Две повести о любви и отчаянии

Меня лично удивляло то, что она ни разу, насколько помнится, не сделала замечания дочери. Орала же, бранилась и выпендривалась эта маленькая стерва десятки раз в день по любому поводу. Задумавшись, почему, я вспомнил свою маму и решил, что, возможно, Еве осточертело воспитывать дочку, ибо толку от этого не было никакого. Это раз. А два – дочь просто сломила ее волю, всецело подчинила степенью своего упрямства, превратив в какую-то блаженную. Но правильным ответом был третий, которого я не знал. Следуя своей материнской интуиции, Ева понимала, что у дочки сложный переходной возраст и любое неуместное, да и уместное тоже, вмешательство в этот естественный природный процесс может лишь растянуть его во времени, ничего больше. Поэтому она и не вмешивалась, предоставив всему идти своим чередом. Так или иначе, но подобных мамаш я в жизни точно не встречал.

Глава 6

Романы, тем более пляжные – неотъемлемая часть кино экспедиций, именно они, а не экранный продукт творчества, остаются самыми яркими в памяти людей, служащих музе по имени Фабрика грез. И у наших мужчин, естественно, были на море девушки. Мераб имел доступ к ним в неограниченном количестве. Сократ, как это ни странно, пользовался не меньшей популярностью. Гуляли Тедо, Нэмо, Леван, сонный Джемал. Гулял наш реквизитор, турок по имени Челик, тучный человек, вечно улыбающийся, при этом будто выставляя напоказ верхний ряд белых до белизны зубов, потому и прозванный братьями Пижамовыми – Кафель Метлах. Даже Кока Захарыч вечерами часто бывал замечаем в компании веснушчатой Нуну, уединившись, они допоздна бродили босиком по пустынному пляжу, откуда зачастую доносились обрывки огнеметного смеха рыжеволоски. О тех, кто помоложе, и говорить было излишне.

Латерна магика4 под названием «кино» как магнит притягивала к себе поголовно самых разнообразных представительниц слабого пола – блондинок, брюнеток, шатенок всех возрастов и телосложений. А «волшебный фонарь» в виде круга для танцев перед тонвагеном с Симоном внутри на время становился культом новой религии с музыкальной проповедью, обращенной к зову плоти и призывающей к любви. Этим магическим словом, кроме людей, казалось, заряжалась сама стихия – воздух, почва, вода в море. Да, это была лафа, настоящий праздник жизни, что-то дохристианское, языческое.

Странно, но в этой лунной оргии, пожалуй, лишь Темур держался холостяком, при этом как танцами, так и женской половиной вообще не интересовавшимся. Я спросил однажды: почему? Он ответил, что в Тбилиси у него уже есть любимая и что он штучка моногамная. Однолюб, пояснил, чтобы до меня дошло. Выходило, что единственным, кто оставался без девушки, а, следовательно, без любви, был в нашей компании я. Днем-то я общался с некоторыми более или менее приятными мне особами, угощал поджаренными на углях початками кукурузы, мороженым или лимонадом, вел заумные разговоры, шутил, играл в подкидного дурачка, рассказывал анекдоты, но на этом наши отношения и заканчивались. Вечером, когда начинался «бал», я предпочитал оставаться где-то в сторонке от общего круга, вмещавшего десятки пар, ибо танцы, по моему мнению, как ритуал преддверия предполагаемого соития требовали прежде наговорить своей избраннице кучу разных нежностей, уверять в вечной любви, убеждать в том, что она – моя ненаглядная, неповторимая, единственная. Не хотелось никому врать, ведь ни по одной из девушек я не сох и не сходил с ума. Поэтому пребывал бобылем.

Медея, восходящая звезда наша, вне всякого сомнения, танцевала на удивление здорово. Обожала самые быстрые ритмы и вписывалась в них, зажигая других своей неуемностью, не отказывалась, когда ее кто-то приглашал, но бросала тотчас же, если кавалер отставал от взятого ей темпа и не проявлял особой фантазии телодвижениями. Но если партнерами оказывались, скажем, Мераб или Симон, выплясывала с ними такое, что всем остальным, чтобы не выглядеть смешными, приходилось останавливаться, создавая простор для этих двоих, и лишь наблюдать за виртуозами рок-н-ролла, восторгаясь вслух и молча завидуя. Странным было то, что никаких эксцессов здесь она не устраивала.

