Трущобы во дворце

– Дело ваше. Только способы все же есть.

Через пару дней, поняв, что мать не собирается следовать ее совету относительно новой беременности, Саша оставила ее в покое, но у нее появился повод проверить, действительно ли юный доктор такая уж неподходящая партия или все же, имея рядом практичную и умную жену, он окажется довольно покладист, чтобы им можно было руководить на полную катушку. Уж тогда Саша наставит его на правильную дорожку, говоря, кого стоит лечить, кого нет и с кого сколько брать.

– Привет, Сережа.

– Сашенька! Что-то случилось?

– Не совсем. С мамой все нормально. Но мне нужен твой совет.

– Что-то с тобой?

– Нет, бог миловал, – она улыбнулась ему слегка кокетливо и, взяв под локоть, повела во двор.

– Если я чем-то могу помочь, рассчитывай на меня, – он взял ее руку и легонько пожал.

– Спасибо. Я потому и пришла. Понимаешь… мы сейчас особенно стеснены во всем… это из-за отца с Мишкой. Да, ты знаешь. А тут еще этот ребенок. Его никто не ждал, тем более сейчас. И так нас пятеро, куда уж больше? В общем, мама попросила меня тайком поговорить с тобой о том, чтобы не допустить этого младенца. Ну… есть же способы… в нашем положении по-другому никак.

– Сашенька! – молодой человек в ужасе отстранился от нее. – Что ты такое говоришь?!

– Тс-с, Сережа. А что нам делать?

– Это грех!

– Ты же доктор! А обрекать на голод детей – это не грех? Отец и брат – основные кормильцы, сейчас в тюрьме. Маме надо работать. А кто возьмет беременную на работу?

– Но, когда Андрей Михайлович выйдет, ребенок только родится. Он сразу найдет работу и вот вам решение.

– Сережа, мама не хочет это дитя. Ее можно понять. Мы едва сводим концы с концами.

– Саша, что ты мне предлагаешь? Чтобы я убил чью-то жизнь?

– Нет, чтобы спас эту жизнь.

– Саша, прости, но… не надо со мной об этом говорить, – он сделал каменное лицо.

– Ты думаешь, я хотела тебя обидеть? Извини. Но мы все в прострации. Нам плохо.

– Ребенок – это божий дар. Я вообще удивлен, что тетя Наташа попросила о таком! Она всегда думала иначе!

– Обстоятельства иногда все меняют. Она в отчаянии, у нее здоровье уже не то.

– Тем более. Здоровье. Она же может умереть! Ты слышала, сколько таких женщин умирало? Это сильнейшее потрясение для женского организма!

– Сережа… ну, хочешь… я дам тебе деньги? У меня есть сбережения.

– Саша! – молодой человек побелел. Он окончательно высвободился из ее полуобъятий и отступил на пару шагов. – Деньги это лишь металл и бумажки, они не стоят того, чтобы из-за них брать на душу грех. Даже за очень крупную сумму, я никогда и никому не сделаю подобной процедуры. Никогда и никому!

– Тогда ты так и останешься бедняком, – холодно произнесла девушка, убедившись в бесполезности своей попытки.

– Зато честным. Для меня это превыше.

Поставив крест на докторе, Саша снова принялась искать себе жениха. Дни летели, становилось очень холодно, работа в лавке надоела не меньше фабрики, да еще Наталью не приняли на Сашино прежнее место, заметив, что женщина нездорово выглядит и имеет так много детей.

Из окошка хлебной лавки, Саша видела лавку кондитера. Гриша приветливо махал ей рукой время от времени, подзывая войти, а иногда сам навещал приятельницу и они болтали о том и о сем, пока не было покупателей.

– Что-то ты мрачная в последнее время. Что стряслось? Этак, вся твоя красота меркнет.

– Жить тошно, – отвечала девушка, подперев щеку рукой и облокотившись о прилавок.

