Карсак! – обнадежил Антуана священник.

После обеда все отдыхали пару часиков. За это время была протоплена баня.

Первой парилась графиня со своей няней, попадьей, комнатной девушкой Настей и Ариной. Хозяйка довольно мурлыкала, лежа на полке. Няня поддавала квасом по чуть-чуть на каменку. Ароматный пар шибал ядрено, покусывая молодежь за уши и нежные розовые соски. Няне же, сморщенной, как изюминка, было все нипочем. Попадья, скромная женщина лет сорока, (урожденная княжна Трубецкая, между прочим!) парилась мало, сидела в сторонке, мыла голову. Девушки, сверкая мокрыми белыми телесами, проворно работали березовыми вениками. Хорошо!

– Няня! Поддай с мятой! – попросила Натали, переворачиваясь на спину.

– Сейчас, касатушка! – няня плеснула на камни из ковша.

– Ой! Уши горят! – пискнула графиня.

Ей подали полотенце, покрыть голову.

Потом её долго и нежно терли лыковой мочалкой, взбитым яйцом промывали волосы, ополаскивали березовым настоем.

Сидя за самоваром в предбаннике, Натали придирчиво сравнивала себя с девушками. Арина, конечно, на мордашку была покрасивее, да и ростом повыше. Настя же была крупная, сильная девица, склонная к полноте, хотя и миловидная. Графиня с удовольствием решила, что у неё самая пикантная попка и самая тонкая талия.

После женщин мылись мужчины. Антуан понимающим взглядом оценил шрамы на телах отца Леонида, Александра Романовича и Сержа. Да и они с одобрением посмотрели на его рубец в боку от сабельного удара и сморщенный шрам от пули под правым соском. Пуля была на излете, а может, порох был подмокший. Короче, впилась не глубоко. Такая вот везуха!

– А это у Вас что, господин лейтенант, ожог? Над коленкой, то-есть, на птицу похоже? – показал пальцем поручик.

– Нет, это родимое пятно. Дядя говорил, что такое же у него и моего отца. На орла парящего похоже, верно? – Антуан поставил ногу на лавку и все с интересом всмотрелись.

Над правой коленной чашечкой действительно, четко смотрелась крупное, вершок в поперечнике, родимое пятно красно-коричневого цвета: точь-в-точь парящий орел.

– Как Вам, месье Карсак, русская баня? Нравится ли? – с некоторой подначкой спросил немного погодя отец Леонид.

– Ох! Очень нравится! – выдохнул Антуан, сплевывая соленый пот, заливающий глаза, – Благодаря бане не заболел, спасибо господину полковнику и Герасиму!

Герасим крутил вениками над головой, как ветряная мельница, разгоняя жар. Все пришли в состояние гармонии тела. И духа.

Поручик Ржевский парился дольше и азартнее всех. Он выгонял из организма последствия запоя и оживленно рассказывал:

– Однажды просыпаюсь в Варшаве. В глазах темно, во рту сухость преизрядная и такой, знаете ли пикантный запах, как конь ночевал. Ну, с похмелья! Несколько дней гуляли всем полком. Спрашиваю денщика: вторник сегодня? Ибо во вторник мне на боевое дежурство заступать. Он отвечает: никак нет, вашбродь, суббота! Я понять ничего не могу, спрашиваю: стало быть, вторник завтра? Нет, говорит, завтра воскресенье. Я опять не въезжаю, спрашиваю: может, вчера был вторник? А он, гнусная рожа, ухмыляется: вчера была пятница! Я, господа, совсем растерялся! Получалось, что вторник из календаря выпал и его уже никогда не будет!

Отец Леонид хохотал, хлопая себя ладонями по бедрам. Александр Романович ржал, как тройка жеребцов. Антуана скрючило, едва разогнулся. Герасим, не знавший французского, тем не менее, тоже посмеялся за компанию.

Закончив мыться, все вышли в предбанник, к самовару. Выпили по чашке чаю с добавлением рома. Поручик от рома в чай, подумав, отказался, отдал свою рюмку Герасиму. Тот не возражал.

Выпив ещё по чашке, стали одеваться.

