Трущобы во дворце

Саша снова метнулась на улицу и побежала в известном ей направлении, к комиссариату, откуда к ним в дом частенько заезжал Сергей Петрович Ярофеев с сопровождением. Саша хорошо запомнила этого господина, так пристрастно относящегося к двум представителям ее семейства.

За четверть часа безостановочного бега, девушка достигла нужного ей здания в соседнем квартале и, переводя дух, стала оглядываться по сторонам.

Неподалеку играли мальчишки. Саша подозвала одного из них.

– Отнеси эту записку на второй этаж. Комиссару Ярофееву.

– А что ты мне за это дашь? – пытливо захлопал глазами ребенок.

– Конфетку.

– Тогда, ладно.

Мальчишка побежал по лестнице, а Саша притаилась за углом здания. Минут через пять ребенок вернулся и стал озираться в недоумении. В конце концов, расстроенный, он продолжил играть с друзьями.

Саша ждала. Ее сердце учащенно колотилось, холодный ветер выводил из себя, лохматя волосы и задувая в уши. Отреагирует ли комиссар на ее анонимку? По идее, обязан. Почему же он так долго не выходит? Может, его нет?

Саша не была уверенна, что собрание устраивают всегда именно у Боташовых, но, ничего не поделаешь, если дело провалится в этот раз, придется попробовать в следующий. Судя по частоте отлучек отца с братом, это состоится дней через десять.

– А свадьба через восемь… – прошептала девушка.

Прошло около четверти часа. Саша уже собралась возвращаться домой и скорее домывать курятник.

Но вдруг из входной двери комиссариата прямо-таки вырвалась группа полисменов во главе с начальником. Саша обрадовалась. Вот он, этот усатый, седой мужичок с черными мышиными глазками, так жаждущий переполнить тюрьмы бунтарями.

– Ну, возрадуйся! – шептала Саша себе под нос, уже почти ликуя. – Только не опоздай, не опоздай!

Отряд полисменов бегом направился в Проточный переулок, а Ярофеев, поймав кеб, устремился им вдогонку. Саша, перебегая от дерева к дереву, поспешила домой, предоставив дальнейшим событиям развиваться уже без нее.

ГЛАВА 5

– Что так долго? – спросила Наталья, зайдя в курятник, где Саша возилась уже третий час.

– Все. Уже закончила. Вы поужинали?

– Нет еще. Надя только сняла платье. Сейчас сядем. Поторопись.

Женщины и дети расположились за столом. Саше подумалось, как хорошо все-таки без мужиков. Спокойно. Свободно. Чувствуешь себя человеком, а не рабыней. Вот бы так теперь всегда. Только самой все решать относительно своей жизни, не подчиняясь глупому деспотизму.

Она ела с особым наслаждением, хотя еда и не была вкусной. Мысли ее надолго опережали текущие события, любопытство не давало покоя. Интересно, как сейчас у Боташовых? Ведь, если арестуют всех, то никакой свадьбы не будет. Получится, что и Надя останется в выигрыше, никуда из дома не уйдет, и Саше не надо будет нагружать себя лишними делами. Можно будет гулять, а главное, завтра же уволиться с завода. Деньги у нее есть, на конфеты ушло совсем немного и если жить экономно, то их хватит не на один месяц.

Наталья начала поглядывать на часы. Ее лицо становилось тревожным. Саша наблюдала за матерью. Действительно, стрелки уже приближались к десяти, а мужиков все не было. Обычно они возвращались с собраний в девять или половине десятого. Саша тайно ликовала и сдерживала всеми силами улыбку, готовую, словно яркий свет, прорваться в эту мрачную кухоньку.

Неужели, сработало? По идее – должно. Предполагать, что может быть иначе – просто не логично.

– Что-то их долго нет, – протянула Надя, перенимая беспокойство матери.

– Где папа? – захныкал Дима, потеряв аппетит.

Маленький Николай давно посапывал в своей кроватке, но тут вдруг проснулся и заплакал.

«Интересно, сколько им могут дать?» – рассчитывала Саша, не обращая внимания на остальных.

Часы тикали и тикали. Детей отправили спать, а женщины, сев у порога, стали прислушиваться к малейшему звуку.

«Их точно взяли» – радовалась Саша, когда часы пробили одиннадцать. – «Вот только, не отпустили бы».

– Девочки, идите спать, – произнесла, наконец, Наталья дрожащим голосом. – Вам завтра на работу. Я сама их дождусь.