– Вот те на! Солнце светит, снежок идет, воздух чистый, конфеты вкусные, чего еще надо для счастья? – хохотал молодой человек.

– Ой, да что я с тобой говорю?! Тебе бы только поесть, поспать, да… не знаю, что еще!

– Я человек простой. Мне многого не надо. А ты так и скиснешь рано или поздно, мечтая неизвестно о чем. О чем же, хоть?

– О женихе!

– Ну, дело ладное. Все девушки мечтают, – он приосанился. – Только, чего хмуриться то? Жених – вот он, перед тобой. Хоть сейчас готов обвенчаться с такой конфеткой.

Саша залилась ироничным смехом, потом осклабилась.

– Не раскатывай губу. Я – не все девушки и мне нужен особенный жених.

Гриша выпятил подбородок и снова ссутулился.

– Это какой же? Богатый, как набоб, красивый, как бог или чтоб сгорал от любви к тебе?

– Нет, не богатый и не красивый. Но с чином и, более или менее стабильным положением, характером тихим, не склонным к суровости, а уж возраст и внешность значения не имеют. Если знаешь кого, так познакомь?

Гриша почесал затылок.

– Так ведь… Аркадий то Степаныч, вроде, точный портрет.

– Какой Аркадий Степаныч?

– Да, ты ж его видела! Когда впервые ко мне в магазин зашла. Ты еще тогда принялась кусать пирожные прямо у прилавка, и это выглядело так потешно, что мы с этим стариком не могли оторвать от тебя глаз! Помнишь?

– А! – спохватилась Саша, припоминая старика в костюме мажордома. – Тот, что у графа Зуева?

– Он самый.

– Да, да… примерно такой мне и желателен… как я про него забыла… но он уже совсем стар, что ему до меня…

– Как сказать? Он стар и одинок, но как-то однажды посетовал мне на это. Ничего конкретного, конечно, но, мало ли… хочешь, познакомлю?

– Еще бы! Только… поажурнее, что ли…

– Как скажешь.

– Отлично. Когда?

– Он заходит по вечерам. Больше сам, хотя иногда посылают горничную.

– О! Как раз скажи ему, что я хотела бы стать горничной.

– Не учи ученого. Я сам знаю, что говорить. Можешь мне довериться.

– Кстати, а почему мажордом ходит за пирожными для графини? Насколько я знаю, такая работа не входит в круг его обязанностей?

– Очень просто. Старик в том семействе еще и вместо эконома, ему негде бывать. Он целый день занимается бухгалтерией, сидя в маленьком кабинетике, к вечеру ему хочется размяться, а поскольку графиня очень благоволит к старику, вот он и убивает двух зайцев одним выстрелом – и ей приятное делает и себе ноги разминает или чего-нибудь еще…

– Хм… он работает в отдельном помещении, наверное, у него и комната вполне солидная?

– Разумеется. Он как-то говорил, что в его возрасте особенно грустно жить в хоромах, где кроме роскоши больше ничего нет.

– Ха-ха! Видать, он изливает тебе душу?!

– Случается.

– Может и мне изольет?

– Посмотрим. Сегодня вечером я его спрошу, как он смотрит на женитьбу в целом, не планирует ли или хотя бы подумывает.

Когда Гриша ушел, Саша вдруг призадумалась. А какой резон ему хлопотать о ней? Может, он рассчитывает на награду? Ладно, можно пообещать все, что угодно, но потом совсем не обязательно это выполнять. Она успокоилась и просто ждала, снова повторяя, как заклинание, свою любимую фразу:

– Любой ценой!

ГЛАВА 7

Вскоре после суда над арестованными с Проточного переулка, родственникам разрешили навещать их раз в два месяца, по воскресеньям. Наталья, Надя и Дима сразу воспрянули духом. Женщины принялись готовить Андрею и Михаилу передачу, а мальчик бегал по всему двору, таская на плечах младшего братика и приговаривая:

– Мы идем к папе!

