Другие люди

Игорь Лукашенок

Другие люди

Предисловие

Из всего множества прошедших дней мы, как правило, вспоминаем отдельные мгновения, связанные для нас с чем-то важным. И, думая о грядущем, мы представляем себе избранные картины горя и счастья. Точно также воспринимаем мы книги, фильмы, театральные постановки компьютерные игры… Мы наполняемся эпизодами, яркими вспышками мыслей и эмоций, которые наше сознание выхватывает из неостановимого потока жизни.

Иногда мы представляем себе эпизоды, которых ещё не было, а также те, которые случились не с нами. Да, эпизоды, словно наэлектризованные частицы, перемещаются от сознания к сознанию, от судьбы к судьбе. Когда я давал жизнь первому тексту этой книги, то не думал, что впоследствии создам ещё восемь историй людей, объединённых местом проживания и характером мышления. Похоже, все эти люди давно теснились в моём сознании, с нетерпением ожидая выхода в большой мир. Надеюсь, что мне удалось обеспечить им хорошее литературное будущее.

Руководствуясь очень условным планом, я каждое утро на протяжении трёх с половиной лет писал по несколько строчек этой экспериментальной книги. Получилась она не очень большой, но другой стать, как видно, и не могла. С самого начала я поставил перед собой цель хладнокровно сжимать время действия, превращая годы в дни, а дни в секунды. Поэтому, может показаться, что я сильно спешил расправиться с тем, о чём сейчас говорю с такой серьёзностью. Нет, я намеренно отдалял финал каждого эпизода, позволяя тексту закончиться самому – без моего волевого участия. И всё же, надо быть очень самонадеянным и при этом ироничным автором, чтобы написать о столь близких тебе людях так пафосно и так кратко.

Читать мои эпизоды можно в любой последовательности. Все они – элементы огромной цепи тайных и явных событий, которой я связан с вами, а вы со мной. Некоторым они покажутся чересчур сказочными, а другие найдут в них полезную философию и призыв к действию. Тем и другим я равно сочувствую, так как знаю истинную суть того, что написал. Если кто-то случайно её откроет, то будет поражён тем, насколько она очевидна и, вместе с тем, надёжно укрыта от нашего внимания пеной дней.

Я бы мог назвать свою книгу смесью эротических новелл Боккаччо с духовными излияниями Блаженного Августина. В этом нет никакого парадокса, ведь я писал её вожделеющим телом, ведомым падкой на откровения душой. Не судите меня за то, что в книге слишком много театра и литературы. Я и сам теперь не рад, что проговорился о своих пристрастиях так образно и многословно. Впредь буду осмотрительней. А вам желаю по возможности насладиться чтением, узнать новое и остаться в хорошем расположении духа.

Арфистка, или конспект одной жизни

«Есть два вида одиночества. Для одного

одиночество – это бегство больного, для

другого – бегство от больных»

Фридрих Ницше

1.

Дом был стар и холоден, был населён неразговорчивыми и неулыбчивыми людьми. Она переехала под его черепичный кров, расставшись с мужем и всем своим прежним укладом жизни. До этих пор она старалась не носить одежды чёрного цвета. Самые разные люди видели её всегда в чём-нибудь разноцветном и жизнерадостном. Музыканты часто рядятся в чёрное и белое, словно желают подчеркнуть глубинный драматизм своего ремесла. Она же всем хотела дать понять о просветляющей лёгкости той музыки, которой жила и которой старалась оживить других. И так, Цинтия родилась арфисткой в самом конце XX столетия, которое и само, без всякого сомнения, родилось из духа музыки.

