Фокусник

Нам сейчас же всунули в руки по пиву и протолкнули к столу. На нем, помимо пустых бутылок и полных пепельниц, обнаружилась глубокая тарелка с карточками, копиями той, которой Вардан открыл дверь в квартиру. Каждый, находившийся здесь, мог запросто получить ключ от этого странного места.

Влад и хозяин почти сразу куда-то исчезли, и мы с Максом остались вдвоем. Впрочем, скоро среди лиц, которые все казались изжелта серыми под белой прозрачностью галогена, стали выделяться смутно знакомые. Здесь была Яна, сегодня выбравшая свитер цвета горчицы. Она меня тоже узнала и подбежала, размахивая руками, как рефери во время особенно ожесточенной игры. Мы расцеловались и немедленно заговорили об учебе.

Люди уходили и возвращались, спускались вниз, чтобы выкурить сигарету, спотыкались, матерились в темноте лестницы, обнимались и обменивались телефонами. Кто-то, наоборот, лежал на полу, не подавая никаких признаков жизни, если не считать странных взвизгиваний, которые он издавал каждый раз, когда к нему подходили слишком близко. В отсутствие хозяина весь этот улей вел себя так, будто его и не существовало. Но стоило ему вернуться, как он становился центром всеобщего внимания. Видеть подобную преданность было непривычно. Они окружали его концентрическими кругами покачивающихся под музыку тел, дергали за рукава, приседали, стараясь заглянуть за стекла его очков, шутили и толкались, чтобы оказаться к нему поближе. Издалека эта толпа, должно быть, напоминала лепестки плотоядного цветка, жадно смыкающиеся над мухой, и расправляющиеся, как только добыча снова ускользала.

Мне пришло в голову, что в своих очках, отливавших радугой как разлитый бензин и в расстегнутом пальто он был действительно похож на большую черную муху.

Так прошло около часа. Макс собрал вокруг себя кружок преданных знакомых и, видимо, задался целью хорошенько напиться. Я быстро заскучала и уже собиралась уходить, когда восхищенные охи с другого конца комнаты привлекли мое внимание.

Я подошла поближе и не поверила своим глазам. Вардан показывал фокусы.

– Спорим, я смогу соединить концы этой сигареты, не сломав ее? – улыбки и широко открытые глаза в толпе.

Он достал бумажку в десять фунтов, завернул в нее сигарету и согнул пополам. Потом вынул, убрал банкноту обратно в карман и продемонстрировал толпе целую сигарету. Ее ощупали и потребовали объяснений.

– Это известный трюк, – гаркнул громкий и грубый парень по имени Чингиз, пробираясь вперед, – сейчас я покажу.

Я вызвалась одолжить ему сигарету. Проделав в точности те же манипуляции, он извлек из бумажной трубочки две порванные половинки. Собравшиеся засмеялись.

Вардан протянул руку и забрал у него останки сигареты,

– Придется починить, зачем же добро пропадает, – он провел ладонью над половинками и циркаческим жестом вынул у Чингиза из-за уха целую сигарету. Только вот я дала ему свой «Мальборо», а Вардан вернул из небытия дорогой «Парламент» с белым, а не желтым фильтром. Не знаю, заметил ли кто-нибудь еще эту помарку, но все захлопали, и я промолчала.

Вардан поднялся, толпа вокруг водянисто колыхнулась, выпуская его в коридор. С ним вышел Влад и еще какой-то парень, которого не знала. Тот был коренастый и коротенький, с ершиком светлых волос и глазами теплого серого оттенка. Несмотря на низкий рост он был очень удачно сложен и ходил мягко и прыгуче, как ходят коты и футболисты. От него на несколько метров вокруг пахло табаком и марихуаной.

Я поймала за локоть пробирающегося к выходу Макса.

– Вы куда?

– Пройтись, – рассеянно ответил Макс, – Дунуть, на звезды позалипать. Пойдешь?

Я без колебаний согласилась. В то время трава еще оставалась для меня чем-то загадочным, и, как любая не совсем легальная субкультура, по-своему притягательным. Я любила рок-музыку и Бодлера, интересовалась всем спрятанным и странным в человеческой голове и мало значения придавала нарушению закона. До того вечера траву мне доводилось курить раза три-четыре, и я совершенно ничего не почувствовала. Более того, меня невыносимо раздражали люди, которые уверяли, что они «в хлам», смеялись не к месту и подолгу смотрели в одну точку слезящимся потерянным взглядом.

