Кукловоды

…Он бродил по кишащим людьми путям железнодорожной станции, на которую были согнаны полдесятка рефрижераторных пятивагонных секций.

Внутри обметанных инеем моргов на колесах рядами лежали замороженные трупы утонувших – выловленных в море и поднятых отважными водолазами с «Адмирала Нахимова». Безутешные родственники, с отчаянным криком, горькими рыданиями или страшным молчанием опознавшие в закоченевшем, выкрашенном в голубой цвет покойнике отца, мать, сестру или брата, увозили с собой скорбный груз «500», а им на смену прибывали другие – пополняя застывшие ряды в ледяных вагонах и увеличивая рыдающие толпы живых рядом с ними.

Лучшие водолазы, прибывшие в Новороссийск со всех концов страны, рискуя здоровьем и жизнью, круглосуточно поднимали утопленников с затонувшего парохода, ежедневно отнимая последнюю робкую надежду у десятков людей.

В обособленном положении находились те, родных которых не было ни в белом списке спасенных, ни в черном перечне мест груза «500». Они бродили, как неприкаянные, по станции, порту, городским больницам и моргам, упрямо отказываясь поверить в худшее даже тогда, когда операция по подъему тел погибших и поиску выживших была прекращена.

Среди таковых находился и теряющий с каждым днем остатки надежды Сергей Антонов. Он метался по городу вместе с такими же, как он, искал, выбиваясь из сил, – и не находил, забывая о мучившем его тяжелом воспалении легких и не реагируя на слезные просьбы родителей, умолявших его лечь в больницу или хотя бы уехать с ними домой.

Отчаявшимся отцу и матери помогла окончательно свалившая Сергея болезнь. Однажды, тяжело закашлявшись, парень упал прямо посреди улицы и был увезен каретой «скорой помощи» в реанимационное отделение той же «родной» больницы.

После долгого курса лечения Сергей Антонов был увезен родителями домой, а затем – на Кавказ для восстановления тяжело больных легких.

И тогда, на Кавказе, и потом, будучи в армии, Сергей через родителей и знакомых предпринимал отчаянные попытки узнать что-либо о судьбе Натальи, но все было тщетно. Квартиру их в городе снимали какие-то люди, заученно отвечавшие по телефону: «Хозяева уехали. Куда – не знаем, когда вернутся – не ведаем». Никто о Наталье Зайцевой ничего не знал, ничего не слышал.

Слаб человек…

Время-песок сделало свое дело. Постепенно Сергей отчаялся и махнул рукой. Видимо, бедная Наталья покоится на дне Черного моря в ржавом стальном гробу, постепенно погружающемся в донный ил, вместе с сотнями таких же несчастных.

И ни к чему тревожить их прах.

…Серебристые рефрижераторные вагоны беззвучно катили по отполированным блестящим рельсам. Сергей открывал и закрывал тяжелые железные двери, переходил из вагона в вагон, словно ехал не в рефсекции, а в пассажирском поезде. Вагоны были загружены какими-то грязными и мокрыми ящиками, бочками, коробками… Сергей пробирался сквозь них, будто продирался через тропический лес, распихивая и расталкивая в стороны горы хаотически наваленного скользкого хлама.

Внезапно путь преградил огромный, до самого потолка, штабель каких-то длинных деревянных ящиков. Сергей начал взбираться по ним – все выше, выше…

С трудом он влез на верхний ящик, глянул вниз – и живот сжало судорожным страхом. Пол вагона отчего-то оказался далеко внизу, словно дно ущелья. А на нем ровными рядами лежали неподвижные синие трупы. Среди них в глаза бросился один – в мокром желтом платье, со спутанными волосами и черным лицом.

Неустойчивый штабель ящиков, на поверку оказавшихся гробами, вдруг покачнулся раз, другой – и Сергей с беззвучным криком полетел вниз, прямо на покойников…

…С мучительным стоном Сергей проснулся и сел на постели. Сердце бешено частило, лоб покрылся холодной испариной.

Нет, это невозможно. Чем так мучиться, лучше чем-нибудь заняться.

В такие ночи Сергей, очнувшись от кошмарного сна, больше не спал. Он тихо вставал, шел в пустой спортзал и до подъема усиленно занимался, качая мышцы и отрабатывая приемы рукопашного боя.