С вечера Наталья напекла пирожков с капустой, зажарила курицу и счастливая, легла спать пораньше. Саша, чей аппетит разыгрался после длительного пребывания вне стен дома, попросила у матери немного пирожков, на что получила отказ, хотя и в извинительной форме:

– Дочка, я потом еще напеку, а эти оставь для папы с братом.

У Саши слюнки потекли от таких вкусных ароматов, но от ответа Натальи девушка мгновенно вспыхнула и, не считая нужным скрывать свое настроение, выплеснула негодование на мать, полностью отбив у той желание спать:

– А у нас, что, есть лишние деньги, чтобы еще и их кормить? Что мы будем делать, когда у нас не останется ни копейки? Попросим у папы? Мало того, что он всегда жил, как ему вздумается, так еще и сейчас он станет нас объедать! Если сглупил, то пусть, хотя бы, выкручивается сам, а не ставит нас в еще более затруднительное положение. В этом доме работаем только мы с Надей и на нашем иждивении помимо тебя, еще и дети. К тому же, папаша сделал тебе нового и этого, скажешь, не достаточно с его стороны? Тебе не кажется, что нам всем куда важнее хорошо питаться, чем ему и Мише? Я голодная и я сегодня работала. Завтра у меня единственный выходной, я намерена выспаться и наестся. Я этого заслужила хотя бы потому, что заработала и на еду и на отдых. И сейчас я съем эти пирожки, сделанные из муки, купленной на мои деньги. Сколько пирожков ты испекла? Сейчас посчитаю… а… тридцать… отлично, делим на… нас пятеро… по шесть на каждого… вот мои шесть… сколько сейчас съем, столько и съем, но спать лягу абсолютно сытой. Курица пойдет на завтрак… и вообще… сколько еды ты им не носи, а по тюремным законам, они половину отдадут сокамерникам. Так что подумай, несчастная, забитая жизнью женщина, кого ты кормишь и кто тебе дороже: дядьки с волосатыми мордами или собственные дети, которые устают на работе?

Саша ожидала, что мать начнет спорить с ней, но Наталья молчала. Губы ее нервно подергивались, она сидела на постели, не моргая глядя на дочь, седые волосы казались всклокоченными и чуть взмокшими. Женщина попыталась что-то произнести, но у нее выходил какой-то неразборчивый шепот. Саша с отвращением вышла от матери и, сев на кухне за стол, принялась есть пирожки.

– Спасибо, мама, очень вкусно! – бросила девушка, съев первый. – Так приятно после трудового дня сытно поесть домашней пищи! Ну, кто попытается отнять это право у бедной труженицы? Неужели, собственный отец? – съязвила Саша, услышав тихий плач Натальи.

Надя что-то штопала в углу комнаты, пользуясь догорающим остатком свечи. Дима стругал деревяшку, превращая ее в некое подобие солдатика. Когда у Саши с Натальей завязался спор, они не вмешались, но теперь Надя кинулась утешать мать, а Дима, присоединившись к Саше, попросил один пирожок.

– Только один? Тебе полагается шесть, как и всем. Или ты желаешь поделиться с огромными дядьками, от которых воняет, как от свиней?!

– Не-ет… – протянул мальчик. – Я кушать хочу. Я заработал сегодня четвертак! – он гордо вскинул голову, хотя обычно не хвастался, а просто отдавал деньги родителям.

– О! И как же, если не секрет?

– А ты не скажешь папе? – Дима устремил на Сашу взгляд, смешанный с недоверием.

– Чего ради? Вряд ли я вообще его увижу.

– Как так?

– Как-нибудь! – процедила Саша. – Рассказывай?

– Просто… я шел по улице, меня остановил хорошо одетый господин и попросил отнести письмо в один дом неподалеку и дождаться ответа. Я принес ему ответ, а он дал мне монетку. Все.

