
Полная версия
Кукловоды
– Ку-куда? – поднял из пивной пены осоловелый взгляд Кошелев.
– Да ко мне, шофером! – похлопал его по тщедушному плечу Викторов. – Лес возить! Ты да я, да мы с тобой! У тебя же категория «С» открыта? Мы ж еще, помнится, в школе сдавали! Ты экзамен сдал, а я чуть в кусты не заехал!
– Открыта, – уронил сожалеющий взгляд обратно в бокал Кошелев. – А что за лесовоз у тебя? «МАЗ»? Или, может, «Вольво»? Категорией «Е» я не обзавелся…
– На «МАЗ» я еще не заработал, а на «Вольво» тем более, – вздохнул дровяной магнат. – «Ифа».
– «Ифа»? – удивился Дмитрий. – Почему «Ифа»?
– Недорого продавалась! – честно признался Викторов. – За четыреста баксов купил, еще пару сотен вложил – и катаюсь уже второй год. Да вот – водитель мой скоропостижно уволился. А т а м уже штабель бревен ждет. Не вывезу – другие сцапают. Желающих – до фига и еще немного. А лично шоферить – ну его в башлык. Сам разобьюсь и других покалечу. Ну, что скажешь?
– Когда ехать? – отодвинул в сторону пустой бокал Кошелев.
– Позавчера! – хмыкнул Викторов. – А серьезно… Если можешь – завтра.
…Нищему собраться – только подпоясаться. Спозаранку Дмитрий уже деловито расхаживал вокруг «Ифы», стуча носком ботинка по шинам, как заправский лихой шоферюга. Еще раньше он заправил бак доверху и проверил уровень масла.
Более никаких проверок машины перед дальним рейсом Кошелев не проводил. Не царское это дело – в липком мазуте плавать да нежные пальцы обдирать. По его мнению, сто долларов в месяц, положенные ему работодателем, того не стоили.
И хоть по тем временам это были весьма значительные для наемного работника деньги, его сиятельство баронет Дмитрий Кошелев ценил свой эксклюзивный труд значительно дороже.
Но, как известно, на безрыбье и рак – рыба.
Сергей Викторов с небольшим черным кейсом в руках вышел из маленького домика, который он снимал с женой и тремя детьми, уселся в кабину и тоном Гагарина рявкнул:
– Поехали! – и так же исторически взмахнул рукой.
Сказка о попе и работнике его Балде зазвучала с первым оборотом дизеля.
Кошелев еще накануне опробовал новое средство передвижения, и сегодня выглядел за рулем весьма уверенно.
За окном ярко блистало свежее утреннее солнце, щедро поливая росную землю излишне горячей любовью. Несмотря на ранний час, погода за окном напоминала тропики в полдень.
Дмитрий запустил мотор и несколько минут недвижимо сидел, склонив голову к капоту и будто прислушиваясь к работе дизеля.
«Двигатель прогревает!» – с невольным уважением подумал хозяин конторы о новом батраке, хотя в такую жару прогревать агрегат не было никакой необходимости.
На самом деле трясущийся в крупном ознобе Кошелев (дизельное сердце «Ифы», как и все его собратья, в изобилии дарило нещадную вибрацию кабине, особенно на холостых оборотах) последний раз решал мучительную дилемму: быть или не быть ему проданным наймитом у своего же одноклассника? А может, плюнуть на его заманчивое предложение и отправиться домой досыпать? Облом пахать! Обло-о-ом!
Однако, пораскинув раскисшими мозгами, «наймит» все же решил отправляться в путь-дорогу. Страстное желание развеяться, отвлечься от серой обыденности вкупе с острой необходимостью заработать взяли верх над заскорузлой ленью и парализующей расслабухой.
Кошелев мотнул остроносой головой, как отгоняющий мух конь, и решительно тронул машину с места.
Застоявшийся стодвадцатипятисильный немецкий дизель весело зарокотал и играючи поволок порожний грузовик по славянскому ухабистому проселку – разве что на губной гармошке не запиликал. Вырулив на большак, Кошелев прибавил скорости и фальшиво засвистал нечто, отдаленно смахивающее на «Дойче зольдатен, унтер-официрен». Блаженно развалившийся на пассажирском сиденье Викторов весело улыбнулся и покачал большой лысеющей головой:
– Смотри, в партизанские леса направляемся!
– Думаешь, могут по дороге мину заложить? – подыграл Кошелев. – Не боись, герр майор! Аллес будет гут!