Дежурные офицеры, хоть и усматривали в этом нарушение порядка, ему не препятствовали.

Поезд с синими трупами мало-помалу уходил за горизонт, исчезал, растворяясь в бездонной пропасти забвения…

Часть ІІ

Как всегда понуро горбясь, Дмитрий Ефимович Кошелёв быстро шагал по мутно блестящему от дождя асфальту. Подобно любому нормальному мужчине, Дмитрий, разглядев в туманной пелене дождевых струй семенящие красивые женские ножки, поднимал воткнутый глубоко в землю взгляд и в одно мгновение жадно обнимал глазами их обладательницу, внутренне плотоядно облизываясь. Вслед наиболее симпатичным Кошелёв даже оглядывался – и смотрел, покуда завеса дождя не скрывала от его сального осмотра их аппетитные фигуры.

Дождь всё усиливался. Со слегка вытянутого кончика носа Кошелева густо капала вода. Хлынул настоящий ливень – и по щекам Дмитрия побежали тонкие струйки, стекая за несвежий ворот поношенной рубашки. Со стороны казалось, что уныло шагающий Кошелев горько плачет.

Однако он не плакал, хотя в иные минуты от накатившего отчаяния хотелось разрыдаться подобно сопливой девчонке. Но Дмитрий не был девчонкой и уж тем более сопливой – на своих сгорбленных плечах он с невыразимой усталостью тащил тридцать пять лет бестолково прожитой жизни.

Тридцать пять! Пора, пора тебе, Дмитрий, подводить некоторые итоги – хотя бы промежуточные, ибо середина жизни, ее вершина, уже преодолена. Годы покатились вниз подобно каменной лавине. Как от них ни убегай, они катятся все быстрее и быстрее. Наступит момент – настигнут и завалят аккуратной горкой. А в горку ту некому даже крест воткнуть.

Н-да, перспективка…

У Дмитрия не было зонта. Он промок до нитки и дрожал, как собачий хвост. Даже встречные-поперечные женщины перестали его интересовать. Желание выпить чего-нибудь горячего заслонило своей широкой спиной все остальные.

Лето в этом году выдалось прохладное и дождливое. Оно раздражало Дмитрия, как сонного человека назойливая муха. «Ну сколько можно поливать!» – злился он. – «Я не гриб, не вырасту!»

Кошелева, как волка, кормили ноги. Оттого-то холодный дождь, мокрый снег, влажный мороз и прочие гримасы юго-западного климата так ему досаждали. Он частенько промокал и мерз, хворал и даже не позволял себе отлежаться – круговорот жизни большого города, всосавший Кошелева с потрохами, не давал такого права. За недвижное возлежание на боку никто не платил, и злящийся Дима, как цыган из анекдота, с удовольствием сменял бы три зимы на одно лето.

Согнувшись в три погибели, дробно выстукивающий зубами Кошелев перешел на мелкую рысь. Добравшись наконец до своей квартиры, он торопливо толкнул дверь, вбежал в прихожую и перевел дух. Отдышавшись, Дима вытер ладонью мокрое лицо и захлопнул дверь.

Пройдя в комнату, он с размаху уселся в ободранное кресло. И будто наступил собаке на лапу – так громко взвизгнуло оно под его тяжестью.

Настроение было под стать погоде – мутное, серое. Крайнее уныние расслабляло, парализовало тело и разум. Не хотелось делать ничего: ни переодеваться в сухое, ни кипятить чай. Сегодняшний его выход на рынок закончился впустую – он не выручил ни копейки.

Дмитрий смертельно устал – морально и физически. Сумбурная жизнь пестрого мегаполиса, кривляясь и прыгая, запинала, загоняла его, как старую клячу. Оттого и сгорбился он намного раньше положенного природой срока.

Уставившись в одну точку, Дмитрий задумался. Остановившийся взгляд его водянистых глаз остекленел и не выражал ничего. А вот лицо, руки и даже ноги, подобно зеркалу, отражали бушующий поток мыслей в его мозгу: лежащие на подлокотниках кисти рук с длинными тонкими пальцами беспокойно подергивались, сжимались в кулаки; ноги то подгибались, то выпрямлялись, то скрещивались, ложась одна на другую.

Наиболее выразительно вело себя его худое лицо: тонкие губы то злобно сжимались в щелку, то комично вытягивались в трубку, то горько перекашивались на сторону.

