Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)

– А как же маркиз Аргайл, – спросил Дальгетти, – в случае, если я надумаю поступить к нему на службу… хорош он к подчиненным?

– Добрейший человек, – молвил Мурдох.

– И к офицерам… щедр? – продолжал капитан.

– Самый щедрый начальник во всей Шотландии, – отвечал Мурдох.

– И правдив? Верно исполняет свои обещания? – приставал капитан.

– Честнейший, благороднейший дворянин! – уверял слуга.

– Не случалось мне что-то слыхать, чтобы его так расхваливали, – заметил Дальгетти. – Ну да вам лучше знать маркиза!.. Да вы сами и есть маркиз!.. Лорд Аргайл, – продолжал капитан, внезапно бросаясь на переодетого сановника, – арестую вас именем короля Карла как изменника. Если вздумаете звать на помощь, я вам сверну шею.

Дальгетти напал на Аргайла так неожиданно и быстро, что мигом повалил его на пол подземелья, одной рукой придерживал его, а другой схватил маркиза за горло и при малейшей попытке кричать или звать на помощь начинал его душить.

– Ну, лорд Аргайл, – сказал он, – теперь моя очередь диктовать вам условия капитуляции. Если укажете мне потайной ход, которым вы сюда пришли, я вас отпущу, только оставлю здесь заложником, locum tenens[34], как говаривали мы в маршальской коллегии, до того времени, пока не придет сюда сторож, разносящий пленникам пищу. Если не хотите, я вас сначала задушу, – меня научил этому искусству один польский гайдук, служивший прежде невольником при оттоманском серале, – а потом сам поищу средства отсюда выбраться.

– Негодяй! За мою же доброту замышляешь убить меня! – прохрипел Аргайл.

– Да я не за доброту, милорд, – отвечал Дальгетти, – а, во-первых, затем, чтобы научить вашу светлость приличному обращению с честными кавалерами, которые к вам являются с охранной грамотой; а во-вторых, чтобы показать вам, как опасно предлагать бесчестные условия порядочному солдату и соблазнять его на измену тому знамени, которому он взялся служить на известный срок.

– Пощадите мне жизнь, – сказал Аргайл, – и я сделаю то, о чем вы просите.

Дальгетти продолжал держать его за горло, слегка сжимая пальцы, когда задавал вопросы, а потом отпуская настолько, чтобы маркиз был в состоянии отвечать.

– Где потайная дверь из подземелья? – спросил он.

– Возьмите фонарь, посветите в угол направо, там есть железная скоба, прикрывающая пружину, – проговорил маркиз.

– Это так, хорошо. Куда же ведет этот ход?

– В мой собственный кабинет, за настенным ковром, – отвечал поверженный вельможа.

– А как оттуда пройти к воротам замка?

– Через большую галерею в передний зал, затем через лакейскую и главную гауптвахту…

– Да, а там везде битком набито солдат, сторожей, прислуги, челяди? Нет, милорд, это для меня не годится… Нет ли у вас где секретного прохода к воротам, вот такого же, как в тюрьму? Я видал такие лазейки в Германии.

– Есть ход через часовню, – сказал маркиз, – а в часовню можно пройти из моего кабинета.

– А у ворот какой сегодня пароль надо сказать часовым?

– «Меч левита», – отвечал маркиз. – Но, если верите моему честному слову, я сам пойду с вами, всюду вас провожу и выпущу, и паспорт дам.

– Можно бы и на слово поверить, милорд, кабы у вас шея не так посинела от моих пальцев; нет уж, целую ваши руки, как говорят испанцы. А паспорт вы мне все-таки дайте. Там в вашей комнате есть письменные принадлежности?

– Конечно. И на столе бланки для паспортов, которые стоит только подписать – и готово. Пойдемте вместе, я вам сейчас подпишу, – сказал маркиз.

– Слишком много чести для меня, – сказал Дальгетти. – Ваша светлость пусть лучше остается под надзором моего честного приятеля, Ранальда Мак-Ифа, а потому дозвольте подтащить вас к нему поближе, благо цепь-то у него коротка… Ну, почтеннейший Ранальд, сам видишь, как у нас обстоят дела. Я, разумеется, найду способ и тебя вызволить отсюда. Тем временем поступай совершенно так же, как я делал: бери высокородного вельможу за глотку, запусти руку ему за фрезу, вот так… и, если он вздумает сопротивляться или кричать, не церемонься, мой друг, сожми покрепче; а если дело зайдет ad deliquium, сиречь если он потеряет сознание, и то беда не велика, принимая в расчет, что он и на твою глотку, да и на мою тоже хотел надеть ошейник еще потуже!