Так, весело перешучиваясь, они мчались по ровной дороге, настигая и сходу обгоняя попутные машины и пугливо сторонясь встречных. Перебрасывались шутками-прибаутками, обменивались мнениями по поводу нынешней жизни вообще и лесоторгового бизнеса в частности, перемывали кости знакомым и громко ржали.
Поздним вечером прибыли на место. Погрузку пришлось отложить до рассвета.
…«Лесоторговый воротила» неуклюжим шмелем вился вокруг «Ифы», низко просевшей под непомерным грузом толстых сырых бревен.
– Крепче увязывайте! Крепче! – покрикивал он на «партизан», не обращавших ни малейшего внимания на его окрики.
Работа кипела, как перегретый котел. Двое крепких мужиков неспешно делали свое дело по увязке и закреплению груза; переживавший за все хозяин метался серым волком, надрывал душу; не отвечавший ни за что Кошелев подпирал плечом столетнюю сосну неподалеку, бросая иронические взгляды на рабочую суету.
– А тебе на кажется, Серега, что «Ифа» не совсем предназначена для таких испытаний? Из нее лесовоз – как из палочки трактор! Задний мост слабенький, чулочки тоненькие, а ты на нее, беднягу, сырые коряги…
– Заглохни, Дима! – от шутливого еще недавно тона «пана директора» не осталось и следа. Сергей Викторов всецело был поглощен решением сложного уравнения, в котором пьянящая страсть наживы сравнивалась с трезвыми доводами рассудка.
Больше нагрузишь – больше выручишь; меньше нагрузишь – вернее домой довезешь, без риска обломаться и встать раскорякой посреди дороги.
– Чем больше посижу – тем больше наловлю я… – задумчиво мычал под нос Викторов, мучительно борясь с искушением. – Чем больше наловлю – покушаю сытнее; чем больше я поем, тем больше я посплю… Чем больше я посплю – тем буду здоровее!
Искушение, как всегда, взяло верх. Повинуясь указующей деснице клиента, крановщик довесил на трудовой горб тяжко крякнувшего грузовика еще четыре толстенных ствола.
«Ифа», казалось, застонала человеческим голосом. Затрещали под неподъемным грузом борта, заскрипели прогнувшиеся сверх меры рессоры. Зад машины просел чуть ли не до земли; кабина же, напротив, рванулась вверх, будто собираясь взлететь в лазоревые небеса.
Кошелев встревоженно покачал головой, но не сделал ни малейшей попытки воспрепятствовать чинящемуся на его глазах вандализму.
«Партизаны» прочно увязали разошедшиеся далеко в стороны борта грузовика, приняли, не глядя, полагающуюся мзду и нетерпеливо замахали руками, прогоняя крохоборов прочь – следом за «Ифой» уже вырос длиннющий хвост таких же нетерпеливых «лесопромышленников».
На этот раз веселый свист не смог пробиться сквозь крепко стиснутые зубы Кошелева. Мгновенно вспотевшему, несмотря на прохладное утро, водителю-профессионалу было не до песен.
Перегруженный грузовик с натужным ревом пробивался по раздолбанному лесному «хайвэю» к голубой мечте всей своей подневольной жизни – федеральной автотрассе. В надсадных выхлопах дизеля, громком скрипе всех частей «Ифы», тяжелых вздохах тормозов явственно слышалась полупесня-полуплач: «Хочу домой, в Германию!»
Однако сгорбившиеся в кабине двое ненормальных с каменными лицами такой привилегии даже к пенсии трудяге грузовику не обещали. Напротив – выбравшись из лесной чащи на ровную серую ленту асфальта, державшую среди темных лесных массивов неуклонное направление на юго-восток, Кошелев воткнул третью передачу и выжал педаль акселератора до пола.
Дизель удрученно взревел, однако вынужден был подчиниться насилию. Из последних сил он поволок, задыхаясь и кашляя, тяжеленный воз отнюдь не хворосту.
– Откуда дровишки? – подмигнул хитрым глазом «поп» Викторов.
– Из лесу, вестимо! – повеселел Балда Ефимович Кошелев.
Дорога побежала под уклон, и Кошелев мгновенно, как на авторалли, включил нейтральную передачу.
Грохот дизеля разом стих. Автомобиль, облегченно бормоча, побежал под уклон, скрипя и раскачиваясь, как океанский лайнер на волнах. Кошелев осторожно действовал баранкой, твердо памятуя о неважной управляемости перегруженным автомобилем.