– Молодец.

Дима улыбнулся. Сестра еще никогда не удостаивала его своей похвалы, да и вообще, редко с ним разговаривала.

Чуть погодя, Надя присоединилась к сестре и брату.

– Мама уснула.

– Я рада, – Саша закатила глаза.

– Не ерничай, пожалуйста. Ты… так грубо с ней говорила!

– Армия защиты взбунтовалась! – Саша тихонько засмеялась.

Дима покосился на сестер, не понимая, на чьей стороне ему сейчас желательнее быть. Саша позволила ему наесться, а Надя? Вдруг начнет отнимать пирожки?

– С одной стороны ты, конечно, права… но… нельзя же пойти к ним совсем с пустыми руками!

– Ну, почему? Можно, например, принести им косточки от курицы. Показать. Пусть обрадуются за то, что нам пока есть, что покушать.

Дима, испугавшись спора сестер, унес свои пирожки в комнату.

– О! – продолжала Саша. – Он думает, что мы отберем у него еду! Бедный ребенок, не правда ли? А, добросердечная Надежда Андреевна?

– Иногда мне кажется, что ты рада тому, что папу арестовали.

– Я даже не буду пытаться этого скрыть.

– Ты так резко изменилась в тот же день, как мы остались одни.

– Ну, не притворяться же мне.

– Ты ненавидишь его?

– Он ничего не сделал, чтобы его любили. Твое отношение к нему мне непонятно, но это твое дело и я не собираюсь вмешиваться. Что же до меня, то я хотела бы более его не видеть.

– Он дал нам всем жизнь.

– Скорее, мама, а не он. Его роль в этом деле, как мужчины, весьма небольшая. Остальное ее заслуга. А он вынудил ее влачить рядом с ним такое убогое существование. И тебе он уготовил ту же участь. Ты будешь дурой, если не воспротивишься ему.

Надя молча утирала слезы.

– Чего ты вечно мокроту разводишь? – всплеснула руками Саша.

– Как я могу сделать то, что ты говоришь?

– Как угодно. Любыми средствами.

– Отец не простит.

– Отец! Отец! Еще не известно, простим ли мы его за все!

– Саша!

– Что, Саша? Благодари бога, что он в тюрьме, вместе с этим твоим, Боташовым. А то сидела бы сейчас в чужой хате, штопала бы ему носки, да вынашивала бы уже Боташова-младшего! Тебе это надо? Подумай, что ты можешь, пока его нет?

– Но он скоро выйдет.

– Не скоро. Ему сидеть еще полгода. Это достаточный срок, чтобы изменить свою жизнь.

– А ты? Что ты задумала? Ты пугаешь меня!

– Не бойся, мой зайчик, – презрительно усмехнулась Саша. – Уж я найду себе партию удачнее той, что мне мог бы найти папаня.

В воскресенье Саша наотрез отказалась идти со всеми в тюрьму, а по возвращению, маленький Дима выпалил сестре:

– Отец отрекается от тебя!

– Хвала всевышнему! – воскликнула девушка и с того дня, ни она, ни Андрей более не произносили имени друг друга, по-крайней мере, при остальных, но мужчина пообещал, что, вернувшись, выгонит непокорную дочь из дому.

Саша и сама уже подумывала об уходе, наводила справки о съемном жилье, но цены ее не устраивали и, поняв, что собственными силами она всех расходов не покроет, все больше укреплялась в мысли, что только выгодное замужество позволит ей жить достойно.

– У тебя плохо с памятью?! – получил от Саши нагоняй молодой кондитер, который уже с неделю почему-то не навещал приятельницу в хлебной лавке.

Гриша скорчил гримасу.

– Рыбка не клевала.

– Что?!

– Старик, как назло, приходил тогда, когда у меня было полно посетителей. Что я мог? Но сегодня наверняка.

– Откуда такая уверенность?