На сегодняшний день у неё было намечено два коротких выступления. Давний друг попросил её появиться на открытии картинной галереи, а после она должна была ехать в детский дом и за символическую плату играть для его обездоленных жителей. Как и все последние месяцы, её настроение скорее опускалось вниз, чем поднималось вверх. Это состояние было для неё уже столь привычно, что она бы сильно удивилась, проснувшись утром в каком-то ином состоянии. «Возможно, мне скоро… нет, уже теперь надо записаться к психологу. Я чувствую это по звучанию арфы. Нельзя самой превращаться в натянутую струну. И всегда-то у меня надо или нельзя. Интересно, к чему это может меня привести? И какое сегодня число? Теперь время летит так быстро, что забываешь даже самое недавнее. Вот что я делала на прошлой неделе? Хоть бы эти новые чулки не порвались… Продавец сказала не переживать. Но как можно не переживать в мире, где всё так быстро забывается и портится! Так что же я делала на прошлой неделе… О, а квартиру я закрыла?! Боже… Нет, я всегда закрываю. Могу забыть нижний замок, но верхний закрываю всегда, всегда, всегда… Да, на прошлой неделе я дважды была в гостях и трижды выступала. А ведь когда-то я выступала почти каждый день. Неужели сегодня будет дождь?» – так она размышляла на пути от подъезда до автомобиля, припаркованного возле старого, но теперь усыпанного молодой весенней зеленью, каштана. На заднем сиденье автомобиля лежала в чехле кельтская арфа.

Скоро перед глазами Цинтии понеслись прохожие, магазины, бульвары. Она в деталях постигла характер родного города и всё же последнее время чувствовала, что становится ему чужой. Но это волновало её не столь сильно, чтобы она могла задуматься глубже и начать искать причины в чём-то конкретном, развившемся изнутри или, быть может, привнесённом внешней жизнью. Да и прежде она никогда не спускалась в преисподнюю своей души, ибо чутьё подсказывало ей, что спуск окажется бесконечным, а на подъём может просто не хватить сил.

2.

С малых лет Цинтия, мать которой была изнеженной гречанкой, а отец статным венгром, воспаряла над землёй в непрестанных мечтах. Люди искусства должны мечтать намного больше, чем все остальные люди, так как в мечтах они встречаются со своими будущими творениями. Так и Цинтия впервые повстречалась с настоящей музыкой лет в шесть, когда долго не могла уснуть в загородном доме родителей, слушая таинственные звуки майского дождя за окном. До этого решающего момента она уже слышала много хорошей и плохой электронной музыки, которая, впрочем, никак не проникала в её впечатлительное сердце. И вот в кромешной тьме она услышала нарастающий шум дождя, вначале сильно её испугавший и похитивший у неё сон. В городе так близко и отчётливо она никогда не чувствовала дождя. Только деревянные рамы загородной виллы, только невероятная тишина майской ночи позволили ей по-настоящему встретиться с дождём и понять его природу. С тех пор ей долго казалось, что дождь – это некий бог, играющий за окном на своей тысячеструнной арфе. И с тех же самых пор она ещё не в уме, но в своём воображении решила, что посвятит свою жизнь только этому богу. В ту ночь она долго лежала с открытыми глазами, едва различая мир вокруг себя, и с упоением слушала то нарастающую, то замирающую игру таинственного и отныне любимого ей существа.

Конечно, она ни слова не сказала о своей ночной встрече с богом родителям. А те и не спешили интересоваться переживаниями своей чувствительной дочери. Мать до первых звёзд не выходила из своего банка, работой в котором она гордилась и дорожила. Отец продавал автомобили и был также далёк от всего творческого, как большинство людей, для которых денежная выгода становится не только средством существования, но и смыслом жизни.

Чем дольше Цинтия молчала о своём желании служить богу музыки, тем сильнее оно становилось. Со временем и родители стали замечать, что все карманные деньги Цинтия тратит не на кафе и клубы, а на филармонию, зная расписание концертов на полгода вперёд.

3.

Дождя в городе так и не случилось. С небольшим опозданием Цинтия приехала в галерею и отыграла там, по собственным ощущениям, довольно скверно. Впрочем, ей аплодировали и хвалили божественную арфу, подаренную ей человеком, который не хотел иметь от неё детей. Она привычно ловко перебирала струны и сама удивлялась тому, как хорошо за эти годы научилась играть, не отдавая музыке души, не стыдясь мёртвого автоматизма движений. Она никогда не думала, что будет играть только из одной обязанности перед инструментом и перестанет испытывать радость от прикосновения к струнам, перестанет слышать еженощно таинственный голос майского бога.

После выступления в детском доме, где она не только играла, но и пела, что заставило её сделать над собой изрядное усилие, в тело вошла усталость. Она никогда не возвращалась домой сразу, но заходила обычно в какое-нибудь кафе или звонила друзьям. Впрочем, было одно место, куда она могла прийти в любое время и без предупреждения. Туда она и отправилась, не раздумывая, заехав по дороге в магазин с алкоголем.

