Семь сокрытых душ

– Рая? – изумленно прошептала Ада, чувствуя, как по спине прошла волна холода.

«Гостья» медленно поднялась, не сводя с Ады взгляда, и двинулась навстречу. Но, сделав первый шаг, покачнулась и ухватилась за стол, случайно задев папку. Звук упавшей на пол тяжести и вывел хозяйку квартиры из оцепенения.

– Божечки! – неверующая Ада неистово закрестилась и на всякий случай даже поклонилась. А когда выпрямилась, увидела, что в комнате никого нет. В три прыжка Ада пересекла путь до спальни, рванула на себя дверь и плотно ее за собой закрыла. И, уже забираясь под одеяло, подумала, что призраки, кажется, могут проходить через стены, так что закрытая дверь – не помеха.

– Я тебя не убивала. Не знаю, что там произошло, но я тебя не убивала! – зашептала Ада под одеялом, зажмуриваясь так крепко, как могла. – Не приходи ко мне больше! Не убивала я тебя!

…Очнулась она от неожиданно прозвонившего будильника. Сев на кровати, недоуменным взглядом обвела комнату, не понимая, уснула ли после ночных «приключений» или так и лежала без сна до утра. А может, и спала, и Рая ей просто приснилась. Бывает же так: сон во сне, как матрешки. Ей всего лишь приснилось, что она просыпалась и выходила на кухню.

Успокоив себя таким образом, Ада бодро вскочила с постели и отправилась собираться на работу.

…Свет в гостиной горел, будто она и вправду от испуга ночью забыла выключить. Но не это вызвало ощущение ледяного холодка по спине, а то, что папка, которую Ада точно клала на стол, теперь оказалась на полу, словно кто-то ее на самом деле сбросил.

Боярышники, 1997 г.

Здание больницы имело форму буквы «г», и окна трех палат, находящихся в меньшей по длине части, выходили на неширокую посадку. Ада знала, что за лесом располагалось местное кладбище. Если бы здание было не двухэтажным, а высотным, то из окон последних этажей можно было бы увидеть печально темнеющие кресты и холмики. Но из палаты на втором этаже, в которой лежала Ада, видны были лишь стволы и частично кроны деревьев. Девочка частенько просиживала на подоконнике, развлекая себя тем, что пыталась сквозь редко посаженные деревья рассмотреть то, что располагалось за ними, – не столько глазами, сколько воображением.

Ее дни в больнице были похожи один на другой – иногда начинало казаться, что проходят не недели, а тянется один и тот же бесконечный день, в котором не может произойти ничего нового. Ада медленно, но шла на поправку. И хотя до полного выздоровления было еще далеко, она уже не была той замкнувшейся в себе, не реагирующей на внешние раздражители пациенткой. И пусть еще оставалась апатичной, в разговоры не вступала, ела мало и без аппетита, но прогнозы на ее выздоровление врачи давали оптимистичные.

Здесь, в отличие от интерната, никто не ограничивал ее свободу. Знали, что она всегда возвращается вовремя, к тому же доктор решил, что пациентке для выздоровления будут полезны прогулки. Поначалу Ада прохаживалась по территории больницы, не удаляясь от входа, потом, как и другие больные, стала выходить наружу, но, тоже не отходя далеко, стояла возле главных ворот и задумчиво глядела то на небо, в котором веселыми стайками носились стрижи, то на посадку. Но однажды она решилась… Вышла за ворота и направилась к широкой просеке, по которой также прогуливались больные, а местные ходили к кладбищу.

Неважно, что для прогулки было выбрано такое странное место – кладбище. Торжественно-скорбная тишина, нарушаемся лишь птичьим щебетанием, падающий сквозь кружево листвы неровными штрихами на пыльную дорогу солнечный свет, покой и желанное одиночество оказались той исцеляющей сывороткой, которой так не хватало в назначенной ей терапии. Видимо, доктор, давший добро на прогулки и почти полную ее свободу, рассчитывал именно на этот эффект.