Я была уверена, что они притворяются или, в лучшем случае, додумывают такой эффект в соответствии с американскими фильмами и своими ожиданиями. В мою картину мира совершенно не вписывалась неспособность контролировать свое тело и свое сознание, и, признавая теоретическую возможность такой беспомощности, я не верила ни в одно из ее частных проявлений. Все мое знание веществ сводилось к алкоголю, и, естественно, любое ощущение сравнивалось с опьянением. Любой наркотик, однако, отличается от алкоголя так же, как алкоголь отличается от кофе. И дело не только в силе воздействия – есть люди, на которых рюмка водки оказывает больше влияния, чем трубка каннабиса – но в его качественной инакости, а, потому, непостижимости.

Описывать действие наркотиков по большому счету, не возможно. Можно потратить на это десятки и десятки страниц и в результате не стать ни на йоту ближе к цели.

Ничего этого я тем вечером еще не знала, и, постарайся кто мне объяснить, не поверила бы. И хотя теперь я знаю, что не осознавать воздействие вовсе не значит не испытывать его, и что требуется по меньшей мере десять попыток, чтобы начать получать удовольствие от марихуаны, тогда все это казалось мне пустым звуком. Я ожидала фейерверка или ничего – и получала, конечно, ничто.

Мы вышли в свежую и ветреную сентябрьскую ночь. В нос ударил запах гниющих листьев и жареной картошки. Внизу ждали, видимо, только Макса.

– Она с нами? – равнодушно спросил Вардан.

– Угу, – ответил Макс и похлопал его по плечу. Вардан отдёрнулся и скривил рот, но промолчал.

Мы пошли вниз по улице, выходящей к реке. Влад и Макс впереди, обмениваясь шутками и громко обсуждая открывающиеся по обочинам картины: пьяных британцев, темные витрины, гладко выбритые к зиме клумбы. Следом Вардан, сутулясь от уже холодного ветра, с «Парламентом» между третьим и безымянным пальцами. Вокруг него, как мячик на резинке, скакал низенький, размахивал руками и тихо и быстро говорил. Он заикался, плохо выговаривал слова, и, когда не мог вспомнить нужное, вставлял на его место английское. Вардан слушал и кивал. Я шла последней.

Мы вышли из города. Справа возникали и пропала уродливая громада многоэтажной стоянки, стало совсем тихо и пустынно. Я щурилась на попадавшиеся все реже фонари. Асфальт влажно блестел, идти было легко и весело. Дым сигарет смешивался с запахом реки и рыхлой земли, в уплывавших домиках далеко и трогательно светились лампы. На меня опустилось чувство искрящегося умиротворения и довольства. Прямо передо мной вышагивал Вардан, и я непроизвольно старалась идти с ним в ногу.

– … Ну хорошая же идея, – шептал низенький, перескакивая с одной слякотной колеи на другую.

– … Нет, ну а чего ты хотел? Чтоб она никому не рассказала? – сквозь хохот выдавливал Макс.

– Ну а шо? – басил с украинским акцентом Влад, разводя руками, и тоже смеялся.

Мы прошли парк и поле и остановились на мосту под кустами ив. В черной воде покачивались смутные отражения лодок.

Вардан вынул из внутреннего кармана три аккуратных самокрутки и вопросительно обвел нас глазами.

– Я брал на Влада, Макса и себя, – по английской привычке от ставил возвратное местоимение в конец, – Макс, тогда вы с ней…

– С Асей, – вставила я. Вардан меня проигнорировал.

–… тогда вы с ней пополам.

– Да без проблем, – жизнерадостно отозвался мой названный напарник.

Курение каннабиса – целое действо. Косяки не раскуривают, их «взрывают», причем первенство в этом непростом деле всегда принадлежит хозяину травы. Для того, чтобы раскурить сигарету с марихуаной, нужно сделать несколько частых и глубоких затяжек, поэтому тот, кто взрывает, обычно получает значительно больше остальных.

Кроме того, следить за тем, чтобы сигарета тлела равномерно, – тоже ответственность камикадзе. Эта почетная и порой даже опасная должность, конечно, безоговорочно принадлежала Максу.

Низенький достал трубочку и стал увлеченно набивать ее пахучими смолистыми шишечками.

Воздух вокруг сделался сладким и загустел, белесый дым завился над нашими головами. Во рту стало сухо и сжато, как будто оттуда вытянули весь воздух. Звезды тихонько покачивались, трещали последние кузнечики, шипели сигареты, где-то по-летнему еще курлыкали голуби.