Надя принялась плакать, за ней разрыдалась и мать. Они прижались друг к другу. Саша не считала нужным их утешать, но осталась сидеть рядом. От предвкушения победы у нее пропало желание спать.

Половина двенадцатого. Полночь. Час ночи, два. Наталья находилась в полусознательном состоянии. Надя прикладывала ей на грудь мокрое полотенце и поила валерьянкой, хотя сама чувствовала себя не лучше. Саша также изображала беспокойство, металась по кухне и, заламывая руки, причитала:

– Господи, что случилось, что случилось?!

Она глядела на мать и сестру, не понимая, какой резон им убиваться. Ведь теперь все должно наладиться. Или они и впрямь любят Андрея и Михаила, несмотря на их деспотизм и грубость? Как такое может быть? От этой мысли у Саши только прибавилось презрения к Наталье и Наде.

Так, в стенаниях и тревогах прошла вся ночь, и едва рассвело, Наталья собралась уходить.

– Может, Боташовы что-то знают? – заметила Надя.

– К ним и иду, – от нервов у матери почти не было голоса. – Посидите с детьми, я сейчас же вернусь, чтобы вы не опоздали на работу.

– Я с тобой! – рванулась Надя.

– Я останусь, – сказала Саша. Она принялась планировать сегодняшний день. «Первым делом, пойду с Надькой на завод и попрошу расчет. Она пусть остается, если хочет, а с меня этой гадости хватит. Потом схожу на рынок и куплю себе пару приличных платьев, вместе с обувью, конечно. Может быть, еще какое-нибудь недорогое украшение, просто так, для привлекательности, поем еще немного конфет и заодно поспрашиваю о работе… но, надо оставить денег на черный день. Хотя, прежде стоит, все же, убедиться, получилось ли все как надо или не совсем…» – Саша так увлеклась своими мыслями, что не заметила, как проснулись братья. Они захныкали, прося покушать, на что сестрица ответила, махнув рукой:

– Ай, отстаньте! Век бы вас не видеть!

Тем временем Наталья и Надя, подойдя к дому Боташовых, наткнулись на запертую дверь. Ставни также были наглухо затворены, и ничто не указывало на присутствие там кого-то живого. Это было странно, у женщин подкашивались ноги.

– Может, еще не проснулись? Может, папа с Мишей вчера напились, обо всем забыли и остались у них ночевать? – понадеялась Надя. – Ну, конечно, мама, они наверняка спорили часы напролет о свадьбе, ведь осталась всего неделя. Вот и не заметили, как время пробежало.

– Ах, твоими бы устами, дочка… – плакала несчастная женщина. – Таня! – крикнула она, прорезав рассветную тишину. – Тань!

– Татьяна Даниловна! Володя! Николай Гаврилович! – помогала ей дочь своим слабоватым от природы голосом.

Никто не откликался на их отчаянный зов. Они кричали и кричали, цепляясь за малейшую надежду, но тщетно. Наталья вконец извелась и повалилась на бордюр, возле калитки.

Вдруг заскрипела дверь соседнего домика и на крыльцо вышла пожилая женщина.

– Степановна! – кинулась к ней Наталья.

– Ах, дочка! – всхлипнула старушка. – Ты бы не голосила впустую. Нету там никого. Их вчера еще вечером всех до одного уволокли. Облава была. Кто-то донес, видать. Сейчас они в комиссариате сидят, говорят, суд будет.

Саша пила чай на кухне, продолжая планировать свое ближайшее время, и ничуть не обращая внимания на братьев, что уже изошлись в криках и просьбах их накормить, когда двое мужчин и Надя внесли во двор бессознательную Наталью.

Девушка возликовала, едва бросив взгляд на мать и сестру, не сомневаясь уже ни в чем.

– Где они?! – кинулась она со ступенек, изображая тревогу.

Через пару часов все прояснилось. Когда женщины втроем пришли в комиссариат, им изложили все подробности произошедшие вчера.

– Собрание носило явно выраженную бунтарскую наклонность, звучали призывы, крики, лозунги. Когда дом окружили, несколько человек пытались сбежать через задний двор, и были ранены. Ваш муж является одним из организаторов, мы давно это предполагали и теперь доказательства налицо. Он понесет заслуженное наказание, сударыня, – протараторил Ярофеев с таким видом, будто делает одолжение.

Наталья и Надя принялись умолять его о свидании с задержанными, но комиссар был непреклонен:

– Никаких свиданий до суда. Там увидим.

– А когда же суд?