С центральной аллеи кладбища Ада свернула на поросшую травой тропку и подошла к помпезному строению, напротив которого на небольшом пьедестале стояла высокая фигура ангела. Девочка не сразу догадалась, что круглая башня с узкими оконцами почти под самым куполом, с лепниной над фальшивыми дверями и колоннами у входа – склеп. Поняла это, когда прочитала табличку над черной металлической дверью (явно «неродной»), гласящую о том, что здесь захоронены представители рода Боярышниковых. Ада толкнула дверь, желая войти, но та оказалась запертой, судя по висевшему огромному проржавевшему замку, в усыпальницу не заходили уже давно. Девочка обошла склеп кругом и остановилась напротив статуи. Поставили ее, несомненно, давно: белый мрамор, из которого была выточена фигура, потемнел, пьедестал оказался испещрен выбоинами, а от босых ног ангела через весь постамент шла глубокая трещина, делая нечитаемой часть выбитых на нем латинских букв.

Понять, к какому полу принадлежала статуя – мужскому или женскому, – оказалось не так просто. Пышные волнистые волосы, разделенные на прямой пробор, падали ангелу на спину. Длинное одеяние, похожее на женское платье, перехваченное на талии поясом, скрадывало все половые особенности фигуры. Обнаженными оставались лишь шея, кисти рук и ступни. Но, рассмотрев как следует лицо, Ада решила, что ангел – мужского пола. Его черты были лишены славянской мягкости, из чего девочка сделала вывод, что автором статуи был не местный скульптор, а заграничный: что-то в лице ангела было европейское – «римский» нос, разрез глаз, кое-что восточное или, как почему-то решила Ада, от индийских народностей: высокие скулы, впалые щеки, заостренный подбородок. Чем больше она рассматривала лицо ангела, тем прекраснее оно ей казалось. Ада даже не заметила, как быстро пролетело время, очнулась, когда сумерки стали скрадывать окрестности.

Это вошло в ее привычку: каждый день приходить к склепу, устраиваться прямо на земле у ног ангела и сидеть так, привалившись спиной к пьедесталу, до тех пор, пока не затекало от неподвижности тело. Ада специально усаживалась так, чтобы чувствовать себя защищенной, зная, что за ее спиной – ангел. Она не разглядывала больше его лица, лишь бросала на статую короткий взгляд, когда приходила и прощалась. Ей больше нравилось вспоминать облик ангела, представлять его живым, воображать, что он не высечен из белого мрамора, а создан из кожи и плоти. Иногда, когда ей становилось грустно, страшно или тревожно, она фантазировала, что идет рука об руку с этим ожившим ангелом. И иногда верила в то, что он действительно существует.

* * *

По дороге в офис Ада не могла избавиться от неприятных мыслей, связанных с ночным «визитом» Раи. Сон или нет? С одной стороны, какие привидения могут быть в ее квартире? Сколько лет прожила в этом доме, и ни призраки, ни барабашки, ни прочие сущности ее не тревожили. Но, с другой стороны, Вовчик тоже рассказывал, что видел призрак Раи. Позвонить ему, узнать о причине его вчерашнего звонка и заодно еще раз уточнить, точно ли «увидел» погибшую пятнадцать лет девушку?

Ада чуть было не проскочила на красный свет, а затем едва не свернула в другой переулок. Не годится! Куда подевалась ее сосредоточенность? Куда подевалась вообще прежняя она? Вот уж не думала, что ее, «железную леди», можно так легко вывести из равновесия и практически вогнать в необъяснимую панику! Ее, гордящуюся своим хладнокровием, ее, управляющую таким предприятием! Ее, которую побаиваются сотрудники… А оказывается, она – просто женщина, в глубине души которой прячутся самые обычные страхи. Женщина со своими слабостями.

– Кхм-кхм, – раздалось за ее спиной, когда она направлялась к крыльцу офисного здания. Задумавшись, Ада не сразу отреагировала на чью-то попытку привлечь ее внимание.

– Эй, дамочка! Я к вам обращаюсь!

Так как в это время других «дамочек» во дворе не наблюдалось, девушка поняла, что такое фривольное обращение адресовано ей. Оглянувшись, она чуть не выронила от удивления портфель и папку, потому что на бетонном барельефе, отгораживающем стоянку от дворика, сидел вчерашний фрик. Только на этот раз его голову с дредами (все же дреды, не косички!) украшала не пиратская косынка, а шляпа, похожая на мушкетерскую, – ей-богу, разве что пера не хватало! Да еще вместо трубки и веера в руках парня оказался самый обычный пластиковый пакет, очень похожий на тот, с каким вчера разъезжала Ада. И пеструю рубаху он сменил на белую, а сверху надел замшевый жилет.