Наконец он дернул головой, вскочил и забегал по комнате из угла в угол. Потом включил телевизор и снова уселся.

День клонился к вечеру; нудный дождь не прекращался. Он лишь немного умерил свой пыл и теперь тихо шумел, как отдаленный водопад.

Старенький «Электрон», помаргивая экраном – будто ехидно подмигивая хозяину – транслировал очередную передачу о США. Дмитрий завороженно, как ребенок, вбирал в себя впечатляющие красоты тамошней жизни, жадно хлебая их широко раскрытыми глазами. Как в калейдоскопе, на экране мелькали красивые автомобили, ухоженные дома, очаровательные пейзажи – всё яркое и нарядное, как товары на полках в магазине подарков.

Передача прервалась надоевшей до тошноты рекламой. Кошелев, враз спустившись с неба на землю, оторвал взгляд от экрана и с давно и прочно укоренившимся в нем чувством глубокого отвращения обвел взглядом комнату – место его всегдашнего обитания.

От сравнения увиденного рядом с просмотренным только что бесконечно далеким Дмитрию стало не то что психологически – физически плохо: к горлу подкатил вязкий ком, защемило сердце, в глазах от внезапно накатившейся бессильной ярости потемнело.

Такой была его всегдашняя реакция на окружавший быт; но сегодня, после неудачной попытки всучить обнаглевшему до предела клиенту подержанный сотовый телефон по цене нового, ему было особенно горько смотреть вокруг. Старая ободранная мебель напоминала сползшихся на ночлег бомжей; потемневшие и отвисшие обои ежеминутно грозили свалиться на голову, протертые до дыр половики неудержимо хотелось с глаз долой выбросить в окно. В довершение ко всему холодильник времен царя Гороха был пуст, как голова лоботряса. Даже гороха – и того не было.

От этого промелькнувшего в голове каламбурчика Дмитрий горько усмехнулся, с остервенением сплюнул себе под ноги и уставился в наконец-то с немалым трудом изгнавший рекламу телевизионный экран, где вновь замелькали кадры красивой заокеанской жизни.

Под занавес передачи транслировался сюжет о «Диснейленде». В силу противоречивости натуры Кошелев в душе оставался ребенком (как, впрочем, и многие взрослые, хотя и не признаются в этом никому, даже самим себе), и красочные картинки страны сказок вызвали в нем живейший интерес.

И не только сегодня – каждый раз сюжеты о «Диснейленде» по телевидению или в прессе порождали в груди Дмитрия жгучее желание туда попасть. Почему именно в «Диснейленд» – Дмитрий и сам не знал. Нет, он, конечно же, не отказался бы от поездки куда-либо еще – лишь бы за границу. Но вояж в американский или хотя бы французский «Диснейленд» был его вожделенной давнишней мечтой.

Окончание телепередачи вызвало у Кошелева новый приступ отчаянной хандры. Выключив телевизор, он улегся на жалобно застонавший диван и вновь с отрешенным видом уставился в пространство. Его некрасивое, но выразительное лицо опять начало подергиваться, словно бегающие под черепом друг за дружкой беспокойные мысли наперебой пинали его изнутри.

Внезапно бродивший внутри обитателя убогой квартиры, как хмель, круговорот мучительных размышлений прорвал тонкую оболочку молчания. Словно подброшенный выскочившей из дивана пружиной, Кошелев вскочил, обвел удивленным взглядом неприглядную комнатенку, словно впервые увидел ее, и недоуменно произнес, обращаясь к хмуро молчавшему телевизору:

– До каких же пор?

Свершилось – словно прорвался гнойный нарыв, мучивший тело и душу Кошелева последние несколько лет и почти поставивший его на грань психического срыва.

До сегодняшнего дня Дмитрий Кошелев жил, словно во сне: чужой, воображаемой яркой жизнью в мечтах – и серой и скучной наяву. Он был достаточно умен и не мог не замечать трагизма своего положения, глупо и бесплодно проживаемых лет, которые он тратил впустую по весьма банальной причине – отсутствия достаточного количества денег. И самое страшное заключалось в том, что Дмитрий был весьма неглуп и даже некоторым образом талантлив.

А если ты умен – почему ты не богат?

Хорошая поговорка… Не в бровь, а в глаз. Однако существует и другая, не менее мудрая: отчего беден? Оттого, что глуп; отчего глуп? Оттого, что беден.