– Я припрятал его пирожные. Если он придет раньше, я скажу, что их доставят только к закрытию. Накладка, мол, вышла.

– А ты не боишься, что не успеешь их продать свежими и завтра тебе влетит?

– Я их хорошо сохраню.

– Ладно.

Саша уже разуверилась в Грише. Стоя за прилавком, она принялась обдумывать, как бы самой познакомиться со стариком.

Но парень, все же, сдержал свое обещание. Этим вечером он наконец-то вызвал пожилого господина на откровенный разговор, начав совершенно издалека, а, сделав Саше знак из окошка, дал ей возможность самой услышать весь их разговор, притаившись в кондитерской подсобке.

– Я, вот, все хотел спросить вас, Аркадий Степанович, если вам скушно одному в… как вы сказали… хоромах, где кроме роскоши ничего нет… отчего же вам, например, не жениться?

Мужчина немного смутился, но, засмеявшись негромко, ответил:

– Наверное, мне об этом уже не мечтать, – в его глазах, мутно-сероватых, с тяжело нависшими веками, читалась невыразимая тоска.

– Но, отчего же? Вы добрый, мягкий человек, неужели женщины могут пренебречь вами?

– Ах, юноша! – старик устремил взгляд куда-то вдаль, сквозь окно, где за вершинами соседних домов уже начинали проступать первые звезды. – В ваши годы я сам ими пренебрегал и теперь мне воздается по заслугам. Кому нужен такой старый хлам, как я? Мне шестьдесят два года, а выгляжу я еще более древним. Я – потомок аристократа, и вырос в роскоши, и жениться мог, да привередничал. И как! Сколько невест было в поле моего зрения, но у каждой я находил какой-нибудь изъян. То осанка не та, то овал лица не устраивал, то вдруг, поглядев, как располнела с годами ее мать, я начинал думать, что дочь ожидает то же самое и тотчас ретировался. В молодости меня интересовала лишь внешняя красота, я не мог найти совершенства и, как Дон Жуан, снискал себе плохую славу у прекрасного пола. Потом мой отец, граф Вележев, вложив основную часть своего состояния в финансирование экспедиции по поиску золотоносной руды, потерпел полный крах и вскоре был разорен. Не пережив такого поражения, он слег и затем умер, оставив меня, мою сестру и нашу мать фактически ни с чем, в заложенном доме, который мы не смогли выкупить. Потом сестра умерла, подхватив лихорадку, мать, не вынеся всех потрясений, утопилась и вот, избалованный графский сыночек, поступает в услужение мажордомом к одному из бывших друзей нашего семейства. Тот, несчастный самодур, то и дело поддевал парня, то бишь меня, напоминая о прошлой жизни, я долго не выдержал и ушел к ныне покойному графу Матвею Зуеву, отцу нынешнего, у которого я служу уже тридцать лет. Ну, а что до женитьбы, постепенно я перестал обращать внимание на женщин, полагая, что теперь уж точно, не найду своего идеала, раз мне нечего будет ей предложить. Так шли годы, и только состарившись, я понял, что упустил все шансы продолжить свой род, хоть и униженный, но славный. Теперь меня окружают лишь служанки… нет, я не горд, это осталось в молодости… но жениться на женщине без манер, без особого ума, не умеющей должным образом следить за собой… ах, чего уж! Стоит ли?

– Как знать, Аркадий Степанович, как знать? – протянул Гриша, косясь в сторону подсобки.

– Я понимаю, что мне на иное не рассчитывать, но приказать самому себе… фактически заставить себя жениться на подобной женщине… однажды я попытался. Да. Но она отказала мне.

– Вот как?