Как-то раз, распалившись до некуда, вышла из круга, чтобы глотнуть свежего воздуха. Чуть отдышавшись, направилась к фонтанчику попить воды. Неизвестно уж, по какой причине, но судьба распорядилась так, что неподалеку от этого водонапорного агрегата на пригорке, вдали от света, дымя сигаретой, восседал именно я, обращенный в слух. В динамиках звучал блюз, «Пять четвертей» Брубека, самая любимая мною композиция из всего музыкального арсенала Симона. Сделав несколько глотков и взбрызнув водой лицо, волосы, оголенные плечи, грудь, Медея, уже различавшая предметы в темноте, заметила наконец и меня. Следует добавить, что мы с ней до этого ни разу не обмолвились ни словом.

– На кого мастурбируешь? – спросила вдруг.

За десять дней, проведенных в мире кино, я успел привыкнуть к неожиданностям. Поэтому вопрос меня не особенно смутил.

– Не обижайся, – ответил, – но не на тебя.

Она усмехнулась и посмотрела так, будто впервые увидела.

– Чего не танцуешь?

– Ногу подвернул.

– Правую левую или левую правую? – сострила и она.

– Обе, – для убедительности я ткнул в них по очереди пальцем.

– Идиот! – поставила мне диагноз, но вместо того чтобы уйти, подошла и села рядом. От нее исходил смешанный запах духов и пота, но мне почему-то противно от этого не стало.

Взяла из моей руки сигарету и выбросила.

– Ты что – женоненавистник?

– Нет, – ответил я.

– Девственник?

– Да, – сказал я.

Она рассмеялась и шепнула, чуть ко мне наклонившись:

– А я уже – нет!

– Ну и что из этого?

– Ничего, – ответила. – Тебе какая разница?

– Никакой. Но ты же мне эту новость сообщила.

– Хотела тебя позлить.

– Извини, я не твой поклонник.

– А чей же?

– Ничей. Но если подумать, то, скорее всего, Нуну, Галины. Хорошие девушки, с ними дружить стоит.

– Хочешь поиметь обеих сразу? Или каждую по отдельности?

– Мне они нравятся, только и всего.

– Значит, ты хочешь дружить с девушками? Дружить и ничего больше?

– Тебя это удивляет?

– Еще как! Я тебе не верю.

– Можешь не верить, но это правда.

– Помнишь – сказала, – в песне поется: «Люди влюбляются, совокупляются»… Сидишь тут один, еще голову мне морочишь.

– Я?!

– Ты. Скажи, откуда ты такой взялся?

– Из города Тбилиси, – ответил. – Закончил пятьдесят вторую школу, до того несколько лет был помешан на кино. «Летят журавли», «Девять дней одного года», «Четыреста ударов», «Иваново детство»5 – самые любимые мною картины. Посмотрел их десятки раз, решил, что кинематограф – это мое. После родители устроили меня на киностудию, и вот я здесь.

– Ну и как тебе здесь?

– Трудно сказать. Начинает казаться, что кино – не мое призвание.

– Люди не нравятся?

– Наоборот, с людьми все в порядке. Дело во мне.

– Ты, наверное, страшный зануда?

– Скорее я полный неуч, выскочка и трус.

– Ну?! Ты, конечно же, трепло и воображала, но не трус. Мераб мне рассказал про ваш заплыв.

Открыв рот от удивления, я тут же его закрыл, плохо соображая, что следует ответить.

– Это он молодец, – сказал. – Дал мне понять, что я на что-то способен.

– Скромничаешь?

– Нет, это правда.

– И я могу сказать тебе правду: я тоже боюсь воды.

– Ты? Ушам своим не верю, – искренне удивился я. – Ты можешь чего-нибудь бояться?!

– Представь себе, да…

– Мужчин, наверное? – вновь попытался сострить.

– Заткнись. Я серьезно…

– Ну и что еще тебя пугает?

– Может быть, когда-нибудь расскажу.

– Ладно, – сказал. И добавил: – Способ борьбы со страхом нам уже известен. Попробуй доплыть со мной до буя. Если по пути мне не удастся тебя утопить.

– Наконец-то… Итак, ты меня ненавидишь. За то, что тогда обозвала?

– Да нет. Уже забыто.

– Забыто?

– Забыто, – снова соврал я.

– Ну, раз ты такой незлопамятный, тогда скажи, со мной тебе хотелось бы дружить?

Немного подумав, нет ли здесь какого-нибудь подвоха, я все же ответил:

– Да.

– А что такое дружба? В твоем понятии.