– Скоро, надо полагать. На той неделе.

– А Боташовы… тоже…

– Тоже. Вся семья бунтарей. Даже женщина!

– Таня?! Как же так?!

– Татьяна Боташова кричала наравне с остальными мужчинами, известные вам, должно быть, лозунги.

– Нет…

– Увы.

– Так значит, свадьбы не будет? – вмешалась, молчавшая до сей поры Саша.

– Какой такой свадьбы? – нахмурился комиссар.

– Володя Боташов… мой жених, – Надя потупила взор.

– О, мадемуазель! Вы, может, и выйдете замуж за этого юношу, но не скоро. Могу вас заверить.

«Конфеты сегодня будут с коньячком!» – Саша победно вскинула голову и сжала кулачки в карманах платья.

Сбегая по лестнице комиссариата, ей казалось, что она летит, что за спиной выросли крылья, которые отныне унесут ее от всех прежних бед в совершенно другую жизнь, где она забудет все, что было раньше и никогда больше не увидит тех, кто заставлял ее страдать.

– Идите на работу, девочки. Вы и так уже сильно опоздали. Попросите расчет за папу и Мишу, нам понадобятся эти деньги. И сами объясните все так, чтобы вас не уволили. Теперь не знаю, как мы заживем.

– Пошли, – Надя обняла сестру за плечи и чуть повисла на ней, убитая горем.

– Успокойся! – буркнула Саша. – Иди сама. И попроси расчет за меня тоже. Ноги моей больше не будет в этом заведении!

– Как же так? Что ты будешь делать?!

– У тебя все в порядке с памятью? Ты не забыла, где я всегда хотела работать? Уж точно не на заводе. Я способна на большее, чем ткать идиотские коврики. Я наймусь, наконец, в прислуги, в богатый дом и уйду от вас. Вы сами будете жить в своей убогой конуре, с кучей детей, которых, я уверенна, потом прибавится. Мне надоело спать на тесном топчане вместе с тобой, надоело носить только серые платья и стоптанные башмаки, надоело нянчиться с братьями и уж точно, я не хочу через пару лет быть сосватанной за такого же тупого бугая, как твой Володя. Имею я право на свои собственные мысли и желания, а не навязанные отцом? Если я умнее, способнее и красивее вас, зачем влачить то же убогое существование? Мало ли, что думает отец? Если хочет, пусть отречется от меня. Но я не повторю судьбы мамы и тебе не советую. Неужели, ты не можешь быть потверже? Тебе себя не жаль?

– Ты никогда так не говорила… боже мой, и ты все время жила ненавидя нас?! За что?!

– Ты никогда ничего не поймешь. Мне кажется, ты боишься жизни. А раз так, то зачем тебе вообще жить? – осклабилась Саша, сверкая глазами.

– Господь с тобой! – перекрестилась Надя. – Да, здорова ли ты?

– Я здоровее вас всех. В том числе и на голову. Что ты от меня хочешь? Я уже все тебе объяснила. Теперь для меня начнется другая жизнь.

– Куда ты?

– На рынок.

– Зачем?

– Мне нужна приличная одежда, а это платье я отдам тебе. В утешение.

– А деньги?

– Неужели ты думала, что я все отдавала этим горе-фанатикам? Для чего? Для их собраний? Одними идеями сыт не будешь, – и Саша, пристукнув каблучками, зашагала прочь от сестры, нагловато задрав голову и качая бедрами.

ГЛАВА 6

Купив себе все, что она хотела, Саша, кокетливо улыбаясь, вошла в уже знакомую кондитерскую.

– Ну, привет, юноша! – засмеялась она, специально вскидывая голову, чтобы маленькие сережки в ушах мило подскакивали.

– Сашенька! – расплылся в улыбке молодой человек.

– Будьте любезны, мне вон то пирожное.

– Моя принцесса! Я уже и не надеялся вас увидеть.

– Отчего же?

– Мне казалось, вы обиделись на меня.

– Не помню такого.

– Вот и славненько. Тем не менее, я из кожи вон вылез, но исправил свою оплошность.

– Вы это о чем?

– Помнится, вы желали найти работу.

– Конечно! – Саша моментально забыла о пирожном.

– Так вот… как раз вчера напротив этого магазина, вон в той лавочке, там, где хлеб, освободилось место. Хозяин ищет молодую барышню, чистоплотную, привлекательную и умеющую хорошо считать. Я подумал, что это вы и порекомендовал вас. Только, не зная, где вас искать, и придете ли вы еще, я попросил его немного подождать. Он согласен. Так что, теперь решение за вами.