Из-под моста бесшумно показались два голубоватых пышных облака. Сначала я решила, что они мне примерещились.

– Блин, лебеди! – сказал Влад. Все бросились к перилам.

Лебеди, пушистые от холода и, видимо, разбуженные нашими криками, меланхолично перебирали лапами в тихой воде. Она была такой прозрачной, что через нее ясно и только чуть темнее, как через темные очки, видно было и треугольные лебяжьи лапы, и стелющиеся вдоль течения водоросли, почему-то золотисто-желтые, будто подсвеченные снизу лампочкой.

Сначала, плавно и мерно покачиваясь, проплыли двое, затем еще несколько, потом еще и еще. Под мостом, должно быть, спала целая стая.

Шлейфы разбегающихся волн, которые лебеди оставляли на реке, тускло и объемно поблескивали, разбегаясь к берегам. Влажно зачмокало о песок.

У меня перехватило дыхание. Кто-то достал фотоаппарат. Лебеди к тому времени были уже далеко. Правда, то ли из-за выкуренного косяка, то ли из-за странного оптического эффекта, который производили эти белые пятна на абсолютной черноте вокруг, казалось, что они не становятся дальше, а только темнее, как будто с каждым ударом перепончатых лап между нами ложилась черная газовая вуаль.

Влад грубо и благоговейно выругался. Как я узнала потом, для него это означало высшую степень восхищения.

– Точно, – сказал низенький, – Mierda…

– Ты что, испанец? – спросил у него Вардан, не отрывая взгляда от ломающихся волн.

– Вырос на Майорке.

– Так ты не русский? – я нервничала от тянущейся тишины и обрадовалась любой возможности завести разговор, – Я Ася.

– Эдгар, – ответил он с ударением на первом слоге, – Русский из Петербурга. Родители переехали. Когда было пять, – ему с трудом давались фразы длиннее нескольких слов.

– Билингв? Как интересно. – на это он растянул сомкнутые губы в саркастической гримасе и промолчал.

Я почувствовала себя болезненно глупо и протянула руку за косяком. Передавая мне покоротевшую сигарету, Макс ободряюще ухмыльнулся. Что им ни скажешь, все звучит по-идиотски, подумала я. Впрочем, нельзя сказать, что меня исключали из разговора. Разговора как такового не происходило. Изредка Вардан, Макс или Влад перебрасывались парой слов, в основном бессмысленных, или шуткой. Большую же часть времени каждый был погружен в свои мысли и в созерцание разгладившейся поверхности реки. Это сильно отличалось от привычного мне общения, когда в любой момент времени кто-то говорил или слушал, когда делились историями, планами или сплетнями.

Любого из присутствующих здесь могло бы и вовсе не существовать, и вряд ли остальные обратили бы на это внимание. В то же время из-за такого равнодушия создавалось – вероятно, ложное – впечатление, что собравшиеся были по-особенному близки, как будто участвовали в заговоре.

Мы простояли на мосту около получаса, хотя казалось, что прошли дни и недели.

Возвращались, гуськом ковыляя через предрассветные поля, пошатываясь от травы и сонливости, проваливаясь ногами в кротовьи норы.

Для того, чтобы стать здесь своей, нужно просто все время молчать, думала я, цепляясь за Макса, чтобы не упасть. Зная свою неуклюжесть я боялась шлепнуться в воду – страх оправданный, но навязчивый и тошнотворный. В следующие месяцы я часто слышала, что боязнь воды – чуть ли не первый признак наркомании – практически любой. По вечерам в Оксфорде можно увидеть молодых людей, в панике жмущихся к перилам мостов, не в силах сдвинуться с места. Мне хотелось увидеть в своем страхе какую-нибудь метафору, но мысли разбегались и я решила, что все обдумаю завтра.

Уходя от Вардана – было уже почти совсем светло – я взяла со стола карточку-ключ.

Воспользоваться ей мне удалось только через несколько дней. Я не хотела возвращаться в одиночестве, а Макс уехал в Лондон на выходные. Когда от вернулся, я позвала его выпить с твердым намерением выпытать все, что он знал о Вардане. Мы отправились в «Белую лошадь» – один из самых больших и самых уютных оксфордских пабов.

– Что именно тебя интересует? – спросил Макс по дороге.

– Всё.

Я ничего не знала о Вардане, даже не слышала, и у меня не было почвы, чтобы задавать вопросы.

