Матрос

– Ну понеслась, – выдохнул я.

Опустим все прощания на вокзале. Это момент хоть и очень трогательный, но личный, и к повествованию имеет мало отношения. Скажу только, что старался выглядеть серьезно и не подавать виду, что расстроен. Родители и еще несколько провожающих меня человек делали то же самое, но у них получалось хуже, чем у меня. Мама пришла в темных очках и не снимала их всю встречу, чтобы никто не видел ее вспухшие от слез глаза. Меня проводили до самого поезда, вручили в руки кучу авосек с вкусняшками и посидели со мной внутри вагона. Лица у мамы с папой были такие, как будто еду я на войну. Но родители есть родители, и, конечно, им очень больно отпускать своего сына. Подошло время прощаться. Отец крепко обнял меня, долго не хотел отпускать.

– Береги себя, – он держался стойко, но глаза все выдают.

– Я как приеду, сразу позвоню, будьте на связи, не расставайтесь с телефоном даже в туалете, потому что могу позвонить в любой момент, – сказал я. Говорил я быстро, а отец в ответ только кивал. Время вышло и пришлось нам расстаться. Родители еще долго стояли на перроне, смотря на меня через окно. Я видел эти лица, самые родные на всем свете. Я не мог их подвести, я не мог позволить им краснеть за меня. Я смотрел на них и молил Господа, чтобы этот момент не заканчивался никогда. Я хотел, чтобы у меня было еще немного времени, хоть чуток. И тут поезд тронулся.

«Нормально все будет! Я вернусь мама, слышишь!» – кричал я в окно, пока поезд набирал обороты. Все мои провожающие скрылись из моего поля зрения, с ними вместе ушла и моя гражданская сущность. Теперь все, я – матрос.

***

Места для всех бойцов были расположены в двух разных вагонах и, конечно, на боковушках (естественно, речь идет о плацкарте). Лейтенант назначил меня старшим над двумя другими матросами и оставил нас одних в вагоне.

– Чтоб без всякой фигни, к гражданским не пристаем, да? Если какие-то вопросы или проблемы, то сразу ко мне, сами ничего, вник? – сказал лейтенант, смотря мне прямо в глаза.

– Так точно, – ответил я.

– Красавчик, – довольный, лейтенант удалился в свой вагон.

Мы, расположившись поудобнее, забрав и расстелив белье на койки, принялись уничтожать все, что нам дали родные.

– Надо все съесть, пока едем, – говорит сослуживец, жуя пиццу, – брат сказал, что по приезде в часть все отбирают, оставляют только уставное: бритву, зубную пасту, щетку и все такое.

– Брат где служил? – поинтересовался другой парнишка. Он был высокий и тощий, но ел как конь.

– В ракетных, он даже на дизеле сидел полгода, с черными подрался.

Начались эти бесконечные байки о том какая жесть происходит в армии. Я старался не слушать. Пока сам не столкнешься, все эти рассказы ничего не значат. В реальной жизни впечатления совсем иные, но соглашусь с тем, что на нервы подобные эпосы хорошо действуют.

Весь день мы ели просто до отвала и все равно не опустошили наши сумки даже наполовину. Уже ближе к ночи я почувствовал недомогание, в горле запершило, но не понятно, как это случилось и все попытки вспомнить, где это я мог простыть не увенчались успехом. Потом стало понятно, что температура и першение в горле из-за того, что мне вдруг приспичило открыть форточку, потому что в вагоне казалось душновато. Я подумал, что со стороны это выглядело не очень хорошо, я же только что призвался, даже до части не доехал, а уже успел заболеть.

Наступило утро. Проблему с моим состоянием надо было решать как можно скорее, поэтому я решил пробежаться по вагону и поклянчить лекарства у людей. Сразу я не смекнул, что просить надо у бабушек или взрослых женщин, у них к солдатам особое отношение. У солдатских матерей нет чужих сыновей, их дети тоже служили, поэтому эти женщины с радостью помогли лысому мальчонке в форме. Я закидал себя таблетками, которые успел насобирать, надеясь, что молодой организм быстро придёт в себя.

Поезд подъезжал к Петербургу, и надо было готовиться к выходу. Я быстро скидал еду в вещмешок, но осталось несколько банок сгущенки, тушенка и пара шоколадок – все, что мои сослуживцы не смогли съесть из припасов, которые передала мне мама. Надо было избавиться от всего этого добра, ведь меня настращали, что все это отберут, когда приедем на место. Я не нашёл способа лучше, чем отдать еду проводнице поезда.