За окном все чаще замелькали выстроившиеся во фронт строевые сосны, словно отдавали честь вековечному работяге грузовику. Пропитанный хвойным настоем целительный воздух пьянящими волнами наполнял душную кабину, расправляя озабоченные морщины на лбах двух вжавшихся в сиденья камикадзе.
Беззаботная стрелка спидометра плясала свой легкомысленный танец возле отметки «70». В самом конце затяжного спуска Кошелев врубил передачу и нажал на «газ», намереваясь с ходу выскочить на недлинный, однако крутенький подъем.
Ужасающий треск раздался откуда-то сзади, из-под загруженного сверх всяких пределов кузова.
В следующий момент могучие сосны-великаны за окнами кабины вдруг бросились на беззащитную «Ифу» и принялись играть нею, как консервной банкой, переворачивая ее во всех плоскостях и страшными пинками, с грохотом и звоном, посылая ее от команды к команде через всю дорогу, попутно расшвыривая по асфальту смолистые бревна, как спички.
Несчастная «Ифа», рваным веером разбросав окрест ненавистный груз, несколько раз перевернулась и застыла у самой кромки дремучего леса.
* * *
…«Какого рожна ты на меня улегся?» – грозно кричал Дмитрий пьяному Коле, который, вернувшись домой с какого-то бухалова, не нашел места лучше, как грохнуться своей шестипудовой массой прямо на ноги прилегшего на диван старшего брата.
Брат Коля, никак не реагируя на запретительные меры, развалился слоновьей тушей поперек голеней Дмитрия и оглушительно захрапел, мыча и постанывая в алкогольном угаре.
«Да ты слезешь когда-нибудь, пьяная сволочь?!» – заорал Дмитрий во всю глотку, пытаясь коленями спихнуть вонючую тушу Николая на пол. Однако, несмотря на отчаянные потуги, это ему не удавалось. Родимый братец непостижимым образом резко прибавил в весе и будто посмеивался над посиневшим от натуги Кошелевым, хитро щуря правый глаз.
Тьфу ты, елки!.. Это же Сергей Викторов собственной нетрезвой персоной! Обмывал, видать, продажу леса, устал и зашел к нему передохнуть!
«Напилася я пья-а-а-ана-а, не дойду я до до-о-о-ому!» – вдруг назойливо зазвучала, завыла в ушах невесть откуда исходившая песня.
Ты, Серега, можешь петь, или спать, или ино что, но ноги-то мои уже затекли!
«Слезь, пожалуйста!» – по-хорошему попросил друга Кошелев. – «Ляг по-человечески и дрыхни хоть неделю!»
Сергей Викторов, развалившись, как бегемот на лежке, молчал и все так же больно давил на голени готового расплакаться батрака.
«Да встань же ты, кабанюра полосатый» – вне себя вскричал Кошелев и принялся кулаками молотить по мягкому, раскисшему от водки лицу спящего магната.
Но что это? Подлая дрянь Викторов под градом уничтожающих ударов все так же безмятежно улыбался и пускал хмельные пузыри, а Кошелев взвыл еще громче – теперь уже от острой боли в скрюченных пальцах. Наглая рожа пьяного лесопромышленника только с виду была рыхлой. На деле же карающие кулаки Кошелева будто молотили по токарному станку, ушибаясь и ранясь о выступающие грани и острые углы.
…От жгучей боли в избитых кистях Дмитрий Кошелев пришел в себя. Некоторое время он с удивлением созерцал мотавшуюся перед самым носом чью-то руку с окровавленными пальцами, медленно, но остервенело молотившую по раскрытому в страшной наготе замасленному мотору.
Лишь только захлестнувшая сознание невыносимая боль подкинула Кошелеву подсказку, что эти ободранные кровоточащие пальцы – его собственные. Он немедленно прекратил самоистязание, однако ему мучительно захотелось вновь кромсать кулаком все, что попадется – до такой степени затекли и болели ноги пониже колен.
Кошелев с томительным предчувствием перевел глаза вниз – и сразу крепко стиснул воспаленные веки.
Вот так, буднично, обыденно, тихо и спокойно сходят с ума.
Ноги Кошелева пониже колен были придавлены неуклюже, грузно навалившимся Сергеем Викторовым.
