Миссия сострадания. Нескромные новеллы

Размышления Кирилла были прерваны появлением новой девушки, сразу же активно включившейся в игру. Она пользовалась несомненным успехом, с радостью отдавала и получала достойное вознаграждение. Кирилл пригляделся и вздрогнул. Кровь прилила к его голове – это была, а может – он ещё надеялся – та самая незнакомка. Сомнения исчезли после пошагового просмотра. И Кирилл заплакал…

Вернувшиеся с дачи родители нашли его никаким. Мать пыталась растолкать его, а отец только сказал: «Оставь его, случилось что-то, наверное».

Утром Кирилл, с тяжелой и больной головой, пока не проснулись предки, рванул на дачу, купив по дороге жвачку, чтобы прохожие не слишком шарахались от страшного выхлопа.

Окунувшись в уже похолодевшую сентябрьскую воду, он принялся пилить, рубить, колоть копать и таскать, пытаясь выгнать остатки хмеля и прийти в норму. Как ни странно, ему это удалось. Возможно, этому способствовала хорошая погода и внезапно наступившие апатия и безразличие, хотя внутри жгло и сжимало сердце. Утром Кирилл глянул на себя в зеркало, и увидел заросшую физиономию постаревшего тридцатилетнего мужика, скучного и неинтересного. Он решил не идти на работу, а поехать к себе на Фонтанку, и оттуда позвонить шефу.

Именно на Фонтанке он жил некоторое время после развода с Мариной, а потом ему стало скучно, и он перебрался к родителям. Комната же большей частью пустовала. Иногда там собирались его коллеги по случаю многочисленных ныне праздников и дней рождения, а потом Кирилл уходил, оставляя в одиночестве образовавшуюся счастливую парочку. Правда, его посетила как-то раз весьма привлекательная, но слишком активная особа, но, слава Богу, на этом дело и закончилось.

***

Утром Кирилл несколько припозднился, и поэтому пришёл на вокзал почти к самой электричке. Народу было больше, чем летом – возвратились из отпусков, и начался учебный год. Толпа внесла Кирилла в вагон, рассыпалась и буквально усадила его на свободное место. Он вытащил из пакета – почти ничего с дачи он не взял на этот раз – журнал с «Домом», и начал читать.

Чтение шло плохо и Кирилл, благо его место оказалось возле окна, смотрел на убегающие сосны. Потом он повернул голову и увидел ЕЁ. На это раз она была в легкой кожаной курточке и вельветовых джинсах. Сердце вновь бешено заколотилось, задрожали руки, и Кирилл с трудом заставил себя медленно отвести взгляд и снова уткнулся в журнал.

А буквы прыгали перед глазами и сливались в сплошную линию. Люди выходили на промежуточных станциях и через некоторое время в купе остались только они одни. Кирилл закрыл журнал. Девушка смотрела в окно и думала о чем-то своем. Кирилл, непонятно как набравшийся смелости или, скорее, от отчаяния, чтобы вконец удостоверится, срывающимся голосом полу утвердительно спросил:

– Вы – Ольга!?

Девушка повернула голову, и видно, увидев нечто безнадежное в облике вопрошающего, просто ответила:

– Да, а что?

– И на кассете – тоже вы?

Девушка – теперь он мог её называть Ольга – только усмехнулась легким изгибом губ и отвернулась.

– Неужели… – чуть слышно прошептал Кирилл и обхватил голову руками. Всё. Дальнейшеё не имело смысла. «Всё знаю, всё понимаю, но ничего не могу поделать», – вспомнил Кирилл известную сентенцию и убедился в её ужасающей правоте. «Ну почему я не встретил её неделю назад! Тогда бы ничего не узнал!»

Когда электричка подошла к Санкт-Петербургу, Кирилл прервал молчание:

– Но могу я вас увидеть? – сам не контролируя себя, спросил он.