– Да зачем мне все это? – смущенно спросила она.

– У нас в части все отберут, жалко, поэтому заберите, продадите кому-нибудь, у вас же постоянно что-то покупают, – ответил я.

Отнекивалась она недолго, в конце концов согласилась и забрала продукты. Я сдал белье, оделся и вышел в тамбур, положил вещмешок на пол.

Стоя в тамбуре я ждал, когда поезд подъедет к вокзалу, и молился. Я не знал, что меня ждёт, но хорошо понимал, что это будет непросто. Я просил у Господа сил и терпения, чтобы пережить все это. И это были чертовски правильные молитвы; именно силы и терпение мне в армии очень пригодились.

***

Жаркое летнее утро, душно, на мне «зелёнка», которая на пару размеров больше, чем надо, идём строем по спальным районам Петербурга, в руках длинная коробка с сухпайком.

На нас глазеют гражданские, проходящие мимо. Смотрю на них, и настроение все хуже и хуже, но, с другой стороны, очень волнительно, и в голове крутится вопрос: что же будет, когда придём в часть? В голове уже всплывают картины из жутких видео, которыми интернет напичкан до отвала. Наверное, сейчас придём и нарвёмся на бритоголовых мордоворотов, которые сходу начнут нас бить табуретками по голове, прокачивать в упоре лёжа и творить прочую жесть. Думал я обо всем об этом, и становилось страшновато, ведь я входил в новый для себя мир, у которого была не очень хорошая репутация на гражданке, он окутан тайнами, жуткими байками и легендами. И мне предстояло провести в этом мире целый год. Подходим мы к огромному зданию, очень высокому, мрачному, из старого кирпича, который уже осыпается. Здание больше похоже на психиатрическую больницу из фильмов ужасов или тюрьму. Позже я узнал, что это бывшая женская колония, ныне переделанная под учебный центр ВМФ. Мы подходим к КПП, останавливаемся, через пару секунд открываются ворота, и выходит матрос, одетый в синюю форму с гюйсом, чёрной пилоткой на голове, на ногах какие-то черные ботинки, на боку у него висел зелёный подсумок. Он улыбается и гогочет, перекидывается парой приветственных фраз с нашим сопровождающим.

⁃ Последний наряд! – задорно сказал он, одновременно и обращаясь к нашему командиру, и хвастая перед нами. Видя его радость, мы поникли ещё больше.

⁃ Ты там на гражданке сильно не бухай! – крикнул ему наш командир.

Ах, как я бы сейчас набухался, кто бы знал!

Мы прошли через ворота и слева увидели высокую часовню, которая явно не вписывалась в местный антураж. Справа расположился выход на плац. Здание окружало его и образовывало такой закрытый двор, чтобы из любого окна просматривалась вся территория части. Мы подошли к одному из выходов и остановились.

– Становись, равняйсь, смирно! С правой колонны по одному на вход бегом марш! – прокричал лейтенант.

Бойцы один за другим побежали в открытую дверь, а дальше вверх по лестнице на четвёртый этаж.

– Заходим внутрь и становимся в строй справа у стены!

Когда очередь дошла до меня, я сиганул вслед за остальными сквозь лестничные пролеты наверх. На четвёртом этаже попал в вылизанное яркое помещение, слева на квадратной платформе стоял матрос (все с таким же зелёным подсумком на боку), возле него располагалась тумба с телефоном (старомодный такой, с крутящимся диском для набора номера). Когда мы начали заходить, матрос вытянулся и отдал воинское приветствие, мы проигнорировали его жест. Как и приказал наш начальник, выстроились справа у стены и стали ждать, пока лейтенант поднимется. Из роты доносились голоса и смех, шорканье тряпок и веников.

– ПХД, – пояснил стоящий на платформе матрос. Видя наши вопросительные взгляды, он добавил, – просто ху**** день.

Из роты вышел офицер низкого роста и встал перед нами:

⁃ Это ещё, бл***, че за стадо, ну-ка, привести себя в порядок! Подтянуться! Застегните все пуговицы, не на гражданке больше! – рявкнул офицер, чем нас изрядно обескуражил. Как-то вот не привык я еще к таким крикам, к скотскому обращению. Не сломалась еще во мне свобода, не уснула пока.

⁃ Откуда такие? – спросил он у нас.

В этот момент в роту вошёл наш сопровождающий.