Порочный замкнутый круг. Но его любым способом, каким угодно путем надо рвать! Руками, зубами, ногтями – р-рвать!!!

В этот хмурый вечер Кошелев словно прозрел. Он принял долго вынашиваемое решение – словно родил его.

И ему стало легче.

***

Преступный мир, как и животный, тоже делится на классы, виды и подвиды. Особей, преступивших закон, слишком много, а мы – не специалисты уголовного права, чтобы изучать их и описывать. Да и не стоят они того – парадокс славы Герострата им в конечном итоге на руку.

Однако слова из песни не выкинешь.

Споемте, друзья, ведь завтра в поход – на переполненные отребьем улицы.

Нет, что ни говорите, а долг платежом красен. Сколько законопослушных граждан несознательные их собратья исписали «перьями» – статистика еще в каменном веке со счёта сбилась. Так что возьмем в руки перо и тоже попытаемся писать – только не кровью, а чернилами.

Начнем с того, что люди, хорошие они или не очень, или очень не – все-таки не животные. В том смысле, что милые и послушные зверюшки хоть как-то укладываются в описательные рамки, отведенные им учеными. Сущность же отдельно взятого человека как такового охарактеризовать с какой-нибудь точки зрения – все равно, что при помощи счетных палочек описать работу суперкомпьютера. Хомо сапиенс же во много крат сложнее, многограннее, а главное – противоречивее. Иной его поступок никакой мыслимой логикой, никакими кренделями умственных усилий не опишешь. Кровавый патологический убийца может нежно любить кошек и проливать горькие слезы над сдохшим котенком (и кляп тому в рот, кто скажет, что слезы эти – крокодильи) – в какое логическое прокрустово ложе вы его поместите? И в то же время его моральный антипод, для которого мучителен сам факт существования убийц-маньяков, с сатанинским наслаждением давит жерновом автомобильного колеса того же несчастного котенка – что по этому поводу скажут любители ясной логики?

Однако все мы – люди, и ничто человеческое нам не чуждо, в том числе и противоречивость. А коли так – попробуем разделить неделимое и объять необъятное.

Кто ответит, что опаснее – разъяренный медведь или притаившийся в туфле скорпион? А что страшнее – мощная атака в лоб или тихий удар из-за угла по затылку? То-то же – трудно сказать. Но то, что интеллигентный, с хорошим образованием и высоким общественным положением преступник во сто крат опаснее для общества, чем дебильно-параноидальный выродок с ножом в кармане и злобой в глазах – это не подлежит сомнению. В условиях тотальной катастрофы человеческой морали и отхода от Бога четкая грань между преступником и добропорядочным гражданином стерлась, как отработавшая свое тормозная колодка. И внутренних моральных тормозов у человека уже нет, и понятие «страх Божий» вызывает лишь кривую улыбку. А жизнь так и влечет прокатиться с ветерком по трассе, ведущей в рай земной – но в сторону, прямо противоположную от рая истинного.

Однако судить человечество – задача не по нашим скромным силам. Не судите, да не судимы будете…

Речь пойдет о другом, житейском.

Посудите сами – чем так уж страшен уличный хулиган, например? На него всегда найдется адекватная управа, даже если рядом, как всегда, не оказалось доблестных стражей порядка: он вам нехорошее слово – вы ему два; он вас – в ухо, вы его – в рыло; он из кармана нож – вы из-за пояса газовый пистолет… Игра почти на равных. С опасностью вы лицом к лицу – вы ее видите, слышите, можете пощупать (или она вас – это уж как получится). Все это намного упрощает меры противодействия зловредному гаду.

Иное дело – умный и хитрый преступник «в белом воротничке». Он – вроде проникающей радиации: ее не видно и не слышно, однако печальные результаты не заставят себя ждать. Попавший в «зону особого внимания» такого преступника человек становится вроде марионетки в ярмарочном балагане: дергается и пищит тонким голоском, управляемый и ведомый неизвестной силой невесть куда.

Это было бы смешно, если бы не было страшно.

***

…Дмитрий проснулся внезапно, как от толчка. Вскочив с мятой постели, он сразу вспомнил о принятом вчера судьбоносном решении.

