Домик в Ницце. Сборник рассказов

Как только автобус скрылся за поворотом, со скрипом стали открываться двери маленького магазинчика с забавным названием «Перекурим?». А солнце тем временем уже успело подняться над горой песка. Все было как всегда, утром четвертого июня.

Старик подъехал к воротам своего завода ровно в семь. Этот завод он создал со своим другом Ореном около 30 лет назад, но уже давно числился его совладельцем только на бумаге. Старик, которого звали Алон, лихо припарковал машину под жидкой тенью эвкалипта, как делал это каждое рабочее утро вот уже много лет. Пока Алон был за рулем, казалось, что он так же красив и силен, как его мощный джип. А когда вылез из комфортабельного салона, сразу бросился в глаза его возраст – отечные ноги, скованные движения, одутловатое лицо.

Тяжело ступая, старик зашел в цех. Не спеша подошел к своему станку, которого ласково называл «Мотя», потрепал его, как любимого коня, и включил кнопку пуска. Мотя что-то буркнул в знак приветствия и миролюбиво заурчал. Алон переодел глаженую рубашку на рабочую футболку и сел на свой потертый стул передохнуть. Он неотрывно смотрел на станок, как будто за ночь успел по нему соскучиться. Старик хотел бы рассказать своему верному другу, что сегодня необычный день – четвертое июня. Он был уверен, что Мотя понял бы его, как понимал каждое движение хозяина, нов цех стали приходить рабочие. Старику расхотелось при них даже мысленно продолжать беседу со станком.

Первыми пришли женщины, работающие на очистке заусениц: Фира и Тамара. Обе шумные, крикливые, вечно озабоченные поисками состоятельных ухажеров.

Потом появился смуглый парень, любовно прозванный женщинами «маракашка», по названию страны исхода – Марокко. "Маракашка" не щадил себя на полях сексуально-эротического фронта, одерживая все новые и новые победы. Поэтому по утрам он выглядел таким усталым и замученным, каким принято видеть работающего человека вечером.

Далее подгреб Федя. У Феди были поистине «золотые руки», которые не ошибались даже тогда, когда ноги не могли устоять у станка «после вчерашнего». Говорят, что у себя в Житомире в смутные времена перестройки Федя сделал на своем токарном станке револьвер и выгодно продал его местным авторитетам. Также говорят, что после этого поступка он был вынужден срочно улететь в Израиль. Как бы то ни было на самом деле, но Федя уже несколько лет работал на заводе старика, ни разу не выпустил брака и ни на час не расставался с большой потертой бутылкой из-под минералки, прикладываясь к которой он становился веселей и добродушней.

Оба рабочих тут же врубили свои радиоприемники. Из колонок "маракашки" лилась лирическая песня «Золотой Ерушалаим» на иврите, а приемник Феди огласил цех ностальгическими песнями России.

– Вологда, Вологда, Вологда-гда ....

– Эх-ма! – Отхлебнув из своей бутылки «минералки»,Федя начал пританцовывать у токарного станка.

Старик взмолился:

– Приглушите звук.

– Пусть вначале выключит свою трещалку обезьяна марокканская, – крикнул Федя и хлопнул в ладоши в такт захватывающей песни.

– Только после русской свиньи, – не растерялся «маракашка».

Наконец появился настоящий хозяин завода – Орен. Холеный, рослый, тщательно скрывающий свой возраст дорогой молодежной одеждой, модной оправой очков и кокетливой косичкой из жидких волос.

– Что ты говоришь?! Оплачивать работу по курсу доллара? Это – клиника. Доллар сегодня не дороже мусора, а ты привязываешься к баксам! Хочешь убить меня? – кричал он по мобильнику и, не поздоровавшись с рабочими, прошел в свой кабинет.

Старик вытащил из станка первую деталь и стал штангерциркулем проверять размеры. Руки предательски тряслись, но размеры были точные, в середине допусков, так, как он любил.

– А что, мы с тобой еще кое на что способны, – обратился он к станку и похлопал его по боковине. – Молодец, не подвел меня, тем более в такой день.

Мотя одобряюще фыркнул, а, возможно, это только показалось старику.

Работая по 12-14 часов на заводе, Алон уже давно был чужаком в своей семье. Жена мало интересовалась диаметрами, допусками и фасками. Ее больше волновала прибыль, которую приносил завод. Вернее то, что можно купить на эти деньги, вызывая зависть подружек. Сыну старик пытался привить любовь к металлу и точной обработке. Они даже некоторое время работали вместе. Но когда знакомые стали искренне интересоваться состоянием здоровья старика, он почувствовал что-то неладное. Потом выяснилась и причина такого беспокойства.