– Он тебе что, понравился? – кажется, Макс действительно удивился.

– Он странный.

– Да уж. Ты, кстати, ему очень не понравилась.

– Почему?

– Не знаю. Он так сказал.

– Да ладно тебе, должна быть причина. Я всем нравлюсь.

Макс пожал плечами и затоптал окурок.

– Мы знакомы пару лет, но никогда особенно не дружили. Рассказывать-то нечего. По паспорту американец, приехал сюда лет в двадцать. Торгует наркотой. Травой, коксом, экстази, какими найдет таблетками – это точно, про остальное не знаю. Он и сам раньше употреблял все подряд, пока не доигрался до передоза.

Я сделала большие глаза.

– Ну-ка поподробнее.

Макс сам был свидетелем этой сцены, и рассказывал все в таких подробностях, что не было причин ему не верить.

Прошлой зимой они праздновали окончание первого семестра. Было много народу, но все они остались в клубе. К Вардану поднялись четверо: сам хозяин, Влад, Макс и его тогдашняя девушка, Маша. Они все много и беспорядочно пили в тот вечер, а те, по выражению Макса, «двое нариков», несколько раз бегали в туалет «на дорожку». Наверху лежали запасы таблеток и концентрированной экстази. Влад сразу заснул, а Вардан хотел до утра работать. Он несколько ночей подряд не ложился, и никак не мог довести себя до того лихорадочного состояния, в котором это не составляло ему труда. Макс клялся, что не знал, сколько тот отсутствовал, но когда они с Машей, собравшись уединиться, заметили, что дверь в ванную заперта, это их насторожило. Они открыли дверь и нашли Вардана сидящим на полу.

– Вроде он даже выглядел как обычно, только дышал как-то странно. Мы с ним разговариваем, а он вообще как не слышит.

Макс растолкал Влада и после недолгих колебаний они вызвали скорую.

– Я никогда так, блин, не пугался. Они может и едут, а у него губы цвета как мои джинсы. И вот что делать? Вот ты бы знала?

– Нет.

Приехавшая скорая одновременно успокоила их и напугала. Оказалось, передозировки как таковой не было. Это означало, что не будет долгих и, возможно, опасных разбирательств, разговоров с полицией и принудительного лечения. У Вардана был сердечный приступ. А это, в свою очередь, значило, что он мог умереть.

–…По-настоящему! – Макс посмотрел на меня, видимо, оценивая, прониклась ли я серьезностью ситуации, – От наркотиков не умирают. То есть, может, и умирают, но очень, ну очень редко. А вот от сердечных приступов – каждый день.

Я задумалась. Безразличное и болезненное лицо Вардана не выходило у меня из головы. И мне все казалось, что я вижу в нем позерство, интересничание, погоню за интригой. Я ловила себя на мысли, что – искренне и начистоту – люди не бывают такими. Такими бывают герои фильмов и романов, но вот живые люди – никогда.

Мы пришли. «Белая лошадь» была нашей с Максом штаб-квартирой. Это был большой и шумный паб, и поэтому наиболее располагающий к анонимности. Он стоял слегка за городом, на перекрестке двух дорог: одна вела к трассе на Лондон, другая к оксфордской окружной. Естественно, что паб был всегда набит. Перед квадратным одноэтажным домом стояли несколько длинных деревянных столов, выкрашенных в темно-коричневый цвет, а задняя дверь паба выходила на стоянку машин на пятнадцать, тоже вечно полную. С двух сторон его территорию ограничивали улицы, а еще с двух – густой ивовый молодняк. Как-то ночью после особенно веселых посиделок, мы с Максом сделали вылазку в эти заросли. Мы с полчаса продирались через хлесткие ветки по еле заметной слякотной тропинке, но так и не выяснили, куда она ведет и где заканчиваются ивы.

Внутри «Белая лошадь» представляла собой большую квадратную комнату, ярко освещенную оранжевым светом и заставленную рыжими столами и красными потрескавшимися креслами. Большие зарешеченные окна уже к началу вечера запотевали от пивных паров, и наблюдать в них можно было только за тем, как крупные мутные капли стекали на покрытые плесенью подоконники и собирались в лужицы.

Зато в зале предметов для изучения хватало. В одном углу стояли автоматы: пара игровых и три или четыре музыкальных – лысый бильярд, кривой пинг-понг и стол для шахмат. Фигур не было.

