100 великих узников

Ученый с учениками. Восточная миниатюра

В конце Х века пало государство Саманидов. Его столица Бухара была захвачена могущественным султаном Махмудом Газневи. Это был человек жестокий и твердый, принадлежавший к ортодоксальному мусульманскому толку; кроме того, он был хитер, честолюбив и напорист. Все силы своего ума Махмуд Газневи направил на то, чтобы стать самым богатым, самым могущественным государем на земле. О его столице Газни[6] вскоре стали говорить как о втором Багдаде – так богата была резиденция султана Махмуда.

Султан Махмуд был не только воином. Он был достаточно образованным человеком, владел не только языком дари, на котором изредка сочинял стихи, но и арабским. В часы досуга султан составлял большой комментарий к Корану; он первым на исламском Востоке построил и открыл государственное медресе, где было собрано большое количество ценных рукописей. Махмуд Газневи хотел быть и покровителем искусств и наук, хотя порой походя рубил головы ученым, осмеливавшимся делать научные выводы, не согласовав их с его мнением. Так, султан чуть было не бросил под ноги своих боевых слонов поэта Фирдоуси, сочтя его поведение дерзостью.

Около 1010 года Мамун ибн-Мамун, правитель Хорезма, призвал к себе аль-Бируни и сделал его своим первым советником. К этим же годам относится и создание знаменитой «Академии Мамуна», где вокруг аль-Бируни собрался блестящий круг ученых, приглашенных хорезмшахом из разных стран. Могущественный правитель Газни давно уже приглядывался к богатым территориям северного соседа, да и хорезмийских ученых – аль-Бируни, Ибн Сину, Абу-Сахля, Масихи и прочих – хотел прибрать к рукам. Пусть украшают своим присутствием его трон! Пусть работают во славу газнийского владыки!

И вскоре Махмуд Газневи со своим верным визирем начали плести паутину интриг. В ход пошли дипломатические тонкости и посулы, подарки и подкупы; султан даже выдал замуж за хорезмшаха свою младшую сестру, рассчитывая, что родственник будет сговорчивее. Но Хорезм оставался неприступным, однако султан Махмуд был настойчив, все упорнее оплетал он непокорную страну своей паутиной. Нажим султана вскоре сделался так силен, что даже обособленность Хорезма, высившегося тихим островком среди бушующей и воинственной Средней Азии, не могла спасти его.

Однако ученые не польстились на обещания султана и под тем или иным предлогом отказывались от его милостей. Это стало раздражать султана Махмуда, и он потребовал, чтобы хорезмшах прислал ему ученых из Ургенча, дабы он «тоже имел честь воспользоваться их беседой». Но реальную пользу от поэтов правитель Газни видел только тогда, когда они воспевали его подвиги; ученых признавал, если они служили этой же цели… Аль-Бируни не захотел оставить своего правителя в беде, но хорезмшах Мамун вскоре погиб, и султан Махмуд двинул свое огромное войско на Хорезм.

Богатая событиями жизнь аль-Бируни впоследствии поражала своей необычностью и давала повод к возникновению многочисленных легенд, например, об обстоятельствах его переезда в Газни. Добровольно ли он отправился в столицу султана Махмуда в поисках хорошего заработка или насильственно был уведен туда под стражей и в кандалах, как опасный преступник? Большинство исследователей склоняется ко второй версии: когда в 1017 году столица хорезмийского княжества была разрушена, великий ученый попал в плен и «в качестве пленника-заложника он вместе с другими видными хорезмийцами был отведен в Газну» и был даже там посажен в тюрьму. Индийский востоковед С. Барани считает, что в Джайпуре великий аль-Бируни находился в качестве узника – под стражей. А.М. Беленицкий отмечает следующее: «Одно время жизнь Бируни висела на волоске. Вероятно, то обстоятельство, что он был автором сочинения по истории карматства, послужило предлогом для обвинения его в неверии и принадлежности этому движению. Махмудом был отдан приказ о казни Бируни и другого близкого к нему ученого из Хорезма – Абд ас-Самада Ауваля. Лишь благодаря заступничеству визиря… жизнь Бируни была спасена. Абд ас-Самад же был казнен».