– Ну, разумеется, да! Тут и думать нечего! А какие условия он предлагает?

– Пусть он объяснит. Идите туда. Его зовут Еремей. Так и скажете, что вы от Гриши. Кстати, это мое имя.

В лавке вкусно пахло свежим хлебом. Саша никогда еще не ела только что приготовленный хлеб. Мать пекла его по утрам, когда все уже уходили на работу, а к вечеру он успевал немного зачерстветь. Она подумала, что будет тут работать, во что бы то ни стало, хотя бы, пока не наестся досыта всех булочек и кренделей.

– Считать умеете? – приступил к расспросам хозяин лавки, оценивающе оглядывая Сашу.

– Естественно. И читать и писать тоже, – отвечала девушка, сознавая свое превосходство в этом деле перед многими другими девицами ее возраста и сословия. Тягу к приобретению знаний она обнаружила в себе еще в детстве, когда упросила отца позволять ей время от времени ходить обучаться грамоте к одной из соседок, в прошлом гувернантки, но испортившей репутацию пьянством и связью с бунтарями. Женщина жила на той же улице и в паузах между очередными запоями, возилась, забавы ради, с маленькими девочками, обучая их читать, писать, считать и хаотично рассказывая обо всем подряд, мешая историю с биологией, географией и точными науками. В результате Саша с Надей знали много всего, но лишь в общих чертах, зато грамотность была еще одной их отличительной чертой среди всего бедного и сомнительного общества, в котором приходилось жить сестрам Молотовым. С мальчиками же в семье дело обстояло гораздо лучше: Андрей позволял им посещать школу. Михаил и Дмитрий получали свое образование в официальном заведении, чего отец семейства посчитал излишним для девочек, так как полагал, что место женщины в любом случае на кухне.

– Похвально, – сказал бородатый мужик, – я искал кого-то вроде вас. Вы мне, кажется, подходите. Попробуем, что ли?

– Попробуем.

Мужчина принялся объяснять ей рабочие обязанности. Саша кивала ему через каждые два слова, запоминая все, но больше всего, думая о том, чтобы поесть.

– Теперь о главном: платить я тебе буду раз в неделю, четыре с половиной рубля, если станешь выполнять план по продажам, хорошо обращаться с покупателями и не воровать. Ясно? Каждая буханка на счету. Если ты захочешь съесть хлеба, тебе придется за него заплатить, если что-либо пропадет или испортится по твоей вине – то же самое! Тебе здесь не будет дармовой кормежки, поэтому, если ты на это рассчитываешь, то можешь сразу убираться.

– Нет, меня все устраивает. И не беспокойтесь. Моя мама печет хлеб так искусно, что он стоит десяти ваших буханок! – Саша сама изумилась тому, что сейчас вырвалось из ее уст. Она сжала кулачки за спиной, жалея, что не сдержала моментально вспыхнувшей обиды. «Ну, все, прощай лавчонка».

Хозяин сначала слегка округлил глаза, но потом вдруг захохотал:

– А ты девка не промах! Считай, что мы поняли друг друга. Вообще-то, эти буханки не мои. Надо мной еще имеется начальство. Я тут только управляю.

– А кто же хозяин?

– Купец Павлющенко, если слыхала. У него своя пекарня, из которой по утрам развозят хлеб по всем его лавкам. Их где-то около двух дюжин. Я курирую половину из них. Вот услыхал бы он то, что ты сейчас ляпнула, можешь не сомневаться, вкус хлеба показался бы тебе горьким на долгое время.

Со следующего дня Саша начала работать на новом месте. Дорога от дома занимала не более десяти минут, лавка открывалась в семь утра, так что Саша могла спать на целый час дольше, но Надя, которая осталась на фабрике, все равно будила сестру своими сборами и ходьбой туда и сюда, поднимаясь в начале шестого.

– Иногда мне кажется, что ты нарочно это делаешь, – бурчала на нее Саша, потягиваясь в постели.

– Ты ошибаешься, – сухо отвечала Надя, не забывая о тех словах, что наговорила ей сестра в день ареста отца и брата.

– Дуешься, да?

Надя молчала.

– Такие, как ты могут только дуться. Если не можешь сама править своей жизнью, зачем же обижаться на тех, кому дана такая способность?

– Можешь язвить сколько хочешь. Я глубоко разочарована в тебе.

– Ой-ой. А что я, собственно, сделала? Подумаешь, правду сказала.