Но… От вчерашнего душевного подъема не осталось и следа. Реалии повседневности вновь навалились на узкие плечи Кошелева таким физически ощутимым грузом, что он присел обратно на разбросанную постель.

Ну, отчего так бывает? Буря восторга, заплескавшаяся в груди вчерашним вечером от разрешения долго мучившего вопроса, превращается в мертвый штиль с первыми лучами утреннего солнца, и вы несказанно удивляетесь самому себе – до чего глупой и наивной оказывается вчерашняя идея, а преграды, виднеющиеся на пути ее осуществления, вырастают до размеров Джомолунгмы.

– Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, – горько усмехнувшись, сказал

себе Кошелев, сунул ноги в истрепанные до неузнаваемости тапки и побрел на кухню.

Наспех позавтракав надоевшей до обморока пресной овсянкой, он тяжелыми шагами вернулся в комнату со своей любимой чашкой крепкого чая в руке, уселся в кресло и задумался.

Кто виноват и что делать – эти старые, как мир, вопросы за полтора десятка минувших лет истерзали некогда сравнительно чистую душу Дмитрия Кошелева, извозили ее по грязному асфальту городских улиц, вываляли в тротуарной пыли.

Почему лазурные мечты юношества так и остаются мечтами? Светлые стремления, благородные идеалы, некогда отчасти присущие и ему, безоблачному отроку Диме, канули в Лету.

Суровые реалии бытия внесли свои безоговорочные коррективы в розовые замыслы. Ясное, понятное и однозначное съежилось и забилось в темный угол за сценой, вытесненное с подмостков Его высочеством основой современности – двусмысленностью и лицемерием.

А ведь после случившегося некогда полета в кабине авиалайнера, рядом с экипажем, он окончательно и бесповоротно решил стать летчиком гражданской авиации.

А кем стал?..

Кто (или что?) виновен в том, что вместо благополучной, нормальной, размеренной и достойной жизни он вынужден барахтаться в мутной водице неустроенного бытия? Жить в том вязком болоте, где все свои благородные черты лучше не извлекать из глубокого тайника, потому что они в первую же секунду будут перепачканы зеленой жижей? Где вместо открытой доброжелательной улыбки настоятельно рекомендуется хронически таскать на лице оскаленную маску с рогами?

Но вот – сварганил черную козью морду, нацепил крутые рога, приклеил вострые клыки – а жизнь от этого маскарада лучше не стала.

Вместо благодатных Гавайских островов вокруг все та же унылая невозделанная степь, и одинокая скрипучая соха воткнута в сырую землю.

***

Всю свою сознательную жизнь Дмитрий Кошелев тужился догнать поезд радости и

счастья, в который еще в начале пути не удосужились усадить его родители. По причине самой обыденной – отсутствия средств на покупку билета в этот поезд. В результате такого расклада Диме выпала черная карта – стоять в числе многих (очень многих!) в придорожной канаве и, глотая дым и пыль, глазеть на летящие мимо сверкающие вагоны, в которых весело катят баловни судьбы, вытянувшие из раздаваемой фортуной колоды козырный туз. Иные из глазеющих безрассудно восстают против раз и навсегда заведенного порядка – пытаются догнать позолоченный поезд и вскочить в него. Некоторым (о чудо!) это случайно удается: они занимают места ненароком выпавших (или выкинутых) из поезда пассажиров.

Но обычно происходит не так – беспощадная жизнь твердой рукой восстанавливает статус-кво, и девять из десяти вцепившихся в скользкие поручни на крутом повороте отваливаются, как грязь, и расшибаются в кровь.

А иные – насмерть.

…Прихлебывая горячий чай, Кошелев, будто перед смертью, ударился в воспоминания.

– Эх-эх-эх, – по-стариковски, с присвистом вздыхал он, – дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…

Ровно тринадцать лет тому назад, в славном 1986 году, из института связи, как казак из мака, выскочил новоиспеченный инженер Д. Е. Кошелев – с малым оборотным капиталом и большими амбициями. И если из одних небогатое детство формирует людей скромных и неприхотливых, из других оно вылепливает граждан цепких и алчных, главной жизненной целью которых становится стремление в самостоятельной жизни с лихвой возместить все недоданное в детстве «предками».

Кошелев относился к последним. Черная зависть к состоятельным согражданам, завышенная самооценка и полное отсутствие моральных устоев к моменту выхода на жизненные просторы сотворили из него великолепный образец законченного эгоиста и эгоцентриста, человека болезненно самолюбивого, жестокого и безжалостного.