Ольга открыла сумочку и молча протянула ему визитную карточку. Не ней было напечатано крупными буквами ОЛЬГА и номер телефона.

***

Целую неделю Кирилл лечился трудотерапией – засиживался на работе, подготовил массу отчётов, приступил к новой перспективной разработке. Вечером едва доползал домой, отзванивался родителям – мол, всё в порядке, волноваться не стоит, просто много работы. Утром, наскоро перекусив, опять принимался за дела. И это помогало ему – но в том он, увы, заблуждался, – забыть об Ольге. Визитную карточку он выбросил, но однажды увиденный номер телефона намертво врезался ему в память. Наконец, переделав все дела, в пятницу он не выдержал, позвонил.

– «Маргарита слушает».

– Добрый вечер, будьте добры Ольгу.

На том конце провода чуть помолчали, и потом он услышал: «Женьк, Ольгу не видела? – Эту …? – Ну, её хахаль спрашивает. – Не, на этой неделе не показывалась, то ли выперли, то ли сама смылась. Да чёрт с ней». А в трубку сказали:

– Нет, Ольги не будет. А, может, я на что сгожусь? – и, чуть помолчав – адресок то знаешь? А я тоже всё умею, да и не хуже. – И ехидно засмеялась.

Кирилл швырнул трубку. Его бросало то в жар, то в холод. Он стал задыхаться, хотя в комнате было открыто окно. Быстро схватил куртку и бросился на улицу. Фонтанка встретила его тягучим моросящим дождём, а он всё шёл, не разбирая дороги, подальше от центра. Он не видел красного огня светофора, не услышал и отчаянно сигналившего «Москвича», и лишь в последний миг успел чуть отпрянуть от с трудом тормознувшего на мокром асфальте автомобиля.

***

В больнице на Вознесенском Кирилла часто навещали. Мать долго плакала, говорила, чтобы берег себя, отец, погруженный в собственные мысли, больше молчал, и лишь перед уходом спросил, не надо ли кому позвонить. Но Кирилл только покачал головой, и тот всё понял. Впрочем, отлеживаться ему не более трех недель – кроме закрытого перелома бедра врачи обнаружили только сильный ушиб головы, и опасались сотрясения мозга. И теперь Кирилл испытывал все прелести лежачего, да ещё с растяжкой, больного. В субботу, когда подозрения на сотрясение были сняты, и Кирилл слегка начал передвигаться на костылях, объявился начальник. Похлопал по плечу, сказал, что хватит сачковать, если с руками и головой всё в порядке, и вручил Notebook. Этому обстоятельству обрадовались соседи по палате и начали усердно, пока компьютер был свободен, резаться в марьяж и тетрис.

Заходила проживающая по соседству Надежда. Она сделала каре, и в тёмно-синих джинсах и наброшенном на плечи пиджаке выглядела просто неотразимо. Соседи позавидовали – это кто, баба твоя? Она брала Кирилла за руку и что-то успокаивающее говорила тихим и мягким голосом, отчего тепло разливалось по всему его телу. И как-то раз принесла любимые Кирилловы блины с черникой в самоподогревающейся кастрюльке. Соседи завидовали, а Кирилл отмалчивался, но однажды сказал: – «Да тёща моя это, бывшая», чему не поверили, а блины слопали с удовольствием. Незадолго до выписки пришла мать и сказала, что они с приедут с отцом и заберут его на машине на Народную – хватит ему одному бедствовать. Кирилл не стал дожидаться и на день раньше ушёл пешком к себе на Фонтанку, благо идти было недалеко. Костыли же он обещал вернуть потом.

Тут перед автором встает поистине неразрешимая задача – закончить рассказ. Наверно, логичным и почти сказочным было бы следующее, не лишенное вероятности продолжение.