В другом углу, за стойкой, кипела жизнь, разливались и проливались напитки, орали пьяные болельщики и околачивались мрачные панки. Между двумя этими форпостами не было ничего, кроме столов и людей. Курили в «Белой лошади» на ступеньках у входа, поэтому протиснуться туда было особым испытанием. И там всегда – хочешь того или нет – можно было встретить знакомых.

Вот и сейчас за бильярдом скакал Эдгар, угрожающе размахивая кием, который был в буквальном смысле длиннее него. Он напоминал скорее прыгуна с шестом, чем игрока в пул. Он казался полностью увлеченным своей партией и спором с высоким испанцем, которого называл Роберто, и мы решили его не беспокоить.

Но стоило нам усесться, он сам подскочил и затараторил:

– Ребят, хотите травки на сегодня? У меня такая партия есть, я сам охренел, когда попробовал, она реально с этой… как ее… blueberry.

Я заметила, что его русский стал значительно лучше с нашей последней встречи.

– Ты что, совсем мозг продул? – спросил Макс, со смехом заглядывая ему в глаза, – С какой радости нам у тебя брать? Иди вон норвегам свой газон толкай.

И пояснил для меня:

– Этим вообще по барабану, что курить. Они у тебя и чай скупят. Обалденная нация.

Эдгар оскорбился.

– Не хочешь как хочешь. Потом пожалеете, отвечаю.

И ушел, задевая кием стулья.

– Его Вардан на работу не взял, поэтому он считает своим долгом повыпендриваться, – сказал Макс, когда Эдгар отошел достаточно далеко, – Фишка в том, что Вардан все делает сам: и растит, и фасует, и продает. А Эдгар такой предложил, чтоб типа у клубов стоять, по колледжам, ну по мелочи барыжить. И себе сколько-то там снимать. А Вардан его послал, так что Эдгар нашел каких-то испанцев и теперь с ними тусуется.

– Клиентуру переманивает?

– Ну, это он так думает. Ты вообще пробовала его дерьмо?

Я покачала головой.

– Попробуй как-нибудь. С одного раза не умрешь. Хотя голова потом дико раскалывается.

В тот вечер Макс был в плохом настроении. Совесть не позволяла ему расстаться с девушкой, которая ему надоела.

– Ну кто ж знал, что я у нее первый, – сокрушался он, – Вообще о таких вещах предупреждать надо. А то теперь, видите ли, я со всех сторон говнюк. Через сколько будет прилично ее бросить?

– Через пару недель, наверное. Где-то так.

– Зашибись.

– Объясни мне, какая по сути разница, обидится она или нет, если ты все равно с ней расстаешься?

Я знала эту девушку, неумную и некрасивую, с длинными волнистыми волосами цвета соломы, широкими бедрами и рябым лицом. Она хотела, чтобы ее считали «интеллигенткой», не пила, не курила и с ошибками цитировала Блейка и Маяковского. Она была олицетворением безвкусицы и безвкусности, от нее разило спальным районом уездного города, убожеством и ложным чувством собственного превосходства. И все-таки мне было ее жаль. Я видела, с какой преданностью она смотрела на Макса. Мне самой он не казался привлекательным. Меня отвращала его безответственность, его эгоизм, его перепады настроения. Он мог намеренно и нагло обидеть, тут же об этом забыв, он никем и ничем, кроме себя не интересовался и никого больше не любил. Но он мог быть очаровательным и веселым, мог с такой же легкостью говорить теплые и искренние комплименты. Он пожимал половине Оксфорда руки, второй половине не пожимал по какой-нибудь хитрой причине, уходящей корнями в прошлогоднюю интригу. Он хорошо дрался и делал это более чем охотно. Он стильно одевался, коротко и страстно увлекался всем на свете и умел развеселить кого угодно. В него влюблялись. И эта девушка, конечно, в него тоже влюбилась. «Боже мой,» думала она, «почему он обратил на меня внимание? Популярный, острый на язык красавчик, а со мной он такой нежный, такой добрый, такой домашний. Он, наверное, и правда ценит меня.»

Мне стало тошно. «Он твою заботу ценит, дура», мысленно ответила я противной блондинке. «Ему мамочка нужна.»

– Бросить ее завтра, что ли?

– Брось, – злобно сказала я, – Отправь СМС-ку.

– А можно? – спросил Макс с надеждой.

– Можно.

Мы посидели еще с полчаса. Соскучившись и разозлив друг друга, решили пойти к Вардану.

