Бабушкины сказки (сборник)

Однако, несмотря на это упорство в своих идеях, Бланш сделалась общительнее; она была неглупа в известных отношениях и очень ласково отнеслась к Диане, расхвалила ее талант и не пыталась уже, как прежде, унижать ее профессию. Диана увидела ее опять с удовольствием: ее имя, ее лицо пробудило в ней самые приятные воспоминания детства. Чтобы заставить ее снова прийти, она попросила позволения сделать с нее портрет. Бланш вспыхнула от удовольствия, как в то время, когда она получила бирюзовую брошь. Она сознавала свою красоту и была в восторге увидеть свое лицо, изображенное искусной рукой, но она была бедна. Диана поняла ее затруднение.

– Я у вас прошу это как услугу, – сказала она. – Воспроизводить прекрасное лицо для меня удовольствие, которое достается мне не каждый день, и так как это трудно, то это двигает меня вперед.

В глубине души Диана хотела заплатить только старый долг сердца воспоминанию о Пиктордю. Бланш не поняла этой деликатности и приписала ее своей красоте. Она долго заставила себя упрашивать, приводила различные отговорки, но в то же время боялась быть пойманной на слове. Она говорила, что недолго пробудет в Арле, что ее средства не позволяют ей оставаться в богатом городе и что муж ее, занятый земледелием и охотой, торопит ее возвратиться в деревню, где они постоянно живут.

– Я сделаю с вас, – возразила Диана, – только легкий эскиз тремя карандашами: белым, черным и красным. Если я успею, это выйдет очень хорошо и я у вас займу только одно утро.

Бланш согласилась на завтра. На следующий день она пришла в хорошеньком небесно-голубом платье и с бирюзовой брошью, прикрепленной к ленте на шее.

Диана была в ударе и сделала один из своих лучших портретов, виконтесса нашла себя такой прекрасной, что слезы благодарности повисли на ее длинных черных ресницах, обрамлявших голубые глаза. Она поцеловала Диану и умоляла ее приехать к ней в замок.

– В замок Пиктордю? – вскричала Диана с удивлением. – Вы мне сказали, что живете у отца. Разве вы поправили старый замок?

– Не весь, – отвечала виконтесса. – Мы не имели возможности это сделать, но мы подновили маленький павильон и переселимся туда в будущем месяце. Там есть комната для друзей. Если вы захотите обновить ее, то доставите мне величайшее удовольствие.

Предложение было чистосердечно. Бланш прибавила, что отец ее будет счастлив увидеть снова Диану, так же как и господина Флошарде, о котором всегда вспоминал с удовольствием и называл его «своим другом Флошарде», когда слышал толки о его превосходных картинах.

Диане очень хотелось снова увидеть Пиктордю, и она обещала сделать все возможное, чтобы побывать там в следующем месяце, одна или с отцом, так как этот последний уже давно дал ей слово предпринять небольшое путешествие, чтобы несколько развлечься и повидаться в Манд с ее старой теткой-монахиней. Пиктордю лежал недалеко от этой дороги, и они, конечно, сделают небольшой крюк, чтобы побывать там.

Госпожа Лора была сильно раздосадована, когда узнала, что Диана думает немножко отдохнуть, чтобы поправить свое здоровье. Ей хорошо было известно, что дочь зарабатывает более, чем отец, что ее более ценят как живописца, нежели его. Из-за отсутствия Дианы могли уменьшиться домашние доходы, и Лора так резко дала Диане это почувствовать, что раздражило ее до крайности. У нее с едкостью выторговывали одну-две недели свободы, которой она совершенно лишала себя в течение двух лет, работая без отдыха, чтобы загладить бедствие, причиненное этой праздной и бесполезной женщиной.

Надо сознаться, что положение было затруднительно. У Дианы достало мужества, – а мужества нужно было много, – чтобы отказаться от приглашения доктора, который звал ее в Италию или Париж и даже был готов сопровождать ее туда, лишь только бы она этого пожелала. Диана страстно желала ехать, но не хотела признаться в этом, чтобы не поддаться искушению. Она находила, что это еще слишком рано, что на отца ее нельзя еще положиться, чтобы оставить его одного в продолжение нескольких месяцев под влиянием Лоры.