⁃ Это мои, из Сибири, вот довёз до вас, получите, распишитесь, – сказал лейтенант. Затем он подал бумаги офицеру, тот мельком глянул на них и подписал.

⁃ Ну все, я в Кронштадт, хорошей службы, – последняя фраза уже была адресована нам.

Лейтенант кивнул и удалился, а мы остались наедине с этим нервным офицером. Он оглядел нас, наши документы, затем вздохнул и скомандовал:

– Нале-во! В расположение роты шагом марш!

Признаться честно, меня уже начинала немного раздражать вся эта военная фигня с командами и построениями. В расположении роты уже были матросы, они ходили вальяжно как на гражданке, в одних тельняшках и синих штанах, в руках они держали ведра и швабры. Некоторые двигали кровати, другие размазывали розовую пену по полу, третьи эту пену собирали скребками для мытья окон и совками. Вышел один из матросов, плотный крепкий парень невысокого роста.

– Так, построились вдоль стены, доставайте вещмешки, я буду называть содержимое, вы выкладываете по одному предмету, если чего-то нет, говорите, орать не надо, просто выставляем руку с предметом вперёд и все, – спокойно сказал лейтенант.

Я достал свой вещмешок, раскрыл его. Он был полон всякого армейского барахла, в том числе некоторых предметов, которые я взял с собой из дому. Например, там я обнаружил несколько упаковок «Дошираков», которые умудрился раздавить, из них высыпалось содержимое и в итоге все дно вещмешка испачкалось специями.

– Кружка! – закричал лейтенант.

Все достали алюминиевые кружки и выставили перед собой.

– Алюминиевая ложка!

Кружки положили на пол и вытащили ложки.

– Мыло!

Ту же процедуру повторили с мылом. За ним последовали зеленое кашне, пара носков, пара зимних носков, насессер, зимний бушлат и зимние штаны. Платок (две штуки), кусок мыла «звездочка» (не «Duru», конечно, но все же), кальсоны осенние, кальсоны с начесом. Баталер (так на флоте называется каптерщик) проверил все по списку, у всех всего хватало.

⁃ Так, вроде ничего не забыл, – сказал баталер, почесав репу.

⁃ Да там и нет больше ничего, – добавил один из матросов в тельняшках.

⁃ Да хрен его разберёт, у всех разные вещи, и все время чего-то не хватает, я удивлён, что у этих все на месте. Так, вещмешки переверните и потрясите, покажите, что пустые! – потребовал баталер.

Все перевернули вещмешки, и я нехотя сделал то же самое. «Доширак» вместе с рассыпанными остатками, естественно, покинул вещмешок и рухнул прямо на отполированный пол.

Я скривился в лице, ожидая удара с любой стороны, но лишь услышал:

– Ну мать твою, только помыли все!

Когда я раскрыл глаза, вокруг стояли несколько матросов, качали головами и причитали, глядя на рассыпанный по полу доширак.

– Напра-во! По одному в баталерку заходите и сдавайте ваши вещи, форму получите на днях. Нормальную, а не эту зеленью

Мы повернулись и встали в очередь сдавать вещмешки. И вот тут, наконец, появилась возможность все осмотреть. Казарма, как я её себе и представлял, смотрелась достаточно уныло: длинное помещение с кроватями в два ряда, тот ряд, что ближе к окнам, состоял из двухъярусных кроватей, а перед ним одноярусные. Все койки аккуратно заправлены синими одеялами и стояли ровно в одну линию. Позже я узнал, что они равняются по ниточке. У каждой кровати стояла табуретка, у двухъярусных, соответственно, две. На флоте их странно и ласково называют «баночками». Причём весь этот сленг упорно вливается в «синюю» массу и игнорируются какие-либо другие слова. В конце казармы пара розеток, видимо, для зарядки телефонов, у которых постоянно толкутся пара тройка бойцов, поглядывая в оба, рискуют ради пары лишних минут «заряда». Вообще, сотовые телефоны – отдельная тема в армии, которой можно уделить целую главу.

Приблизилась моя очередь сдавать вещи. Я зашёл в баталерку, положил свой вещмешок среди кучи других, видимо, тут я с ним расстаюсь навеки, ну или нет, неизвестно. Мы стояли еще минут пятнадцать, ждали остальных. Это занятие быстро надоело, и мы решили присесть на баночки. Я облокотился на спинку кровати и прикрыл глаза.

