Сила Божия и немощь человеческая

Не поняла я его, а он-то о Причастии, выходит, говорил, называя его небесным хлебом.

Уложила я беднягу тут в постель. Он совсем обессилел.

На другое утро, – было это воскресенье – я собиралась к ранней обедне, смотрю – кум кончается, и с первым ударом колокола отлетела из измученного тела исстрадавшаяся душа страдальца, кого на земле звали Андреем Александровичем Карасевым.

Умер он двадцать пятого августа, а около двадцать пятого мая заболел. Ровно три месяца исполнилось со времени его видения: они-то и были загадочными тремя шагами, отделявшими горькую земную жизнь несчастного от блаженной жизни вечности.

VIII

Плакала я по нем, когда его хоронили – уж очень к нему привязалась за последнее время, очень жалела его за все горе, какое довелось перенести на земле горемыке-куму. Прошло сорок дней со дня кончины. Все сорок дней я ходила ко всем службам, подавала за обедней частички за упокой его страдальческой души, служила панихиды… Только на сороковой день вот что произошло со мной: это вы уж, как хотите, так и понимайте!

Собралась я к ранней обедне последний раз помянуть кума у престола Божия; стала одеваться, да уж, сама не помню, как, сидя на стуле, взяла да заснула.

Смотрю – во сне ли то, или наяву, разобраться в этом я не умею, – и вижу: отворяется дверь в мою комнату, и входит сам Андрей Александрович, как живой, но только такой хороший, хороший! И лицо радостное. Входит он и говорит:

– Ты меня не бойся, Анюта! Я только на минуточку: меня насилу к тебе отпустили – уж очень я к тебе просился, и отпустили-то всего на самое короткое время… Да ты меня не бойся же, Анюта!

– Да я и не боюсь вас, Андрей Александрович, – ответила я, а у самой поначалу, ох, как жутко было на сердце… Потом – ничего, обошлось и стало как-то интересно и радостно: что, мол, дальше будет?

– Вот зачем я пришел к тебе, Анюта: я хочу тебе показать, какую я тебе рядом со мной комнату приготовил. Хочешь ее посмотреть?

– Покажите, милый Андрей Александрович!

Тут Андрей Александрович подошел к глухой стенке моей комнаты, что-то там отодвинул, и моим глазам предстала чудная, светлая, невиданной красоты комната: а за ней – открытая дверь в другую, соседнюю…

– Эту, вот, я тебе приготовил, – сказал Андрей Александрович, – а вот та, другая, рядом – это моя теперешняя. Видишь, как нам будет с тобой хорошо![42]

Сладко стало у меня на сердце: я забыла свой мимолетный страх и уже смело обратилась с вопросом к душе своего кума – я уже знала, что это была душа его:

– Скажите мне, Андрей Александрович: страшно вам было переходить мытарства? Ведь вы уже их, стало быть, перешли, если вас ко мне отпустили?

– Экая какая ты, Анюта! Все-то тебе расскажи. Некогда мне, Анюта – пора домой: ведь я на короткий срок отпущен… Да, видно, делать нечего: еще с тобой минуточку побуду… Есть у тебя тут каша?

– Есть! – ответила я; смотрю: в самом деле, на моем столике откуда-то взялась тарелка, верхом полная каши, и рядом с тарелкой ложка.

Андрей Александрович взял ложку и стал ею брать и откладывать с тарелки по несколько крупинок каши:

– Вот столько, – говорит он, – отдал я за такой-то грех, столько – за такой, а вот столько – за такой…

Все свои грехи пересчитал Андрей Александрович, а тарелка с кашей, как была верхом полная, так, вижу, и осталась…

– А вот, это все, – добавил Андрей Александрович, указывая на полную тарелку, – отдал я за грех тайной злобы, которую я держал на сердце, и только-только хватило мне на расплату… Храни сердечный мир со всеми, Анюта! Всех и за все прощай ото всего сердца; не осуждай никого – и сама судима не будешь!.. А теперь пока, прощай, Анюта!

С этими словами скрылось мое видение, а я очнулась, или проснулась – это уж вы сами рассуждайте, как знаете. Как была я полуодетая, так и очнулась, сидя на своем стуле.

В приходском храме благовест уже звал меня к последней, сороковой обедне по душе новопреставленного раба Божия Андрея.