– Если станет выбиваться из рук или говорить, – сказал Ранальд, – он умрет от моей руки!

– И дельно, Ранальд… отлично сказано. Верный друг, да еще который с полуслова понимает, – золото, а не человек.

Сдав маркиза с рук на руки своему новому союзнику, Дальгетти нажал на пружину: потайная дверь распахнулась, но петли были так хорошо прилажены и смазаны, что не издали ни малейшего звука. Обратная сторона двери была скреплена большими болтами и железными скобами, на которых висели два ключа, которыми, по-видимому, отпирались замки от цепей на узниках. Узкая лестница, высеченная в толще крепостной стены, вела действительно, как говорил маркиз, к двери в его кабинет, завешенной ковровой драпировкой. Подобные способы сообщения были не редкостью в старинных феодальных замках, давая возможность хозяину крепости, наподобие Дионисию, тирану сиракузскому, подслушивать разговоры пленников или, по желанию, посещать их под видом другого лица, как в настоящем случае, окончившемся, впрочем, крайне неприятно для Джиллиспая Грумаха.

Капитан сперва заглянул в кабинет: нет ли там кого-нибудь; но, видя, что комната пуста, он вошел, поспешно схватил со стола один из паспортных бланков, перо, чернила, мимоходом снял со стены кинжал маркиза и шелковый шнурок от драпировки и пошел назад в подземелье. У двери в темницу он на минуту остановился послушать, что там делается, и расслышал задыхающийся голос маркиза, сулившего золотые горы Ранальду, лишь бы он ему дозволил подать сигнал тревоги.

– Ни за целый лес, населенный оленями… ни за тысячу голов скота, – отвечал разбойник, – ни за все земельные угодья, признающие своими хозяевами Сынов Диармида, не нарушу я слова, данного носителю железных доспехов.

– Носитель железных доспехов премного тебе обязан, Мак-Иф! – сказал Дальгетти, входя в подземелье. – Вот сейчас мы с тобой свяжем этого благородного лорда; но прежде пусть он подпишет нам паспорт на имя майора Дугалда Дальгетти и его проводника, а не то мы и без паспорта спровадим его на тот свет.

При свете потайного фонаря маркиз написал и скрепил своей подписью все, что продиктовал ему воин.

– Ну-ка, Ранальд, – сказал Дальгетти, – скинь свою верхнюю одежду, то есть давай сюда свой плед; я в него закутаю Мак-Калемора и сделаю из него на время одного из Сыновей Тумана… Уж извините, милорд, я заверну вас с головой, не то как бы вам не вздумалось слишком рано поднять крик… Вот так! Теперь он укутан как следует… Руки прочь, не то, ей-богу, сейчас пырну вас в сердце вашим же собственным кинжалом!.. Нет, вы будете связаны чистым шелком, как подобает в вашем ранге… Ну, теперь он безопасен, может так лежать до тех пор, покуда не придут к нему на помощь. Если он распорядился подать нам обед очень поздно, ему же будет хуже от этого… В котором часу, мой друг, приходил обыкновенно тюремщик?

– Не прежде, чем солнце скрывалось на западе по ту сторону волн, – сказал Мак-Иф.

– В таком случае у нас, по крайней мере, три часа впереди, – сказал предусмотрительный капитан. – Теперь похлопочем и о тебе.

Он осмотрел цепь, которой был прикован Ранальд, и отпер ее одним из ключей, которые, вероятно, затем и были привешены к потайной двери, чтобы маркиз мог по своему усмотрению выпускать пленников или переводить их в другое помещение, не призывая для этого на помощь сторожей.

Разбойник потянулся, расправил онемевшие члены и выскочил из подземелья в порыве восторженной радости, что вновь очутился на свободе.

– Захвати ливрейное платье благородного узника, – сказал капитан Дальгетти, – надень его на себя и следуй за мной по пятам.

Ранальд повиновался. Они заперли за собой потайную дверь в подземелье, поднялись по лесенке и благополучно достигли кабинета маркиза.

Глава XIV

Так вот где ход… Куда ж идти сначала?А впрочем, если гибель так близка,Бежим скорей, куда бы ни попало,Мне все равно, что суша, что вода.«Трагедия Бренновальта»{104}

– Поищи, где тут ход в капеллу, Ранальд, – сказал капитан, – а я покамест посмотрю, что за штуки здесь лежат.