– Вы вчера это забыли, – протянул вдруг «мушкетер» Аде пакет. Странно, вчера он обращался к ней на «ты», сегодня перешел на почтительное «вы». Наверное, на его поведение оказывает влияние головной убор. В пиратской косынке чего церемониться? А когда на тебе мушкетерская шляпа – просыпается галантность.

– Ваши носочки, – пояснил молодой человек, – наверное, вы очень переживали по поводу такой потери. Кстати, очень теплые и мягкие! Сами вязали?

– Нет, – выдавила Ада. – Бабушка…

– Завидую я вам, потому что у меня нет такой славной бабушки. Я взял у вас парочку носков. Надеюсь, вы не расстроитесь, потому что у вас еще много там осталось.

Ада невольно перевела взгляд на ноги странного молодого человека и увидела еще одно отличие от его вчерашнего образа: на этот раз парень был не босой, а… в шерстяных носках и калошах. И это несмотря на теплую и сухую погоду! Сама Ада, поверив обещаниям ласкового ветра и яркого солнца, уже с раннего утра дарившего ясные улыбки, надела светлое платье-футляр и бежевые лодочки на шпильках.

Калоши, обутые на шерстяные носки (при этом парень из всего изобилия носков выбрал самой кричащей расцветки – изумрудно-зеленые в красную полоску) побили все рекорды экстравагантности. Господи, да из какого сумасшедшего дома он сбежал?..

– Я ниоткуда не сбегал, – вдруг ответил он. – Меня прислали.

– О господи, час от часу не легче, – прошептала себе под нос Ада и невольно оглянулась на бронированную дверь, прикидывая, докричится ли, если что, до охраны. Сумасшедший, перед ней самый настоящий сумасшедший! Сейчас еще начнет говорить про какие-то миссии.

– Угадала.

Или назовет себя пришельцем…

– Не совсем.

– Погодите… Вы с кем сейчас разговариваете?

– С тобой, – с самым серьезным видом ответил фрик. Шляпа уже лежала на его коленях, и потому, что он вновь обратился к Аде на «ты», догадка, что степень вежливости молодого человека зависит от выбранного им головного убора, оказалась верной.

Да что же это такое в ее жизни стало твориться?! Проявившийся из прошлого Вовчик со своим страшным предупреждением, приезд Бориса и вспыхнувшее (и осуществленное!) – на короткий эпизод – желание заняться с ним любовью, как отголосок остывших отношений, призрак Раи… Прошлое, прошлое, прошлое. А теперь еще и этот сумасшедший!

– Кстати, смените стилиста, – посоветовала неожиданно для себя Ада. – Калоши с этой шляпой не смотрятся.

– Да? – огорчился парень вдруг вполне серьезно. И вздохнул: – Жаль, а она мне очень нравится.

Он с тоской поглядел на шляпу и внезапно, схватив ее за тулью, запустил в сторону ближайшего мусорного ведра. Головной убор приземлился точно в цель, но не упал в ведро, а накрыл его сверху. И мусорка стала напоминать причудливый гриб.

– Но калоши и носки – нравятся больше, – расплылся «Джек Воробей» в счастливой улыбке.

– Послушайте, вам, верно, уже пора. Мне тоже. Спасибо за доставку носков, я очень благодарна. Если вам что-то еще нужно за ваши услуги… – Лучше разговаривать с ним так, на его же языке, вежливо, не вступая в спор.

– Что-то еще? – наморщил смуглый лоб парень. – Не знаю. Но я подумаю и скажу.

Ада взяла из его рук пакет и, невнятно попрощавшись, направилась к крыльцу. Возле двери оглянулась: фрик все так же сидел на барельефе, словно задумал провести тут весь день.

– Послушайте, вам вовсе не нужно тут караулить меня. У вас, верно, есть другие дела?

– Нет, – пожал парень плечами, – других – нет.

Ада не стала спорить, решила, что в охраняемом здании ей никакая опасность не грозит.

– Постарайтесь быть осторожной! – полетело ей вдруг в спину. Но крик молодого человека оборвала тяжелая дверь, которую Ада закрыла за собой.

Не успела она пройти по коридору и пары шагов, как на нее из-за угла, как черт из табакерки, выскочил Писаренков и, ухватив ее за локоть, проговорил:

– Нам нужно срочно поговорить.

– Что-то случилось? – встревожилась Ада. – Погоди минутку, я отнесу вещи к себе и спрошу у Сташкова, как вчера прошел день.

– Хорошо прошел, – отрезал Писаренков. – Послушай, ты вчера сама мне сказала, что твоя просьба не терпит отлагательства. И я действительно увидел, что… не терпит. Пойдем. Кофе я попрошу принести ко мне.