– Ну, это когда ты доверяешь другому человеку как самому себе, у тебя от него нет секретов, ты радуешься его радостям и сопереживаешь горестям. Ты как бы одно с ним целое.

– И все?

– Может, не все, но мне вполне достаточно.

– Ты рассчитываешь на это, если мы подружимся?

– Естественно.

– С какой стати?

– Что-то подсказывает мне, что ты на самом деле не такая, какой хотела бы быть.

– Переведи, я ни хрена не поняла.

– Это непереводимо. Понимай как хочешь.

Она молчала. И довольно-таки долго. А потом сказала:

– Ладно, философ. Значит, друзья?

– Друзья! – ответил я.

Встала и ушла, унося улетучивающийся запах своих духов с аурой вспотевшего тела туда, где по-прежнему играла музыка, а пары еще ближе прижимались друг к другу. Только теперь их стало меньше. Хотя исчезнувших легко можно было найти неподалеку – под соснами на берегу или же на песке пляжа. Я закурил и смотрел ей вслед, пока она не затерялась среди танцующих. Сидел и думал: неужели это явь? Единственное, что нас как-то связывало: она была самой юной в женской половине группы, я же – младшим в мужской, хотя факт этот ни о чем большем не говорил.

Глава 7

В одно прекрасное утро график съемок пришлось поменять. Галя, утром отправившаяся к Медее, была выставлена ею вон. Мы с Вартаном доставили на пляж лишь ее партнеров.

– В чем дело? – занервничал Сократ.

Галина что-то ему шепнула. Он усмехнулся и засопел своей трубкой. Потом сказал:

– Снимаем Темура и Мераба. Крупные планы, а после сцену, где они выясняют отношения.

Вообще-то, в Сократе я раньше ошибался, полагая, что не очень-то башковитый это человек. Но уже одно то, что сниматься он пригласил не актеров, а, приумножив себе проблем, смог подобрать парней, в жизни так соответствующих своим экранным персонажам, делало ему большую честь. Мераб действительно являл собой образец мужского начала, хотя недалеким назвать его было нельзя, он трезво мыслил и все делал правильно, просто эго в нем превалировало. Ему трудно было понять, что у других людей могли быть интересы и желания, не совпадающие с его собственными. Темур же, мне кажется, от рождения был человеком свободным, наделенным умом и внутренней чистоплотностью, что делало его совершенно чуждым амбициям. На все, что происходило вокруг, он лишь искал свой, собственный ответ. И находил. Этого ему было вполне достаточно. Выбор оставался за Медеей, абсолютно непредсказуемой особой, и кто знает, кого из них она бы предпочла. Молодец, Сократ, совсем не просто было такую троицу найти. Написали бы ему нормальные диалоги для героев, снял бы и неплохое кино.

Леван умчался диктовать Кларе выписки нужного текста, Лию с Нодаром отправили подбирать типажи для массовки. Тедо начал что-то нервно чертить в своем альбоме. Нэмо с Симоном залезли в фургон. Вилен меланхолично щелкал затвором. Кафель Метлах, улыбаясь самому себе, выбирал пестрые зонты из своего реквизита. Кока у камеры о чем-то задумался. Крановщик Кола спросил: «Тележку готовить или кран?» Акакий ответил: «Пожалуй, тележку». Осветители ловили щитами солнечных зайчиков. Джемал, по обыкновению, вздремнул. Галя с Нуну о чем-то шушукались.

– Критические дни? – озвучил свою догадку эгоцентрист.

Девушки заулыбались.

– Что это такое? – поинтересовался я.

– Поищи в медицинском словаре, – ответила рыжеволосая, потрепав мои волосы.

– Ты к ней пару дней не подходи, – посоветовала Галина. – Не то покусает.

– А когда я к ней подходил?

– Есть тому свидетели, – загадочно улыбаясь, ответила она.

– Так это она сама…

– Мило ворковали, – добавила Нуну.

– Не издевайтесь, – ответил я. – Мы просто разговаривали.

– Просто ничего не бывает, – выдал максиму Мераб. Не удовлетворившись этим, подумав, продолжил тему: – Темур, похоже, у нас еще один претендент?!

– Перед ним я снимаю шляпу и отхожу в сторону, – отшутился тот.

– И я с тобою, благородный рыцарь, – в рифму пропел ему супермен. – Бери, она твоя! – уже мне адресовал речитативом.