– Я приметил женщину несколько лет тому назад. Ей было немногим больше тридцати, она хорошо выглядела, вдова, ребенок у нее тоже умер, и мне показалось, что с манерами у нее более или менее все сносно, во всяком случае, она была не глупа, и остальному ее можно было бы обучить. Но… она дала мне понять, что я, как жених, уже давно вышел в тираж. Более я попыток не делал, да признаться и достойной кандидатуры не встречал… ах, чего уж я заговариваюсь! Достойной! Сам то каков, старый пень! – мужчина засмеялся с некоторой горечью и стал постукивать пальцами по прилавку.

– А… может быть, стоит попробовать опять? – Гриша очень медленно складывал пирожные в коробку, тянул время, как мог и то и дело поглядывал на Сашу, чье лицо скрывала портьера.

Старик сделал какой-то неопределенный жест. Гриша не понял, но, увидев гримасу Саши, недовольную и нетерпеливую, воскликнул:

– А если я помогу вам?! Ведь вы хотите жениться!

Мужчина поднял на парня удивленные глаза.

– Ты-то? – и захохотал.

– А что? Я знаю одну девушку…

– Ой! Вот уж юных особ прибереги-ка для себя. Не стану я свои седины позорить, прося руки девственницы, раз особа зрелая и неглупая указала мне на дверь.

– Напрасно, Аркадий Степанович. Эта девушка, бедная сиротка, очень хороша собой и, могу поспорить, не менее рассудительна, чем та дама, о которой вы столько сказали. А, не имея семьи, вам и хлопот с такой женой меньше. И… если она согласится стать супругой уважаемого господина в летах, образованного и доброго, то почему нет? К тому же, она отличается отменным здоровьем, а это разве не гарантия удачного продления вашего славного рода? Ведь женщины, они, как цветы – чуть упустишь и все! Пока роза юна и свежа и бутоны у нее сочные! Дети, то бишь, румяные.

– Ох, Гришка! Чего ты хитришь?

– Я? – вздрогнул парень. – Почему?

– Ты так ее расписал… да, кто она тебе? Чего же сам не женишься? Или не нагулялся?

– Она, как я уже сказал, особа не по годам разумная. А я напротив, баламут. Не пара я ей. А девочку жалко. Сам я ей портить жизнь не желаю, а помочь хочу. Мне кажется, с вами ей будет хорошо. И вам за нее краснеть не придется. Жаль бедняжку, работает за гроши, живет у дальней родни, которая ее ни во что не ставит… не жизнь, а слезы одни. И это при ее то красоте!

– Да-а? Интересно. Что, так уж хороша?

Гриша причмокнул.

– Бриллиант! Персик из бриллианта! Как раз тот самый идеал совершенства, который вы искали в годы бурной юности. Только вот, родилась она тому шестнадцать годков.

– Всего шестнадцать?

– Только что исполнилось.

– Дитя! – старик махнул рукой.

– Отнюдь! Женщина!

– Да ты не влюблен?

– Я влюблен во всех женщин сразу!

– Бабник!

Гриша приосанился.

– Мужчина.

– Ох, ох!

– Так как?

– Что?

– Ну… я о Сашеньке.

– А, так ее Сашенькой зовут?

– Сашенькой. Можно и Шурочкой.

Старик прыснул со смеху.

– Аркадий Степанович! Я же от чистого сердца.

– Разумеется.

– Так… как?

– А никак. Вот, если мне так и не доведется жениться, тогда я твою Сашеньку или Шурочку удочерю. Ха-ха! – и старик двинулся к выходу.

– А горничная вашему хозяину не нужна?

– Увы, юноша. У нас полный штат.

– Черт! – прошептал Гриша, чувствуя себя полностью сконфуженным перед Сашей. – Что делать? – он развел руками.

– Старый идиот! – воскликнула девушка, вылезая из подсобки. Глаза ее горели, щеки казались бордовыми.

– Видишь… теперь тебе уж точно, придется довольствоваться мной…

– И ты идиот!

– Я же пытаюсь тебя взбодрить.

– А мне это надо?

– Но я то в чем виноват? – обиделся Гриша. – Что ты попросила, я сделал, а как настроен старик – тут уж я бессилен.