– Дело не в том, что ты сказала, а как сказала. Ты словно презираешь собственных родных.

– Я имею право на свое мнение. Не только же мужчинам дана такая привилегия. Посмотрела бы я, как бы ты посмела дуться на Мишу, будь он на моем месте.

Наталья тоже не отступала от дочери. Саша злилась.

– Да, что вы от меня хотите? Чтобы я вернулась к прежнему образу жизни?!

– Не дело это, на помещиков работать. Отец тебе не простит.

– Мама, у тебя есть своя голова на плечах? Сейчас я приношу больше денег, чем Надя. Я, как могу, поддерживаю всех нас, хотя этим, заметь, должен заниматься ГЛАВА семейства. А чем он сейчас занят? Сидит себе в тюрьме, непонятно за что, дожидается суда в четырех стенах и вместо того, чтобы кормить нас, плюет в потолок.

– Саша… – побелела Наталья, приложив руки к груди.

– Не смей так говорить о папе! – закричал Дима и ударил сестру по плечу.

Саша, которой уже до смерти надоело присутствие рядом детей, их вопли и возня, которые давно ее неимоверно раздражали, вдруг угостила брата пощечиной наотмашь, так, что мальчик отлетел в угол комнаты и заплакал.

– Как ты могла?! – Надя в ужасе обняла Диму.

– Он заслужил. Мелюзге не место среди взрослых, когда обсуждаются серьезные вопросы.

– Ты никого не любишь, – прошептала Надя со слезами на глазах.

Спустя недели две после облавы в Проточной переулке, наконец состоялся суд над всеми арестованными. Приговор варьировался по длительности заключения, но незначительно, все получили, в общем, одинаковые сроки, приблизительно по полгода, за исключением зачинщиков: Боташовых и Молотовых приговорили к восьми месяцам, Григорьева, Платонова и остальных к пяти, шести или семи.

В зале суда Наталья вдруг снова упала в обморок, хотя по сравнению с тем, что она ожидала в неимоверном страхе, все случившееся и не было таким уж страшным. Восемь месяцев – это все-таки не три года, как когда-то. Надя утешала мать, вроде бы ей это удавалось, через несколько дней, прошедших после оглашения приговора, женщина стала спокойнее, менее отчаянной и уже загадывала, как станет встречать мужа и сына грядущим летом. Она завела маленький календарик и по вечерам вычеркивала каждое прошедшее число, приговаривая:

– Ну вот, осталось на день меньше.

Надя и Дима смотрели на мать с нежностью, малыш Колюша с интересом и только Саша не могла, да и не пыталась скрыть горящего в ее синих глазах презрения. На нее уже старались не обращать внимания, поняв, что это вряд ли к чему-то приведет.

А Саша день ото дня становилась все более раздражительной и грубой. Те планы, что она построила для себя, устроившись работать в лавку, никак не удавались. Девушка вообще не понимала, что за жизнь она ведет.

Надеясь, сама не зная на что, обрисовывая свои желания скорее абстрактно, нежели конкретно, Саша не наметила никакого точного пути и теперь словно блуждала по дебрям, тщетно пытаясь отыскать хоть какую-то тропинку. На фабрике ее не устраивало слишком раннее пробуждение, маленькое жалованье и изобилие женщин вокруг. В лавке женщин не было, жалованье платили чуть больше, и вставать разрешалось попозже. В общем-то, она получила, что хотела, но, тем не менее, что-то складывалось не так. Саша почувствовала это уже на исходе первой недели и задала себе вопрос, от которого сразу потемнело на душе:

– Что делать дальше?

Не велик прогресс – сменить фабрику на лавку, ткачество ковриков на продажу хлеба, четыре рубля в неделю на четыре с половиной и подъем в шесть вместо пяти. Неужели, это все, на что она способна, и что вообще такая девушка, как она, может ожидать от жизни?

Как-то вечером по дороге домой, Саша забрела в скверик, села на скамейку и всерьез обо всем задумалась.

«Я столько лет страдала от деспотизма папы и страдала бы и дальше, если бы не сделала того, что сделала. Это были конкретные действия с конкретной целью, и они увенчались конкретным результатом. Теперь я свободна, так как мать и сестра мне не указчики, но… пока папа не вернется. А что потом? Все по-новому? Не для того я упрятала их с Мишей в казематы, чтобы лишь восемь месяцев подышать свободнее. Я думала, что в лавке станет лучше, но это та же рутина. А для чего я купила платья, обувь, украшения?»