Кирилл сидел дома и работал. В его распоряжении был ноутбук, а на днях ребята обещали принести модем и пейджер, чтобы обеспечить Кириллу постоянную связь, благо оставшийся ещё с давних времен в его комнате был отдельный – что теперь редкость – телефон. Иногда Кирилл выходил на угол прогуляться, за хлебом и газетой. Раз в неделю приезжала мать, смирившаяся с отсутствием сына, привозила продукты и готовила. Вечерами заходила ещё более похорошевшая Надежда, они вместе пили чай, смотрели телевизор и вели разговоры о жизни.

Как-то она засиделась допоздна и уже собиралась уходить, но пошёл сильный и октябрьский дождь. Кирилл предложил: «Так оставайся, что зазря мокнуть». – «А как же мы»… – «Так не чужие таки!» – вспомнил он Надеждину фразу, и они оба рассмеялись…

А наутро Кирилл, в который раз поцеловав нежные и ласковые и такие молодые губы, сказал немного робко: «А может, ты совсем останешься?» – И не отпустил её.

Такой финал был бы вполне возможен, если бы Надежда смогла переломить себя и была бы ну хоть чуть менее скованной. Однако жизнь, как говорят, распорядилась иначе.

***

После выписки Кирилл отправился к себе на Фонтанку. Несмотря на то, что парни с работы принесли ему и модем, и пейджер, а дел хватало, Кириллу было холодно и одиноко. За окном моросил нудный осенний дождь, Фонтанка поднималась и чернела. Машины расплескивали лужи и тормозили перед светофором. Иногда Кирилл выходил на улицу, в основном за сигаретами и газетами, поскольку продуктами его обеспечивали мать и проживающая около Сенной тёща. Потом Надежда уехала в командировку, и Кирилл остался почти один с телефоном.

Однажды вечером, когда осенняя ленинградская погода безжалостно выгоняет народ с улиц, Кирилл, опираясь на уже порядком поднадоевший костыль, в очередной раз отправился на угол. Едва он успел купить свежие газеты, сигареты и зайти в булочную, как пошёл дождь.

Перед переходом, где трамвай поворачивает с Вознесенского на Садовую, Кирилл достал зонтик, и неуклюже попытался раскрыть его, держа костыль подмышкой, а в другой руке авоську и зонтик. Сильный порыв ветра мешал ему, и Кирилл было решил оставить тщетные попытки укрыться от дождя, промокнуть и подсушиться дома, как кто-то тронул его за рукав: «Позвольте, помогу».

Он только кивнул благодарно. Девушка в мокром тёмном дождевике, с низко надвинутым капюшоном, несмотря на его слабый протест, взяла и сумку, и зонтик, и пошла рядом с ним, держа зонт так, чтобы Кирилл не промок, а идти было недалеко – до Фонтанки, и ещё пару домов направо. Кириллу было несколько неудобно, но что поделаешь!

Дошли до подъезда: «Спасибо большое, дальше я сам, а то, может, зайдёте обогреться?» – предложил Кирилл и обернулся на девушку. Тут ноги его подкосились, он выронил костыль, и упал бы, если бы она его не поддержала: «Вы!?» – «Я, а кто же?» – девушка удивленно рассмеялась такому нелепому, на её взгляд, вопросу. Кирилл понял, что его не узнали. Медленно поднялись на его бельэтаж. Девушка сняла мокрый плащ и туфли и оказалась тёмных джинсах и плотном свитере. Кирилл поплелся на кухню ставить чайник. «Вы здесь один?» – спросила Ольга, когда он вернулся. «А что, не видно?» – мрачно усмехнулся Кирилл, и налил чаю – «У меня только пакетики».

От предложенного – у него был старый запас – коньяка в чай девушка не отказалась.

Скоро согрелись, и Ольга (видимо, что-то припоминая) спросила: «А вы меня, откуда знаете, – мне кажется, что я тоже вас где-то видела?» – «В электричке, вы мне ещё телефон дали. А я – Кирилл». – «Вот и познакомились! А телефон-то моей сестры Наташи, извините, я очень глупо пошутила! Мы – близнецы, и она часто пользуется моим именем, вот и я тоже».