Вот один лишь пример, который характеризовал нашего героя без прикрас.

Дмитрий имел младшего брата Николая – инвалида детства. Коля родился с дефектом коленных суставов и передвигался с трудом – и уже из-за этого обстоятельства имел моральное право на посильную помощь или хотя бы сочувствие старшего (физически вполне нормального) брата.

Но не тут-то было. Дмитрий относился к младшему брату как к досадной обузе, неудачнику и балласту. Скорее ненавидел, чем любил или уважал – впрочем, как и отца с матерью – и только за то, что все они не были министрами и не обеспечили ему, свету их очей Диме, заоблачный социальный статус. Из-за них, недоносков, он сейчас вынужден был ползать в кишащей массе рабочих муравьев.

Вместо того, чтобы почивать на лаврах муравьиной царевны.

Получающий мизерную пенсию брат вел существование на грани с нищенским. Работавший же во время оно сменным инженером на районной АТС полноценный физически (но отнюдь не духовно) Дмитрий не был столь стеснен в средствах. Однако деньгами ни престарелым родителям, ни брату-инвалиду не помогал – разве что мудрыми советами, которых, впрочем, никто у него не спрашивал.

– Мало денег? – говаривал он. – Пусть зарабатывают! К примеру, закупают сигареты мелким оптом и продают в розницу возле людных мест – вот и зазвенит копейка в кармане!

И вот однажды брату Николаю подошла долгожданная очередь на получение «Запорожца» с ручным управлением. Для инвалида автомобиль – воистину не роскошь, а средство передвижения. В полном смысле слова – протез. И хотя автомобиль полагался ему бесплатно, все же для улаживания некоторых чисто нашенских, отечественных «формальностей» ему требовалась астрономическая для его тощего кошелька сумма – сто долларов.

Коля пришел за помощью к родному брату. Любой христианин, да что там – просто нормальный родственник в подобном случае п о д а р и л бы инвалиду эту не столь уж громадную сумму. Дмитрий же, хоть и имел некоторые свободные средства, эти деньги брату после долгих челобитных просьб и коленопреклоненных уговоров одолжил – под залог золотого колечка и на очень непродолжительный срок.

И когда Николай не принес деньги в указанный день и час, взбешенный Дмитрий примчался к нему и устроил совершенно дикую, непристойную сцену во дворе родительского дома на глазах многочисленных зевак. Устрашающе вращая вытаращенными белками безумных глаз, он тряс брата-инвалида за грудки и орал на всю округу, в непристойных выражениях требуя немедленного возврата денег; в промежутках между выкриками и матерными «этажами» он картинно бегал по двору в поисках топора, дабы зарубить должника насмерть.

Николай вынужден был идти с протянутой рукой к знакомым и просить взаймы по пять, по десять долларов. Через полтора часа «железный ледь» Дмитрий Кошелев, бормоча под нос ругательства, унес в потном кулаке несколько мятых зеленых бумажек.

Больше Николай старшего брата никогда ни о чем не просил.

Существует в народе поверье: если ты, даря или одалживая кому-либо что-либо, сильно жалеешь об утраченном, получившему твое «благодеяние» впрок не пойдет.

Так случилось и на этот раз. Николай по обросшему мхом совету старшего брата все-таки начал заниматься индивидуальной трудовой деятельностью, дабы пополнить скудные поступления положенных ему царем и отечеством денег. Освоив новенький «Запорожец», Коля принялся подрабатывать «бомбилой» – возить «голосующих» на оживленном участке трассы перед пунктом пограничного перехода. Брал он недорого, и пара-тройка небогатых клиентов находилась всегда даже у него, инвалида.

Но, как говорили одесские блатные, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал.

В один несчастливый день Николай, столковавшись с двумя пассажирами за один доллар с каждого доставить их в небольшой приграничный городок, помогал им усесться в свое незатейливое такси. Внезапно летевшая на бешеной скорости «копейка», не вписавшись в кривую, со всего хода врезалась в заднее крыло «Запорожца», отбросив его в кювет.

Один из пассажиров Николая погиб на месте; сам Николай был тяжело травмирован и два месяца пролежал в больнице с многочисленными переломами и повреждениями внутренних органов.