Когда Диана увидела, что в благодарность за ее жертву у нее оспаривают право отдохнуть несколько дней, она едва не пришла в уныние от своей задачи и не порвала все. Она устояла, однако отвечала с кротостью, что скоро вернется, и собирала свои вещи, несмотря на то что мачеха двадцать раз прерывала ее несносными придирками.

Доктор должен был вмешаться и решить, что Диана отправится на следующий же день с Жоффретой. Он просил, смеясь, свое милое дитя вести записки о своих призраках, если только она будет иметь еще счастье видеть их, чтобы потом рассказать ему о них так же мило, как прежде.

Через два дня они должны были прибыть в Сен-Жан-Гардонанк. Марселей Ферон, племянник доктора, сделавшийся такой же знаменитостью, как и дядя, провожал их до этого города, где они провели ночь. Оттуда он отправился к одному из своих друзей, жившему по соседству, между тем как Диана, с радостью отыскавшая честного извозчика Романеша, отправилась со своей кормилицей в наемном экипаже по дороге в Пиктордю. Теперь эта ужасная дорога была исправлена, и наши путешественницы без всяких приключений прибыли после обеда к террасе замка.

Здесь уже не было прежнего входа. Обновленный павильон, который был не что иное, как прежняя купальня Дианы, имел особый вход ниже. Но Диане хотелось увидать статую, говорившую с ней. Она боялась, что не найдет ее более. Послав вперед Романеша и Жоффрету, она перескочила через недавно поставленную маленькую изгородь и легко поднялась по неровным и изломанным ступеням большой лестницы.

Было около четырех часов пополудни, солнце косыми лучами озаряло все предметы. Диана, еще не видя своей любимой статуи из-за скрывавших ее кустарников, заметила тень ее на песке террасы, и сердце ее забилось от радости.

Она побежала туда и взглянула на нее с изумлением. В ее воспоминаниях статуя была громадна, а в действительности она едва достигала человеческого роста. Была ли она такой прекрасной и замечательной, какой тогда казалась Диане?

Нет, она была несколько манерна, складки ее одежды были слишком изысканны и изогнуты, но все же она была изящна и грациозна, и Диана, опечаленная своим разочарованием, послала ей поцелуй, наивно ожидая, однако же, что статуя возвратит ей его.

Терраса была так же запущена, как и прежде; высокая трава не была помята, видно было, что никто никогда не бывал там. Потом Диана узнала, что Бланш, которая боялась змей и принимала за них невинных ужей, никогда не ходила в развалины и не позволяла никому ходить туда. Однако она жила среди этих развалин; Диана удивлялась и радовалась одновременно, видя, что это уединение и беспорядок, которые были ей некогда так милы, не потерпели никакого мещанского улучшения, то есть переделки.

Она восхищалась беспорядком деревьев, лишенных листьев и засохших рядом с живыми и ветвистыми, великолепными дикими растениями, растущими рядом с растениями возделанными, которые теперь росли вместе на свободе, переплетая свои ветви. Она восхищалась этим хаосом камней, где мох равно владел и природной скалой, и скалой, отесанной рукою человека. Она снова увидела чистый ручеек, который когда-то питал своими водами пруды и каскады и который скромно журчал теперь в траве между камней. Она рассматривала этот изящный фасад возрождения, где прихотливыми гирляндами извивался долговечный плющ. Быть может, не хватало нескольких тонко отделанных окон, нескольких башен. Диана не входила в эти подробности; целое имело еще тот благородный и строгий вид, который сохраняют здания этой блестящей эпохи даже в своем разрушении.

XРечь статуи

Диана сама хотела найти среди хаоса развалин дорогу в павильон и нашла ее без труда. Бланш, предупрежденная прибытием ее экипажа, вышла к ней навстречу и приняла ее, осыпая ласками; потом она проводила гостью в павильон бань, где Диана провела ту памятную в своей жизни ночь. Увы, здесь все изменилось. Большая круглая зала, где была купальня, исчезла. Стесали мраморные украшения, чтобы сделать колпак над очагом, своды, украшенные гирляндами, были превращены в синий потолок, нимфы, увы! не водили уже более свой легкий и скромный хоровод кругом стен. Зала, обитая оранжевым полотном с большими букетами, сделалась четырехугольной; оставшиеся части превратили в маленькие комнатки.