Дождь закончился, и Ольга распрощалась с Кириллом, пообещав ещё навестить болезного. И действительно, через пару дней пришла, потом ещё и как-то раз осталась. Навсегда. Приходила тёща Надя, увидела Ольгу и сказала: «Я тебя понимаю, зятек!» А потом сказала, что познакомилась в командировке с хорошим человеком, он сделал ей предложение, и она собирается к нему в Нижний Новгород. Вот так всё пришло к благополучному концу.

***

Потом уже, когда Ольга была на шестом месяце, Кирилл случайно узнал, что Ольгина сестра-близнец умерла в раннем возрасте.

Но менять что-либо было поздно, да и не хотелось.

Эстонский вариант

Почти тысяча девятьсот дырявый год. Я – молодой оболтус, волею судьбы оказавшийся в топографической экспедиции в ещё советской Эстонии. Небольшой районный центр. Не смейтесь заранее – но почти как в анекдоте про чукчу. Короче, кровь бурлит, и я сподобился познакомиться с довольно-таки симпатичной аборигенкой, высокой, светленькой, носительницей, как теперь говорят, языка. Несколько дней ухаживания, кровь бурлит…

Девушка была чрезвычайно благовоспитанная, и я уж и не представляю, как мне удалось добиться расположения и склонить ее. После некоторого объема выпитого, искренних, как мне показалось, но немного холодных поцелуев, свет выключен, мы – на высокой, роскошной перине, со взбитыми подушками, постели, предназначенной для любви…. Я, было, собрался приступить к делу, несмотря на то, что опыта было мало, если честно, совсем никакого, а желания много, как вдруг услышал: «Меня э… пока нэлся. Поо-ка тэ-эвушка», и при этом, ласково поглаживая – ну, вы представляете, что. И одновременно натягивая чуть ли не до пяток длинную ночную сорочку…. Такой облом! А она продолжила, также спокойно: «Сэчас придет сеэстра. Ты её-ё э…. нужно. Паташты».

И что вы думаете – вскоре та явилась. И, действительно, оказалось можно. Хорошенькая сестрица оказалась нежной, ласковой и вкусной. Уж не знаю, зачем ей это было нужно, и я остался благодарен ей…. Но это уже другая история.

В этом же городке

Экспедиция предполагала и соответствующую форму одежды, и кое-что более цивильное, но уж никак не пиджаки и галстуки. Посему мы были отключены от местных вечерних заведений, где специально, как я понял, для возможных русских, были сделаны таблички с надписью «Вход только в пиджаках и галстуках». Намёк понятный – пожалуйста, приходите, но только при условиях. Мы и не пошли, и не очень-то хотелось. Местные же, при полном параде, гордые и красивые, неспешно проникали в ресторанчик сквозь дверь, вежливо придерживаемую швейцаром в полном облачении. Мы же расположились на пригорке, и с полным достоинством поглотили любимую «Изабеллу». Для тех, кто не помнит – в то время мы, молодежь, да и старшие, не слишком жаловали сорокоградусную. За разговорами время пролетело незаметно, и мы, слегка подшофе, направились к себе на базу – обычную избушку на отшибе. Само собой разумеется, путь наш лежал мимо бара, двери которого не желали раскрываться перед нами. Но мы не пожалели, выбрав именно эту дорогу. Правда, пришлось перешагивать сквозь мычащие либо вообще обездвиженные тела. Ибо принятая на грудь доза не позволила горячим эстонским парням достойно покинуть заведение, и мало того, отойти от него на более-менее приличное расстояние.