Я вроде бы понимал, зачем Мераб делает это, вспомнив, что он сказал о строптивых после нашего первого заплыва. Теперь, предавая гласности мой чисто дружеский интерес к небожительнице, он как бы воодушевлял меня. Немного смутившись и решив поменять пластинку, я спросил у Темура:

– Что это значит: критические дни?

– Согласно физиологии человека, специфические дни у женщин, – ответил он.

Я ничего не понял…

Когда съемки закончились и массовка разбрелась, Нодар наступил в песке на кем-то забытое или утерянное кожаное коричневое портмоне. Открыл его при мне, внутри была губная помада, небольшая косметичка и десятирублевая купюра. Пошел к Симону, попросил объявить в свои динамики, что, мол, найден кошелек и что он у администратора группы. Симон так и сделал. Вскоре подошла девушка.

Нодар спросил:

– Ваш кошелек, он из чего?

Она ответила:

– Из заменителя кожи.

– Какого цвета?

– Коричневого.

– А что в нем было?

– Губная помада, косметичка и двадцать рублей.

Нодар аж онемел. Потом сказал ей: «Минутку!» Пошарив в карманах, нашел пятерку, попросил у меня еще пять и вручил собранную таким образом сумму владелице вместе со злосчастным кошельком, внутри которого лежала десятка. Девушка, лишь взглянув на портмоне, тут же его вернула вместе с деньгами.

– Простите, но это не мое, – сказала.

У Нодара будто камень с души свалился. Ведь он добавлял эти самые десять рублей из чувства самоуважения, ради того, чтобы, не дай бог, кто-нибудь из нас не подумал, что половину найденных пропил или прикарманил. Слишком порядочным был человеком этот выпивоха и полным достоинства, точно какой-то принц голубых кровей, хотя на генеалогическом древе его рода найти таких было нелегко. Сам Нодар, когда находился в сильном подпитии, обычно просил присутствующих на секунду замолчать, поднимал вверх указательный палец и произносил: «Я сын сапожника, сыном сапожника и умру!» Своим происхождением очень даже гордился.

А владелица кошелька все-таки объявилась. Отдыхала девушка из Омска на Пицунде и приезжала с подругами в тот самый день, чтобы понаблюдать за съемками. После ей кто-то сообщил о найденной пропаже. Она получила все в целости и сохранности и, поблагодарив Нодара, угостила мороженым, которое он не употреблял с самого детства, даже изъявила желание остаться с ним, чтобы потом потанцевать. Нодар однако от танцев учтиво отказался, ибо не переваривал их, как и мороженое, хотя девушка ему была явно небезразлична. Владея русским далеко не в совершенстве, он сделал ей комплимент:

– Вы пьяница? – спросил.

Она захохотала:

– С чего вы взяли?

– Руки красивые, – ответил Нодар. Он подразумевал под сказанным игру на фортепиано, и девушка из Омска это поняла.

– Нет, я не пьяница, – сказала, – но выпить иногда люблю.

Тогда он пригласил ее отведать чачи, местной шестидесятиградусной виноградной водки, и девушка с удовольствием согласилась. Классический дуэт Нодара с Чичико был преобразован в трио. Буфетчик духана «У озера», в котором проходило их дневное возлияние, божился, что женщина влила в себя чачи больше, чем оба мужчины вместе взятые.

Ближе к вечеру эту троицу, занимающуюся распеванием преимущественно русских песен, можно было лицезреть в кабинке самого знаменитого в Алахадзе железного коня на резинах, двигающегося по пересеченной местности под традиционный лай эскорта собак. Причем управление им взяла на себя девушка из Омска. Она же некоторое время спустя, когда голоса мужского дуэта приумолкли, вернула трактор в исходную точку мотопробега и, заглушив двигатель, вытащила из кабины обоих абсолютно недееспособных партнеров по пению. Тракториста внесла в дом и вызвалась помочь его супруге донести до кровати, приятно ту удивив. После, уложив в постель и администратора, обе вернулись на кухню, где Цира, выставив на стол графин вина с закуской и фруктами, проболтала с девушкой из Омска по имени Мария часа два, прежде чем та отошла ко сну, разделив ложе с Нодаром.

Глава 8

Коробки с отснятой пленкой раз в десять дней операторская команда складывала в яуф и с Юрой отправляла на поезде в Тбилиси. Там негатив проявляли и печатали позитив, тремя днями позже Юра возвращался обратно. Широкоэкранный формат нашего фильма нуждался в особой оптике, в клубе села Алахадзе таковой, естественно, не имелось, поэтому для просмотра материала приходилось ездить в Гагры. За двадцать с лишним километров, поздно вечером, когда в кинотеатре «Сухуми» заканчивался последний сеанс. Где-то к половине двенадцатого.