Как… ой, как… как же это прозывается-то… ой-ой… дежавю?.. Нет, это вроде о другом… а это… это…
А это – материализовавшийся кошмарный сон. Что, в конечном итоге, и есть сумасшествие.
В голове Кошелева гудели и с грохотом перетирали обрывки мыслей громадные корявые жернова. Он с удовольствием пролежал бы вот так, закрыв глаза, вечность, если бы не усиливающаяся с каждой секундой боль в неловко подвернутых ногах.
Это обстоятельство вынудило готового расплакаться Дмитрия вновь разлепить веки и глянуть вниз.
Викторов по-прежнему недвижимо лежал поперек голеней Кошелева в каком-то неестественном, изломанном положении, завернув правую руку за спину далее всех мыслимых ограничений, а левую уложив на груди, как покойник.
Но он не улыбался со своим всегдашним хитрым прищуром; по его бледному, как мел, лицу струилась алая кровь, постепенно густея и умирая.
Кро-овь!!!
Кошелев, не переносивший вида даже капли крови, – откуда и прыть взялась – дернулся изо всех сил, рывком высвободил из-под обмякшего Викторова затекшие ноги и в слепом страхе пополз, туманно соображая – куда, только бы подальше от окровавленного Сергея. Сознание его вновь помутилось.
Во второй раз Кошелев, придя в себя, круглыми от удивления глазами обнаружил свои ноги уже свободными, хотя ощущение навалившейся на них тяжести все не проходило. И замкнутого пространства, пахнущего солидолом и остывающим железом, вокруг тоже не существовало – чистое небо и яркое солнце встревожено заглядывали в его безумно расширенные зеницы.
С мучительным стоном Дмитрий исхитрился встать сперва на четвереньки, а затем и в полный рост. Вдруг его качнуло, и он вынужден был ухватиться за нечто громоздко возвышающееся рядом.
Внезапно и резко к нему вернулась способность соображать и трезво оценивать происходящее. Кошелев повел глазами вокруг – и ужаснулся.
На обочине дороги распласталась вверх колесами изуродованная до неузнаваемости «Ифа». Кабина ее была смята и скошена на сторону; кузов разбит в щепки; задних колес вообще не было – ни на своем месте, ни где-то поблизости. Ступив несколько шагов к трассе, Кошелев обозрел окрестности и схватился за голову.
В радиусе нескольких десятков метров трассу, грунтовые обочины и полосу отвода устилали бревна – целые, ободранные и разнесенные в щепы. Или это валялись куски скоропостижно скончавшейся «Ифы» – понять было невозможно.
Поодаль виднелась оторванная задняя ось грузовика, уткнувшаяся в толстую сосну.
Еще дальше угадывалась длинная вереница застывших в ожидании автомобилей и толпа недоумевающих и взволнованных людей.
Дмитрий с треском повернул гудящую голову на сто восемьдесят. С другой стороны на трассе цветасто шевелилась та же анимированная картинка – только ближе, отчетливее и шумливей.
Незадачливый водила неверными прихрамывающими шагами побрел вокруг поверженного автомобиля. Глянув на непривычно оголенные задние рессоры, он сразу понял все.
У многократно перегруженного грузовика, не выдержав изощренных пыток и безалаберного отношения, лопнула правая стремянка – ответственная деталь, крепящая задний мост к рессоре. Итогом стало выворачивание задней оси из-под машины и неминуемое опрокидывание последней на полном ходу.
Вдруг Кошелев запнулся обо что-то и чуть не упал.
У самых ног Дмитрия валялся раскрывшийся кейс Викторова. Какие-то деловые бумаги, высыпавшись из него, устилали пожухлую траву. А это что?..
Это же…
Безотчетным движением Дмитрий Кошелев сгреб несколько разбросанных посреди бумаг зелено-серых купюр, оглянулся вокруг и бросился, очертя голову и забыв о боли, в лес – прочь от страшного места.
* * *
…В общем, Дмитрий Ефимович Кошелев всеми фибрами души жаждал совершенно другого – создать свою, личную империю, где он был бы главным действующим лицом, заоблачным и ни для кого не достижимым, чтобы все вершки доставались именно ему. А пушечное мясо пусть комендоры заряжают в «стволы» и ублажают всех алчущих крови.
Оставался еще один способ сбора сметаны с навоза – производство и реализация взрывчатки. Как ни странно, изготовление взрывчатых веществ не представляло большого труда, и его вполне реально было организовать не то чтобы в домашних, но все же в сравнительно нехитрых условиях. Тот же гексоген можно было состряпать из довольно простых составляющих, достать которые не составляло особых трудностей.