Ада послушно, чувствуя себя почему-то не начальницей, а подчиненной, к тому же еще будто и провинившейся, пошла следом за начальником службы безопасности.

Кабинет Писаренкова сильно отличался от кабинета Сташкова тем, что в нем не было никаких личных деталей, и этим походил на апартаменты Ады. У Игоря рабочее место было украшено фотографиями в рамочках улыбающейся Юлечки, на стене висела икебана, которую жена Сташкова сотворила собственными руками, в шкафу за стеклянной дверцей стояла фигурка какого-то африканского божка, привезенная им из поездки в Йоханнесбург, лежали трубки, купленные на Кубе, и стояли еще две фотографии самого Игоря, сделанные в Японии. Его кабинет пропах «Hugo Boss», в верхнем ящике стола, Ада знала, стояла любимая кружка для кофе (тогда как и Ада, и Писаренков пользовались той посудой, которая была в офисе). Рабочее место обитания начальника службы безопасности не имело ни одной личной детали, ни одного штриха, говорящего об увлечениях хозяина: полированный рабочий стол из черного дерева, черное кожаное кресло, компьютер с плоским экраном, пара телефонов рядом, шкаф, в котором стояли лишь рабочие папки. И все. Даже пальто начальник службы безопасности прятал в шкаф, не выставляя его на всеобщее обозрение. Писаренков знал обо всех служащих все, они же о нем – ничего.

– Садись, – указал Сергей на кресло, сам же по-хозяйски уселся в свое за столом напротив Ады.

– Во что ты вляпалась? – спросил он, глядя девушке прямо в глаза. Взгляд его холодно-голубых глаз показался Аде вымораживающим, и в то же время в нем мелькнуло беспокойство.

– То есть?.. – не поняла она.

– Вот. Здесь то, что ты просила узнать, – пощелкал Писаренков ногтем по тонкой папке, лежащей перед ним. Что-то слишком много за последние два дня в ее жизни оказалось таких вот папок – с досье на нее саму и ее прошлое!

– Ты мне не сказала, что связывает всех этих убитых девушек. Но это неважно. Я сам увидел. Тут и слепой заметит. Значит, ты осталась последняя?

– Еще и Вовчик есть, – пролепетала по инерции она и встрепенулась: – Погоди… Ты сказал «убитых»? Почему ты так решил?

Страх, от которого она так тщательно старалась избавиться по дороге в офис, вернулся вновь, окатив ее холодом.

– Подозрительно выглядят эти суициды. Мотивы самоубийства у этих девушек как таковые отсутствуют. Все версии проверены.

– Лихо, – присвистнула Ада и нервно усмехнулась: – Когда успели?

– Успели, – отрезал Сергей, – мы собрали уже готовую информацию. Если не самоубийства, то – несчастные случаи. Но череда таких «несчастных случаев» заставляет призадуматься… Мои люди сейчас проверяют, не вступали ли твои знакомые в какую-нибудь секту, не получали ли перед гибелью материальные ценности, ну и так далее. Так вот, Ада, повторяю вопрос: во что ты вляпалась?

– Ни во что, – слабым голосом произнесла она. Если себя еще можно было убедить в том, что Вовчик либо выдумал все, либо сгустил краски, то слова Писаренкова, которому Ада верила на сто процентов, хмурая галочка меж его бровей, слишком серьезный, даже суровый тон, каким он разговаривал с ней, окончательно убедили в том, что дело – табак. Не стоит отмахиваться от предупреждений. Лучшее доказательство нависшей угрозы – видимое беспокойство непробиваемого Писаренкова.

– В секту я не вступала, никаких особых ценностей в последнее время не получала…

– Ок, – кивнул немногословный Сергей, – как бы там ни было, будь чрезвычайно осторожна. Особенно с незнакомыми или внезапно появившимися из прошлого людьми. Мотивы могут быть любыми: от наживы до мести.

– Сереж… – перебила его Ада. – Там во дворе остался один странный человек, который меня преследует второй день.

– Где? – мгновенно подобрался Писаренков. – Погоди, посиди тут. Я сейчас.

Он вышел, но уже через пару минут вернулся назад.

– Никого там нет.

– Значит, ушел, – вздохнула Ада с облегчением.

– Что за человек?

– Даже не знаю, как тебе сказать… Я его за городского сумасшедшего приняла.