Юра вернулся, и Сократ вместе с Кокой, Тедо, Мерабом, Темуром и Медеей готовились отправиться на данный закрытый для остальных просмотр. Я, чуть ли не став на колени, напросился поехать с ними. Адский водила, не проронивший за всю дорогу ни слова, доставил нас на место. Войдя в пустой большущий зал, все разом чуть не задохнулись, такая стояла там вонь и духота. Противогазы явно не помешали бы. Но их у нас не было. Мы расселись, вспыхнул экран, и пошли, сменяя друг друга, нескончаемые дубли сцен: Мераб и Медея, Медея и Темур, Темур и Мераб, потом отдельно Медея, Темур, Мераб, причем звука ведь не было, они на экране только рты открывали. Далее следовали кадры уже без их разговоров, крупные планы, средние планы, обратные точки. Мераб своей мускулатурой вызывал восхищение женских особей из массовки. Темур почему-то смазывал себя кремом для загара. Медея, лежавшая под зонтом, поднималась на ноги, оглядывалась по сторонам, как бы желая увидеть кого-то, так и не увидев, снова опускалась на песок. На восьмом или девятом дубле повернула лицо к камере, и я безо всякого звука внятно услышал то, что она произнесла: «Хватит, е*и вашу мать!» Были проезды камеры по пляжу, снятые с операторского крана наезды на актеров и отъезды от них же, пейзажи заката в фантастических красках, это когда солнце опускалось в море. Они мне понравились больше всего среди увиденного, но в общем – скука была страшная. Помню, именно тогда я серьезно засомневался в правильности своего выбора, подумав: неужели это и есть – кино?..

И вот появилось на экране именно то, на что разинув рот глазел я в самый первый свой день пребывания на съемках, – рожденная из пены выходила на берег. Однако как раз в момент кульминации моего интереса к картинке на экране глаза мои неожиданно были плотно прикрыты двумя ладонями, и одновременно с этим актом принуждения я услышал шепотом сказанное: «Молчи». Медея до того сидела где-то сбоку, я даже не заметил, как она оказалась позади меня. Совершив пару вращательных движений головой, я все равно не смог высвободиться, да, честно говоря, и не особенно хотелось вновь становиться зрячим – ее руки, как бы обнимающие мое лицо, вызвали во мне какое-то приятное оцепенение. Одно лишь было непонятно – зачем она это делала. Так длилось сколько-то времени, пока, видимо, не прошли все дубли этого самого кадра, тогда она меня из своих «объятий» и выпустила. Я обернулся к ней, но она, приложив палец к губам, лишь снова шепотом произнесла: «Тсс!..»

Экран погас, в зале зажгли свет. Несколько минут прошло в полном молчании. Далее Сократ поинтересовался, нет ли у кого каких-либо замечаний. Тедо сказал, что кадры захода потрясающи и что неплохо бы снять на подобном фоне Темура с Медеей для финала. Сократ, подумав, ответил, что это идея. Желания высказаться больше ни у кого не нашлось, и мы вышли на свежий воздух. Вартан с коробками пленки ждал нас в своем кабриолете. Медея первой влезла туда, устроившись в самом конце бокового сидения. Мераб подтолкнул меня, и я оказался рядом с ней. Следует добавить, что после того вечернего нашего диалога мы с ней практически не общались. Все наконец расселись. Сократу, скорее даже не по иерархии, а исключительно из-за его габаритов, всегда доставалось место рядом с водилой. Приличная скорость машины в лунной ночи освежала нас приятным ветерком, в тишине слышно было лишь шуршание шин по асфальту, говорить было не о чем или лень, потому все молчали. Минут через пятнадцать я ощутил некую тяжесть на своем плече, подвигал глазами и увидел, что на него склонила голову уснувшая Медея. Посмотрел на сидящих напротив. Мераб мне подмигнул, Темур с Кокой вроде ничего и не заметили. Тедо занимался созерцанием луны и света фар, освещавших наш путь. Она дышала мне в шею, дыхание было теплым и необъяснимо чем приятным. Я замер, стараясь не шелохнуться, моля бога, чтобы Вартан не въехал вдруг в какую-то случайную рытвину на дороге и ненароком ее не разбудил. Закрыв глаза и, кроме ее дыхания, ничего больше не чувствуя, дал волю воображению, представив себя очутившимся в пучине бескрайних океанских просторов. Совсем как пьяный корабль.