– Скоро отец умрет, и я стану хозяином завода! – хвастался юный наследник перед всеми, кто хоть раз с ним поздоровался.

Так уж получилось, что кроме Моти не с кем было старику поговорить по душам.

День продолжался в своём рабочем ритме.

Марокканец, запустив очередную деталь, успел смотаться к «девочкам». Это заведение стыдливо называли здесь "махон" (институт здоровья). Вернулся разрумянившийся и подобревший. Приглушив радио, он сообщил Феде, что в махоне появились новенькие: пухленькие блондинки с Украины. Ласковые и страстные.

Федю женщины давно уже не интересовали, но в знак солидарности с коллегой-марокканцем он отпил из своей бутылки два внушительных глотка за здоровье всех блондинок мира и убавил звук ностальгической российской музыки.

В образовавшемся песенном затишье был слышен только ровный гул станков и щебет женщин.

– А я Моше показала счет за электричество, так много набежало из-за этих кондиционеров! Он взял вроде разобраться, а вчера вернул оплаченную квитанцию. И ты так сделай.

– Я бы сделала. Да после поездки в Эйлат, мой все жалуется, что денег нет.

– Да брось ты его на фиг! Если я в свой сороковник имею в месяц от Моше тысячу, а то и полторы, то тебе – тридцатилетней бабе, смешно теряться.

– Да как-то неудобно, Фира. Он мне кровать двухспальную купил недавно, а я бортану его.

– Выбросьты эти глупости из головы. Сразу видно – рашен-деревяшен.

Марокканец, помешивая кофе в полиэтиленовом стаканчике, подошел к дамам, вооруженным напильниками.

– А правду говорят, что русские мужики слабы в постели? – с усмешкой обратился он к Томе и ущипнул ее за аппетитный бок.

– Иди к станку, кобель! – с удовольствием взвизгнула она. – Все не насытишься никак.

Из кабинета показался Орен. Прижавшись ухом к трубке телефона и разговаривая с кем-то, он протянул старику бумаги и пальцем показал, где надо расписаться.

– Что это? – спросил старик.

– Да тебе какое дело? Все равно не понимаешь!

– Ты прав, – старик поставил подпись.

– Вот и плохо, что тебе все равно! – закричал хозяин.

Старик попытался возразить, но понял, что Орен говорит не с ним, а по телефону. Забрав бумаги, хозяин скрылся в кабинете, так и не взглянув на своего бизнес-партнера.

Рабочий день подходил к концу. Марокканец подсчитал наличку и понял, что сможет еще раз посетить "девочек". (Кредитные карточки махон не принимал).

Федя тоже полез в карман и достал свои банкноты. Денег не хватило даже на бутылку третьесортной «минералки».

– Вот и прожит день, – философически заметил Федя. – Жизнь летит, как птица, а мы все крутимся и вертимся… Горло не на что смочить…

– Сколько не хватает? – участливо спросила Фира, открывая кошелек.

– Десять "шакалов" до получки, – сразу повеселел рабочий.

Девочки сбросились по пять шекелей, вручили Феде, спрятали напильники, руки смазали благоухающими кремами, а личики помадой и румянами и запорхнули в машины к ухажерам.

Все стихло. Тишина угнетала старика. Он привык к шуму. При однообразном урчании станков он чувствовал себя спокойно и уверенно, и даже радио не так мешало ему, как тишина. Но старик продолжал сидеть на стуле.

Наконец, дверь кабинета хозяина открылась.

– Сидишь? А я-то думал, ты забыл, что сегодня четвертое июня, – впервые за день, а может и за год, хозяин обратился к старику по-человечески.

– Орен, как можно забыть? Я ждал, пока ты освободишься. Сейчас достану чайник и газету.

Он вытащил из железного шкафа с инструментами старый алюминиевый чайник и завернутую в полиэтилен вырезку из газеты. Налил в чайник воду, поставил его на газовую плиту. Орен достал дешевое печенье и пирог фабричной выпечки.

– Вот еще год прошел, – начал он дежурный монолог, – а мы все бежим куда-то, суетимся, как куклы заводные. Двигаем руками, ногами, пока завод не кончится. Всю жизнь одна работа, прибыль… Хотя бы сегодня остановимся, подумаем… – продолжал он, нарезая пирог большими кусками.