С этими словами он одной рукой ухватил пачку самых секретных деловых бумаг Аргайла, а другой вытащил кошелек, набитый золотом: то и другое лежало в выдвижном ящике великолепной конторки, стоявшей раскрытой, что показалось нашему герою слишком заманчивым. Потом он завладел саблей и парой пистолетов, вместе с пороховницей и пулями, висевшими тут же на стене.

– Каждый честный кавалер, – говорил служака, засовывая в карманы завоеванное добро, – всегда должен собирать как можно больше сведений и добычи, – сведения пойдут на пользу начальству, а остальное может он приберечь для себя. Клинок этой сабли – настоящий Андреа Феррара{105}, а пистолеты еще лучше моих собственных. Но обмен не есть грабеж. Обижать воина не следует, милорд, да еще обижать-то совсем понапрасну. Тише, тише, Ранальд!.. Слушай-ка, ты, туманный человек… куда ты направляешься?

И точно, пора было остановить порыв Ранальда: не находя потайного хода и, по-видимому, потеряв терпение в этих поисках, замедлявших дело, он уже стащил со стены саблю и щит и собирался идти прямо в большую галерею, с намерением так или иначе пробить себе дорогу через все препятствия.

– Стой, пока жив, – шепнул ему Дальгетти, удерживая его за руку. – Нам надо притаиться по возможности. Запрем эту дверь, чтобы думали, что Мак-Калемор сам заперся и не желает, чтобы его тревожили… Дай я сам поищу потайную дверь.

Заглянув за драпировку стен в разных местах, капитан нашел наконец скрытую дверь, а за ней извилистый коридор, упиравшийся в другую дверь, которая, по-видимому, и вела в часовню. Но каково же было его неприятное изумление, когда по ту сторону этой двери он явственно расслышал зычный голос пастора, произносивший проповедь.

– Вот подлец! – проворчал он. – Затем и указал на этот ход, чтобы мы попали в ловушку. Хочется мне вернуться в подземелье да перерезать ему горло.

Он осторожно отворил дверь и увидел, что она ведет на особую галерею за решеткой, предназначенную только для самого маркиза; в эту минуту все занавеси в ней были спущены, вероятно, для того, чтобы думали, что маркиз присутствует на богослужении, тогда как он в это время занимался мирскими делами. В галерее никого не было, ибо так велика была важность, окружавшая в ту пору знатных сановников, что даже семейство маркиза сидело поодаль от него, в особой галерее, пониже самого хозяина. Удостоверившись в этом, капитан Дальгетти укрепился в галерее, тщательно заперев за собою дверь.

Я знаю, что употреблю смелое выражение, если скажу, что никогда ни одна проповедь не была выслушана с большим нетерпением и не производила более удручающего впечатления.

Капитан слушал в-шестнадцатых, в-семнадцатых, в-восемнадцатых и в заключение с таким чувством, которое было близко к полному отчаянию. Но, к счастью, нельзя же вечно читать нравоучения (эти богослужения назывались чтениями); пастор наконец закончил свою речь, не преминув при этом отвесить нижайший поклон по направлению к галерее за решеткой и не подозревая, конечно, кому он так почтительно кланяется. Судя по быстроте, с какой прислуга маркиза устремилась вон из часовни, можно было подумать, что и им было немногим веселее, чем нашему изнывавшему с тоски капитану; впрочем, в числе их было много хайлендеров, не понимавших ни одного слова из того, что читал пастор, но они все-таки аккуратно посещали капеллу по приказанию Мак-Калемора и, конечно, продолжали бы посещать с не меньшим усердием, если бы вместо пастора им поставили турецкого имама.

Однако, хотя публика разошлась очень быстро, пастор еще долго оставался в капелле, расхаживая взад и вперед мимо ее готических окон и, по-видимому, размышляя о том, что он только что говорил, или о том, что скажет в следующий раз. Как ни был смел Дальгетти, он не вдруг решил, как поступить. Медлить было опасно; с каждой минутой становилось вероятнее, что сторож придет в тюрьму и увидит, что пленника подменили, притом могло случиться, что на этот раз он навестит узников раньше обыкновенного.