Тёмные пиджаки и белые рубашки весьма гармонировали с асфальтом и придорожными канавами, притягивая окрестные пыль и грязь. И всё потому, что в городе была химчистка. Однако культура…. И позже мне вспомнились до бесчувствия напивавшиеся финны, приезжавшие на экскурсии в Питер…. Родственные души. Но, признаться, мы мало чем отличались…. Да ничем.

***

Через пару дней сестрица отъехала к себе в Хаапсалу – есть такой город, да, подарив мне ещё несколько незабываемых мгновений. Я же продолжал свои ухаживания за младшей, но больше – ни-ни. Но это меня не спасло. Местные несколько возражали, и посему мою физиономию постоянно украшали бланши. Я тоже не оставался в долгу. Расставание же наше – лето закончилось, началась учеба, было жарким и не обошлось без скатившихся по нежному девичью лицу слезинок.

Началась вялотекущая переписка, ни к чему не обязывающая, но случилось так, что на следующий год я снова попал в эту экспедицию. Конечно, пришлось подсуетиться – я понял, что влюбился и не могу без этой девушки.

Мы встретились, и, буквально через пару дней, свершилось то, о чём я мечтал ещё в прошлом году.

Она взяла меня за руку, и мы оказались на той же перине. Несмотря на то, что до этой нашей встречи она оставалась девушкой, уже не говорила «Нелься», и не звала на подмогу ни сестру, ни подружку.

Позже, то есть, через день, я спросил: «А что же тогда?» – «Я боялась. Мне было только пятнадцать. Почти. А я не хотела, чтобы ты уходил». А говорят, что эстонки холодны! Это у меня внутри похолодало. «А сейчас?» – «Сейчас почти шестнадцать, и было можно»…

Излишне говорить, что и в этом году моя физиономия зачастую напоминала боксёрскую грушу. Но это меня не останавливало. Правда, ребята сказали, что в нашей, российской, провинции, я бы так легко не отделался….

Однако прошло ещё пару лет, и она стала моей законной женой.

***

Сижу дома, жду водопроводчика. Взят отгул, я свободен, лениво почитываю книжку, и ничего не могу сделать – необходимо перекрыть воду, а подвал заперт на несколько замков, а ключ в ЖЭКе или у дворника. И, даже если вскроешь, чёрт разберет, какой это вентиль. Так вот, сижу я, отдыхаю. И тут звонок. На пороге – молодой человек примерно моего возраста, в кожаной курточке и с дипломатом. Типа, мол, я – сантехник, и в чём проблема. Я – в шоке, первый раз вижу сантехника-интеллигента. Не прошло и часа, как всё было в порядке, и я, как водится, предложил определённую сумму, по таксе, от которой тот, к моему изумлению, отказался.

Ну, а хотя бы выпить кофе с ликёром? Кто же здесь устоит? В итоге мы приговорили из нашего семейного стратегического запаса пару бутылочек. Причём не какого-то пойла, а дефицитнейших «Агнессы» и «Габриеля». Для тех, кто не помнит – в давние времена это были потрясающие ликёры эстонского производства, по тридцать и сорок градусов. Вкус – потрясающий, а действие на редкость коварное.… Особенно если смешать….

Говорили, что девушке в маленькую рюмочку до половины наливали «Агнесс», а парню – «Габриель». А потом он мог из своей бутылки капнуть в её рюмку. Если парень казался ей симпатичным, и ответ на ухаживания – положительным, девушка проделывала аналогичную процедуру. О чём я и рассказал своему собутыльнику. А потом мы добавили немного водочки, и всё пошло по накатанному пути….

Нашу идиллию нарушил звонок.… Мобилизуя последние силы, открываю дверь…

Вы не ошиблись, пришла жена. Коллега мой, ещё не утративший интеллигентного вида, но находившийся в должной кондиции, плетётся за мной, поправляя галстук и придерживаясь за косяк. Смотрит на мою жену, что-то в мозгу у него поворачивается. Он произносит «Агнесса!» и без чувств, как хлам, рухает к её ногам. Видно, у бедного произошла материализация образа, и оттого крыша съехала моментально. Но весь прикол заключается в том, что жену действительно зовут Агнесса…

– Уп-пери этту паталь, – акцент у Агнессы проявлялся лишь в состоянии резкого недовольства и возбуждения, – а сам пыстро ф душ. Как эт-то у фас гофорят – прочистить мозги…. И польше не пить.