Она рассказала Сергею о «фрике».

– Ясно. Возьму на заметку. Как я уже сказал, ты должна быть осторожна. Кстати, сегодня с утра мне Борис звонил.

– Борис? – встрепенулась Ада. С языка чуть было не сорвалось сожаление о том, что позвонил он не ей.

– Как он долетел?

– Хорошо. Но речь не об этом. Борис попросил меня приглядеть за тобой: что-то его встревожило. Ты не сказала, но он понял, что ты напугана. И я пообещал. Но пока не сказал ему о твоей просьбе и об этих подозрительных самоубийствах твоих знакомых.

– Спасибо.

– Ты с ним говорила об этом?

– Нет. Зачем? – с деланым удивлением вскинула Ада брови. – Какое отношение имеет моя частная жизнь к работе?

Сергей посмотрел на нее таким взглядом, что Ада устыдилась. Конечно, он прекрасно знает о ее совсем не рабочих отношениях с главным боссом, хотя ни разу и намеком не дал понять, что для него это не секрет. Уж для кого-кого, но не для него.

– От твоего благополучия зависит и благополучие предприятия, – отговорился дежурно-пафосной фразой Писаренков. – Вернемся к делу. Мои люди перебирают варианты того, что могло вас, то есть тебя и погибших девушек, объединять. Интернат – раз…

«Ночь… Та ночь», – чуть не воскликнула Ада, но промолчала. Ей вспомнились ее рисунки, на которых она пыталась изобразить то ли свои страхи, то ли то, что случилось той ночью. Чаша, дым, страшное лицо, сломанные куклы… Попробуй разгадать этот ребус!

– Поэтому решили собирать информацию с интерната… – доносился до нее откуда-то издалека голос Сергея, обрывочно, едва различимо, словно сквозь густую метель. Она чувствовала себя оглушенной и явной тревогой Сергея, и звонком Бориса. Ей было приятно, что он за нее беспокоится, но обидно, что не перезвонил, хотя бы из вежливости. Может, и тревога за ее благополучие была вызвана лишь тем, что ему невыгодно терять неплохо справляющегося с делами руководителя столичного филиала. Как знать… От Бориса можно ожидать и этого.

– Ада, ты меня слушаешь? – строго спросил Писаренков. Тут, в своем кабинете, начальником был он, а не Ада, особенно в свете этой ситуации. Подчиняться надлежало уже ей.

– Слушаю, – ответила она и постаралась сосредоточиться. – Давай, Сереж, что там у тебя?

– История усадьбы. Решили начать с нее.

– Зачем? – удивилась девушка.

– Положено. Может, всплывет какая-то ценность, за которой охотится тот, кто расправился с бывшими воспитанницами. Если брать во внимание версию о замаскированных под суициды убийствах.

– У меня никаких ценностей из усадьбы нет.

– Может, и нет, а может, и есть, но ты сама об этом не догадываешься. Слушай меня и думай, – нравоучительно произнес Писаренков.

Он долго зачитывал историю усадьбы: в каком году была построена, по чьему заказу, какие направления и кем были использованы в архитектуре, кому перешла по наследству и так далее. Ада скучала, но не перебивала Сергея, зная, что тот очень не любит этого: если он считает, что информация может быть полезной, не пропустит ее. Ада делала внимательный, сосредоточенный вид и даже помечала себе на листочке, как прилежная ученица на уроке истории, важные даты. Она узнала, что история усадьбы прослеживается вплоть до шестнадцатого века, что в писцовых книгах упоминается принадлежность села, которое тогда именовалось Любовкой, и усадьбы оружничьему Ивана Грозного, имя которого в записях не сохранилось. Затем, в смутные времена, владения отошли князьям Куропаткиным, и именно в это время усадьба претерпела изменения, которые сохранились до наших дней. Куропаткины владели поместьем до середины восемнадцатого века, но затем вновь произошла смена владельцев: усадьбу продали купцу Голышкину. Новый хозяин устроил на месте винокуренный завод, что привело к гибели части интерьеров в главном здании.

Ада старательно записывала в столбик даты и фамилии, отрешенно думая о том, что эти исторические справки хоть и интересны, но совсем не то, что ей хотелось бы услышать. И только когда Сергей наконец-то перешел к последнему владельцу усадьбы – графу Боярышникову, – оживилась.