Проходы арок были освобождены от мусора и диких растений; источник, лишенный своих растений и мятной травы, исчез, заключенный в сруб колодца; куры копались в навозе на соседнем дворике, который прежде служил для входа в баню и был еще выстлан порфиром. Аллея шелковиц, недавно посаженных, казалось, еще не привыкших к климату и почве, спускалась вниз по новой дороге, оставляя в стороне старый парк и развалины. Обитатели Пиктордю, забившись в угол гнезда своих предков, старались, насколько было возможно, избежать перехода через развалины.

Восхищаясь, чтобы угодить Бланш, умением, с которым она извлекла пользу из развалин древнего замка, Диана вздыхала, думая, что она извлекла бы ее совершенно иначе. Но Бланш казалась так горда и довольна своими переделками, что Диана удержалась от замечаний. Маркиз и зять его явились к обеду. Зять был красный и разгоряченный, он сзывал своих собак, крича далеко раздававшимся голосом и громко смеясь после каждой фразы, хотя и нельзя было понять, чему именно он смеется. Маркиз, как всегда, вежливый, благосклонный, ровный и задумчивый. Он принял Диану очень любезно и ничего не забыл из ее первого посещения. Потом он засыпал ее странными вопросами, на которые невозможно было отвечать, не входя в объяснения, как для ребенка.

Этот добрый человек жил так далеко от света, кругозор его жизни был так узок, что, желая говорить обо всем, чтобы не показаться отсталым, он показывал только, что он не в состоянии понимать что бы то ни было.

Бланш, более умная, нежели отец, и более отполированная светом, с которым имела кое-какие сношения, страдала от простоты своего отца и особенно от самоуверенности, с какой муж ее высказывал еще более нелепые суждения. Она противоречила им обоим, не скрывая своего презрения к их невежеству. Диана сожалела о прежнем безмолвии Пиктордю и спрашивала себя, зачем она покинула милую болтовню своего отца и интересную беседу доктора, чтобы выслушивать это нелепое трио, не имевшее даже достоинства согласия.

Сославшись на усталость, она рано удалилась в тесную комнатку, которую хозяева ее величали громким именем почетной комнаты. Но она не могла уснуть. Запах свежей краски заставил ее открыть окно, чтобы избежать головной боли.

Она увидала, что окно выходит на маленькую лесенку, криво лепившуюся к стене. Это был уцелевший остаток старинной постройки, перила еще не были исправлены. Ночь была светлая и прекрасная. Диана, завернувшись в свой плащ, спустилась вниз, довольная тем, что она одна и может пойти, как прежде, на поиски в чудесный замок своих сновидений. Прекрасная муза, ее добрая фея, не явилась протянуть ей руку, чтобы провести ее под кругами, начертанными воображением ее в пространстве над разрушенными сводами. Она не могла вступить под эти арки, которые тщетно пытались выдвинуться из груды обломков. Но она воссоздала в своем уме этот волшебный замок в итальянском вкусе, воздвигнутый в пустыне еще в то время, когда Италия превосходила нас в деле искусства и вкуса. Она восстановила мысленно весь блеск этого исчезнувшего великолепия, которое не могло более возродиться под своей старой формой и которое промышленность уже изгоняла из будущего. Она не встретила во время прогулки никакого призрака, но испытала наслаждение созерцать чудные эффекты лунного света на развалинах. Она поднялась так высоко по скалам, господствовавшим над замком, что видела в глубине лощины переливы зеленовато-серого света в маленькой речке. То здесь, то там черная масса обломков, загромождавших ложе ее, рисовалась среди переливов алмазного блеска. Ночные совы перекликались, точно кошки, папоротники и дроки разливали свое дикое благоухание. Глубокая тишина царила в воздухе, ветви старых деревьев были так же неподвижны, как каменные изваяния террасы.

Диана чувствовала потребность окинуть взглядом свою короткую жизнь среди этой природы, которая невольно наводила на размышления о вечности. Она опять увидела свое детство, свои порывы глубокой пытливости, свои болезненные припадки, свои стремления к таинственному идеалу, минуты отчаяния и восторга, свои печали, свои усилия, свои успехи и надежды.