Старик его не слушал. Он внимательно разглядывал газету от 4 июня 1967 года, на первой странице которой была помещена большая фотография со статьей. С выцветшей картинки смотрели трое красивых молодых солдат, сидящих возле походного костра. И только благодаря чайнику на переднем плане, тому самому алюминиевому чайнику, который кипел сейчас на газовой плите в кабинете Орена, можно было догадаться, что двое из запечатленных на фотографии находятся сейчас в этой комнате.

Репортер писал о трех товарищах, привезенных в Израиль из Европы, где они чудом уцелели в Холокосте.Ребята взяли вместо галутских – израильские имена – Орен (сосна), Алон (Дуб), Ор (свет). Учились в университете,а в настоящий момент были призваны на сборы резервистов в Армию Обороны Израиля.

Ор погиб через три дня после приезда фотожурналиста. Никто не знает, где он похоронен, да и некому было узнавать. Родители погибли во время Холокоста, жениться не успел, детьми не обзавелся. О погибшем друге помнили только двое: хозяин и старик. И вот этот чайник…

Так и повелось, что в память о товарище они собирались каждое четвертое июня, кипятили чай в походном чайнике и вспоминали свою молодость.

Старик внимательно читал статью, как будто видел ее первый раз. Журналист описывал их планы и надежды.

Они мечтали получить образование, открыть завод, обязательно военный, чтобы Армия Израиля была оснащена самым лучшим оружием, жениться, построить дом, завести детей, но главное: создать свою страну, не похожую ни на одну другую.

– Орен, а ведь все сбылось, о чем мы тогда мечтали, – вдруг удивленно воскликнул старик.

– Все сбылось, – уверенно подтвердил Орен.

– Тогда почему же мне так больно?..

А солнце уже скрылось за водонапорной бочкой, чтобы завтра утром вновь показаться над цистерной цементного завода…

Справка:В Израиле распространена система, которая называется – аутсорсинг. При ней большой завод дает заказы малым заводам-подрядчикам. На таком мини-заводике может работать от пяти до тридцати человек. Владелец завода часто не только выполняет руководящие функции, но и сам трудится у станка

Запоздалое знакомство

Якову, который мог быть моим другом…

Я познакомилась с ним после его смерти, потому что при жизни мне не хватило на это времени.

Что я знала о нем? Сосед. Снимает квартиру этажом ниже. Художник, рисует цветы. Живет вместе со взрослой дочерью, помогает ей учиться. Подрабатывает уборками в супермаркете, а по пятницам моет лестницу в нашем подъезде. Мы прожили рядом пять лет. Но всегда находились причины отложить знакомство на потом.

Первый раз я зашла в его квартиру на Шиву*. Хотя он много раз приглашал меня посмотреть его картины. Яков рисовал мир таким, каким видел его: изящным, гармоничным, нежным и очень хрупким. Цветы, что может лучше передать смелость и недолговечность красоты? Картинами были увешаны все стены. Сочные, жизнерадостные краски полотен еще больше подчеркивали убогую обстановку съемного жилья.

По традиции на Шиву приходили сослуживцы – работники супермаркета. Они тоже не подозревали, что человек, ловко орудующий шваброй, мог так же мастерски работать кистью. Когда рождались эти сюжеты? Когда он подметал пол между полками, вытряхивал мусор в большие, разноцветные пакеты или когда ехал в автобусе домой? Теперь им этого уже не узнать. Жаль, что они видели только серый халат и резиновые перчатки, что в короткие перерывы названивали по мобильным, а после окончания рабочего дня сразу же убегали домой. Пара брошенных слов, задержавшийся взгляд могли сделать их жизнь намного интереснее.

Как-то на праздник он подарил мне небольшой этюд. Интересно, где он? Скорее всего, до сих пор лежит в коробке, в то время не нашлось нужного гвоздя, а потом забылось. Надо отыскать и повесить как память…

Дочь рассказала, что он участвовал в печально-знаменитой московской выставке в Сокольниках в конце 60-десятых. Хорошо было бы расспросить его. Но не успела. Дочь тоже мало знала об этом событии.

– Некогда было беседовать. То учеба, то работа, домой прибежала: надо почту в интернете проверить, пару звонков сделать, а там уже и ночь, пора спать. Замотка. Все бегом. Ну, вы сами понимаете, – оправдалась она.