У Яниса, как всегда, было открыто. Она постучала костяшкой указательного пальца по лакированной поверхности двери и вошла. Квартира сразу же обволокла её запахом кофе и табачного дыма с ароматизатором. Цинтия знала привычку Яниса писать от руки на кухонном подоконнике и потому не стала долго задерживаться в прихожей.

– Я пришла спугнуть твою музу.

– Тогда тебе придётся её заменить, – сказал Янис, не оборачиваясь на Цинтию и продолжая монотонно толочь пальцем сухие останки мух, смешанные с паутиной.

– Можно взять сигарету?

– Да.

– Спасибо.

– Ты откуда?

– Из мира людей.

– И как там?

– В основном предсказуемо. Ты же знаешь, я не умею делиться новостями.

– А я всерьёз хотел заменить этой женщиной свою музу!

– Мне очень жаль, мой Овидий, что в очередной раз не оправдала твоих ожиданий, – шутливо ответила на его иронический выпад Цинтия.

Янис резко крутанулся на табуретке и поднял на Цинтию очень серьёзные глаза.

– Расскажи мне о своих отношениях с бывшим мужем.

– Я не удивлена. Но зачем тебе это?

– Цинтия, ты же знаешь, что поэты не любят разглашать творческих планов.

– Это всё от излишней мнительности.

– Скорее, от здравой предосторожности.

– О, вы умеете жонглировать словами. Хочешь выпить?

– Да.

– И всё же, я не могу вообразить, что ты будешь делать с моими воспоминаниями…

– Положу их в основу поэмы или романа.

– В тебе проснулся эпик?

– Возможно…

– Но мои отношения с мужем совсем не похожи на поэму. Да и роман, я полагаю, выйдет скучным.

– Ты не веришь в мой талант?

– О, ты талантлив. И я не хочу, чтобы ты разменивался на пустяки.

– За меня не бойся.

Янис стал медленно гладить её ногу, сморщивая ткань чулка. Цинтия смотрела на движения его руки и колебалась. Временами ей нравилась близость с Янисом, который был чуток к её телу и при этом мог ненавязчиво заставить её делать в постели то, что ему хотелось. С бывшим мужем она никогда не могла по-настоящему расслабиться. В близости он желал контролировать её движения, был тревожен и постоянно искал у неё подтверждения своей эротической уникальности. Янис гладил Цинтию чуть выше колена и уже готовился к более решительным действиям, когда она внезапно остановила его порыв.

– Не сегодня, Янис, – устало произнесла Цинтия и отошла в сторону.

– Я скучал по твоему запаху, по твоим всхлипам …

– Ну, перестань, а то я сдамся против своей воли.

– Сдайся.

Поняв, что Янис завёлся и теперь не остановится, пока не достигнет желаемого, Цинтия поспешила уйти, оставив его растерянным и неудовлетворённым. Садясь в автомобиль, она ещё раз вернулась мыслями к Янису и, как бывало не раз, почувствовала себя тотально одинокой.

4.

После музыкальной школы, обучение в которой далось ей поразительно легко, Цинтия поступила в консерваторию по классу арфы. Она не могла представить иного инструмента в руках майского бога, так восхитившего её своей ночной игрой. Намереваясь стать жрицей его культа, она меньше всего думала о карьере и достатке. В её глазах уже не было того пресыщенного равнодушия, с которым приходили в стены высших заведений иные учащиеся старого образца.

Поступив в консерваторию, она всецело отдала себя не только музыке, но и чтению. Оказалось, что она не читала тьму-тьмущую книг, которые теперь, словно сговорившись, ждали её повсюду: в библиотеках, в книжных магазинах, на журнальных столиках друзей и на бесчисленных сайтах. Можно было сказать, что в Цинтии проснулся новый талант, который захватил всё её свободное от учёбы время. Развитию этого нового таланта способствовало и то, что вокруг Цинтии собрались близкие ей по духу и устремлениям люди, порвавшие с потребительской моралью, жадные до знаний юноши и девушки со всех концов света. Музыка была для этих мудрых от рождения людей уже не средством преобразования действительности, как для молодёжи предшествующего столетия, но способом выражения её глубоких и неизменных принципов. Взбалмошные старики называли их поколение предательским и конформистским, не умея разглядеть в его молодой игре признаков смелого новаторства.