Но здесь она остановилась: ее будущее было неопределенно, таинственно, как некоторые фазы ее прошлого. Она чувствовала все, чего недостает ей, чтобы перешагнуть скромные границы, которые она поставила себе, когда решила помогать своему отцу. Она хорошо знала, что по ту сторону ремесла, которое обеспечивало ее независимость и человеческое достоинство, простирается для нее широкое поприще. Но получит ли она когда-нибудь возможность вступить в него? Может ли она путешествовать, познавать, чувствовать? Оставить окружающих, знакомство, будничные обязанности – тот предел, который ее отец мог перейти и на котором он остановился, подчинившись требованиям женщины, видевшей в искусстве один барыш?

Диана чувствовала, что и ее жизнь связывала и разбивала та же женщина, от которой нужно было ежечасно отстаивать ленивый и колеблющийся ум отца. Диана еще недавно была готова раздавить ее своим презрением. Но она сдержалась, потому что имела над собой власть, которой недоставало ее отцу, потому что тайный голос шептал ей, когда она почти не могла сдержать себя: «Ты знаешь, что надо преодолеть себя».

Она вспомнила эти минуты внутренней борьбы и подумала о своей матери, которая, без сомнения, передала ей эту тайную и драгоценную энергию терпения. Она с жаром стала молить этого духа-покровителя проникнуть в ее душу, чтобы указать ей долг ее, подобно тому, как образ его являлся ей в видениях, чтобы показать ей красоту. Должна ли она решительно отказаться испытать высшие наслаждения духа для того только, чтобы не покинуть своего отца? Или должна противиться голосу этой музы-матери, которая поднимала ее и переносила в область красоты и истины, чтобы показать ей тот бесконечный путь, на котором художник не должен останавливаться?

Она шла, размышляя таким образом, и очутилась возле статуи без лица, ее первой учительницы. Она прислонилась к подножию, положив руку на ее холодные ноги. Диане показалось, что она слышит голос, который как будто исходил от статуи и отдавался в ней самой сильным дрожанием и который говорил ей:

«Оставь заботу о своем будущем, о душе твоей матери, которая живет в тебе и над тобой. Мы вместе найдем дорогу к идеалу. Настоящее только перепутье, где, остановившись, ты не перестанешь работать. Не думай, что непременно должен быть выбор между долгом и благородным человеколюбием. То и другое должно идти вместе, помогая друг другу. Не думай, что подавленный гнев и перенесенная скорбь – враги таланта. Не изнуряют они, но возбуждают. Случалось, что ты находила в слезах образ, который искала, и будь уверена, когда ты страдаешь с мужеством, твой талант растет вместе с твоими силами, хотя ты того не замечаешь. Здоровье ума не в спокойствии, оно только в победе».

Диана возвратилась, проникнутая этим внутренним откровением и, оставя окно открытым, заснула так хорошо, как никогда.

На следующий день она чувствовала сладостный покой во всем своем существе. И терпеливо выслушивала наивности доброго маркиза и пошлости его зятя. Она сообщила свое хорошее расположение духа, и Бланш и увела ее, несмотря на сопротивление, осмотреть развалины среди белого дня.

Доктор не ограничился тем, что объяснял своей милой Диане прекрасное в искусстве: он научил ее понимать его и в природе; он дал ей познания, которые придали интерес ее прогулкам. Он просил ее привезти из своего путешествия несколько редких растений. Диана искала их и находила. Она заботливо собирала их для своего старого друга и прибавила еще от себя цветы, менее редкие, но более красивые: гусиную траву скал, прекрасную синюю луговую герань рядом с грациозной коленчатой, мыльную траву, которая пестрила своими бесчисленными цветочками скалистые берега реки, альпийский кочедык, распускавшийся в сырых местах развалин, моннельгаский люпин, усеявший золотыми звездами дерн террасы. Собирая эти цветы, Диана нашла довольно безобразную монету, покрытую толстым слоем ржавчины, и отдала ее Бланш, советуя осторожно очистить ее, чтобы не исцарапать.

– Сохраните ее, – отвечала виконтесса, – если вы видите какую-нибудь цену в этих старых грошах, я не понимаю в этом ничего, у меня много других, которым я не придаю никакого значения.

– Вы мне покажите их, – попросила Диана, – я смыслю в этом немного и с помощью доктора Ферона, который очень учен, могу отличать более интересные. Кто знает? У меня рука счастливая на находки. Быть может, вы обладаете, сами того не подозревая, маленьким сокровищем.

– Которое я вам от души отдам даром, милая Диана! Все это медь, очень тонкое золото или почерневшее серебро.

– Это ничего не значит! Если там найдется несколько дорогих вещей, я вам скажу потом, и вы назначите цену.

Она рассмотрела медали, собранные некогда маркизом и брошенные в угол его жилища, где их отыскали не без труда. Диана подумала, что не все же они ничего не стоили, и взялась передать их лицам, более сведущим. Она не хотела очищать ту, которую нашла, боясь испортить ее и связывая какую-то суеверную идею со своей находкой. Она завернула ее в бумагу и положила вместе с другими в свой чемодан.

На следующий день она пошла на вершину горы смотреть восход солнца; она была одна и шла наудачу. Она очутилась во впадине скалы против чудного маленького каскада, который, блестящий и светлый, ниспадал между кустами шиповника и шелковистых кистей ломоноса. Солнце косо бросало розовые лучи на эту великолепную картину, и Диана в первый еще раз почувствовала вполне прелесть красок. Так как гора освещалась только сбоку, то Диана вполне отчетливо сознавала эту волшебную жизнь света, то разлитого широкими волнами, то отраженного и переходящего неподражаемыми сочетаниями от яркого блеска к мягкой полутени, от жарких тонов к холодным. Ее отец часто говорил ей о средних тонах.

– Отец, – вскричала она невольно, как будто он был здесь, – нет средних тонов, клянусь тебе, их нет!

Она улыбнулась своему увлечению и упивалась на свободе этим откровением, которое давали ей небо и земля, листва и воды, травы и скалы, заря, сменяющая ночь, и ночь, кротко и покорно удаляющаяся под прозрачными покровами, которые солнце разрывало своими первыми лучами. Диана почувствовала, что она может писать красками, не бросая пастели, и ее сердце забилось радостью и надеждой.

На возвратном пути она остановилась опять около статуи и вспомнила все, что вчера сложилось в душе ее.

«Если ты та, кто говорил со мной, – думала она, – то ты научила меня вчера добру. Ты мне показала, что хорошее решение лучше хорошего путешествия. Я тебе обещала войти, улыбаясь, в тюрьму долга, и я сегодня же сделала в искусстве удивительную победу. Я более чем поняла, я почувствовала, я увидела! Я приобрела новую способность! Свет озарил меня, лишь только воля возвратилась в мое сознание. Благодарю, о моя мать, о моя фея! Я обладаю истинной тайной жизни».

Диана покинула Пиктордю, чтобы провести два дня в Манде. Возвратясь домой, она принялась за свою работу и в то же время попробовала, никому не говоря, писать красками. Она просила снабжать ее картинами великих мастеров и каждое утро по два часа копировала их. Она внимательно следила за работой своего отца, который все-таки время от времени писал для церквей толстых мадонн с ротиком в виде сердечка, но который приобрел большой навык в обращении с красками. Она пользовалась его достоинствами и его недостатками.

Однажды Диана попробовала сделать красками портрет: снимая портреты с детей, она создала ангелов.

На другой день разглядели, что картина ее превосходна, и слава ее широко распространилась. Лора поняла, что эта прекрасная девушка, так ненавидимая ею и такая терпеливая, была курица с золотыми яйцами, которую не следует убивать. Она притихла, покорилась, притворилась ласковой и, за недостатком истинной нежности, к которой было неспособно ее сердце, показывала ей внешние знаки уважения и внимания. Она согласилась не проклинать ее более, считать себя очень счастливой и не нуждаться ни в чем, даже пользоваться известной роскошью, – потому что Диана охотно лишала себя платья, чтобы дать ей лучшее, – согласилась наконец не беспокоить более доброго Флошарде, который благодаря дочери снова стал таким же рассудительным и счастливым, как был при своей первой жене.

Однажды к Диане явилась виконтесса де Пиктордю и после тысячи любезностей и стольких же околичностей спросила, не может ли она получить обратно часть своих медалей. Она призналась, что поправка павильона потребовала более денег, чем она думала, и что муж ее затрудняется заплатить занятую им сумму, в сущности небольшую, но для него очень значительную.

Бланш прибавила, что если Диана все еще имеет страсть художника к развалинам Пиктордю, то она согласна продать их и уступить ей их со всей скалистой частью парка за весьма умеренную цену.

– Милая виконтесса, – отвечала ей Диана, – если я когда-нибудь и буду в состоянии позволить себе эту фантазию, то все-таки подожду, пока вы не получите серьезного отвращения к замку своих предков. Но знайте, что вам совершенно не нужно приносить эту жертву. Я не забыла про ваши старые монеты. Мне нужно было только время, чтобы найти знатоков для оценки их; я достигла своей цели и могу с удовольствием объявить вам, что три или четыре из них имеют действительную ценность и особенно та, которую я сама нашла. Я собиралась сообщить вам о предложениях, полученных доктором от музеев и любителей. Так как вы здесь, то посоветуйтесь с доктором Фероном, но знайте, что, приняв те предложения, которые получены, вы будете иметь сумму вдвое большую, чем вам нужно.

Изумленная Бланш бросилась на шею к Диане и называла ее своим ангелом-хранителем. Она условилась с доктором, который сделал все как нельзя лучше и скоро возвратил ей вырученную за медали сумму.

Диане нечего было более делать в замке Пиктордю. Она не хотела обладать им в материальном смысле. Она обладала им в своей памяти, как дорогим и священным видением, являвшимся ей, когда она того желала. Фея, которая встречала ее там, покинула его, чтобы последовать за ней, и эта вдохновительница обитала теперь с ней навсегда и везде, где бы она ни была. Она строила бесчисленные замки, дворцы, полные чудес, она давала ей все, чего бы она ни пожелала: горы, леса и реки, небесные звезды, цветы и птиц. Все смеялось и пело в ее душе, все сверкало перед глазами ее, когда после серьезной работы она чувствовала, что достигает успеха, делает шаг вперед в искусстве.

Рассказывать ли вам ее остальную жизнь? Вы отгадаете ее, дети, это была жизнь возвышенная, счастливая и плодотворная превосходными работами. Диана в двадцать пять лет вышла замуж за племянника доктора, своего достойного брата по усыновлению, заслуженного человека, который всегда думал о ней. Она стала богата и могла делать много добра. Между прочим, она основала мастерскую для бедных молодых девушек, которые получали там образование даром. Она, предпринимая с мужем путешествия, которые снились ей, и возвращаясь, всегда находила счастливыми свою родину, своего старого друга, отца и даже мачеху, которую она наконец полюбила за то, что много должна была простить ей, – правило добрых натур привязываться к тому, от кого они много терпели. Они дорожат тем, что им дорого стоило. Великие души любят жертвы, что составляет великое счастье для мелких душ. Бывают и те и другие, и, по-видимому, последние живут за счет первых, но, в сущности, тот, кто жертвует собой и прощает, получает высочайшие наслаждения, потому что с ним живут гении и феи, духи, совершенно свободные в своих взглядах, они избегают себялюбцев и являются только глазам, раскрытым энтузиазму и преданности.

Крылья мужества

АВРОРЕ И ГАБРИЭЛЕ САНД

На этот раз, мои милые девочки, я расскажу вам длинную историю, как вы того желали. Если вы заснете, слушая ее, я докончу вам ее в другой раз с тем условием, однако, что вы не забудете начала. Аврора просила, чтоб я выбрала местом рассказа какую-нибудь местность, замеченную вами в продолжение ваших путешествий. Выбор мой, следовательно, не слишком обширен, и я принуждена опять вести вас в Нормандию, где вы уже познакомились с цветущим болотом королевы Квакуши[1]. Только на этот раз я покажу вам не эти тихие воды, а неподалеку оттуда синее море, которое вам еще более понравится. Возьмите ваши вязанья или какое другое рукоделие и слушайте внимательно, но спрашивайте, если чего не поймете. Я стану пояснять вам словесно то, что непонятно для вас: изустные выражения всегда понятнее книжных. Вы желали, чтоб в рассказе было чудесное, я исполнила ваше желание, но рядом с чудесным встретится вам и много истинного – такого, о чем вы еще не слыхали. Вы должны быть рады, равно как и ваши большие кузены, что приобретете новые сведения. Природа, милые мои дети, – неистощимая сокровищница чудес, она внушает нам удивление каждый раз, когда становятся нам доступны ее откровения.