Наконец, обратившись к Ранальду, который ловил каждое его движение, он шепнул ему, чтобы следовал за ним и не выказывал никакого смущения. Капитан Дальгетти отправился вниз по особой лестнице, ведшей из галереи в капеллу. Менее опытный авантюрист, пожалуй, постарался бы пройти поскорее мимо пастора, в надежде, что тот не заметит его. Но капитан понимал, что так можно попасться гораздо хуже, а потому преважно пошел навстречу богослову и, мимоходом раскланявшись с ним очень почтительно, намеревался тихими шагами направиться к выходу. Но каково было его удивление, когда он узнал в проповеднике то самое лицо, с которым накануне обедал в замке Арденвор!.. Однако он мигом справился со своим смущением и, прежде нежели пастор сказал хоть слово, обратился к нему с такой речью:

– Я не мог уехать из этого дома, не поблагодарив вас, достопочтеннейший сэр, за поучение, коим вы нас почтили сегодня.

– Я даже не заметил, сэр, что вы были в капелле! – сказал проповедник.

– Его светлости маркизу было угодно, – скромно сказал Дальгетти, – дать мне местечко в своей собственной галерее.

При этом известии пастор низехонько поклонился капитану, зная, что такая честь достается лишь немногим знатнейшим особам.

– Мне доводилось, сэр, – продолжал капитан, – в течение моей скитальческой жизни слышать многих проповедников всяких вероисповеданий, как-то: лютеран, евангелистов, реформатов, кальвинистов и прочая, но никогда еще не слыхал я поучения, подобного вашему.

– Не поучение, многоуважаемый сэр, а чтение, – сказал пастор, – наша церковь это называет чтением.

– Чтение или поучение, – сказал Дальгетти, – но это было, как говорят немцы, ganz fortre flich[35], и я не мог уехать, не засвидетельствовав перед вами, как глубоко растрогало меня ваше душеспасительное чтение и как я в то же время раскаиваюсь в том, что за вчерашней трапезой с недостаточным почтением обращался к такой особе, как вы.

– Увы, многоуважаемый сэр, – сказал пастор, – в сем мире мы встречаемся как бы в Долине Помрачения Смерти, сами не знаем, с кем нас сталкивает судьба! Что же удивительного, если иногда толкаем тех, кого, несомненно, стали бы уважать, кабы знали, с кем имеем дело. А ведь, по правде сказать, и я, сэр, расположен был принять вас скорее за кощунствующего шутника, нежели за благочестивую особу, чтящую Господа нашего даже в лице нижайшего из Его слуг.

– Таково мое всегдашнее обыкновение, многоуважаемый сэр, – отвечал Дальгетти, – ибо на службе у бессмертного короля Густава… Однако я вас отвлекаю от благочестивых размышлений? – На этот раз затруднительные обстоятельства пересилили в нем даже охоту рассказывать про шведского короля.

– Нисколько, нисколько, многоуважаемый сэр, – сказал пастор. – Скажите пожалуйста, какие были порядки при особе этого великого монарха, память о котором столь драгоценна для каждого протестантского сердца?

– Сэр, утром и вечером барабан созывал на молитву так же аккуратно, как на ученье; и если какой солдат проходил мимо духовного лица, не поклонившись ему, его на целый час сажали за это на деревянную кобылу. Сэр, позвольте пожелать вам доброго вечера… Я принужден покинуть замок. Мак-Калемор уже выдал мне паспорт.

– Еще минуту, сэр! – задержал его проповедник. – Не могу ли я чем-нибудь засвидетельствовать глубочайшее мое уважение к ученику великого Густава, и притом столь удивительному знатоку ораторского искусства?

– О, ничем, сэр, – сказал капитан, – вот разве попрошу вас указать мне ближайший выход к воротам, да еще, – прибавил он с неподражаемым нахальством, – будьте так добры, прикажите слуге привести мне туда мою лошадь, темно-серого мерина. Надо лишь кликнуть: «Густав!» – он тотчас насторожит уши… Сам-то я, по правде сказать, не знаю, где тут расположены конюшни, а мой проводник, – тут он значительно взглянул на Ранальда, – не говорит по-английски.

– Очень рад услужить вам, – сказал пастор. – Вот, сюда пожалуйте, через этот крытый ход!

«Ну и слава богу, что ты так тщеславен, – подумал про себя капитан. – А я уж боялся, как бы не пришлось пускаться в путь без Густава».

И точно, капеллан поспешил так усердно выполнить поручение «удивительного знатока ораторского искусства», что, пока Дальгетти вел переговоры с часовыми у подъемного моста, предъявляя паспорт и передавая пароль, слуга привел ему его коня, совсем оседланного.