П.Г. Булгаков, исследователь жизни и творчества аль-Бируни, считает, что если эти сведения и не отражают реальных фактов, то все равно имеют косвенные фольклорные свидетельства о недружелюбном отношении к ученому в Газни. Сам аль-Бируни нигде не сообщает об обстоятельствах перемены своего местожительства, но анализ его трудов говорит о подневольном переезде. Правда, некоторые ученые считают, что и в этом случае не надо сгущать краски о кандалах, вооруженной страже, тюрьме и т. д.

В Газни султан поселил знаменитого ученого в одном из дальних закоулков дворцовой крепости – на положении почти пленника, положив ему скудное жалованье и поставив такое условие: «Если хочешь, чтобы при мне счастье твое было с тобой, то говори не о своей науке, а говори то, что соответствует моему желанию». Невыполнение этого условия могло стоить ученому жизни, и некоторое время аль-Бируни жил относительно мирно с султаном Махмудом. Но скрытые, а порой и открытые столкновения между ними продолжались почти все время. Например, однажды аль-Бируни заступился за купцов из далеких северных земель, которых султан Махмуд обвинил во лжи, когда те рассказали ему о полярной ночи и северном сиянии. Неприязненно встретили прославленного ученого и придворные звездочеты, а осведомители сообщали султану о каждом его шаге, каждом произнесенном слове. В Газни ученый вел замкнутый образ жизни, и только работа оставалась его единственной радостью.

Хотя в своем знаменитом труде «Описание Индии» аль-Бируни с горечью отмечал, что его «время не благоприятствует науке», в Газни он написал задуманную еще в прошлые годы «Историю Хорезма», дошедшую до нас лишь в отрывках, закончил «Тахдид» – работу по геодезии, обширный труд «Обучение началам искусства астрологии». Однако, вопреки названию, астрологии здесь уделено совсем немного места: ученый не верил астрологическим исчислениям и только по обязанности составлял гороскопы для султана Махмуда и его приближенных.

Вскоре аль-Бируни переключил свое внимание на Индию. Ученому было уже около 50 лет, когда он засел за изучение санскрита и вскоре настолько преуспел в этом, что переводил с него на арабский и с арабского на санскрит. Но вопреки всем традициям восточных дворов свой труд «Описание Индии» аль-Бируни не посвятил султану Газни, он даже не именует его в тексте пышными хвалебными титулами. Более того, ученый резко критикует индийскую политику султана, который «полностью разрушил процветание страны и совершил столь удивительные подвиги, что индусы превратились в атомы праха, разлетевшиеся по всем направлениям».

Наряду с подлинными поэтами и учеными, при дворе султана подвизалось и немало хитрых невежд и бездарей, стремившихся клеветой и лестью пробиться «поближе к свету». Аль-Бируни отмечал, что многие готовы были на любую подлость ради карьеры и злата, и потому при дворе султана царила тяжелая атмосфера интриг и доносов. Почти все сочинения аль-Бируни газнийского периода проникнуты жалобами или на неуважение к науке, или на собственную судьбу. Все время ученый находился под надзором не доверявшего ему султана Махмуда, должен был постоянно быть при нем, сопровождать его во всех походах. Но, невзирая на трудности и даже опасность своего положения в Газни, ученый при каждом удобном случае вступал с придворными в жаркие споры, которые обычно оканчивались посрамлением его противников. «Однажды сам султан Махмуд вздумал испытать его знания и дал ему однажды аудиенцию в большом зале своего дворца, в котором было четверо дверей. И повелел ему угадать, через которую из них он выйдет. Аль-Бируни тотчас попросил бумаги и чернил, и, написав записочку, в которой содержался его ответ, спрятал ее под подушку, на которой сидел султан. Тот приказал разломать часть стены в зале и вышел в этот пролом. Вынув же из-под подушки записку аль-Бируни, нашел в ней, что султан должен выйти из залы через пролом.

Махмуд приказал немедленно выбросить ученого в окно, но аль-Бируни еще заранее велел приготовить под окном скат, по которому и скатился без всякого вреда для себя».