Вспомнилось, как он выглянул из квартиры, услышав мои шаги по лестнице. Выглянул и смутился:

– Извините. Я жду гостей. Показалось, что это они идут.

Я могла бы притормозить, остановиться, зайти. Но из моей квартиры доносились настойчивые трели телефона. И я побежала наверх, как будто от этого звонка что-то зависело в моей жизни. Кстати: пришли ли гости? Он их так ждал. Или тоже не смогли вырваться из бытовой круговерти? Я хотела спросить об этом, но не успела.

Теперь о его жизни рассказывают вещи: его картины, книги, набор дисков. Вещи оказались более преданными, чем люди. Или им просто некуда торопиться? Среди сувениров и памятных безделушек бросилось в глаза пожелтевшее объявление:

«Анонс.

Скоро в нашем клубе состоится встреча с художником.

Тема: « Изображение древнегреческих богов в современной живописи и скульптуре. Вход бесплатный. Следите за объявлениями»

– Это единственный случай в нашей израильской жизни, когда папу пригласили прочитать лекцию, хотя он много лет успешно преподавал в художественном училище, – сказала дочь, перехватив мой взгляд.

– Папа очень серьезно готовился к ней. Подбирал иллюстрации, искал интересные сведения в интернете. Хорошо бы найти его конспекты, они куда-то затерялись. Жаль, что лекция не состоялась. Ее все откладывали и откладывали. Все вечера в клубе заняты: три дня в неделю – игра в бридж, потом началась выборная компания, и, как назло, приехал специалист дыхания по-Бутейко. А тут еще решили провести семинар: « Как спланировать свое время, чтобы все успеть.» Живопись отложили на потом, теперь лекция уже не состоится.

Я хотела поблагодарить Якова за цветы, которые он посадил в нашем дворе, сказать о том, что мне нравится музыка, доносившаяся из его квартиры, что я восхищаюсь его мужеством и выдержкой, доброжелательностью и стойкостью, удивительными для человека, полностью потерявшему свой социальный статус. Я хотела сказать много теплых слов…

Он жил спокойно, без суеты. Не стремясь доказать что-то самому себе или оправдать себя. За этим внешним спокойствием чувствовалась внутренняя сила. Хорошо было бы иметь такого друга. Не сложилось.

Его смерть не была проявлением героизма. Он бежал на автобус, спешил домой, чтобы приготовить обед до прихода дочери. Машина неожиданно выскочила из-за поворота. Он погиб на месте, а мы узнали, как он жил среди нас.

*ШИВА – семь дней траура по древнееврейской традиции. (Близкие родственники сидят дома. К ним приходят выразить соболезнование друзья, знакомые, сослуживцы, соседи).

Рассказ о десяти шекелях

Он рассказывал нам эту историю почти на каждом пикнике. Мы прощали нашему другу эту привычку.  У каждого из нас тоже был свой случай из абсорбции, который постоянно всплывал в памяти, не давая покоя и требуя сочувствующих слушателей.

–Куда только не кидала меня судьба в первые годы репатриации, – начинал он свое повествование. А мы, уже наевшиеся шашлыков, откидывались в шезлонгах и вялопощипывая фрукты, ждали его рассказ и фирменный кофе, который он варил по особому рецепту.

–Кем я только не был: и разносчиком газет на центральной автобусной станции, и грузчиком арбузов на рынке, и подносчиком ящиков на винном заводе, и продавцом подержанной мебели. Ходил по квартирам, продавая чужие картины, раздавал рекламки на улице. Даже как-то подвязался в магазин ощипывать куриные тушки. Но время, о котором я хочу рассказать, было уже относительно благополучное. Работал я тогда в столярном цеху большого завода, где мне, выпускнику МАИ, доверили не только убирать мусор, но и читать чертежи, а так же размечать заготовки. Жил я в маленькой будке, которую построил на крыше своего дома один предприимчивый марокканец. А вечерами учился на частных курсах для программистов. Учитывая низкую плату за жилье, бесплатные обеды на работе, велосипед в качестве городского транспорта, я кое-как выкручивался. Четыре шекеля в день – таков был мой бюджет. К чему я это все так подробно рассказываю? Вы сейчас поймете.