Однако, пораскинув мозгами, Кошелев и эту идею скомкал и выбросил в утиль, ибо этот путь в итоге приводил идущего в тот же тупик. Для реализации своего «товара» неизбежно пришлось бы вступить в деловые отношения с людьми, которые жизнь продавца ценили дешевле пули. В конце концов, окажешься, брат Кошелев, тем самым бессловесным презервативом, который единожды используют и вышвыривают – и часто в разорванном виде. Ну, уж нет!..
И он, как Иванушка у камня, избрал третий – рискованный, неизведанный, но многообещающий путь.
Часть IV
Сергей Антонов в кругу знакомых и сослуживцев слыл, в сущности, неплохим человеком. Добрый, веселый, непьющий, неглупый, аккуратный, увлеченный спортсмен, человек долга и чести – хоть картину пиши. Беда его (или счастье?) была в одном – он был неисправимым правдолюбом и искателем справедливости.
Во всем мире таким индивидуумам живется несладко, а в нашей стране – и вовсе горько. Однако людьми, превыше всего ценящими добро и справедливость, не становятся – ими рождаются.
«Правды, правды ищи» – сказано в Слове Божьем. И подобные Люди, даже в глаза не видя святого Писания, живут по его законам. И ничего с собой поделать не могут: такие они есть и другими не станут. Безжалостные реалии жизни с течением времени, конечно, могут внести в их мировоззрение кое-какие коррективы, обточить излишне острые углы, однако железный стержень вечного борца за правду внутри них остается, и никакая ржавчина его не берет.
Еще тяжелее жить тому из них, который еще и умен. Тогда он начинает видеть в людях и устройстве мира то, чего другие попросту не замечают – а увиденное не радует взор. Мудрый видит всю грязь человечества – и чем больше он пытается разобраться в первопричинах происходящего, тем в большее отчаяние впадает, осознавая, что взялся за неразрешимую задачу. В двух словах это явление описано задолго до нас: во многой мудрости много печали.
Именно поэтому Сергей при всех своих положительных человеческих качествах отнюдь не был счастливым человеком. Он не мог быть счастлив в принципе, ибо всякую боль человеческую он всегда пропускал через свое сердце. При всем том он ясно осознавал, что любую несправедливость по отношению к людям чинит не кто иной, как сами люди. Это было очевидным противоречием – всем сердцем любя людей, Антонов до глубины души ими же и огорчался.
Главным моральным принципом (отнюдь не христианским) Сергея Антонова был такой: всякий, преступивший черту закона человеческого, не имеет права называться человеком и взывать к снисхождению. Сознательно содеял зло – отвечай! Застрелить на месте вора, забравшегося в квартиру, Сергей считал деянием вполне уместным и справедливым. Более того – для него не было большего морального удовлетворения, чем творить возмездие за совершённое злодеяние или хотя бы наблюдать за этим процессом.
При всем том парень вовсе не был Бэтменом, и удовлетворять таким образом свою жажду справедливости особой возможности не имел.
Противоречие же между давлением пара и прочностью корпуса может взорвать котел.
Если пар не найдет выхода.
***
Сергей Антонов крепко зажал отверткой последний винтик и отер перепачканной маслом рукой пот со лба. Оглядев со всех сторон результат своего многодневного труда по ремонту кинжала, он взвесил его на вытянутой руке и довольно улыбнулся. Внушительных размеров тяжелый нож с наборной рукоятью удобно лежал в ладони. На отполированном до блеска хищном лезвии бликовало вечернее солнце.
Сергей сунул кинжал в ножны, приладил его под мышку и закрепил ремнями на манер кобуры пистолета. Стоя перед зеркалом, он принялся отрабатывать молниеносное выхватывание кинжала из ножен – раз, потом еще раз, затем еще и еще. Получалось неплохо, и удовлетворенный Сергей отправился отдыхать.
Несмотря на то, что Сережа неплохо владел приемами рукопашного боя, каковые непрерывно совершенствовал, он крайне редко выходил из дома без какого-либо оружия. Нет, пистолета он не имел – даже газового. Все, что у него имелось, было из разряда холодного оружия, придумано им самим и сделано его собственными руками.