Султан хотел посрамить ученого, но оказался сам посрамленным; этого он простить не мог и приказал посадить аль-Бируни в заточение. Начальник крепости отнесся к своему знаменитому узнику доброжелательно: он поместил его в чистую комнату, посылал вкусную еду, а через несколько дней аль-Бируни получил подарки – большую глиняную флягу с редким вином и мешочек с сахаром.

Дни слагались в недели, недели – в месяцы… Полгода протомился аль-Бируни в заточении, и все это время его верный слуга Майменди искал случая, чтобы напомнить султану о хозяине. Однажды после удачной охоты он стал просить за аль-Бируни, и султан Махмуд согласился выпустить ученого. Даже пожаловал ему коня, 1000 динаров и молодую невольницу, но аль-Бируни просил только разрешения вернуться к своим занятиям. Но «все кончается по истечении своего срока» – гласит восточная мудрость. В 1030 году настал день кончины султана Махмуда, и аль-Бируни обрел свободу.

«Князь ученых» ибн Сина

В эпоху раннего Средневековья не было ученых – специалистов только в одной области науки. Поскольку круг знаний по естествознанию был тогда ограничен и изучались такие науки только в связи с философией, то от ученых требовались познания во всех областях наук. Ибн Сина тоже был ученым-энциклопедистом. Трудно назвать область знаний, которая бы не была освещена блеском его таланта: он изучал движение тел, свойство инерции, состав и строение органических соединений и минералов… Он стремился проникнуть в тайну происхождения живых существ, наблюдал звезды с помощью приборов, которые сделал сам…

Ибн Сина. Средневековая гравюра

Еще в юношеские годы Ибн Сина прославился как врачеватель, и в 17 лет его пригласили лечить самого саманидского правителя. Он успешно справился с возложенной на него задачей, вылечив эмира от считавшейся неизлечимой болезни, и в награду получил доступ в царскую библиотеку, в которой имелись уникальные трактаты по многим отраслям знаний. К 18-ти годам Ибн Сина предстал перед современниками уже широко образованным человеком. К этому же времени относятся и его первые труды, среди которых – большой философский трактат «Книга знаний», посвященный вопросам логики, физики, метафизики, математике, астрономии и музыке…

В конце Х века государство Саманидов пало под ударами войск Махмуда Газневи. Султан Махмуд установил такой режим правления, что исключалась даже возможность свободного творчества. Он насаждал арабский язык, язык фарси изгнал из всех государственных учреждений, и потому любовь Ибн Сины к родному языку воспринималась как вызов. Первое время он вынужден был в поисках работы переезжать из одного города в другой, от одного эмира – к другому. В 21 год Ибн Сина оказывается в Ургенче – столице Хорезма, где во главе «Академии Мамуна» стоял великий аль-Бируни. Авиценну (так в Европе называли Ибн Сину) в Хорезме приняли хорошо, назначили ему жалованье как мусульманскому законоведу, здесь ученый наконец-то обрел друзей и единомышленников, но его многообразная и плодотворная работа в Академии вскоре была прервана, так как Махмуд Газневи потребовал, чтобы все ученые прибыли к его двору.

Авиценна не захотел отправиться в Газни и, переодевшись дервишем, вместе со своим другом Масихой ночью бежал из Ургенча. Позже Ибн Сина перебрался в Рей, но к городу приближались войска Махмуда Газневи, и ученый уехал в Хамадан, где эмир Шамса ад-Давла назначил его визирем. Но Авиценна был противником тюркских наемников, и когда те подняли против правителя Хамадана мятеж, то его обвинили в задержке выплаты жалованья. Бунтовщики ворвались в дом Ибн Сины, разграбили имущество ученого, а его самого схватили и бросили в темницу. Они даже потребовали, чтобы правитель казнил Ибн Сину, но тот на казнь не согласился, а для успокоения мятежников отстранил ученого от должности. После этого Ибн Сина в течение сорока дней скрывался в доме одного местного жителя, однако через некоторое время заболевший эмир вновь вызвал его к себе. Ибн Сина излечил эмира, после чего был восстановлен в должности.