– Ой, Леня, рассказывайте. Рассказывайте подробнее. Не могу представить вас ощипывающим перья кур. Это так забавно, – вдруг вырвалось у самой молодой участницы нашего пикника Оленьки. Ее тут же одернул муж. Но Леонид даже не заметил ее бестактность.

– В тот день я в очередной раз ломал голову: почему маленькое отверстие на чертеже имеет диаметр20мм, а вдвое большее – 15мм. Неожиданно ко мне подошел подсобник, в обязанности которого входило подметать опилки. Был он из местных. Как сейчас помню, звали его Эфраим. И он имел привычку всегда придираться ко мне.

– Вот-вот, у меня на работе тоже была такая гнида, – заявил наш старинный приятель, неунывающий весельчак Коган. Его почему-то все так и звали Коган, как будто у него не было имени. – То говорит, торопишься и небрежен, то медлишь и время тянешь. Короче, доставал меня по-страшному.

–Это потому, что ты еврей, – тут же вставил его друг Шмулик, который в то время переживал сильные сионистские чувства. В родном Харькове Шмулика все знали как Сеню, а сейчас его зовут Сэм, и живет он в Канаде. Но это к данному повествованию никакого отношения не имеет.

–Ты что, Шмулик, – возмутился Коган, – это же здесь было, в Израиле!

–Тогда это потому, что ты «русский», – здраво рассудил муж Оленьки. И был тут же одернут женой:

–Хватит тебе Леню перебивать. Человек о наболевшем рассказывает.

–Так вот, подошел ко мне Эфраим с такой гнусненькой улыбочкой на лице и говорит сладким голосом: «У меня, Леон, просьба к тебе имеется. Жене моей операцию должны делать. Вот ищу донора, чтобы кровь для нее сдал. Всех просил. Никто не хочет. Может, ты выручишь? Группа крови значения не имеет, так как это не прямое переливание». Как услышал я слово «донор», так и вспомнил славные дни в нашем проектном институте в Москве. Как веселой компанией шли мы в санчасть сдавать кровь в «День донора», получали почетные значки, обед с красным вином, а главное – два отгула, а если дружишь с табельщицей – то и все четыре. «Конечно, сдам, – отвечаю. – О чем разговор».

–Чтобы не говорили, а в нашем советском прошлом была своя прелесть, – опять встрял неугомонный Коган. – Я, например, любил ходить от нашего НИИ на похороны генсеков. Утром похоронил, и с часу дня свободен. Пол-отгула на халяву.

–Коган, вы – неисправимый циник, – рассердилась Оленька. – Дадите вы нам сегодня дослушать «Историю о десяти шекелях» или нет?

–Действительно, друзья, давайте слушать молча. Кофе уже хочется!– поддержал ее Шмулик.

–Эфраим обрадовался. «Езжай, – говорит, – после работы в ближайшую больницу. Там принимают кровь круглые сутки. Возьми такси, пообедай потом в ресторане, я все оплачу!»

В этот же вечер после работы я поехал в больницу. Денег, чтобы заплатить за такси, у меня не было, а взять у Эфраима аванс я постеснялся. Да и на ресторан у меня не хватило бы, но он и не понадобился. Когда я доехал на автобусе до больницы и нашел в потемках нужный корпус, то прочитал на табличке, что работал донорский пункт только в утренние часы. «Поцеловав» замок, я поехал назад. Добрался до дому довольно поздно, когда поблизости открыт был только один ночной магазин. Я наскреб пять шекелей и купил сэндвич на ужин. На все эту авантюру я потратил свободный вечер и десять шекелей.

Всю ночь меня мучил вопрос: попросить ли Эфраима возместить мои траты. Вы, может быть, думаете, что я мелочный или жадный? Конечно, десять шекелей – смешная сумма, но для меня это было тогда целое состояние.

Так и не придя ни к какому решению, на следующее утро я пришел на работу. Эфраим уже ждал меня в дверях цеха. «Ну что?» – даже не поздоровавшись, требовательно спросил он. Я объяснил Эфраиму, что он ошибся, пункт вечером не работает, и я зря потерял деньги и время.

Эфраим побледнел и заорал так, что своим криком заглушил визг двух циркулярных пил. Он кричал, что ничем мне не обязан, чтобы я не смел ничего у него просить, что я сам во всем виноват. Он не забыл упомянуть и о том, кто я такой, что меня не ждали в этой стране, и что я должен знать свое место. Он кричал до тех пор, пока не подошел мастер. Выяснив причину скандала, мастер заорал еще громче Эфраима: « Нашел «русского» фраера! Человек живет в будке, у него нет даже телевизора, а ты не можешь вернуть ему несчастные 10 шекелей!» Он вытащил деньги из кармана и отдал мне. «Вычту из зарплаты в двойном размере!» – пригрозил он Эфраиму.