Сергей Антонов отнюдь не являлся кровожадным бандитом. Если у кого-то успело сложиться такое мнение о нем – оно поверхностно и в принципе ошибочно. Напротив, в быту он зарекомендовал себя человеком очень вежливым, тихим и вообще неконфликтным. Сергей никогда не портил отношений с кем-либо первым – если только в этом не было крайней необходимости. С ним вполне можно было лететь на Марс – совместное с Сергеем долгое сосуществование в тесной кабине космического корабля ни для кого не стало бы в тягость.
Однако вежливым и тихим он оставался сугубо до того момента, пока с ним поступали адекватно; едва лишь стоило кому-то проявить неуважение, как из-под маски мирного обывателя тут же высовывались звериные клыки.
Но случалось такое нечасто – острых ощущений Сергей Антонов не искал, и сомнительного венца короля микрорайона не жаждал.
…А начиналось все классически – как в кино.
Сережа Антонов рос мальчиком слабым и болезненным. Человеческое же общество, как это ни прискорбно, морально недалеко ушло от животного – а во многих отрицательных качествах его и перещеголяло. Дети же отчего-то особенно жестоки – может, потому, что права древняя идиома: устами ребенка глаголет истина. В том числе – истина о низости и подлости человеческой
Одним словом: падающего – подтолкни!
Слабого – забей!
Полностью сообразно этим принципам относились однокашники к тихому и скромному Сереже Антонову. Они с сатанинским удовольствием постоянно оскорбляли и избивали его.
У Сережи не было ни старшего брата, ни сильного друга. Отец помогал только мудрыми, но бесполезными советами типа «защищайся сам». Слабые попытки мальчика последовать подсказке и постоять за себя воспринимались обидчиками как бунт на корабле, и Сергей получал удвоенную порцию тумаков.
Дотянись это безобразие до окончания школы – вполне возможно, что во взрослую жизнь Сергей Антонов вступил бы со сгибающим спину грузом комплекса неполноценности.
Все изменил Его Величество Случай.
Если бы в начале пути кто-то сказал вечно освобожденному от уроков физического воспитания Сереже, что в недалеком будущем он будет иметь довольно неплохие навыки рукопашного боя – он бы пожал плечами и забыл об этом: до такой степени нелепым в то время казалось такое пророчество.
Как всегда безотказно сработала старая верная пословица: с кем поведешься, от того и наберешься.
Судьба улыбнулась Антонову: он познакомился с очень необычным парнем, который сразу вырос в глазах Сережи до размеров высокого идеала, несмотря на рост 167 сантиметров. Звали его Александр Бузько.
Сблизила их музыка. Оба любили ее до беспамятства – Саша как профессионал (он окончил музыкальную школу), Сережа как дилетант – он по самоучителю выучился играть на гитаре. Как водится, оба имели магнитофоны и увлекались звукозаписью.
Однажды Саша на перемене подошел к Сергею и попросил у него переписать аудиокассету с концертом его любимого музыканта Жана-Мишеля Жарра. Так завязалась их дружба.
И что самое интересное – четырнадцатилетний Саша Бузько оказал большое влияние на пятнадцатилетнего Сергея Антонова.
Надо сказать, что первое впечатление Сережи от знакомства с Александром было весьма неоднозначным.
Сергей принес обещанную кассету Саше сразу после занятий. Александр, усадив гостя на диван, предложил подождать, пока он закончит тренировку, так как прерывать ее нежелательно. Имеет ли Сергей время? Да, имеет. Ну что ж, пусть побудет пока зрителем.
И перед ошеломленным взором притихшего в углу дивана Сережи развернулось невиданное им дотоле действо. Оно произвело на подростка впечатление тем большее, что в те времена ни на киноэкране, ни тем более наяву увидеть подобное было практически невозможно.
Александр перед приходом нового знакомого только приступил к первой части тренировки – к упражнениям из хатха-йоги.
С отвалившейся чуть ли не до колен челюстью Антонов глядел на диковинные упражнения и позы – асаны, мастерски выполняемые Александром. Иногда челюсть Сережи возвращалась на место, давая хозяину возможность задать какой-нибудь вопрос. Бузько отвечал – и челюсть Антонова опять возвращалась в положение крайнего удивления. Названия упражнений – «уткурдана», «сарвангасана», «чакрасана» и другие – свежим ветром влетали в уши болезненного парня, настраивая его на новый лад – силы духа и уверенности в себе.
Закончив с хатха-йогой, Саша без промедления приступил ко второй части занятий – отработке приемов каратэ.