Народ любил ученого, и маленькую площадь перед домом Ибн Сины всегда заполняли люди, среди которых были богатые и знатные. Однако больше было больных, жаждущих исцеления от чудодейственных рук знаменитого врача. Много было бедных крестьян, ремесленников и торговцев, которые приносили с собой жалобы на сборщиков податей и других мелких чиновников. Вместе с учениками Ибн Сина обходил больных, назначал им лечение, а затем ехал на заседания дивана. Иссохшие люди в лохмотьях целовали перед ним землю и долго бежали следом. Ученый, как мог, восстанавливал справедливость, но с каждым днем убеждался, что сделать он может не очень-то много. Для больных и голодных повар Ибн Сины готовил в огромном котле еду, и когда после полуденного намаза ученый возвращался домой, начинался общий обед.

Если простой народ любил ученого, то правителям он часто был неугоден. После смерти эмира Шамса ад-Давла, в правление его сына, враждебно относившегося к ученому, Ибн Сине вновь пришлось скрываться в доме знакомого, где он закончил несколько основных разделов своей «Книги исцеления». Когда Ибн Сина работал над своим трудом, правитель Хамадана заподозрил его в сношениях с правителем Исфахана и приказал посадить ученого в крепость Фарджан, которая была возведена на высокой скале неподалеку от Хамадана для защиты подступов к столице. Высокие толстые стены с бойницами, тяжелые подъемные ворота на ржавых скрипучих цепях, служившие одновременно и мостом… Несколько построек за этими стенами – дом коменданта, казарма для немногочисленного гарнизона и тюрьма, в которой много лет томился старый, помешавшийся в уме человек, вина которого давно была забыта. Едва Ибн Сина вошел в предоставленное ему помещение, как в голове его начали складываться горькие строки:

Вхождение мое в эту крепость явно, как ты сам видишь,Но совершенно сомнительно дело моего выхода из нее.

Кто знает, не суждена ли и ему участь несчастного старика, который потерял в тюрьме не только молодость и память, но и рассудок! В крепости Ибн Сина пробыл более четырех месяцев. Однако он не позволял себе долго задумываться над своей печальной судьбой. Целыми днями он писал, поднимаясь с рассветом, и только вечером, когда спускалась прохлада, выходил на крепостную стену и смотрел на звезды. Комендант крепости, старый и спокойный человек, полагал, что по звездам узник пытается определить день своего освобождения. Он был глух, и глухота его все усиливалась. На третий день заключения Ибн Сина осмотрел его уши, промыл их и вытащил серные пробки, после чего старик стал различать привычные звуки. В благодарность за исцеление он приказал освободить ученого от цепей, даже принес узнику бумагу из собственной канцелярии, чернильницу и тростниковое перо, и в заключении Ибн Сина написал «Книгу о правильном пути», переделал «Книгу о коликах»…

Хайи ибн-Якзан – так звали коменданта крепости, и его имя переводится как «Живой, сын Бодрствующего». Он, много повидавший и испытавший в жизни, был простым неграмотным воином, но в разговорах с ним Ибн Сина и сам обретал то спокойствие, каким веяло от старика. Тот был бесхитростен и словоохотлив, страдал бессонницей и был рад, что нашелся человек, с которым за разговорами можно провести хоть часть ночи. Все виденное и пережитое старик рассказывал с такими точными подробностями, что Ибн Сине захотелось записать все его рассказы. Но, поразмыслив, он отобрал лишь главное из них, и так в уме его сложилась философская повесть «Живой, сын Бодрствующего»[7].

День за днем проходили недели и месяцы, но ни один звук внешнего мира не долетал до узника. Однако нет покоя в маленьких феодальных владениях, нет прочности в тронах их правителей! Как-то утром комендант сообщил ученому, что, видимо, где-то поблизости началась война. Ночью хамаданские солдаты разбили лагерь у подножия крепости, а на рассвете двинулись дальше – в сторону Исфахана. Не прошло и недели, и крепость Фарджан стала приютом для самых знатных людей Хамадана. Исфаханский правитель Ала уд-Давла в несколько дней выиграл войну, вошел в Хамадан, и бежавшая оттуда знать укрылась в крепости. Так правители страны и заключенный ими узник оказались в равном положении.