Во всяком другом месте внезапное появление капитана на свободе, тогда как его только что всенародно посадили в тюрьму, могло возбудить подозрения и толки; но слуги и домашние маркиза так привыкли к его таинственной политике, что им и в голову не пришло ничего особенного; подумали только, что, должно быть, капитана затем и выпустили на волю, чтобы дать ему какое-нибудь секретное поручение. В этом предположении у него только спросили пароль и отпустили на все четыре стороны.

Дальгетти шагом проехал через городок Инверэри, а разбойник шел рядом с лошадью, в виде пешего служителя. Проходя мимо виселицы, старик взглянул на висевшие тела и заломил руки. Движение было мимолетное, так же как и взгляд, но оба выражали глубочайшее страдание. Ранальд тотчас овладел собой и только на ходу шепнул несколько слов одной из женщин, которые, сидя у подножия виселицы, подобно Риспе, дочери Айи, стерегли мертвых и оплакивали этих жертв феодальной неправды и жестокости. Услыхав голос Ранальда, женщина вздрогнула, но, мгновенно спохватившись, слегка кивнула ему в ответ.

Дальгетти продолжал свой путь вон из города, раздумывая: нанять или просто взять лодку и переправиться через озеро или же шмыгнуть в лес и там скрыться от преследования.

В первом случае он рисковал тем, что за ним каждую минуту могла погнаться одна из оснащенных галер маркиза, стоявших наготове у пристани; их длинные реи, обращенные к подветренной стороне, отнимали у него всякую надежду уйти от них в простой рыбачьей лодке. Если же решиться на второе, он был далеко не уверен, что в таком диком и незнакомом краю сумеет спрятаться и найти себе пропитание. Город остался позади, а он все еще не знал, куда поворотить коня, и начинал понимать, что, уйдя из темницы инверэрского замка, он хоть и совершил отчаянный подвиг, но самое трудное оставалось впереди. Теперь, если бы его поймали, расправа была бы короткая, потому что, нанеся личное оскорбление такому властному и мстительному вельможе, ему только и можно было ожидать немедленной казни. Пока он предавался этим печальным размышлениям и озирался кругом с нерешительным видом, Ранальд Мак-Иф внезапно спросил, куда он намерен теперь направиться.

– Вот в том-то и штука, почтенный мой товарищ, – отвечал Дальгетти, – что не знаю, как тебе ответить. Право, Ранальд, мне сдается, что лучше бы нам с тобой побыть на черном хлебе и воде до приезда сэра Дункана из Арденвора; а уж он, ради спасения собственной чести, должен бы как-никак вызволить меня оттуда.

– Саксонец, – отвечал Мак-Иф, – не жалей, что променял смрадную темницу на приволье под чистым небом. А пуще всего не тужи о том, что оказал услугу одному из Сыновей Тумана. Положись на меня: головой ручаюсь, что проведу тебя в сохранности.

– А можешь ли ты благополучно проводить меня по горам обратно к войску Монтроза? – спросил Дальгетти.

– Могу, – сказал Мак-Иф. – Нет человека, который так подробно знал бы все проходы, пещеры, лощины и трущобы, как знаем их мы, Сыновья Тумана. Пока другие только и знают ползать по берегам рек и озер, нам известны крутые ущелья непроходимых гор и глубокие пещеры, откуда берут начало горные потоки. Аргайл и с гончими собаками не выследит нас в тех твердынях, куда я проведу тебя.

– Коли так, друг Ранальд, пусть будет по-твоему, – сказал Дальгетти, – сам-то я, наверное, пропал бы в этих местах.

Разбойник тотчас свернул с дороги в лес, на многие мили тянущийся вокруг замка; он шел так быстро, что Густав едва поспевал за ним крупной рысью, и столько раз повертывал из стороны в сторону или устремлялся для сокращения пути вбок, что капитан Дальгетти вскоре совсем сбился с толку и не мог сообразить, где восток, где запад.

Наконец тропинка, становившаяся все более затруднительной, уперлась в густую трущобу. Вблизи слышен был рев горного потока, почва была местами топкая, местами обрывистая, и дальше ехать было решительно невозможно.

– Черт побери! – воскликнул Дальгетти. – Тут никак не пролезешь! Я боюсь, не пришлось бы расстаться с Густавом.

– О коне не беспокойся, – сказал разбойник, – скоро получишь его обратно.

Сказав это, он тихо засвистал; из чащи малинника и ежевики появился мальчик, полунагой, лишь наполовину прикрытый тартаном, без шапки, но с массой спутанных волос, повязанных вокруг головы кожаным ремнем; другой защиты от солнца и непогоды на нем не было. Он был страшно худ, и его серые глаза казались вдесятеро больше обычных человеческих глаз, хотя, как зверь, он выполз из-под куста.