Самый же большой прикол заключается в том, что она позволила мне отправить эти приколы! В назидание молодым и ещё… Она категорически не согласна с тем, что эстонки холодны и безразличны, и постоянно убеждает меня в противном. А как – не скажу.

Зато с ревностью у них более чем в порядке. Но я не даю повода.

Маленькое приключение с сестрой осталось в далёком прошлом…. Когда-то было можно, но сейчас даже за одну подобную мысль, я непременно схлопотал бы колотушкой по кумполу…

А мне это надо?

Павловск

Врагу не пожелаешь. Именно такой была ситуация, в которой я оказался на следующее утро после защиты диплома. Никаких подвижек не наблюдалось, обещанная мне аспирантура накрылась медным тазом, девушки – как не было, так и нет, работы и перспектив на будущее – никаких.

Подработка на кафедре тоже закончилась, осталось несколько случайных учеников, которым буду терпеливо вдалбливать недоученное ранее. И заниматься поисками работы. Через неделю смогу сколь угодно долго любоваться на корочки красного цвета, положенные отличникам, и свои накаченные мышцы. И всё. На помощь родителей рассчитывать не приходилось – они как-то ухитрились существовать на субсидии, выдаваемые в НИИ и на судостроительном заводе, и только. Они содержали дачу и старенький «Опель», и даже ухитрялись иногда подкидывать мне на жизнь. Я жил один – бабушка переехала в двухкомнатную квартиру к родителям, и меня поселили в комнату в коммуналке на Загородном, напротив ресторана «Тройка» – мол, взрослый и устраивай свою жизнь. Одно утешало – соседи, ветхозаветные старушки, уже перебрались к родственникам, или уехали на дачу, и комнаты пустовали. Так что я был фактически единственным жильцом, но что из этого? Квартира нуждалась в срочном ремонте. Я не ленился, но мог лишь поддерживать относительный порядок.

Выходя из дома, я смотрел на себя в треснутое зеркало, повешенное в прихожей ещё при царе Горохе. И старался не унывать.

***

В конце июня установилась прекрасная погода, около тридцати и сухо. Сидеть дома и ждать получения на руки диплома с понятной разве что узкому кругу специальностью – «кинетическая термодинамика», скучно, и я отправился Витебский вокзал.

В электричках свободно, ехать дальше Павловска я не собирался, сегодня в программе – Пушкин, Павловск решил оставить на завтра. Время меня не лимитировало, могу гулять сколько угодно, ученики придут ко мне в понедельник, и я буду терпеливо вдалбливать в их головы простейшие алгебраические действия. А на что ещё способен обладатель красного диплома?

Утро выдалось солнечное, почти ни облачка. До Витебского вокзала несколько минут неспешной ходьбы. Взял с собой бутылку с водой, положил в пакет вчерашний батон – покормить уточек возле водопада, и пошёл. Взял билет, ещё студенческий, и сел в электричку возле окошка – электричка Павловская, а народ стремится дальше, к дачным участкам. Электричка резво стартовала, мимо пробегали город, Шушары, поля, Пулковские высоты.

***

Основной контингент вышедших из электрички в Пушкине направляется в парк – парочки, родители с детьми, пенсионеры. Мне спешить абсолютно некуда, и я пристроился в хвосте колонны. Так и просочился внутрь вместе с группой туристов.

Сделал несколько кругов, посидел на лавочке, рассматривая преображающийся Екатерининский дворец, вдоль которого выстроилась длинная очередь, что-то отливало золотом, голубым цветом. Нет, скорее, лазоревым. Я был там несколько раз, но осенью, когда и туристов меньше, и погода предполагает.