– Да, все вы, мужичье-дурачье! – в дикой ярости вскричала Саша, убегая со всех ног на улицу.

Ей не верилось, что все ее надежды рухнули разом. Такого она уж точно не ожидала. Старик должен был, просто обязан был, хотя бы пожелать посмотреть на предлагаемую невесту, а уж там Саша непременно бы его очаровала. А так что? Этот старый пень повел носом и был таков! Нет, так совсем не годится. Она не из тех сереньких, глупеньких мышек, которыми стоило бы пренебречь, на которых женятся лишь в крайнем случае, а потом стараются побыстрее избавиться. Каково оскорбление!

– Драный козел! – ругалась Саша себе под нос, бредя в бессильной злобе, едва разбирая дорогу.

Ей так не хотелось возвращаться домой, ко всей этой убогости, уже набившей оскомину и вымотавшей все нервы, что девушка шла кругами, максимально удлиняя путь, совсем не глядя по сторонам. В голове все мысли путались, в ушах гудело, в горле стоял ком, глаза жгли слезы, никак не желавшие прорваться наружу.

Что же теперь делать? Ведь этот старик был ее единственной надеждой. Лучшей партии все равно не найти, отец так или иначе выгонит Сашу, когда вернется или выдаст замуж, останется лишь уйти самой, но как осилить даже самую малюсенькую комнатенку при таком мизерном жаловании? Не идти же в бордель, в самом деле, а через несколько лет закончить жизнь, умирая в больнице от какой-нибудь заразы или спиться или того хуже – погибнуть от руки сумасшедшего клиента. Саша столько слышала о подобных случаях, что, вспомнив, затряслась. В ее родном Проточном переулке чего только не происходило. Это был один из самых жалких и неблагополучных кварталов города, кишевший ворами, сутенерами, бунтарями, убийцами и шлюхами. Любую маломальски симпатичную девушку тут пытались склонить к проституции или толкнуть на воровскую дорожку, по этому переулку даже ходить одной было опасно, особенно в темное время суток, и, не будь Саша с Надей дочерями уважаемого местного громилы, чей кулак весил десятки пудов и чей зычный голос способен был оглушить на километр вокруг, наверняка и по их души нашлись бы гиены, толкающие беззащитных девушек в омут. Уж сколько ее подружек детства вдруг исчезало из дому, а потом становилось известно, что одну арестовали за кражу, другую видели в компании дешевых проституток, третью вообще нашли в канаве с проломленной головой…

Не глядя под ноги, Саша вдруг оступилась, больно ударившись лодыжкой о бордюр. Это немного отвлекло ее от черных мыслей, она застонала и оперлась о деревце.

Вокруг не было ни души, сумерки совсем сгустились, вечер вступал в свои права.

Ей было больно ступить.

– Еще и это! – девушка чуть ли не плакала.

Ну, что за мерзкий денек! Все не так! Вот, сейчас из-за угла выйдет какой-нибудь пьяный амбал и, увидев «добычу», не упустит ее.

У Саши выступила испарина от страха. Она медленно ковыляла по тротуару, жалея, что забрела так далеко от дома.

За спиной послышались негромкие шаги, Саше показалось, что идущий нарочно наступает тихо, желая подкрасться и напасть на нее. Она в ужасе обернулась.

При слабом свете газового фонаря обозначилась мужская фигура среднего роста, укутанная в плащ. Человек что-то нес под мышкой и шел неторопливо, словно прогуливаясь.

Саше показалось, что уже очень поздно, хотя было не более семи часов. А людей на улице, как назло, ни души.

Нога болела сильно. Девушка чувствовала себя ланью, попавшей в капкан. Только, скоро ли придет волк?

Саша приготовилась обороняться. Сняла варежки, обнажив десяток остреньких ноготков, и приоткрыла рот, думая, чем воспользоваться раньше: ногтями или зубами.