Итак, Цинтия училась, читала и восхищалась каждым мгновением жизни. Она чувствовала, что её энтузиазм, её погружённость в стихию музыки и литературы не просто этап и не случайный каприз судьбы. День ото дня Цинтия всё глубже проникалась мыслью о призвании, которая возвышала её в собственных глазах, а временами сильно пугала. И только одно Цинтия знала совершенно точно – жизнь её будет необыкновенной.

5.

Утро выходного дня выдалось солнечным. Цинтию разбудили крики горлинок. А чуть позже зазвонили колокола близкой церкви, окончательно прогнав сон с её глаз. Она откинула одеяло и увидела «Стамбул» Памука, который своим печально-неспешным слогом помог ей вчера уснуть. Сегодня к ней должна была приехать мать, которую она любила, но не разделяла ни одного из её жизненных принципов. Цинтия взглянула на часы и снова закуталась в одеяло, намереваясь ещё полежать и подумать с открытыми глазами.

Она вспомнила, что вчера, перед уходом в «Стамбул» Памука, долго переписывалась в чате со своим знакомым по консерватории, который переехал в Бостон вслед за своей женой, торговавшей недвижимостью по всему миру. Цинтия чувствовала флюиды любви, исходившие от этого вынужденного бостонца, что наполняло её общение с ним остротой недосказанности.

– Привет, Цинти!

– Здравствуй, Марк! Какая сейчас погода в Новой Англии?

– Та же, что и в старой.

– Промозгло?

– Ещё как!

– Что будешь делать сегодня?

– Иду в церковь. Завтра воскресение, и я должен проверить орган.

– О, надеюсь он не отсырел от ваших дождей.

– За ним хорошо присматривают.

– Ты грустишь?

– Немного.

– Я тоже.

– Всё никак не научусь быть циником.

– А я никак не научусь жить одна.

– В Штатах легче привыкнуть к одиночеству.

– Один поэт сказал, что привычка способна заменить человеку счастье.

– Видимо, он хорошо разбирался в людях.

– Настолько хорошо, что настроил многих из них против себя.

– На манер Христа?

– Да…Только без его смирения.

Они ещё долго болтали в том же духе, обмениваясь сокровенными переживаниями и едкими мыслями. Потом Марк отправился на работу, а Цинтия заняла себя чтением. И вот теперь, наблюдая из постели бледную синеву майского неба, она припоминала вчерашний разговор и мысленно глядела на него со стороны. «Интересно, могли бы мы также свободно открыться друг другу, сидя в одной комнате и разговаривая глаза в глаза? Нет, это сложно представить. Что-то бы обязательно отвлекло, рассеяло… Значит, чтобы заговорить совсем свободно необходима дистанция, сосредоточенность, одиночество… О, да! Это же так очевидно! А если вспомнить переписку великих… Так, кого бы… А, вот, Цветаевой и Пастернака. Да, нет сомнения, что в какой-нибудь московской квартире, с глазу на глаз, они бы не сказали друг другу и пятой части того, что позволили себе в письмах. А всё потому… Почему же? Почему… Да, всё ясно теперь… Письменная речь свободнее и выше устной! Открывать рот, говорить… Как же это иногда пошло выходит! И вся пошлость от того, что мы навязываем слову минутное настроение, физическую грубость, привычки. Вот почему так пошл актёр, наученный правильно говорить… Какой чуткий талант нужен, чтобы не лишить слово глубины, многосмыслия… Да, да! Произнесённый текст – это опошленный текст! Только письменное, отделённое от нашей личности слово, остаётся …» Тут ей позвонила мать и сказала, что будет у неё через два часа. Цинтия нехотя остановила поток мыслей, обречённо зевнула и резким движением поднялась с тёплой постели.

6.

На третьем курсе Цинтия влюбилась в белокурого альтиста, который в её глазах был выше, талантливее и прекраснее всех мужчин, кода-либо встречавшихся ей на жизненном пути. Семья у альтиста была довольно состоятельной, но он старался этого не выпячивать, и только уверенность каждого жеста, гордая посадка головы и требовательность к окружающим намекали на то, что он привык к роли хозяина любого положения.