Ночью к Антуану снова пришла незнакомка. Приятно проведя часок, он уснул, довольный жизнью, которая начала приобретать черты рутины. Снилась ему в эту ночь всякая чепуха: Париж, по которому разъезжали бородатые казаки, он сам, в сюртуке, почему-то с девочкой на руках, запах молока и дыма и огромный самовар, самостоятельно ехавший на телеге без лошади под колокольный звон. И Арина в дверях таверны, машет ему рукой.

Глава восьмая

Прошло более месяца со времени пленения Антуана. Стояла вторая половина декабря. До Тимашова дошли сведения о Великой Армии, покинувшей Россию. Неман перешло всего 1600 человек, к которым в Пруссии позднее присоединились остатки войск с других направлений. Антуан тяжело переживал за любимого императора, но надеялся на скорый реванш.

Занятия русским языком с отцом Леонидом, к которому он ходил почти каждый день, продвигались успешно.

– Вы, сударь, отличные успехи делаете! – хвалил его учитель, – Старайтесь только запоминать ударения в словах. Увы, универсального правила для них нет!

– Да, конечно. Но есть много непонятного: растворенная дверь и растворенный сахар! Слово одно и то же, а значение – разное! Очень, знаете ли, конфузит иногда. И на слух многие слова одинаковы: вокруг дома изгородь – запор. На двери замок – запор. Много кушаешь, мало какаешь – опять запор!

– Г-м! Действительно! Ничего, научитесь нужное значение узнавать.

После Рождества, которое наш лейтенант отметил два раза – по европейски и по русски, от князя Обнинского пришло приглашение посетить театральное представление. В письме он обещал сюрприз.

Графиня воодушевилась:

– Ах, господа! Театр! Премьера! Какой, все-таки, молодец Илларион Ипполитыч! Без него мы бы тут все одичали! – щебетала она за обедом.

– Натурально, Натали! – согласился поручик Ржевский, ковыряясь вилкой в салате, – Вот, помню, в Таганроге, после похода, пошли мы в театр, предварительно слегка одичавши в трактире. Давали пиесу из древнеримской жизни. Ну, Нерон, значит, велел поджечь Рим. А сам поёт, вдохновение ловит. И, надо сказать, препаршиво поёт! Тут Алешка Незванов, второго эскадрона сержант, моченое яблоко метнул: чвак! Прямо в рот угодил! Нерон глаза выпучил, давится, лиру свою уронил. Мы все захлопали, а пение-то, продолжается! Оказалось, что Нерон только рот открывал, а пел за него какой-то прыщ за сценой! Обман!

Все посмеялись от души.

В назначенный день после обеда поехали в имение князя. Театр оказался внушительным сооружением с шестью пузатенькими колоннами у входа и фронтоном с барельефом, изображающим битву людей с кентаврами. Внутри было шикарно: паркетный узорчатый пол, на потолках лепнина, мраморный бюст князя в фойе. Все кресла и борта лож из малинового бархата, с позолоченными деревянными частями.

– Кресла – моя работа! – похвастался граф Антуану, – Сам первый образец сделал, Иллариоше понравилось, ну, я и того… Целую зиму и весну над ними трудился, с тремя помощниками. Зато сто лет простоят!

Антуан впечатлился. Двести кресел! Он уже получил от хозяина в подарок красивый резной сундучок для личных вещей, как и было обещано, и убедился в профессионализме Александра Романовича. Но, одно дело сундучок, а другое – такой заказ!

Заняли свои места в ложе. Прозвенел первый звонок. Зал быстро заполнялся публикой. В оркестровой яме настраивали инструменты. Антуан взял программку, прочел по складам: «Кротость – не порок, или как девица скромнаго поведения без приданаго за богатаго жениха замуж вышла. Музыкальная комедия в трех действиях. Сочинение господина О.»

– Господин О – это князь псевдоним такой принял, – шепотом пояснил поручик Ржевский.