Когда же я наконец получу доступ к телефону, надо позвонить родителям, сказать, что добрался. Они, наверное, переживают. Обстановка на удивление вовсе не была враждебной по отношению к нам, скорее, суматошной. Не покидало ощущение, что придётся много ждать в начале. Вообще, самое главное испытание в армии – это испытание терпения. Значительную часть времени приходится стоять, строиться, ожидать чего-то, я никогда не думал, что мне придётся столько стоять на одном месте и не шевелиться. В воздухе витает атмосфера беспрекословного подчинения и несвободы и то, что ты теперь сам себе не принадлежишь, а на все действия приходится просить разрешения, очень сильно угнетает, особенно поначалу. Ощущение клетки чувствуется в армии очень остро, и буквально в первый же день я подумал о том, как же здорово было на гражданке. И за каким чертом я вообще сюда пошёл? Ведь сам пошёл, никто меня не принуждал. Помнится, ещё на пятом курсе, где-то в апреле месяце, я зашел в военкомат и сказал, что я студент, заканчиваю вуз и хочу в армию. Женщина, что там работала, посмотрела на меня как на Блаженного, пошла искать моё дело в огромном шкафу, до отказа набитого папками с фамилиями несчастных. Нашла она его минут через десять. Все запылённое, чуть ли не в паутине (тут я приукрасил, конечно, для красного словца). Женщина открыла мое дело и говорит: «Ты в военкомате последний раз был пять лет назад! Ну и что теперь? Служить собрался?» Я ответил, что да, собрался, ведь на работу без военника не берут. После этого меня направили на медкомиссию.

Мои размышления прервал громкий голос капитана 3 ранга (майора), который как-то так незаметно для нас появился в казарме и увидел, что мы никак не реагируем на его приход. После крика мы резко подорвались и встали по стойке смирно, он прошел мимо нас и зло оглядел каждого.

– Я не понял, воины! Почему не встаём?! Жопы тяжелые?! Ну-ка, встать быстро! Ещё мамкины пирожки высрать не успели, а уже охреневать начали! Все! Кончилась гражданка! Теперь вы в армии!

Гражданка закончилась физически, но не морально, тяжело вот так сразу привыкнуть к такой жизни. Что есть свобода? В первую очередь – это возможность управлять своими действиями. Есть еще, конечно другая свобода, духовная, она глубоко внутри. Эта свобода не зависит от того, в каких условиях ты находишься. Такую свободу можно почувствовать, сидя при этом в клетке, и никто не может ее отнять. Можно запереть тело, но не душу.

Я думал о высоком, а офицер тем временем разорялся:

– Запомните, что надо вставать, когда офицер заходит в расположение роты! Кто у этих недоносков командир?!, – вопрос был адресован к матросам, которые, видимо, находились здесь уже давно.

Они стояли молча, переминаясь с ноги на ногу, жали плечами:

– Не знаем, товарищ капитан третьего ранга, только привезли их, они вещмешки только сдали баталеру, – подал голос тощий смуглый парнишка невысокого роста.

– Вот ты и будешь, Птица, принимай новобранцев, увижу, что они у тебя сидят тут как в баре, будешь дючки (туалеты) зубной щеткой своей полировать, – отчеканил капитан и ушел в сторону канцелярии. Мы остались наедине с «птицей». Он вздохнул, усмехнулся и обратился к нам:

– Ну, стало быть, я ваш начальник теперь, какой вы взвод?

Мы переглянулись, непонимающими глазами уставились на птицу.

– Ясно, ну тогда седьмой взвод, шестой есть, пятый тоже, будем по возрастающей.

Внезапно прозвучали громкие звонки, а за ними последовал истошный крик дневального:

– Рота, стройся в центральном проходе для перехода на камбуз!

Все резко стали строиться, кругом в роте началась беготня, наш новоиспеченный командир принялся подгонять нас руками, мол, чего встали, бегом на построение. В первый раз это все было как-то глупо, немного нелепо, по-детски, напоминало какой-то детский лагерь, мы встали и просто стали ждать. Я смотрел по сторонам в лица парней, которые стояли вокруг, их было так много и все такие разные, но в то же время одинаковые. Лица такие молодые, некоторые почти совсем дети. Почему так? Почему, когда я смотрел кино, где играли тридцатилетние актеры, мне казалось, что солдат должен быть взрослым дядькой, но никак не таким сопливым вчерашним школьником. Какие из них солдаты? А из меня? Что я здесь вообще делаю? Вроде институт закончил, но все равно оказался здесь наравне с ними.