После освобождения Ибн Сина еще некоторое время прожил в Хамадане, а потом в рубище дервиша перебрался в Исфахан, правитель которого встретил знаменитого ученого очень радушно и даже приказал каждую пятницу, по вечерам, устраивать собрания с участием местных ученых. Однако и здесь Ибн Сина не чувствовал себя в безопасности. В 1029 году город был взят войсками сына Махмуда Газневи. В пылу сражений пострадало имущество ученого и погибло его философское 20-томное сочинение «Книга справедливости».

Ибн Сина сочинял свои труды не в кабинетной тиши, не в условиях обеспеченной и спокойной жизни, а в бесконечных скитаниях, тревогах и смуте феодальных междоусобиц. Он испытал все крайности переменчивой судьбы: был видным государственным деятелем и советником крупнейших правителей, а порой кормился только врачеванием… Преследуемый до конца жизни врагами и завистниками, Ибн Сина то пешком, то верхом скитался по различным городам Средней Азии и Ирака. Он не знал ни покоя, ни семьи, и с подорванным здоровьем нашел смерть в пути – в возрасте 57 лет.

Мануха – царь монов

В 1057 году при дворе Анируды – правителя Паганского царства – появился буддийский монах по имени Шин Арахан из царства монов, который и склонил царя к переходу в буддизм толка Теравада – так называемый чистый буддизм. До этого в Паганском царстве процветали ари – проповедники жестокого культа, которые, как повествуют бирманские хроники, угнетали народ, пьянствовали и развратничали. Склоненный к чистому буддизму, царь Анируда «исполнился благочестия и мудрости, отверг ересь ари и последовал по стопам Шин Арахана». Он решил призвать из Татона (царства монов) и других монахов, с помощью которых и изгнал нечестивых ари из своего государства. А потом Анируда по совету все того же Шин Арахана обратился к Манухе – царю Татона – с просьбой передать ему часть имевшихся у него священных буддийских текстов. Царь монов отказал Анируде, причем сделал это в очень резкой и грубой форме. И тогда оскорбленный правитель Паганского царства собрал огромную армию и отправился в поход против царя монов. Со своими славными воинами он захватил Татон, покорил другие города монов, обратил часть покоренного населения в рабов, взял в плен царя Мануху и вернулся в Паган. С собой Анируда привел также несколько тысяч пленных и богатые трофеи: в их числе были 23 слона, которые несли на своих бивнях драгоценные рукописи.

Так повествует бирманская «Большая великая государева хроника Стеклянного дворца», хотя современные ученые считают, что версии рассказанных в ней событий не всегда соответствуют действительности. Например, другие хроники рассказывают, что перед Анирудой стояла задача захватить важнейшие торговые пути – реку Иравади и южное побережье Бирмы, где тогда соперничали города Татон и Пегу. Таким образом, в поход правитель Паганского царства отправился не за рукописями, а захватить их ему помог случай.

Храмовый комплекс Пьятонзу в Пагане

Захват Татона и покорение монских южных городов позволили Анируде начать в своем царстве широкое строительство. Со всех концов государства он привез в Паган искусных мастеров – строителей, художников и ученых, которые работали над тем, чтобы его столица красотой превзошла все другие города. В царствование Анируды были написаны первые фрески, появляется бирманская письменность, складывается единый бирманский язык и зарождается национальная литература. Искусные мастера сооружают первые пагоды, остатки которых и по сей день поражают воображение всех, кто их видел.

После правления Анируды каждый новый царь старался возвеличить свое имя и строил большой храм и несколько малых. От царей старались не отставать вельможи, министры, полководцы и просто богатые люди, и со временем Паган стал одним из крупнейших культурных центров Азии. По берегам реки Иравади раскинулось множество пагод, считается, что в городе их было 5000. Тридцать километров пагод! Бирманцы утверждают, что некогда их было 30 000, но климат, землетрясения и частые набеги иноземцев разрушили многие из них.