Спектакль начался. На взгляд Антуана было очень даже недурно: отличная музыка, симпатичная инженю с прекрасным голосом. Декорации были выше всяких похвал. Сюрприз же заключался в движущейся сцене. Огромная карусель вращалась, и герои попадали в новую обстановку! Такое новшество было личным изобретением князя и публика была потрясена до глубины души. Сам Илларион Ипполитович играл престарелого папашу главной героини. Текста у него было мало, но, тем не менее, свою роль он сделал маленьким шедевром. Как убедительно он сморкался и плакал, когда коварный негодяй возвестил ему страшную весть о разорительном пожаре в его поместье и как заливисто хохотал, когда это оказалось неправдой! А когда в конце он произнес проникновенно: «Благословляю вас, чада мои!», многие дамы, в том числе и графиня, зашмыгали носиками. В общем, все кончилось хорошо. Злодей, мешавший счастию влюбленных, после разоблачения спел свою арию: «Я понял тщету гнусных замыслов моих, я был неправ и извиняюсь! И удаляюсь в монастырь замаливать грехи мои!». Матушка жениха, страдавшая от нервной горячки и паралича на протяжении многих лет, поправилась и затанцевала, когда героиня принесла ей букет специально собранных цветов: «О, как прекрасен запах сих фиалок! Я от него для жизни пробудилась! Но, пуще всех цветов, меня воздвигла с ложа скорби ты, прекрасная и кроткая девица!». Жених получил повышение по службе и назначение послом в заграницу, так как невеста спела его начальнику: «О, к Вам я припадаю! Неужли не потщитесь Вы достойного избрать? Где ж Ваше благородство?». Начальник потщился, и благородно уволил конкурента на должность посла. Последние слова в его арии были: «Подите прочь, Вы низкий интриган!». Интриган ушел, заливаясь слезами. Жених же спел: «Я снова на коне, скачу навстречу ветру, туда, где Государю послужу и преданно и верно!», – и весь зал разразился аплодисментами.

В финале все долго хлопали и кричали «Браво!» и «Бис!», артисты выходили на поклон восемь раз.

Потом в буфете пили шампанское, поздравляли князя с успехом. Илларин Ипполитович сиял. Он все ещё был на взводе, адреналин бурлил в крови и требовал выхода.

– Какая ночь, господа! Какая ночь! Премьера! – несколько бессвязно восклицал он, – Потапка, суфлер – ведь, чуть не испортил всё во втором акте! У меня там написано: «Очей бездонных черных бездны лукавство источали»! А он: «Очей бездомных черных бездарь лукавых без печали»!

– Полно, Иллариоша, никто этого не заметил! – успокаивал друга граф.

– Все равно, выпорю! – зловеще пообещал господин О.

– Да полно, надо гуманнее быть! Лучше водки не давай. Дня три! – пошутил Александр Романович.

– А вот это уже изуверство! Давай поспорим, что он предпочтет: пороту быть, или три дня без водки? На «Кукареку»?

Позвали Потапа, степенного лысоватого мужика в сером сюртуке.

– Ты что же, прыщ тупой, окаянный, распроязви тебя в ноздрю шомполом ржавым троекратно с загибом, текст исказил, а? – грозно надвинулся на него князь.

Антуан, достав карандашик, старательно записал сию фразу на манжете. Он был сегодня в партикулярном платье.

– Так, барин, переписчик ошибся, Корнейка! – прижав руки к груди оправдывался суфлер, – Я и сам удивился, такое прочитавши! Вот, извольте убедиться! – он протянул князю свой экземпляр пиесы.

– А-а… Да… Ладно, ступай! … Стой! Скажи-ка, если б тебе выбирать между поркой и лишением водки на три дня, что выберешь?

– Воля Ваша, барин, порите. Спина-то заживет, а душа без водки увянет, как цветок не политый! – понурился Потап.

Все захохотали.

– Проиграл, Саша! – торжествующе ухмыльнулся театровладелец.

Александр Романович неохотно развел руки, помахал ими, изображая крылья, и громко кукарекнул. Все зааплодировали.

– С переписчиками прямо беда! – развел руками Илларион Ипполитович, – Не тама, так тута обязательно напутают!

– Так ведь почерк у тебя, Иллариоша… не того. Ещё в детстве секли, за почерк-то! – деликатно, но мстительно напомнил граф.

– А я что могу сделать? Пишу я скорописью… На проклятые перья целое стадо гусей каждый год извожу! Эх, если б машину такую придумали, чтоб писать разборчиво! Дергаешь рычаг: раз! Буква «Аз»! Дергаешь другой – два! Буква «Буки»! И так далее, до Фиты и Ижицы! – размахивая руками и расплескивая шампанское горячился князь.