Мало есть на свете женщин, которые не искали бы в любимом мужчине черт своего отца. Так случается по естественным причинам, ибо любовь может возникнуть только из тайного сродства душ, тел, назначений. И жизнь, сколь бы ни обвиняли её в непредсказуемой случайности, всегда сводит в одно цело лишь тех, кого нужно свести, и лишь настолько, насколько того требует её общий замысел. В белокуром альтисте Цинтия сразу отметила что-то давно ей знакомое и потому сразу доверила ему все свои тайны, как в раннем детстве доверяла их отцу. Ей хотелось проводить с ним много времени, делиться мыслями о любимых книгах, спрашивать совета. Он охотно рассказывал ей о себе, но в шутливом тоне, а потому ей казалось, что он всё про себя выдумывает. И надо сказать, что первое время ей нравилась его манера оставаться непроницаемым даже в моменты предельной близости.

Вместе они объездили все старые усадьбы, расположенные вокруг города. Здесь они предавались классическому духу, расправляли плечи и мечтали, что когда-то заработают своим талантом много денег и купят себе изящный особняк с колоннами. Иногда провидение заносило их в самые настоящие руины, забытые властями и давно непосещаемые обычными людьми, где ими овладевало тотальное чувство театра.

– Я представляю себя веймарской актрисой, – неожиданно объявила Цинтия, кружась на стилобате заросшего ивняком и крапивой здания ДК.

– А кем быть мне? – вопрошал с улыбкой на лице альтист, стоя у подножия щербатой лестницы.

– Будь моим Шиллером, любимый.

– Хорошо. А что будем ставить?

– Я бы хотела сыграть Марию Стюарт.

– Ты помнишь слова этой пьесы?!

– Нет, я буду импровизировать….

Так, между музыкой, поцелуями и загородными путешествиями, текла их молодая жизнь, похожая на авантюрное кино без сценария. Они радовались солнечным дням и не замечали облачных, что свойственно только недавно влюблённым друг в друга людям. Эрих Фромм писал, что настоящая любовь одного человека к другому заключает в себе и любовь ко всему окружающему. В этом утверждении пылает чисто мужской идеализм. Женщина любит конкретнее и глубже, пренебрегая многим ради одного. Какое дело ей до любви к пёстрому мирозданию, если она уже нашла то, во что можно вложить всю себя, возвысившись или пав, обретя счастье или погибнув. Такой была и любовь Цинтии к своему избраннику.

Однако после нескольких месяцев любовного наслаждения Цинтия стала подозревать, что у них с альтистом не может быть общего пути. Она не столько понимала, сколько чувствовала его натуру, в обычае которой было загораться новыми проектами без оглядки на обстоятельства и мнения самых близких людей. Цинтия предугадывала также и то, что не останется единственной женщиной слишком увлекающегося, слишком жадного до впечатлений и новых побед мужчины, лишившего её девственности на второй неделе знакомства. Печаль сковала её непривыкшее к страданиям сердце. Теперь каждую ночь призывала она майского бога и просила у него помощи в ситуации, из которой не могла придумать достойного выхода. И однажды, как это бывает со всеми уповающими на волю тайных сил, она получила то, чего так искренне желала.

7.

Мать просидела в гостях у Цинтии не менее трёх часов. Она разговаривала с Цинтией в своей привычной манере: много рассказывала о своих знакомых, задавала дочери вопросы и делала вид, что внимательно слушает её ответы. Цинтия и мать походили на двух русских актрис-соперниц, которые много лет подряд играют в одном и том же спектакле, хорошо знают повадки друг друга, а потому не ждут от очередной встречи на сцене ничего нового. Цинтия знала, что мать интересует по-настоящему лишь работа и тот круг знакомых, которые всегда готовы были принять участие в светской авантюре с алкоголем и разговорами до середины ночи.

Цинтия остро чувствовала всю глубину пропасти, отделяющей поколение матери от её поколения. Мать всегда жила внешним, модным и продающимся. Поколению Цинтии стал важен внутренний мир, оригинальность людей и вещей, тайна судьбы. Иногда Цинтия завидовала односложности материнского мира, в котором не было ничего теоретического, отвлечённого. В то же время, Цинтия крайне дорожила своей особостью, которая заключалась в умении наслаждаться красотой обыденного, озарённого личными домыслами и фантазиями. И это свойство её натуры было для матери, привыкшей к показной яркости с обязательным привкусом богатства, вопиющим недоразумением и главным признаком инфантилизма нового поколения.