– Сейчас поедим, потом на плац, сделаем вид, что маршируем, я вас в курилку свожу, там и позвонить можно, здесь телефоны не светите, если офицеры спалят, то хана, у них любимая забава – мобилы в окно выкидывать или гвоздями приколачивать к асфальту – сказал «Птица тихо, но при этом очень четко. Мне этот парень определенно начинал нравиться. Интересно, почему его называли «птицей»? Из-за фамилии, наверно.

Роты располагались согласно этажам: первый этаж – первая рота, второй, соответственно – вторая и так далее. У нас четвертый этаж, стало быть мы четвёртая рота, и едим самые последние, что определенно накладывало отпечаток на рацион. Остальные – банально сметали всю еду, и нам мало, что оставалось. Потом еще и выяснилось, что, раз мы приехали сегодня, то не успели еще встать на довольствие, а, значит, и ужин нам не положен. Естественно, такой вариант был заранее продуман, поэтому мы и таскали за собой сухпайки, однако, Птица оказался на редкость шустрым парнем и умудрился договориться сперва с офицерами, а затем и с поварами, чтобы нас все же накормили. Пусть это и будут и остатки пищи, но все же они лучше, чем сухпайки.

Моя первая трапеза в армии меня никак не впечатлила: суп был абсолютно безвкусным и не соленым, просто жижа, в которой плавали два кусочка колбаски и одна картошина. Был там какой-то салат из свеклы и картошка с рыбой, еще стакан чая, ну и, конечно, легендарные 30 гр. масла. Вообще, в армии я съел масла больше, чем за всю жизнь.

⁃ Левой, левой, раз, два, три! – командовал Птица как можно громче, чтобы проходящие мимо стармосы и старшины не привязались. Мы несколько раз прошли по плацу и плавненько свернули к курилке. За огороженным забором стояло много матросов, половина из них говорила по телефону, остальные смеялись, переговаривались. Я достал телефон и позвонил домой. Какую же я ощутил радость, когда в трубке услышал мамин голос, она была взволнована, расспрашивала, как я себя чувствую, где я, как кормят и т. д. Я вкратце описал ей обстановку, сказал, что пока ничего не понимаю, что ещё ничего не известно.

⁃ Как только станет что-то проясняться, сразу звони, держи нас в курсе, – сказала мама.

Мама есть мама, переживает.

⁃ Мам, да я даже не знаю, когда в следующий раз получится поговорить снова. Здесь телефоны нельзя с собой носить, если офицеры увидят, сразу отберут, а потом ищи-свищи этот телефон, – ответил я.

⁃ А ты там теперь и останешься или ещё куда-то повезут? – спросила мама.

А мне и самому был интересен ответ на этот вопрос. В армии кругом неопределённость, ты не знаешь, что может быть через час, куда тебя забросят, что с тобой будет, и никто ничего не объясняет.

⁃ Не знаю, мам, позвоню, как будет возможность.

Я ещё поговорил чуть-чуть, спросил, как здоровье, какие планы и потом отключился. Не особо хотелось травить себе душу этими звонками, хотелось абстрагироваться от мира гражданки, чтобы лучше понять этот мир и в нем себя утвердить. Пока все чуждо, странно и больше напоминало кино, чем реальную жизнь. Точно, мы все тут в костюмированной массовке играем в кино про военно- морской флот, но мы не моряки, нет, это не реальная служба.

⁃ Окончить перекур! Выходи строиться для перехода в помещение роты! – крикнул матрос с парой лычек на крохотных погонах. Отличало его то, что он, в отличие от остальных, на голове носил белую бескозырку, а не пилотку, да и штаны у него были черные, а не синие, и фланка (верхняя форма одежды) была более нарядная. Бескозырку он сдвинул на затылок и ходил вальяжно, засунув руки в карманы. Ботинки у него блестели, как у кота яйца.

⁃ Бегом, рыбы! – командовал он.

В помещении роты нам дали, наконец, перевести дух, сходить в туалет и т. д. Птица предупредил, что нам надо держать ухо востро, чтобы не пропустить приближающихся офицеров.

⁃ Тут главное подорвать жопы, когда они зайдут, а пока их нет, можете хоть на руках бегать, – сказал Птица.