– Отдай коня парню, – сказал Ранальд Мак-Иф. – Твоя жизнь от этого зависит.

– Ох, ох! – воскликнул ветеран в отчаянии. – Неужто надо оставлять Густава в таких ненадежных руках?

– С ума ты сходишь, теряя понапрасну столько времени! – сказал его проводник. – Разве мы на дружеской земле, что ты прощаешься с конем, словно с братом родным? Говорю тебе, что еще увидишь свою лошадь; а если бы и не увидел, разве жизнь не дороже самого лучшего жеребца, когда-либо рожденного от кобылы?

– Что правда, то правда, почтеннейший, – вздыхал Дальгетти, – а все-таки если бы ты знал, что за ценный конь этот Густав… Какие мы с ним походы делали… сколько вместе горя мыкали!.. Ты посмотри, он поворачивает голову, чтобы еще раз взглянуть на меня… Эй, паренек без штанов, будь с ним поласковее, голубчик, я тебя награжу за это!..

И капитан, слегка пофыркивая носом, чтобы проглотить свое горе, отвернулся от зрелища, надрывавшего ему сердце, и последовал за проводником.

Однако следовать за проводником оказалось совсем не легкой задачей, и вскоре сделалось так трудно, что капитан Дальгетти решительно не был в состоянии угнаться за Ранальдом. Началось с того, что, расставшись с конем, капитан должен был, едва придерживаясь за висячие ветки и торчавшие из земли коренья, спрыгнуть с высоты восьми футов в каменистое русло потока, вверх по течению которого Сын Тумана отправился дальше. Они перелезали через громадные камни, продирались сквозь чащу колючих кустов, карабкались с превеликим трудом на отвесные скалы с тем, чтобы, достигнув вершины, тотчас с не меньшим трудом спускаться с противоположной крутизны; все эти препятствия быстроногий и полунагой горец преодолевал с такой легкостью и проворством, что капитан только дивился и завидовал; сам же он, обремененный стальным шлемом, панцирем и другими доспехами, не говоря уже о тяжеловесных высоких сапогах, наконец до такой степени умаялся и от усталости, и от беспрестанных препятствий на пути, что сел на камень перевести дух и принялся объяснять Ранальду Мак-Ифу разницу между путешествием expeditus[36] и impeditus[37] и как эти понятия истолковывались в маршальской коллегии в Абердине.

Вместо ответа горец положил руку ему на плечо и указал назад, в ту сторону, откуда дул ветер. Дальгетти оглянулся, но ничего не увидел, потому что сумерки быстро сгущались, а находились они на дне глубокого оврага. Но зато до его ушей донесся издали явственный звон большого колокола.

– Это они тревогу забили, должно быть… так называемый набат, – молвил Дальгетти.

– Он возвещает тебе верную смерть, – сказал Ранальд, – если не хочешь пройти еще немного дальше. Каждый удар этого колокола уже стоил жизни хорошему человеку.

– Правда, Ранальд, ты мой надежный друг, – сказал Дальгетти. – Не спорю, что и со мной скоро может случиться то же самое, потому что я до того замотался по той причине, что я, как уже говорил тебе, impeditus, а будь я expeditus, меня бы пешее хождение не затруднило ни капельки; теперь же, я думаю, всего проще мне залезть куда-нибудь в кусты, полежать спокойно и ждать, какую судьбу Богу угодно послать мне. Убедительно прошу тебя, друг Ранальд, позаботься о себе самом, а меня оставь на произвол судьбы, как сказал Северный Лев, бессмертный Густав Адольф (о котором ты, наверное, слыхал, хотя бы ни о ком другом и не слыхивал, Ранальд), – и сказал он это Францу-Альберту, герцогу Саксен-Лауенбургскому, будучи смертельно ранен в сражении при Лютцене. И даже не очень отчаивайся в моей участи, друг мой, потому что в Германии мне не раз доводилось бывать в таких же переделках, особенно помню я случай после роковой битвы под Нордлингеном, когда я даже на другую службу перешел…

– Если бы ты поберег свое дыхание для спасения сына твоего отца, вместо того чтобы тратить время и силы на пустые россказни, – сказал Ранальд, приходя в нетерпение от болтливости капитана, – или если бы твои ноги так же проворно работали, как язык, еще была бы тебе надежда положить сегодня твою усталую голову не на кровавую подушку.