Общение Цинтии с матерью было только общением женщины с женщиной, в котором, как известно, постоянная настороженность и вынужденное лицемерие на корню убивают ростки доверия и теплоты. Они обе это понимали, но измениться не могли, так как упорно верили в свою правоту: мать – в правоту достатка, дочь – в правоту свободного выбора. Очередная их встреча не добавила к прежней истории взаимоотношений ничего нового, что давало им повод к лёгкому раздражению и тайне взаимной обиды.

– Как собираешься провести выходные? – спросила мать, вынимая из сумки зеркальце.

– Скорее всего, с книгой и чашкой чая.

– Цинтия, посмотри на себя и отложи книги подальше. С такой бледностью едут на выходные за город. В идеале – покупают тур в одну из стран Средиземноморья. Мы с отцом переживаем за тебя. Ты слышишь меня?

– Да, конечно, – произнесла Цинтия, словно проснувшись на мгновение.

– Не переставай быть красивой и желанной, встречайся с друзьями, улыбайся мужчинам…

– У меня нет твоей энергии.

– У тебя есть молодость и замечательная фигура.

– Разве этого достаточно?

– В наше время только это и ценят. А будешь много читать, будешь умничать… Ну, ты же понимаешь, что умных женщин мужчины побаиваются. Я понимаю, что расставание с Андреем …

– С Андреем я разобралась.

– Надо отпустить …

– Я уже отпустила.

– Цинтия, с тобой трудно говорить по душам.

– Мне трудно что-либо навязать.

В их нескладном разговоре возникла пауза. Потом мать пила чай и смотрела в окно только для того, чтобы не смотреть на дочь. Цинтия курила, включив вытяжку и радио, отстранённо наблюдая за матерью сквозь дым. Ей хотелось уйти вместе с дымом в кухонную вытяжку и не знать больше ни матери, ни этой квартиры, ни игры на арфе… Мать поставила на подоконник недопитый чай и стала собираться.

– Уже?

– Я обещала одной подруге …

– Тогда всё понятно.

– Цинтия, не проводи так много времени дома.

– Мама, я тебя услышала.

– Надеюсь.

Мать ещё давала какие-то советы, уже стоя в дверях, но Цинтия запретила себе её слушать и спряталась в заросли собственных мыслей. Теперь она твёрдо уяснила для себя, что одиночество – это единственно возможный путь к свободе.

8.

– Но ты же целовал её, не отрываясь, никого не смущаясь!

– Я представить не мог, что так может получиться …

– О, ты уже давно всё представил у себя в голове и только ждал удобного случая.

– Но она первая …

– Значит, ты её как-то спровоцировал!

– Возможно … Я не буду оправдываться… Она интересная, смелая…

– Красивая, да?

– Она …

– Ты не думай, что я не ждала от тебя измены. Ты был рождён изменником.

– Ты расстроена, вот и говоришь всякие глупости.

– Да, я очень расстроена, но головы не потеряла. Я благодарю Бога, что он не позволил мне окончательно в тебе раствориться.

– Цинтия, я чувствую себя виноватым, да… Но, знаешь, я не могу идти против себя только ради того, чтобы сохранить чьё-то спокойствие. Возможно, что когда-то я этому научусь… Мне двадцать один год. До тебя у меня было всего три девушки. Всего три, Цинтия! Если я теперь остановлюсь на тебе, предложу тебе, как говорится, руку и сердце, то поставлю на своей жизни крест. Мне хочется твёрдо знать, что впереди меня ждёт ещё много интересных женщин. И я буду всегда искать таких женщин, которым необходим новый опыт, которые не замыкаются на любви к одному человеку и хотят приключений. Цинтия, если хочешь знать, то мне нужны революционерки, готовые к подвигу и ничем не стеснённые. Признайся, что и тебе, как человеку с тонким воображением, хочется острых переживаний, а не покладистого муженька с двумя-тремя мыслями в голове и готовыми ответами на все случаи жизни! Возможно, когда нам будет лет по сорок, и мы неожиданно встретимся в одном из отелей Лазурного побережья, всё испытавшие и окончательно повзрослевшие, сегодняшний день и разговор покажутся нам лишь детским пустяком, над которым мы от души посмеёмся в компании новых любовников. Глупо сейчас, когда мы только входим во вкус ….