Наиболее известными из культовых сооружений Пагана являются пагода Швезигон и храм Ананда, возведенный в конце XI века. А на другом конце города стоит храм Манухи. Захваченному в плен царю монов Анируда оставил его придворных и часть сокровищ, и Мануха стал хоть почетным, но все-таки узником, лишенным трона, родины, свободы и будущего. Хроники повествуют, что плененный царь монов продал свой царский рубин и на вырученные деньги построил храм. И другого такого храма в Пагане нет! Здание храма Манухи лишено каких-либо украшений, да строитель и не задавался целью сделать его красивым. Оно представляет собой три куба: побольше – в центре, поменьше – с боков. Когда входишь в него через небольшую дверь, ожидаешь оказаться в квадратном помещении, соответствующем очертанию его стен. Но вашим глазам предстает зрелище необыкновенное, почти невероятное…

Зал храма действительно квадратный, но все его пространство занимает статуя сидящего Будды: голова его упирается в потолок, локти и колени – в стены… Десятиметровому широкоплечему Будде очень тесно в этом зале, его давят стены, и кажется, он вот-вот не выдержит и, чуть двинув плечами, разрушит свою страшную тюрьму. Пройти в соседний зал можно, лишь с трудом протиснувшись в щель между стеной и пальцами руки Будды, лежащей на колене. Плененный царь Мануха, наверное, специально построил такой храм, чтобы в стиснутом со всех сторон Будде видели его – царя-узника. Реальное ощущение неволи, неудобства и мучений, которое охватывает посетителей при взгляде на задавленного стенами и потолком великана, сразу вызывает в памяти образ потерявшего свободу царя.

В боковых залах храма – то же самое. В них тоже стоят статуи, и им тоже тесно, так как стены плотно прижались к их спинам, локтям и коленям – никогда не выпрямить им ног и рук. А когда посетитель обходит весь храм, его ожидает еще одна встреча. Вдоль всех трех залов тянется четвертый – длинный и низкий. Будда, заточенный в нем, лежит – он достиг нирваны (блаженного покоя). Но слова «блаженство» и «покой» звучат в этом случае как-то иронично, ведь Будда лежит в тесном гробу, и крышка гроба находится всего в нескольких сантиметрах от его головы…

Через 250 лет, в конце XIII века, под ударами монгольских войск Паганское царство распалось, и жители покинули город. Сгнили и рассыпались его деревянные дворцы, густой травой и кактусами заросли улицы, высохли пруды и водоемы. Только храмы и пагоды, число которых достигает в Пагане нескольких тысяч, стоят до сих пор…

Удивления достойный

Многое в судьбе английского философа, монаха-францисканца Роджера Бэкона таинственно и загадочно. Неизвестны в точности даже годы его рождения и смерти, и достоверные сведения о нем ученые черпают лишь из того, что он сам написал о себе. Однако точно известно, что с детства он отличался незаурядными способностями, усердно занимался богословием, ни в чем предосудительном не был замечен, считался знатоком церковных вероучений и богословских писаний. Орден францисканцев отправил его в Парижский университет – шумный и многолюдный, куда съезжались учиться со всего света. Гордостью университета был богословский факультет, на который и поступил Р. Бэкон.

В университете он не пропускал ни одной лекции, посещал все ученые диспуты, в свободное время изучал труды древних философов и современных теологов. Однако вскоре генералу ордена францисканцев стали доносить и о том, что порой брат Роджер произносит такие речи, которые можно услышать только из уст самых дерзких еретиков и вольнодумцев. Диспуты ученых богословов он, например, не раз называл словоблудием и ложным мудрствованием, речи духовных отцов – словесной шелухой, в которой нет никакого смысла. За столь дерзкие речи ослушника следовало бы призвать к ответу, но пока генерал Д.Ф. Бонавентура не стал прибегать к крайним мерам, надеясь, что вольные взгляды монаха с годами выветрятся из его головы.

Памятник Роджеру Бэкону

Чтобы стать доктором богословия и получить право преподавать во всех университетах, Р. Бэкон должен был выдержать диспут, который продолжался двенадцать часов – с утра до вечера. Он давно уже владел искусством логики, держал в памяти сотни цитат и теперь во всем блеске готовился показать себя. Истекал последний час, доктора и бакалавры сменяли друг друга каждые полчаса, а ему нельзя было выпить даже глоток воды. Но он разбивал вдребезги все аргументы прославленных богословов, повергая их в изумление, и потому его назвали «удивления достойным».