Он воспринимал все с позитивом, постоянно шутил, смеялся, рассказывал, как тут обстоят дела. В беседе выяснилось, что служит он всего две недели (а уже такой прочуханный) и Птицей его зовут из-за огромной наколотой совы во всю спину.

⁃ Ребят, – говорил он нам, – вам ещё повезло.

Почему-то в армии, и я ещё не раз с этим столкнусь, все говорят, что нынешнему призыву повезло намного больше, чем предыдущему. Прошлые всегда страдали больше и у них были самые злые дембеля, самые лютые офицеры и, вообще, они пережили муки ада, а вот вы, духи (новички в армии), вообще прохлаждаетесь.

⁃ Когда меня привезли, здесь были стармосы из Выборга, и вот они нас прокачивали конкретно. Мы могли гуськом ходить по плацу, приседали по пятьсот раз, отжимались до седьмого пота, – говорил Птица.

⁃ А что там, в Выборге? – спросили мы.

Птица посмотрел с удивлением, мол, вы че, как можно не знать о Выборге!

⁃ Там учебка ВМФ, настоящая армия, очень жестко там, – ответил он.

Выходит, здесь еще не настоящая армия, а так, подготовка. То же самое я слышал на распределителе у себя в городе.

⁃ И мы можем туда попасть? – прозвучал испуганный голос одного из новобранцев.

⁃ Ну я вроде как слышал, что Выборг расформировывают, но все может быть. Обычно отсюда отправляют либо в Кронштадт, либо в Ломоносов, ну или здесь оставляют.

⁃ А корабли-то мы увидим? – спросил другой матрос.

⁃ Да вас ещё тошнить будет от этих ржавых консервных банок, не торопитесь вы туда.

Птица так уверенно говорил о службе, флоте, кораблях. Казалось, парень служит уже не один год, хотя ему-то откуда было знать обо всем этом, такой же карась как и мы. Но надо же было произвести на нас впечатление.

Первый день подходил к концу. Птица снова вывел нас на плац и показал как, по его мнению, правильно надо маршировать.

⁃ Во всяком случае, так учили стармосы из Выборга, – говорил он, вытягивая левую ногу вперёд, а руку назад, – удар должен быть четким, хлестким.

Ботинок Птицы звонко приземлился на асфальт. Мы чеканили шаг минут пятнадцать, запевая бессмертную «Катюшу», маршировали вокруг плаца как и другие взводы, которые делали ровно то же самое, только песня у них была другая. Стоял такой гул из множества хоров, каждый поёт своё и в результате ничего не понятно, все сбиваются. Со стороны эта вакханалия смотрелась очень дико. Продолжалось все минут пятнадцать, затем птица нас отвёл в курилку.

Вечерняя поверка проходила на плацу, где выстроили весь батальон. Каждая из четырех рот заняла свой участок. Один из матросов спустил флаг «гюйс». Вышел дежурный офицер с журналом личного состава и стал зачитывать длинный список фамилий. Услышавший свою фамилию должен был бежать в помещение роты и приступать к вечернему туалету. Я ждал свою фамилию минут десять и когда, наконец, дождался, то рванул в расположение. Там я занял нижнюю койку во втором ряду, расстелил её и принялся раздеваться, укладывать аккуратно форму на баночку. В первый раз все получается наперекосяк. В идеале форма должна выглядеть аккуратно сложенным квадратным свертком, но у меня, конечно же, сверток получился далеко не квадратный. Сделал, как получилось, надеюсь, что не обратят внимание. Хватаю мыльно-рыльное и бегу в гальюн.

Тут та же картина, что и на распределительном пункте. Десять умывальников на сто человек, в итоге куча матросов толпятся над одним, умываются, чистят зубы, кто-то бреется с ночи, чтобы наутро не тратить на это время. Вода льётся только холодная, о горячей можно даже и не мечтать.

– Первая шеренга шаг вперед! – громко скомандовал дежурный офицер.

Рота, растянувшаяся на всю казарму, разъединилась и уместилась в две шеренги. Я стоял в первой.

– Первая шеренга, кру-гом! – выкрикнул офицер.

Приказ был четко выполнен, матросы синхронно повернулись ко второй шеренге лицом.

– Вытянуть руки!

Все выставили руки вперед. Вдоль образовавшегося живого коридора медленно шли два матроса из лазарета. Внимательно осматривали каждого моряка, требовали показать руки, поднять их, затем повернуться и снова встать в исходное положение. Один врач осматривал, другой каждому намазывал на палец какую-то мазь и говорил промазать ей полость носа.