Работяги объяснили мне потом причину гнева мастера. Оказалось, что Эфраим – сын миллионера, имеет все блага жизни, кроме наличных денег, которые папаша боится давать ему из-за страсти к азартным играм. Поэтому он вынужден работать. На мне же Эфраим хотел просто сэкономить: если нет своего донора, нужно платить за кровь двести шекелей. Деньги он у отца взял, а отдавать их больнице не хотелось. Об этом знали все в нашем цехе, поэтому и отказались сдавать кровь для его жены. Вот и весь рассказ.

– Да, хорошо то, что хорошо кончается, – сказал Коган.

И не понятно было, что он имел в виду: то, что мастер тогда вернул Леониду десять шекелей, или то, что Леонид сейчас руководит отделом в преуспевающей  фирме.

–Давай, Леня, колдуй над кофейником. А я рюмочки под ликер достану, – оживился Шмулик и добавил, когда тот отошел к костру: – Классный мужик Ленька, но задолбал уже своими «десятью шекелями».

– Да ладно тебе, – оборвал его Коган. – У каждого из нас есть свой  Эфраим.

Веселая семейка

Они снимали огромную квартиру на первом этаже в нашем доме: шестеро взрослых, двое детей, три собаки, две кошки, найденные на улице,и нелегал Витька. Почему-то Витька шел всегда в конце перечислений, после кошек.

Вечерами из окон доносился шокирующий соседей аромат жареной на сале картошки и страшные крики :

–Киркоров – это китч! Прошу не произносить в моем доме этого имени!

– Это знаковая фигура. Он по-своему  талантлив. Он бывший муж Пугачевой, в конце концов! Мы должны быть в курсе событий шоу-бизнеса!

–Нет! Картошка еще сыровата. Опусти крышку. Не хватай раньше времени!

Ивритоговорящие жильцы упорно считали, что в квартире разыгрываются жуткие семейные разборки. Я много раз объясняла им, что это творческие споры, которые не могут быть тихими, когда в одной квартире проживают бывшие режиссер, актриса и директор драматического театра, да еще из Грузии.

Аборигены нашего дома так ничего и не поняли. Они собрали деньги, наняли рабочих и воздвигли декоративную стену, отделяющую окна «не кошерной» квартиры от входа в подъезд. Признаться, я тоже до конца не разобралась, чего в этой семье больше: доброты или лукавства, расчетливости или инфантильности.

Зарисовка первая. Бабушка,

Утром ее выводили и сажали на скамеечку рядом с нашим домом. Словоохотливая старушка рада была любому собеседнику.

–Ты, деточка, одна в Израиле?– заботливо спрашивала она меня и, не дождавшись ответа, продолжала. – Одна пропадешь. Вот, возьми нашу семью: я получаю пенсию; сын, в прошлом режиссер Тбилисского театра, – пособие по безработице. С театрами в Израиле не густо. Дочь с мужем в фиктивном разводе; зять мой , бывший директор того же театра, на инвалидности, а дочь, актриса, работает. Нет, не на сцене, а нянечкой в больнице. Но мы оформляем на нее все договора. Внук Лешка, отец-одиночка, воспитывает сына от первого брака, а его подруга с их общей дочкой тоже числится одинокой матерью. Не расписаны они. Вот считай: пять пособий, плюс зарплата – на шестерых взрослых, двоих детей и пятерых хвостатых. И то еле-еле сводим концы с концами.

–Что ж Вы Витьку не посчитали? – спросила я

–А что его считать? Витек нелегал. И скоро съедет от нас. Вот женится и съедет! Женить его надо на гражданке Израиля, тогда он и вид на жительство получит, и право на работу, и медицинскую страховку. А иначе никак, он же не еврей. Нет ли у тебя хорошей женщины на примете? А что ты так укоризненно смотришь на меня? Здесь все вертятся. Вот моя подруга, к примеру, скрывает, что у нее есть сын. Хочет, чтоб ее похоронили за счет государства, как одинокую. И, между прочим, умно делает. Знаешь, сколько здесь похороны стоят? Узнаешь, не захочешь умирать.