Прошло с того вот уже двадцать четыре года, успела я и состариться, и здоровьишко растерять, а все еще обещанной комнаты не могу удостоиться: видно, все ж осуждаю – не исполняю, видно, как следует посмертного завета на земле несчастного, а в селениях праведных блаженного Андрея Александровича…

Упокой, Господи, душу его в мире и в мире Своем премирном!..

* * *

Такова история, слышанная мною в Оптиной пустыни от Божией старушки…

Подумай-ка над ней, дорогой мой читатель! Не наведет ли она тебя на ту правду, которой тщетно добивается твоя душа в нашем, во зле лежащем мире?…

Из мира Божественной тайны

(К двухсотлетию кончины святителя Митрофана)

В старых рукописях, в которых одно время довелось мне рыться, в поисках святых воспоминаний о великом молитвеннике за грешную Русскую Землю, преподобном Серафиме Саровском, я нашел один документ величайшей важности для православно-христианских упований.

Документ этот – письмо некой генеральши Ефимович к рославльскому помещику Михаилу Николаевичу Семичеву. Письмо это помечено октябрем 1834 года и касается оно благодатных чудес святителя Митрофана, со времени святой кончины которого двадцать третьего ноября 1903 года исполнилось ровно двести лет.

Привожу это письмо в подлиннике.

I

Любезнейший братец! Спешу сообщить вам существеннейшее событие в жизни нашей. Какие чудотворения милосердия Божия явлены нам! Какой явной благодати удостоены добродетельные Соколовские!

У них в селе Преображенском было сие святое событие.

Дочь Василия Азанчевского воспитывалась в Смольном монастыре и десять лет была одержима ужаснейшими болезнями: у нее были припадки беснования; была слепота на один глаз и имела ногу изболевшую. Обе монархини – покойная и нынешняя[43] – приложили о ней многомилостивейшие попечения, но все искусство докторов было бессильно и для нее бесполезно, и она оставалась в лазарете безнадежных. Там удостоилась она видеть во сне три раза святителя Митрофана, который, явившись в последний раз, исцелил ей ногу. Она проснулась, попробовала булавкой онемевшее место, с восторгом почувствовала боль и могла, с помощью ленты, ступить на ногу и ходить. Но она не решилась тогда исполнить приказание угодника объявить сие чудотворение, боясь неверия своих подруг.

Год, как она отпущена из монастыря. Не имея матери, она в Москве просила родственницу свою свозить ее в Воронеж, но болезнь этой родственницы (ее уже нет ныне в живых) воспрепятствовала сему. Болящая Азанчевская крайне сему огорчилась и непременно пожелала, чтобы отвезли ее в Преображенское к Соколовским.

Добрая сестра, Анна Андреевна Соколовская, не щадя своего здоровья, берегла ее дни и ночи, но припадки ее становились так сильны, что во время их самые сильные мужчины не могли ее удерживать.

II

Десятого августа было начало чудотворений.

Дочь Соколовского, Елена Павловна Лыкошина, везла малолетнего сына в Смоленск к доктору и заночевала в своем имении, в шестидесяти верстах от Преображенского. Там она нашла одного своего слугу умершим, и в ту же ночь видит во сне, что он воскрес и говорит ей:

– Не удивляйся! Это ничего против тех чудес, какие ты увидишь в доме твоего отца. Спеши туда, как можно, к ночи.

Проснувшись в сильном волнении, она тотчас уехала к отцу, куда уже, оказалось, съехалось и много родных, сами не зная почему.

В десять часов вечера начались у болящей припадки сильнее прежних и продолжались до двенадцати часов ночи… Вдруг она воскликнула:

– Верую, святый угодник, верую! Но без ленты ходить не могу!..

Говорила отрывисто, как будто кому-то отвечала, а затем – опять:

– Верую! верую!..

С этими словами она вскочила и, кинувшись как бы к ногам угодника, целовала пол и как бы за кем читала молитвы…

Все были в таком волнении, что никто не собрался с силами за нею писать…

Потом болящая села и говорила:

– Не могу открыть глаз – уже десять лет закрыт… Верую, верую! – и кинулась к ногам угодника; затем наклонилась, как бы, под Евангелие, подходила под благословение; раскрыла грудь, на коей была рана и в которую еще утром Анна Андреевна вкладывала много корпии, и вдруг вскрикнула:

– Помазал, помазал!