Кухня встретила нас запахом курева, орущим Gogol Bordello и еще большей толпой, чем в прошлый раз. Только теперь Вардана среди них не было. Вместо него в центре внимания находились трое: Влад, Яна и Чингиз.

– О, смотри-ка. Свита играет короля, – сказал Макс.

На Яне был ярко-оранжевый свитер, она была катастрофически пьяна и сидела на коленях у Влада. До меня неожиданно дошло, что Влад и был тем самым парнем, который приезжал за ней в «Зигги» и о котором она без умолку трещала, стоило ей оказаться в чисто женской компании. Я вспомнила вещи, которые она рассказывала, и заулыбалась. Каждая ее история заканчивалась одинаково:

– Я ОЧЕНЬ его люблю. Очень. Сильнее, чем что угодно на свете. Сама удивляюсь, – и видно было, что она говорит искренне.

– Где Вардан? – спросил у Влада Макс.

– Да я хрен знаю. Ушел, – саркастично ответил тот и, разведя длинными руками, опрокинул чье-то пиво, – Ох ты ж… Вставай, зая, – обратился он к дремлющей Яне, – потоп.

Он произносил слова с сильным украинским акцентом, гхэкая и окая, и это придавало всему, что он говорил, особенное очарование. А еще он абсолютно всегда улыбался. Я видела его в третий раз в жизни, и мне уже казалось, что я знаю его вдоль и поперек.

– Ты откуда? – спросила я.

– Чернигов. Эх, хороший город!

– Да?

– Ну да. Уж лучше, чем тут.

– А почему ты тогда здесь?

– Дык, – он показал на Яну, – куда ж я ее брошу.

Я мысленно с ним согласилась.

– Ты работаешь?

– Тип' того.

– На Вардана?

Влад смерил меня оценивающим взглядом и пожал плечами.

– А шо?

– Да нет, просто интересно.

– К ментам пойдешь?

– Да ты что!

– Ну да, тип' с Варданом.

– А что вы делаете?

Влад поправил сползающую со своего плеча голову Яны.

– Ну так… Как те' сказать.

Да, подумала я, это просто чудо, что Влад еще не попался полиции.

– Я тип' географ.

– Кто?

– Географ. Ну тип' строю курс. Ну, типа куда пойдем и как бы всё такое.

Великолепный словарный запас, мысленно съязвила я.

– Ну типа знать, где сколько народу – ну, по клубам – где собаки, где менты, где какая гопота… Ну да.

У Влада зазвонил телефон.

– Да? Ладно. Мы на кухне, подходи. Ну на кухне. У Вардана на кухне, блин, не тупи. Да. Да. Давай.

– Эдгар, – сказал он мне, – помнишь, такой мелкий хрен? Роднуль, давай по домам, а? – это уже Яне.

Яна смешно и сладко хрюкнула и проснулась.

– А?

В это время дверь открылась и зашел Вардан. Впечатление от нашей первой встречи уже осело и поблекло, и теперь я заново поразилась тому, как странно и мрачно он выглядел.

Серая безжизненная кожа в ранках и морщинах, громадные мешки под глазами, только отчасти закрытые стеклами очков, кривой нос, кривой рот, кривая, тяжелая, покачивающаяся походка, как будто он чуть прихрамывал на обе ноги. Он был в джинсах, черном свитере и черном пальто. Бледные отёкшие руки в пигментных пятнах, как у старика, заметно дрожали, пока он шарил в карманах, ища сигареты.

– Привет, – сказал Влад.

Вардан кивнул.

– Привет, – сказала я.

Вардан отвернулся и обвел комнату странным и обманчиво рассеянным взглядом.

– Сколько за сегодня? – спросил он у Влада.

– Четыреста, – сказал Влад, – Ну нормально так.

Вардан снова кивнул.

– У меня нет сигарет, – равнодушно заметил он своим бесцветным, вкрадчивым голосом. Мне было необъяснимо приятно его слушать.

– Сходи, – тихо велел он Владу, протягивая ему двадцатку.

– У меня паспорта с собой нет. Не продадут…

– Сходи? – сказал Вардан, обращаясь ко мне.

– У меня тоже нет.

Вардан вздохнул, развернулся и вышел.

– Мне тоже нужно в магазин, – придумала я на ходу, догоняя его в коридоре, – Можно я с тобой?

Он пожал плечами, не глядя на меня, и стал спускаться по лестнице.

Мы вышли и пошли рядом. Мы были одного роста; Вардан сутулился и косолапил.