Ещё один круг. Бутылка с водой становится легче. Останавливаюсь возле пруда – затончика с миниатюрной плотиной, перед озером – уточки сбились в стайку и ждут подношения. Отщипываю от батона, крошу в воду. На угощение мгновенно слетается несколько уточек. Тоже конкуренция.

Подходит девушка с маленьким мальчиком, он тоже хочет покормить уточек, но нечем. Батон переходит в его ручонки, малец доволен. Стою и наблюдаю, пока процесс не заканчивается. Мамаша уводит ребёнка по дорожке осматривать достопримечательности, я же направляюсь в противоположную сторону, топ-топ, мимо ресторанчика, вдоль озера с островком посередине. Хорошо. Мысли разваливаются, я даже не обращаю внимания на встречных девушек, расслабляюсь и не замечаю, как начинает сосать под ложечкой – ба, уже шестой час!

Допиваю воду, опускаю бутылку в урну, и направляюсь к вокзалу. Электричка минут через пять, это хорошо, покупаю «Советский Спорт», стаканчик крем-брюле, поезд останавливается, двери открываются, и я снова занимаю место у окошка, разворачиваю мороженое. Поезд трогается, сначала я просматриваю газету, чтобы потом углубиться в интересующие меня статьи. И вдруг слышу тонкий, немного надтреснутый смех. Поднимаю глаза, и вижу напротив не девушку-виденье, но молодую симпатичную женщину, в лёгком платьице, с коротким чуть рыжеватым перманентом.

Она улыбается и не отводит глаз:

– Простите, вы так аппетитно…

Я, естественно, смущаюсь. Что, советский человек не может спокойно съесть мороженое? На счастье, мимо проходит мороженщица с коробкой на ремне через плечо:

– Крем-брюле, шоколадное, трубочки…

Я злорадно достаю червонец, покупаю трубочку и протягиваю соседке. Та, на автомате:

– Спасибо. – Чисто автоматически, и не успевает отказаться.

Я могу торжествовать – в такой жаре мороженое неизбежно поплывёт, ей придётся доставать платочек, вытирать липкие пальцы. Невольно опускаю взгляд вниз – ровненькие загорелые ножки, туфельки на каблучках, но без задника; нога закинута на ногу, и они покачиваются. Оторвать взгляд сложно, да и зачем? Ножки – точёные, с едва заметными золотистыми волосиками, педикюр – в тон маникюру на столь же нежных ручках. И вдруг я понимаю, что женщина удивительно красива, непроизвольно краснею. Она же достаёт платочек, укладывает на коленки – столь же привлекательные, прикоснуться на мгновенье. Я схватил образ целиком и попал, но пока не осознал этого.

Всё-таки капельки тающего мороженого покидают оболочку трубочек. Я усмехаюсь про себя и вновь слышу так завороживший меня смех.

– Вы были в парке? – вопрос или утверждение.

– Да, только не часто случается.

Возможно, она видела, как я кормил уточек, или отдыхал на скамейке, скинув кроссовки. Как-то неловко.

– Во дворец ходили?

– Нет. Просто гулял.

– А почему? – что она ещё могла спросить, по ходу дела?

– Учёба, диплом, – отвечаю как школьник, – и так, уже сколько раз бывал.

– А во дворце?

– Только осенью, когда меньше туристов, погода плохая и нет желания бродить по парку просто так. И нас водили, когда в ещё школе учился.

Она, наконец, доедает мороженое, задумывается, куда выбросить обёртку, я прихожу на помощи и кидаю её в пакетик, женщина вытирает ажурным платочком пальчики, облизывает губы. И снова улыбается. «Руки липкие», я пожимаю плечами – надо было не допивать бутылку до конца, и не выбрасывать. Но кто ж знал!