Каково же было поражение всех предстоящих, когда увидели, что рана исчезла…

В четыре часа пополуночи она упала на кровать в сильной слабости и, отдохнувши, спросила:

– Видели ли вы угодника Божьего святого?

Отвечали ей:

– Нет, мы недостойны видеть такой благодати.

Она опять сказала:

– Он придет завтра и послезавтра… И другой был с ним, Тихон Задонский; но я не могла его рассмотреть – так было от него светло. Он принимал Евангелие от святителя Митрофана.

Болящая передала слова, которые ей сказал святитель:

– Вот и я – на помощь твоих страданий! Я прислан от Бога исцелить тебя для прославления Его имени. Терпи, мужайся и не унывай духом. Много тебе будет искушений, а потом получишь исцеление, не будешь иметь никаких болезней, но будешь страдать за имя мое.

На это приветствие она ответила ему:

– Угодно тебе исцелить меня – я буду прославлять благодать, милость и имя твое; угодно тебе прекратить жизнь мою – я, на одре смерти лежащая, в изнеможении сил скажу: да будет воля твоя!

Потом она рассказывала, что святитель Митрофан выговаривал ей за то, что она не объявила никому в Смольном монастыре о происшедшем исцелении ее ноги, которое посему было приписано лечению лекарей. Она отвечала, как было выше сказано, что боялась неверия.

Угодник ответил:

– Кто не верит, пострадает более тебя…

III

В тот день – это было одиннадцатого августа – она получила исцеление глаза, ноги, и рана ее закрылась, но припадки к одиннадцатому часу стали еще сильнее, и она начала упрекать, что брат ее и Лыкошина не истинно верующие, что они хоть и верующие, но вера их пополам с любопытством, и что она оттого сильнее страждет.

В двенадцатом часу ночи явился ей святитель Митрофан. Опять было то же моление. Когда пришла в себя, сказала, что угодник объявил ей, что в следующую ночь он ей откроет жизнь, смерть и Царствие Небесное. К третьему часу ночи спросила себе чистое белье и сказала:

– Рубашка будет освящена нынешнюю ночь.

В десятом часу утра с нею были необыкновенные припадки, продолжавшиеся до трех часов дня.

Следующую ночь явился святитель Митрофан, открыл ей книгу ее жизни, в коей от самого ее детства вписаны все ее дела добрые и дурные, ее чувства и помышления. Потом он показал ей смерть. Она закричала:

– Как темно! – и с ужасом искала себе защиты у угодника и опять кричала:

– Заступи, помоги, выведи! – и как бы оборонялась от кого-то.

В это время тело ее местами вспухало и покрывалось синими пятнами. Потом в трепете и исступлении воскликнула:

– Ах, как хорошо и светло!.. Господи! Ты очистил мою душу!

На ее лице был виден необыкновенный восторг… Потом, вдруг опечалившись, воскликнула:

– Для чего же мне еще здесь жить? Кому нужна жизнь моя?… Да будет воля твоя, святый угодник!.. Молю тебя благословить всех, кого я назову.

И стала называть с расстановкой, как бы давая угоднику повторять имена всех предстоящих, многих отсутствующих и всех православных христиан.

Тут все с воплем кинулись под ее руки, которые она держала так, как бы получала благословение. А она все время явления хватала Анну Андреевну Соколовскую: видно было, что ей хотелось подвинуть ее к угоднику.

Потом святитель Митрофан помазал ее миром. Она подставляла для помазания руки и ноги и отирала их рубашкой. После того как святитель возложил на ее голову руки, тогда она поспешно велела разбудить всех детей, говоря, что лишь их невинные уста должны прикоснуться к сему освященному месту.

По ее словам, святитель ей сказал так:

– Вступая в новую жизнь, старайся приобретать нетленные богатства: смирение, кротость, терпение, любовь и несомненную надежду на милосердие Творца, и да будет твоим путеводителем вера!

Пришедши в себя, она тотчас попросила везти себя в Смоленск к Божией Матери. Велела снять с себя рубашку, так как святитель сказал:

– Ты ею будешь исцелять больных. – А затем сказал: – Тебе явится Ангел-хранитель.