Саша вспомнила, как пытался приударить за ней молодой кондитер, и как она посчитала его недостойной для себя парой. Потом вспомнила великолепного Фердинанда и, проведя грань, скорее интуицией, нежели логикой, вдруг прошептала:

– Мне надо выгодно выйти замуж. Да, да, именно так… а тогда, пусть отец рвет и мечет, он ничего не сможет изменить. Я буду принадлежать не ему, а своему супругу и только супруга я обязана буду слушаться. А если супруг окажется покладист… тогда, скорее он станет слушаться меня. И если мне удастся такого найти – податливого, с положением, пусть хоть со средним, можно будет зачесть это как прогресс, я поднимусь на пару ступенек выше, и оттуда будет виднее, что делать дальше. Кто знает, возможно, появятся дальнейшие перспективы…»

Саша принялась перебирать в уме всех своих знакомых мужчин, которых стоило бы попытаться обольстить, но не припомнила ни одного достойного внимания. Например, куратор лавки. Толстый, старый, но это не важно, не беден, что уже важнее, но женатый, что совсем катастрофично. А жаль. Он, вроде как, не суров и сговорчив, даже шутить любит. Далее… Гриша, тот самый молодой кондитер. Но, с ним уже ясно. Конечно, барон на батрачке не женится. Вот, если бы стать любовницей такового, на содержании, да так, чтобы только с ним, без опасения, что он, наигравшись, перекинет ее другому, попрекая суммой, что вложил в нее, тогда можно было бы зажить. Но это вряд ли. Пришлось бы долго искать, долго обольщать, а за восемь месяцев надо добиться чего-то наверняка.

Саша вспомнила и своих покупателей. Тоже, в общем-то, ничего примечательного, одни такие же рабочие, как и она, другие чуть поблагополучнее, но не намного, третьи служат у господ то кучерами, то лакеями. Нет, выбрать точно не из кого. Даже не стоит заговаривать с ними о чем-либо – бесполезная трата времени, быдло, серая масса. Саша отчаялась. А если ждать придется долго?

Придя домой, она обнаружила настоящий переполох. Мать лежала распластанная на полу, Надя, вся в слезах, бегала вокруг нее, махая полотенцем и обрызгивая ей лицо водой, Дима хныкал с перепугу, а малыш Коля голосил, перенимая тревожную атмосферу.

– Беги за доктором, Саша, скорее! – крикнула Надя, едва увидев сестру. – Мама сегодня уже второй раз так.

Саша, не говоря ни слова, пошла в дом врача, что жил неподалеку и лечил весь бедняцкий квартал за гроши, какие те могли ему дать. Это был юный паренек, только что закончивший институт, он практиковался, выхаживая бедных работяг, часто вообще не беря с них плату, полагая, что тем и так доведется потратиться на лекарства. Саша знала его раньше, он был старше ее лет на шесть и когда-то в детстве они иногда сталкивались за играми.

– Что случилось с тетей Наташей?

– Не знаю. Лежит в обмороке.

Саша все продолжала размышлять о своем, нимало не интересуясь, чем захворала мать.

«Да, и этот мне не подойдет. Врач – это, конечно, уважаемо, но он не богаче нас. Лечит бедноту, мог бы хоть, напроситься к богатым, пусть даже и младшим лаборантом, хоть кем».

Доктор осмотрел Наталью, пощупал ей пульс и живот, подозревая несварение, но через некоторое время помотал головой и произнес:

– Вы беременны, сударыня.

Наталья, которой все эти симптомы были знакомы от и до, смущенно ответила:

– Я догадывалась, но… сейчас это так некстати, что мне действительно, было бы лучше страдать от несварения.

Когда юноша ушел, Надя подсела к матери, поцеловала ее и сказала:

– Теперь тебе надо больше отдыхать.

– Что ты, дочка. Я и так теперь в тягость вам с сестрой. Мне тоже надо поискать себе работу. Я собиралась попросить тебя, чтобы ты похлопотала обо мне на фабрике. Я могла бы занять место Сашки.

Саша стояла рядом, почернев от негодования. «Даже напоследок успел напаскудить!»

– Мама – сказала она, с трудом разжимая зубы, – а ты никогда не думала, что пятеро детей – это уже многовато для такой бедной семьи, как наша?

Наталья подняла на дочь свои большие голубые глаза, грустные и потускневшие, но прежде чем успела что-то ответить, Надя жестом попросила Сашу уйти. Та пожала плечами, но, выходя, бросила: