Павлик

– Там не было, – отец Иммануил говорил очень тихо, почти одними губами, так и не подняв г      оловы и не взглянув на своих слушателей. – Он наутро уже был, участковый…

– Наутро?! – Павлик откинулся на спинку стула и сверлил неодобрительным взглядом совершенно убитого отца Иммануила. – Слушайте, вы темните тут что-то, извините меня за прямоту! Какое утро, на фиг, если мы с вечером еще не разобрались! При чем тут утро? И что это у вас за провалы такие хронологические?! Вы по порядку давайте! Провал, туман кровавый – это мы поняли все, а вот что у вас с машинами-то случилось? Вы что, правда, катаной машины порубали?!

– Говорят, я порубал…

– Опять «говорят»!.. Да мало ли, кто чего говорит! Вы мне сами скажите: порубали или нет?!

– Не помню я ничего! – в голосе бедолаги звучала плохо скрываемая мука. – Говорю же: не-пом-ню!

– Офигеть, какая у вас амнезия удобная, отец Иммануил! Кусанаги свою помните, звезды с луной помните, машины с гражданами опять помните, а потом у вас провал какой-то спасительный! Я вам что, следователь, что ли?! Вы мне ответьте со всей космической прямотой: рубили машины или нет?!

– Рубил, Павел, – признался совсем поникший отец Иммануил: его плечи печально обвисли, а вся монументальная фигура источала горькое отчаяние. – Как еще объяснить можно, что от катаны моей одно воспоминание осталось? Видимо, рубил, как участковый мне с утра рассказывать начал…

– Вы подождите, святой отец, с участковым вашим! Вечер чем закончился, я понять не могу? Ну хорошо, очнулись вы после провала, музыка орет, стекол осколки, а вы-то что? Дальше что происходило?

– Как что? Домой пошел, естественно. Я же в шоке был, Павел! Да и вокруг – никого, что мне там делать то было?

– Угу, значит скрылись с места преступления, – Павлик покивал, после он наморщил лоб, прищелкнул пальцами и подался всем корпусом вперед, с подозрением глядя на рассказчика. – Слушайте, я теперь вот одного понять не могу: как такое забыть можно? Я имею в виду тот момент дивный, когда вы машины катаной-то в капусту… того?.. Это ж гитлер капут просто – машины мечом кромсать! Машины-то хоть какие были, помните?

– Помню. Одна – копия той, что перед входом стоит.

– Что?! Отец Иммануил, вы что-то путаете, наверное? Как это «копия той, что перед входом»?!

– Ничего я не путаю, – отец Иммануил насупился еще больше и опять принялся нервно дергать себя за бороду, словно это могло ему волшебным образом помочь устоять перед натиском сыпавшихся на него вопросов. – Чего мне путать-то?.. Такую захочешь – не перепутаешь. Я же, как увидел на площади джип этот, так сразу подумал, что это за мной явились. Одна мысль была: как вычислить-то смогли, негодяи? Григорию еще сказал: уходи, дескать, враги пришли. А он-то мне и говорит, что его на этой машине двое в субботу катали. Один молодой, говорит, второй – в возрасте. Я ж в кафе-то как оказался? Если вы, думаю, значит, Господа это длань, а уж если эти, – отец Иммануил набычился, а руки его сжались в кулаки, – значит, бой свой последний тут и приму. Зашли, а вот они – вы!

– Какой бой?! Какой, на хрен, бой?! – Павлик снова схватился руками за голову и тихонечко заскулил, с подозрением разглядывая разгоряченного воспоминаниями отца Иммануила. – Вы что, в натуре, «гелик» чей-то катаной своей изувечили?

– Выходит, так.

– Нет! – Павлик неистово затряс головой и кинул взгляд в сторону третьего участника беседы, который за все это время не проронил ни единого звука, но когда он посмотрел на Игоря Сергеевича, то, к своему удивлению, не обнаружил на лице его ни следа тревоги или хотя бы приличествующего ситуации волнения. Наоборот, хозяин жизни с легкой полуулыбкой, похоже, наслаждался повествованием и не думал кручиниться о жизненных перспективах самого рассказчика. Павлик обреченно перевел взгляд на притихшего святого отца. – Это кошмар какой-то!.. А вторую машину помните? Вы ее тоже рубили или как?

– Говорят.

– Опять «говорят»! Вы мне сами скажите, а что другие говорят, мне до лампочки! Что за машина-то вторая была?

– Говорят, «Бентли».

– Какая?! – Павлик опять стал белее мела. Трясущимися руками он нашарил пачку сигарет, вынул одну и прикурил, хотя и с четвертой попытки, но после нескольких коротких и нервных затяжек он вдруг стал невероятно спокоен и даже безучастен и отстранен, будто враз потерял способность испытывать какие-либо эмоции. – «Бентли», значит, говорите, ну-ну… – он покрутил головой и задумчиво оглядел понурого отца Иммануила, а потом, видимо, что-то вспомнив, несколько раз щелкнул пальцами, привлекая внимание приунывшего рассказчика. – Святой отец, а что за люди-то в машинах были, помните? Кто хоть они выглядели?

– Кто – не знаю, а так одно могу сказать: не наши.

– Не ваши, отец Иммануил, это, извините, не чьи? Вы что, опять дурака валять собрались? Вы мне прямо скажите: людей-то помните или нет?

– Помню, но плохо. А не наши, значит, не русские. Не славяне одним словом, черные какие-то. Участковый говорит – дагестанцы…

– Кто?! – Павлик поперхнулся дымом и закашлялся. Приведя себя в порядок, он откинулся на спинку стула и несколько минут с каким-то веселым удивлением созерцал потупившегося святого отца. Потом покрутил головой, поморщил лоб и недоверчиво пожал плечами. – Слушайте, воля ваша, конечно, но тут концы с концами не бьются у вас! Я вас неплохо уже знаю, но то, что вы рассказали, оно даже для вас перебором откровенным попахивает. Ну ладно, смеялись над вами граждане, ну ладно, безобразия нарушали ночью, но при всей вашей горячности вы с какого перепуга за катану-то свою взялись? У вас там мимо площадки этой кого только не ходит, и реакция на экзерсисы ваши, думается, у всех нормальных людей плюс минус одна, как в народе говорить принято, но вы же с катаной своей ни за кем еще не гонялись? Милиция когда вас, например, вязала поначалу, вы же им машину не рубили, нет? А что тут-то с вами случилось? Тут же спусковой крючок быть обязан! А у вас покамест что выходит? Сделали замечание гражданину несознательному, а потом – хлобысь! – следующий кадр: «гелик» с «Бентли» – в клочья, а вы с остатками катаны в руках над руинами гордо реете, как буревестник горьковский. Не бьется что-то, святой отец! Вот вы мне хоть что говорите, но умалчиваете вы что-то!.. Или как?

Гость некоторое время помолчал, искоса поглядывая на Павлика. Он страдальчески морщился, кусал губы и хмурился, а потом согласно кивнул, признавая его правоту.

– Был спусковой крючок, Павел. Говорить только не хотел, язык поганить…

– Ага! И что же спусковым крючком у нас стало?! Колитесь, святой отец, тут уже кашу маслом не испортишь!

– Пидором он меня назвал. Ряженым… – глаза отца Иммнуила сверкнули, могучие руки сжались в кулаки, лицо перекосилось в яростной гримасе.

– Ах вот оно что!..

– Именно так. Я же начал ему замечание делать, а он мне в ответ: уйди, мол, пидор ряженый! И небрежно так, через губу, – эпичный батюшка заскрежетал зубами. – Ну а там уже свет и померк, Павел… Последнее, что помню, фраза эта. А потом – как туман кровавый перед глазами…

– Про туман я слышал уже, святой отец. Но вы тут зря так передо мной распинаетесь, это вы потом на экспертизе судебной объяснять все будете, если до нее дело дойдет. Вы мне пока про участкового своего расскажите лучше. Он-то в этой истории чудесной откуда взялся?

– Так утром уже… Я же, как пришел в себя, сразу домой кинулся. Пришел, посидел, немного полегче стало, я спать лег…

– Спать?! Вы, отец Иммануил, после такого анабасиса еще и заснуть смогли?

– Как убитый упал, Павел. Ни снов, ничего… Только утром в восемь от звонка телефонного проснулся. Смотрю, а это участковый наш. Я его хорошо знаю уже – не в первый раз… Это же он меня по первости в отделение таскал… Ну из-за тренировок моих… Беру трубку, а он мне: приходите, дескать, святой отец ко мне и не мешкайте. Срочное, говорит, очень дело, отлагательств не терпит! Парень-то он хороший, хоть и молодой еще, – отец Иммануил погладил выбритую голову, задумчиво поболтал чайник, перелил в чашку остатки остывшего чая, пригубил и поставил ее на стол. – Я ему – мол, собраться нужно! А он мне в ответ – бегите уже, как есть, говорит, а то поздно будет! Вот я только одеться успел да ноги в шлепанцы сунуть, – он мрачно продемонстрировал Павлику легкомысленные разноцветные сланцы, – и к нему. Прибегаю, а он мне с порога прямо – ваша, спрашивает, святой отец, работа? Я ему – какая? Вот тут-то он мне и объяснил все, – рассказчик опять потупился и замолчал, собираясь с мыслями. – Его, оказывается, ночью еще подняли… Начальство ему звонило какое-то. Вот он мне коротко все и обрисовал: к нам, говорит, отец Иммануил, люди обратились с заявлением. Они к знакомым накануне приехали, во дворе остановились, возле площадки детской. Ждали знакомых, все чинно-культурно, по их словам, а тут из темноты на них какой-то гражданин без объявления войны вроде как набросился, в рясе, мол, и с мечом в руках. Люди убежать успели, а как вернулись, смотрят – от машин-то одна рухлядь осталась. Так и сказали: внутри – как новое все, а снаружи, дескать, – утиль… Рассказывает, а сам смотрит на меня странно так… – отец Иммануил снова страдальчески скривился, а потом отчаянно взмахнул руками. – Я ему, как на духу, все и выдал. Как же, говорю, тихо и чинно, когда бесовщину такую граждане эти учинили?! Все в подробностях ему, даже про фразу эту! Ты, говорю, сын мой, сам пойми: как стерпеть такое мне было? Виноват, говорю, не сдержался, готов извинения принести за горячность свою. А он мне в ответ: люди те непростые, святой отец, а бандиты какие-то. К нашему начальству, мол, из дагестанского землячества звонили, очень просят помочь найти гражданина несознательного, вас то есть. Я, говорит, вас понимаю прекрасно, и сам где-то местами поддерживаю, может быть, но если до вас, говорит, отец Иммануил, те товарищи доберутся, то как минимум без квартирки вы своей останетесь. Он мне про машины-то и рассказал, – святой отец горько вздохнул и поморщился. – За такое, говорит, как вы учудили, извинений одних мало будет, да и вашей жилплощади, кстати, может вполне и не хватить, так что, говорит, святой отец, если есть у вас тяга к жизни, то вы прямо отсюда куда глаза глядят бегите! Товарищи эти, по его словам, уже вполне ждать меня у дверей могут. Я, говорит, отец Иммануил, рад бы помочь вам хоть как-то, но бессилен! Вы, мол, и закон нарушили, и понятия товарищей этих… Я только рот открыл, а он мне ласково так: все понимаю прекрасно, но помочь одним могу – не задержать вас прямо сейчас и прямо тут, но если вы, говорит, упорствовать будете, то придется мне долг мой выполнить милицейский, так что решайте, мол, как вам удобнее и сподручнее будет. И выйти меня быстрее просит, пока не увидел кто. Так и сказал: исчезните, отец Иммануил, от греха подальше, а то и у меня еще из-за вас неприятности приключатся. Вот я и вышел от него на улицу. Зачем человека хорошего подставлять? Вышел, стою, думаю: что делать теперь?

– Вот с этого момента поподробней, отец Иммануил, если можно!

– В каком смысле «поподробней», Павел?

– В самом что ни на есть прямом, святой отец! Мне сейчас, знаете, что больше всего интересно?

– Что?

– Мне вот как раз интересно, о чем нормальный человек в такой ситуации думать может с учетом надвигающихся жизненных реалий? Вы только со всей прямотой отвечайте, отец Иммануил: о чем подумали, когда от участкового вышли?

– О смерти, конечно, Павел. «Хагакуре» сразу вспомнил, Кришну с Арджуной на Курукшетре… Удивительно вам такое слышать?

– Ни капельки, святой отец. Ход ваших мыслей, извините за прямоту, очень разумно и прагматично выглядит. Удивительно, если бы вы о жизни в такой ситуации думать стали, – Павлик хмыкнул. – Я вот сейчас себя на ваше место поставить пытаюсь, отец Иммануил, и что получается у меня? Вечер, кусанаги под луной со звездами, рамс какой-то, как вы сами выразиться изволили, подробности которого спасительным туманом прикрыты… Провал, а на утро, когда туман рассеялся, мне специально обученные люди детали и нюансы прошедшего вечера сообщать начинают, – он принялся загибать пальцы. – Бандиты дагестанские, в лучших чувствах оскорбленные, – раз; два автомобиля не самых дешевых, в лоскуты мечом самурайским изрубленные, – два; перспектива жилплощадь потерять, кстати, тут уже не самым мрачным сценарием выглядит, если ситуацию трезво и здраво оценивать, – но это три. Ничего не пропустил? – он требовательно заглянул в глаза эпичному исполину в рясе. – Тут невероятным оптимистом нужно быть, чтобы о жизни в такой ситуации думать, а вот о смерти – проще пареной репы, как я сейчас понимаю. Я, знаете, почему сейчас спокоен так? Молчите? А я вам отвечу. Я полагаю, отец Иммануил, что это все – просто сон дурной! Сплю я сейчас где-то, а вся эта история ваша – порождение разума моего больного, не более. Но если это не сон… – Павлик тихонько взвыл, обхватил и без того растрепанную голову обеими руками и взглянул на смиренно сидящего напротив святого отца. – Нет… Не может такого быть!.. Не может просто! Отец Иммануил, признайтесь, я сплю сейчас?!

– Вся жизнь – сон, Павел. Вы и сами так когда-то говорили!

– Это-то, конечно, святой отец! Но только сны тоже ведь разными бывают. Мне одно непонятно: почему вам кошмары такие снятся?! – Павлик с отчаянием перевел взгляд с мрачного гостя на молчаливого Игоря Сергеевича и в очередной раз поразился. На лице у того продолжала играть уверенная улыбка, а заметив требовательно-ищущий взгляд Павлика, он сделал успокаивающий жест рукой, будто давая понять, что, мол, волноваться не о чем и все в полном ажуре. Павлик недоуменно пожал плечами и снова повернулся к сосредоточенному отцу Иммануилу. – А я ведь предупреждал вас, между прочим, святой отец… И много раз предупреждал, заметьте! Я же вам со всей космической прямотой говорил, что микс этот самурайско-индуистский рано или поздно до цугундера вас доведет!

– Почему это, Павел?

– Да потому, отец Иммануил, что вам к какому-то одному берегу прибиться пора в поисках ваших! С кришнаитов пример берите, с которыми вы песни ходили петь. Они же катанами ночью машины бандитам дагестанским не рубят, нет? Правильно, такое в кошмарном сне даже вам увидеть не удастся! Ну послали товарища кришнаита на хрен… Ну словом нехорошим обозвали… И что? Правильно! Ответ товарища кришнаита один: «Харе Кришна!» – и всех делов!.. А у вас что творится? То гопников крестом гоняете, то вам слава Дункана Маклауда покоя не дает…

– А это кто такой?

– Не слышали, святой отец? Странно… – пожал плечами Павлик и саркастически улыбнулся. – А ведете себя, между прочим, точь-в-точь, как он. Он тоже с мечом по ночам на охоту выходил, если что, но тут нюанс есть один любопытный, отец Иммануил: он, в отличие от вас, бессмертным был, хотя, – Павлик задумчиво почесал щеку, – даже он, как мне видится, семь раз бы подумал, прежде чем ваш эпический подвиг повторить бы решился. Ладно, – он еще раз тяжело вздохнул, – вы мне теперь на последний вопрос ответьте: как вы тут оказаться изволили? Ну вышли вы из отделения, о смерти думать начали, о Кришне с Арджуной. Это все понятно и объяснимо… А дальше-то что случилось?

– Как – что? Я ж тогда сразу понял: вот он, момент истины! – отец Иммануил расправил плечи и с плохо скрываемым вызовом оглядел напряженных слушателей. – Вот, думаю, и пришло время мое уходить. Ждет, значит, Валгалла воина, раз так карты на стол легли! Все мне ясно и понятно в тот момент стало, не поверите, одного не хватало только…

– Да вы что?! Вам еще чего-то в тот момент не хватало? Однако!.. – Павлик с язвительным восхищением уставился на мрачного гостя и даже всплеснул руками. – Я же говорю, святой отец, что титан духа вы! Нормальному человеку в вашей ситуации перебор бы виделся, а вам как с гуся вода – мало, дескать! Вроде бы вот все хорошо, да не хватает чего-то для полного счастья!

– Шутить изволите, Павел! А не хватало мне катаны в тот момент…

– Катаны?! – Павлик нечаянно яростно дернул себя за волосы и вскрикнул от неожиданной боли. – Катана-то вам на кой хрен понадобилась, святой отец?!

– Как на кой хрен? Сейчас, думаю, вернусь домой, а там эти уже, дагестанцы которые. И куда я без катаны, по-вашему?

– А вы что, всерьез домой вернуться хотели?!

– А куда мне еще идти было? Я же тогда со всей ясностью понял: вот она, битва моя последняя! Значит, думаю, тут моя Курукшетра и состоится – на площадке на лестничной! Я еще прикинул, что тесно там у нас, не развернешься особо, но одного-двух заберу-то с собой всяко, если из засады грамотно действовать. Они же не ожидают, поди…

– Конечно, нет! – Павлик всплеснул руками и с восхищением несколько раз хлопнул в ладоши. – Кто же тут после вчерашнего подвоха ожидать будет? Они же как думать должны, опыт общения с вами имея соответствующий? Правильно: придем, дескать, сейчас к товарищу несознательному, претензии предъявим по поводу имущества подпорченного, а он – сразу нам ключи от квартирки на ладони. Нате, мол, господа хорошие, возьмите в виде компенсации жилплощадь мою и зла не держите, что сложилось так! В горячке действовал, в беспамятстве, за что вам извинения глубокие свои и приношу!

– Издеваетесь?

– Издеваюсь?! – Павлик взвился над стулом, негодующе разглядывая виновника своих беспокойств. – Я издеваюсь?! А вот у меня, святой отец, такое ощущение складывается, что это вы над нами сейчас издеваться изволите! Вы себя только со стороны послушали бы! Катаны ему не хватало! Курукшетра на лестничной площадке у него, Кришну с Арджуной он вспомнил! Удивительно, что вы дона Хуана тогда не вспомнили!

– Вспомнил, Павел. И его вспомнил тоже. Тот момент, когда они с Карлосом про смерть говорили…

– Достаточно! Хватит, отец Иммануил! Вы только про дона Хуана мне сейчас не начинайте, ради бога! Вы бы лучше в тот момент про нас с Васей вспомнили, про тетушку…

– Так я и вспомнил, Павел!

– Да вы что?! Неужели?

– Клянусь! – отец Иммануил широко перекрестился и утвердительно кивнул, прижав руки к груди. – Именно в тот момент и вспомнил про лица родные и близкие! И мысль одна…

– Про катану, святой отец?!

– Павел! Попрощаться у меня мысль была! Понял я, что обнять вас с Василием должен, иначе вовек себе не прощу! Я же за новой катаной уже ехать хотел, да про вас с Василием вспомнил, и название города этого всплыло – Сокол. Я же как в тот момент решил? Если даст Господь, то успею найти вас, увидеть, обнять напоследок, а эти, думаю, подождут пару дней, пока обернусь… Битва последняя, от нее разве убежать можно? Ну а как принял решение, так сразу в путь-дорогу и двинулся. Одно только – ни денег, ни телефона нет… Я же из дома-то, как есть, выбежал… Даже обуви нормальной не надел, – отец Иммануил смущенно пошевелил ногами в разноцветно-легкомысленных сланцах и нахмурился еще больше. – Но в этом деле на Господа вся надежда была, не скрою! Как отдал себя ему в руки, так такая благость и покой спустились, не поверите! И что, как вы думаете? Не подвел ведь Господь сына своего! К вечеру уже в Ярославле был, утром – в Вологде, ну а в субботу вечером – уже тут, в Соколе. И люди с пониманием отнеслись – ни копейки не попросили! А уж когда вас увидел, и вовсе камень с души свалился! Услышал Господь молитву мою, значит, не отвернулся от сына своего! А Василий, кстати, где? Он же с вами быть должен, разве нет?..

– Василий, святой отец, на мероприятии остаться решил. У него там своя Курукшетра наметилась.

– А он с кем?!

– Он сам с собой, отец Иммануил, если что. Василий, в отличие от некоторых, – человек мирный, так что у него все не так драматично, как у вас, поводов волноваться особых нету. Мне вот другое интересно, – Павлик наморщил лоб, достал из кармана пачку сигарет, с сомнением оглядел ее и засунул обратно. – А что вы делать думали, если бы нас не нашли? Ну добрались вы, хорошо… Походили, поискали, а нас нет… Вы вообще такую перспективу рассматривали или как? Я про Господа все очень хорошо понимаю, но тут уже не чудом, а чертовщиной какой-то попахивает, извините за откровенность! Мы же и в кафе-то в это случайно совсем заскочили! А если б сразу в Москву ломанулись, тогда что? Что вы делать-то тогда бы стали?

– Как что? Ясно дело – обратно домой бы поехал!

– Угу. «Мокруху» на лестничной площадке устраивать, – Павлик с тяжелым вздохом откинулся на стуле и принялся пальцами массировать себе виски, безучастно поглядывая то на улыбающегося хозяина жизни, то на застывшего в скорбно-торжественном молчании эпического батюшку.

– О чем задумались, Павел?

– Неужто вам и вправду интересно, отец Иммануил, или так, для проформы интересуетесь?

– Да я же от всего сердца, Павел!.. Лицо больно расстроенное у вас, вот и спросил…

– Если вам и взаправду интересно, то я сейчас о вашем махровом эгоизме размышляю, отец Иммануил.

– Моем? Эгоизме?!

– Именно что о вашем, святой отец! В чем эгоизм, спросите? А я вам объясню сейчас, причем, со всей космической прямотой, на которую способен, пусть вам сейчас и неприятно это слышать будет! То, что вы с таким упорством в Валгаллу рветесь, меня, честно говоря, ни капельки не удивляет, пусть раньше и не замечалось за вами суицидальных наклонностей. С учетом вашей неуемной тяги к непознанному вам, насколько я понимаю, по фигу, куда стремиться: в нирвану ли, в Валгаллу ли – лишь бы пустили. Это все понятно и объяснимо, отец Иммануил. Но у меня теперь еще один вопрос возникает: а вы обо мне, к примеру, подумали, когда свой чудесный план возмездия товарищам бандитам разрабатывали? Когда Курукшетру персональную на лестничной площадке замыслили, вы меня спросили насчет Валгаллы вашей? Хочу я туда, не хочу, готов или рано пока еще мне? Меня вы спросили, подумали обо мне? Нет, святой отец! Ни хрена вы обо мне не подумали! Вам приспичило, а дальше – хоть трава не расти. Подайте мне Валгаллу немедленно, а что там с остальными будет – плевать! И вы меня теперь про свой эгоизм спрашиваете?!

– Павел! Так я же один! Я же сам… Я ж никого не зову за собой-то! Вы-то тут при чем, не пойму?!

– Причем?! – Павлик вытер вспотевший от напряжения лоб и генвно уставился на испуганного его порывом отца Иммануила. – Я тут причем, спрашиваете?! А я вам сейчас объясню, святой отец! Вы случайным образом про тетушку забыли сейчас, и даже подумать не удосужились, куда она меня определит, когда узнает про конец ваш, однозначный и печальный! У вас же по поводу исхода битвы этой вашей иллюзий нет, надеюсь? Вы вообще на что рассчитываете-то, объясните? Что к вам товарищи бандиты за сатисфакцией с катанами придут, по правилам дуэльного кодекса биться? Нет? Молчите?! Ну, уже хорошо, – он удовлетворенно кивнул и язвительно усмехнулся. – Раз молчите, значит, здраво мыслить еще способность не потеряли. Вот и ответьте мне теперь: какой исход эта ваша битва последняя иметь будет? Опять молчите? Тогда я вам скажу: грохнут вас там, святой отец! И знаете, что? У товарищей бандитов алиби будет, между прочим. Они же к вам поговорить придут по поводу имущества подпорченного, а вы на них, насколько я ваш замысел коварный понимаю, из засады с мечом напасть намерены! Тут, отец Иммануил, на стороне дагестанских товарищей и закон, и здравый смысл будут, как бы вам сейчас неприятно это слышать бы ни было. Необходимая самооборона, – Павлик развел руками. – Я, между прочим, товарищей бандитов в такой ситуации где-то даже понять смогу, да и любой нормальный человек, как мне видится, сможет. Ты, значит, пообщаться приходишь, спорные вопросы порешать, а на тебя из-за мусоропровода с катаной обнаженной оппонент твой кидается! Тут, святой отец, все способы и средства хороши, чтобы от агрессивного товарища защититься!

– Почему – из-за мусоропровода?

– А где вы еще засаду делать собрались? Вы, когда полем битвы своей последней лестничную площадку определили, о чем, собственно, думали? На лестничной площадке, святой отец, для засады мест не так много, знаете ли. Впрочем, – Павлик сердито отмахнулся, – эти нюансы – дело десятое. Тут итог важен. Вас, значит, товарищи бандиты в вожделенную Валгаллу отправят в пределах необходимой самообороны, а дальше что? Правильно, отец Иммануил! А дальше в эту самую Валгаллу вслед за вами я отправлюсь, как только до тетушки слухи о вашей героической кончине дойдут! Если она меня туда после вашего изгнания из прихода чудом не отправила, то теперь-то – верняк дело! Вы же ее знаете, и сами понимать должны, что ждет меня в итоге, печальном и неминуемом! Но и еще один нюанс имеется, – Павлик подмигнул гостю, которого весьма сильно потрясло все, только что услышанное, и погрозил тому пальцем. – Вы же, как титан духа, в Валгаллу под звон мечей переселяться собрались, да? А меня как туда отправлять будут, не задумывались? Мне даже представить себе это страшно, тетушку зная! Но одно могу сказать: героического меня ничего не ждет точно! Будет мой конец безрадостным, скорым и ни фига не таким романтическим, как у вас! Молчите, святой отец? И правильно молчите, между прочим! Тут любому разумному существу ясно, что прав я на все сто процентов, а вы и есть эгоист махровый, как я и сказал! И вы меня спрашиваете еще на голубом глазу: а что это вы, Павел, дескать, такой печальный?! Вы мне теперь сами и ответьте: мне что, веселиться полагается в свете перспектив моих ближайших? Радоваться мне, да? В ладоши, может, еще похлопать? Вот и скажите мне теперь, отец Иммануил, как вас после этого всего еще назвать можно?!