– Петр Алексеевич Боярышников был женат два раза. Первая его жена, Мария Боярышникова, в девичестве Голикова, умерла при родах. От этого брака осталась дочь Настасья или, как ее звали домашние, Ася. Спустя почти пятнадцать лет после смерти первой жены Боярышников вновь женился, по иронии судьбы, его вторую жену звали почти так же, как первую, – Мари. Боярышников привез гувернантку для своей дочери из одного путешествия по Европе. Мари, урожденная француженка, по словам очевидцев, не отличалась красотой, однако довольно быстро вскружила голову графу так, что Боярышников на ней женился. Мари недолюбливали в окружении, приписывали ей вину в любых несчастьях, считали ведьмой.

– А были основания? – подняла бровь Ада.

– Не знаю, – усмехнулся Писаренков, – я в эти вещи – магию, ведьм – как-то слабо верю. По должности не положено! Я верю в человеческий фактор, а не в колдовство, в проверенную информацию, а не в деревенские легенды.

– А мне все интересно!

– Ну, значит, слушай дальше. То ли потому, что некоторые привычки Мари были непонятны окружению, то ли потому, что она что-то делала вопреки русским традициям, но ее невзлюбили. Темный народ! При этом, чуть что, обращались за помощью к местным знахаркам, их не боялись и даже почитали.

– Свои бабки как-то понятнее и роднее, чем иностранка, – улыбнулась Ада. – Что-то подобное про Мари я слышала от нашей уборщицы Нюры. Любила она призраком бывшей хозяйки припугнуть нас, детей.

– И как? Встречалась ли ты хоть раз с этим призраком? – иронично усмехнулся Писаренков.

– Нет.

– Видишь, ерунда полная – эти легенды. А Мари боялись еще и из-за ее хобби: лепила барышня себе в удовольствие из воска любимых людей да животных, а народ считал, что она ведьмовством занимается. Кого слепит, тот и скопытится.

– Ну, знаешь… Эта француженка тоже хороша: в простую русскую деревню приехала с таким диковинным хобби. Ясно, что ведьмой окрестили! – хмыкнула Ада.

– Вместе Боярышников и его молодая жена не первой свежести, – съязвил Писаренков, – прожили недолго – погибли один за другим. Осталась падчерица пятнадцати лет. Но и она тоже вскоре умерла. После революции усадьбу национализировали. Переходим к истории усадьбы в послереволюционное время…

– Давай кратко, Сереж: без архитектурных подробностей, в порядке перечисления. Не думаю, что это так важно. У меня, к сожалению, сейчас мало времени, встреча через полтора часа, со Сташковым нужно еще обсудить кое-какие детали.

– Ну, если в порядке перечисления… – вздохнул Писаренков с таким сожалением, что стало ясно: история поместья в его отчете занимает чуть ли не основное место.

– После национализации в усадьбе устроили приют для сирот. Во время Второй мировой войны в ней был размещен госпиталь, в те годы усадьба дважды горела, но, к счастью, не главное здание. Во время одной из бомбежек были полностью уничтожены один из флигелей и часовня. В 1947 году усадьба вновь приняла детей. Детский дом просуществовал до 1970 года. Здания требовали капитального ремонта, и усадьбу закрыли. Но реконструкция не начиналась до 1981 года, длилась затем в течение четырех лет, и в 1985 году усадьба была открыта, на этот раз уже в качестве интерната для детей из неполных или неблагополучных семей.

– Я поступила в интернат в 1989 году, – заметила Ада. И Писаренков, не отрывая взгляда от бумажного листа, обронил:

– Я знаю. Продолжать?

Ада ответила кивком.

– К началу девяностых годов часть главного здания пришла в аварийное состояние, и в 1995 году одно крыло закрыли…

– Я помню это, Сереж, – поторопила Писаренкова Ада.

– Ну, раз помнишь… Ты же сама просила меня узнать. Вижу, что слушаешь меня сегодня невнимательно. Голова делами занята?

– Да встреча важная, Сереж, а назначена была неожиданно, Сташков меня еще не посвятил во все подробности. Я думала поговорить с тобой после того, как освобожусь.

– Ох, Ада… Это и не похоже на тебя, и так похоже, – покачал головой Писаренков. – Не похоже, потому что ты сейчас так легкомысленно пренебрегаешь важным. А похоже, потому что у тебя всегда на первом месте работа.

– Сережа, я последние два дня вообще сама на себя не похожа. Уже достаточно сделала того, что мне несвойственно: работу прогуляла, например, – улыбнулась она.