IV

Восемнадцатого числа, в сопровождении всех тогда бывших, поехали в Смоленск, без затруднения и помощи всходила и сходила по лестницам и несколько дней была совершенно здоровой, но часто задумчива, молчалива и сонлива.

Ровно за неделю до Покрова дня – в понедельник – она ослабла и, когда уснула, то вдруг стала ясновидящей: отвечала на мысли каждого, кто сидел дома в третьей комнате. Мучилась, если вдруг чувствовала, что кто-либо искушает каким-нибудь неверием. Говорила такие слова, каких никогда не умела говорить. Потом сказала:

– Не думайте, чтобы это я вам говорила. Нет! Я внушена Ангелом – он при мне.

Вот он!.. А в самый день Покрова Пресвятой Богородицы Пречистая покроет меня Своим святым омофором, и все предстоящие будут видеть эти чудеса.

Тут все в великой радости хотели послать к своим знакомым, но она не позволила, говоря:

– Довольно будет тех, кому нужно быть. Богу угодно избрать для прославления сих чудес Леонида, ректора Смоленского, Павла и Платона Егоровичей Соколовских и Платона Рачинскаго.

Эти дни в Смоленске больная была в отрадном положении – и дни, и ночи, и говорила:

– Ах, как бы я желала, чтобы вы все могли хотя минуту насладиться этим небесным сном, которым я теперь насладилась!.. Ах, как сладостно, как приятно!..

Она вставала поминутно, переходила из комнаты в комнату, потом опять засыпала и опять во сне начинала говорить. По всему было видно, что она желала освятить весь дом сопутствующим ей Ангелом, потому что переходила из комнаты в комнату по всему огромному дому.

Она чувствовала, ежели кто подъезжал к дому, и говорила:

– Вот еще едут верующие!

Непонятно, по какой причине съехалось шестьдесят человек, хотя никто не был извещен.

Когда кто входил с малою верою, она начинала страдать тоской и говорить с такой убедительностью, что каждый трепетал и приходил в должное чувство.

Иные боялись, чтобы она именно их грехов не обличила. Она чувствовала их мысли и говорила:

– Боятся иные (не говоря именно кто), чтобы я не объявила их грехов, а забывают, что Спаситель будет судить всех явно, а не тайно, и что сей страх означает совесть нечистую.

И в прекраснейших изречениях начала говорить, как мы должны очищать совесть нашу, подобно садовнику, очищающему сад от дурных растений: он не вдруг, но всякий день понемногу их вырывает. Так и мы понемногу должны искоренять наши пороки.

Многие хотели записывать ее слова, но она не позволила, говоря, что эти слова должны быть у каждого в сердце, а не на бумаге…

Одна особа, приехав в тот дом, почувствовала такой неизъяснимый трепет, что не могла оставаться вместе со всеми и ушла в верхний этаж. Болящая, хотя и во сне, но явно сказала:

– Бедная! Она страдает, и я страдаю.

На другой день она почувствовала, что та молится Богу, и сказала:

– Погибающая душа скоро обратилась.

Потом велела позвать ее к себе, стала над нею молиться, чтобы Бог обратил ее к добродетели, обняла ее нежно и начала говорить:

– Другие думают, что мы достойнее ее, а того не знают, что она была последняя, а теперь первая.

Затем обратилась к Соколовским и с восторгом говорила:

– Добрые души! Они не воображают, как часто Ангел записывает их добрые дела. Они вникли в положение Анны Андреевны Соколовской. Милая и кроткая!

Душа ее страдает о сыне и молчит – до сих пор мне ничего не сказала, а он провинился и наказан. Но, слава Богу, что он имеет испытание это в молодых летах.

Сейчас не могу описать вам всех ее разговоров, но скажу о последнем важнейшем происшествии.

V

По возвращении обратно в дом Соколовских Ольга Васильевна (больная Азанчевская) начала говеть к будущему воскресенью, то есть к двадцать третьему числу, и в этот день удостоилась причаститься Святых Тайн.

В числе посетивших ее во время болезни был смоленского Авраамиева монастыря архимандрит Леонид, который приезжал двадцать пятого числа, а потом вторично посетил ее тридцатого числа, ночевал в доме и на Покров день после обедни уехал. Также был того же монастыря эконом из Болдина монастыря игумен Никодим, и она, сонная, рассказывала каждому о чудесном своем исцелении от угодника в таком точно порядке, как описано выше…

Можете себе представить, в каком находились все мы волнении в день Покрова Пресвятыя Богородицы!

Тридцатого к вечеру она стала слабеть и велела положить себя в спальне Анны Андреевны, на ее кровать; и тут начались страдания – тоска о неверующих; и так она металась, что боялись, как бы у нее не отвалилась голова. Многие не могли смотреть и вышли из комнаты, кроме Анны Андреевны Соколовской и Елизаветы Андреевны Храповицкой, которых она от себя не отпускала.

К девятому часу вечера опять все собрались около нее, но она так ослабела, что более походила на мертвую, чем на больную. Тут мы заметили, что она начинает вытягиваться, как при последних минутах жизни, с хрипотой в груди, и, наконец, видим непостижимые для человека чудеса: она поднимает руки вверх и так оставляет их в распростертом положении. Потом опускает ноги с постели и делает земной поклон, опуская голову до полу без помощи рук; потом привстает, и по движениям рук, которыми она обнажает грудь и спину протягиванием оных, равно и ног, мы заключаем, что она помазуется Царицей Небесной. При сих действиях говорит:

– Радуйся, Радосте наша! Покрый нас честным Твоим омофором.

Сие повторила два раза. Потом становится на ноги и от слабости падает на постель, а ноги ее уже мы должны были положить на постель при помощи других, близ стоявших. Затем мы увидали, что сложила руки, как будто для получения благословения. Тут она начала говорить имена всех родных, всех здесь присутствовавших, отсутствующих и всех христиан, верующих во имя Божие – и все это очень внятным языком… Потом, помолчав немного и все продолжая держать руки в том же положении, она сказала:

– Еще прикажешь?… Не угодно?…

Приняла руки и положила их на грудь со словами:

– Да будет воля Твоя!

Немного погодя она воскликнула:

– Свершилось, свершилось! – и с сими словами села на постель и уже в полном сознании сказала:

– Прославим единым сердцем и едиными устами чудеса Божий!

За сим начала с нами обниматься, а мы – ее поздравлять с благодатию исцеления…

Во все время происходившего мы все стояли на коленях в великом страхе и рыдали.

Исцеленная после этого осталась в постели. Сидя в постели, совершенно здоровая, спросила просфоры, а потом горячего чаю, который ей и подали. Она в этот день ничего не пила и не ела… В постели она оставалась до следующего дня.

В восьмом часу утра первого октября призван был священник отслужить благодарственный молебен и акафист Божией Матери. Затем она встала, и мы все пошли пешком – также и она с нами – в церковь, где отслушали Литургию и молебен угоднику Божьему Митрофану.

Теперь Ольга Васильевна совершенно здорова. При исцелении были:

1) Архимандрит Авраамиева монастыря Леонид.

2) Поручик Александр Васильевич Азанчевский и сестры его, гвардии капитана дочери – девицы Анна и Екатерина.

3) Жена штаб-ротмистра Елена Павловна Лыкошина с малолетним сыном Николаем.

4) Живущая в доме Азанчевских из дворян девица Авдотья Семеновна Азанчевская.

5) Генерал-майор Иассон Семенович Храповицкий с женой, детьми, с живущей в их доме девицей Александрой Алексеевной Курашовой и гувернанткой Елизаветой Егоровной Доланд.

6) Полковник Василий Иванович Рачинский с братьями своими – Платоном, Иваном и сестрой Александрой.

7) Павел и Платон Егоровичи, и Анна Андреевна Соколовские и прочие, подробно в письме поименованные.

* * *

Самому миру не вместить описания всех чудес, источаемых милосердием Божием над грешным человечеством через святых Своих угодников. Наши Четьи-Минеи, Прологи – неистощимое море чудес и знамений, совершенных и до наших дней совершаемых благодатью Святого Духа по истинной и нелицемерной вере в Господа нашего Иисуса Христа. И если приблизилось к нам тяжкое и лютое время, когда, видимо, для всех верующих истощается чаша долготерпения и милосердия Божия, а с истощением ее сокращаются и чудесные явления Духа Милующего, то не на Бога вознесем мы хулу нашу за жестокие язвы, на нас налагаемые, а на самих себя: мы – отступники от веры Христовой, мы – тати и разбойники, ставящие в безумной гордыне своей престол свой выше Божьего, самих себя – на место Творца всяческих. Безумцы мы, жалкие мы, ослепленные миражем устроений земного нашего благополучия, разрушители старого и внутри себя творческого духа для создания нового не имеющие! Куда мы идем, в какую бездну стремимся, очертя голову? Мы, дерзающие признавать христианство дискредитированным, отвергающие Того, Кто один только и есть и Путь, и Истина, и Жизнь, и без Кого мы не можем творить ничего ни в духе, ни в истине?! Откуда же, откуда же возьмем мы дар творчества, когда Первоисточник всякого творчества нами отвергнут, алтари Его повергаются, храмы поруганы, а призванные быть сосудами благодати Духа Святого – священство царское – стадо Христово и его пастыри и учители предались не устроению Небесного Царства в душе человеческой, а царства плоти, противления Духу Христову, всякой мерзости, хищения и лицемерного обмана в деле, в слове, в помышлении? Можем ли мы требовать у Бога Его милостей, Его чудотворений. Его знамений к нашему благу, к нашему спасению и здесь на земле, и там – на небе, когда доходим и уже почти дошли до полного отрицания Самого Всевышнего?… Так не говорите же, хулители Духа, остатку верных, и тем, чья вера под злодейским и братоубийственным вашим натиском изнемогает: где Бог ваш и где явления Его Духа, подобные описанному? Не говорите, не дерзайте кощунственно глумиться над достоверными свидетелями веры, бросая в них грязь вашей клеветы, что свидетельство их – лживые легенды, сказки, плод нафанатизированнаго воображения. Вы требуете, чтобы эти чудеса и знамения были вами запротоколированы, вашими отступниками, лжецами и клеветниками засвидетельствованы, вашему суду предоставлены, и тогда только вы им поверите, а святым вселенского христианства всех веков вы не доверяете…

Хорошо сказал про вас Спаситель: «если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес – не поверят»…

Так, пусть слова, запечатленные верой этого рассказа, будут вам, отступники, в свидетельство, чтобы не сказать вам в день Судный: не было во времена наши свидетелей милости Твоей, Господи!

Христос – вчера, днесь и во веки Той же. Аминь.

Николо-Бабаевский монастырь. Двадцать второго июня 1906 года.

Свидетельство живой веры

(Из келейной монашеской сокровищницы)

I. Истинное событие из жизни княгини Анны Феодоровны Голицыной

(Из рукописи монаха Арсения)

В тридцатых годах прошлого столетия, стало быть, с небольшим семьдесят лет тому назад, жило в Москве семейство князей Голицыных, род которых, вероятно, и до наших дней не потерял еще связи с Первопрестольной и в потомстве своем, надо полагать, и теперь еще здравствует и благоденствует во славу Божию и Родины. Думаем так потому, что полагаем: от семени доброго растет и древо доброе. А от доброго дерева каким же и плодам-то быть, как не по роду его? Так, по рассуждению человеческому, думается нам, если только не успело за семьдесят-то с лишком лет остареть и задичать дерево, корень которого была в тридцатых годах княгиня Анна Феодоровна, в девицах Боборыкина, а по мужу Голицына. Вот о ней-то мы и поведем сейчас речь со слов келейных записок, оставшихся по смерти престарелого инока, современника описываемому в них событию.

Княгиня Анна Феодоровна была по тем, еще сравнительно богобоязненным, временам женщина простая в своих обычаях и, по замечанию лиц, ее знавших, обыкновенная, рядовая православная христианка: добрая жена своему мужу, добрая мать своим детям; жила с мужем во времена описываемого события уже одиннадцать лет с небольшим. Теперь такие жены и матери на редкость, а тогда они еще не были в диковину… От природы княгиня была сложения слабого, нрава тихого и спокойного, всегда ровного, простосердечная, но в православной вере твердая. В те времена высшее столичное общество увлекалось чтением мистически-масонских книг, располагавших ум и сердце к пиетизму или просто к полурелигиозной мечтательности, и редкие из представительниц этого общества могли избежать тонкого яда сей духовной заразы. Строго православно настроенная и утвержденная в вере отцов, княгиня Анна Феодоровна избегла общей участи, оценив по достоинству масонскую пропаганду не столько умом, сколько верным чувством своего православного сердца.