Снилось мне в снегопадах, лишающих зренья,Будто море меня целовало в глаза…

Я пребывал в какой-то эйфории и ощущал себя самым счастливым человеком на земле. Не знаю уж отчего. Она всего лишь положила голову мне на плечо. Причем во сне, то есть несознательно.

Адский водила тормознул у ее дома, но она не проснулась. Я притронулся к ее щеке, намереваясь таким образом разбудить. Она открыла глаза и шарахнулась от меня, точно увидела какого-то вурдалака.

– Чего надо?! – спросила.

– Ничего, – ответил я.

Спросонья она еще раз на меня посмотрела и сказала:

– Не смей прикасаться ко мне.

– Он тебя не трогал, – вступился за меня Акакий. – Ты заснула у него на плече. Лучше улыбнись ему, а не ругайся.

– Еще чего?! – сказала она на прощанье.

Я вылез из машины и поплелся рядом с Темуром.

– Ты видел?! – обратился к нему. – Она не позволила мне посмотреть кадр, где выходила из воды.

– Ну и что?..

– Почему? – вопросом на вопрос ответил я.

– Послушай, ты видел женщин в мокром нейлоновом купальнике?

– Видел, конечно же, и что с того?

– А то, что самые интимные части женского тела видны при этом наиболее четко: груди, например, то, что пониже живота. А на экране, тем более широком, все это смотрится как в лупе.

– Вам же смотреть она не запрещала.

– Похоже, что ты ей небезразличен.

– Но когда фильм будет готов, его увидят зрители…

– Ей на них наплевать.

– Но ведь тогда и я буду в их числе.

– Не знаю, что будет тогда, пока же ты – единственный, кого она стесняется. Теперь понятно?

– Нет, – ответил я. – Какого черта ей меня стесняться? Кто я для нее?

– Катись домой и выспись. Может, к утру в голове у тебя просветлеет.

Но ночью мне не спалось. Я глядел на потолок, хотя ничего в нем так и не увидел, и пытался думать. Но и с этим ни черта не получалось, мысли мои переплелись и запутались, загнав меня в какой-то вроде бы знакомый по мифологии лабиринт, выхода из которого я не знал, и единственным шансом на спасение мне должна была быть дарована нить Ариадны. Ариадны, но с другим именем – Медея.

На что я надеялся, сам не знаю. На то, что эта самая красивая девушка, которую я когда-либо видел, проявит ко мне интерес?

Я поднялся еще до того, как зазвонил будильник. Отключил его. Умылся, закурил и отправился будить Галину.

Глава 9

В перерыве между съемками Медея поманила меня рукой.

– Ну, чемпион, готов? – спросила.

– К чему?

– Помочь мне побороть свою фобию.

– Конечно, – обрадовался я.

– Тогда в воду!

И мы с ней поплыли. Я – вроде бы кролем, который к тому времени чуть освоил, она – тем брассом, как тот же я во время своего первого с Мерабом заплыва. Плыли мы долго, с перерывами, когда она уставала, останавливались. Перевернувшись на спину, расставив руки и ноги, как на рисунке да Винчи, решившего задачу квадратуры круга, она таким образом отдыхала, держась на воде, точно поплавок. Особых признаков беспокойства не проявлял и я, чтобы ее не напрягать, молчал, лишь иногда улыбаясь, полагая, что этим подбадриваю. Покрыли дистанцию мы примерно минут за сорок, а когда подплыли к бую, то сказал:

– Я нырну, ты стань мне на плечи и подтянись, иначе туда не попадешь.

– Ладно, – ответила.

Проделали мы все довольно ловко, будучи уже наверху, она протянула мне руку, однако, мотнув головой, я наподобие гуру Мераба взобрался на платформу сам.

– Ну как, конец твоим страхам?

– Вроде да, – ответила.

Мы лежали рядышком и смотрели в небо, голубое, без облаков. Она сказала:

– Совсем как на необитаемом острове.

– Да, – согласился, – хотя пищи нам здесь не найти.

– В этом-то вся прелесть.

Не врубившись, какая могла быть в этом прелесть, я спросил:

– Ты хотела бы пожить как Робинзон Крузо?

– Да, – ответила. – Но чтобы у меня был Пятница.